Текст книги "Лабиринты времен"

2 часть
Вкус крови

2004 год

Американский представитель, мистер Бергман, вышел из самолета первым. Ему никогда не нравилось томительное ожидание где бы то ни было и чего бы то ни было. Он был человеком действия, и всякое бессмысленное промедление вызывало в нем чувство невозвратимой утраты. Наконец, трап был подан, и бортпроводница пригласила всех к выходу.

Моздок встретил прилетевших серым шуршащим дождем, который, как проклятье, висел над городом вот уже вторую неделю. Миротворческая миссия, в составе которой были две женщины и несколько мужчин из разных стран, считавших своим неотъемлемым правом проверять выполнение собственных рекомендаций по наведению порядка в Чечне, растерянно топтались возле трапа, ожидая запоздавший микроавтобус. Все моментально промокли. Стоять пришлось посреди бесконечных луж, а раскрытые зонты приносили мало защиты, потому что порывы сильного ветра умудрялись менять направление дождя почти до горизонтального. Все недовольно поглядывали на русского представителя, который своим присутствием служил не только гарантом их безопасности, но и гарантом комфортного обслуживания. Однако Сидоренко стоял, как ни в чем не бывало, спокойно засунув руки в карманы непромокаемой куртки. Он исподволь наблюдал, как англичанин, молодой и уверенный, шутливо ухаживал за француженкой и своей веснушчатой соотечественницей. Он пытался защитить их от порывов бокового ветра своим огромным зонтом. Сам он в нем не нуждался, потому что тоже был предусмотрительно одет в добротную куртку с капюшоном. Он весело что-то говорил женщинам, они смеялись, и молодая англичанка заинтересованно вскидывала на него глаза. Если бы Сидоренко наверняка не знал, что Окридж на самом деле кадровый офицер американской разведки, он никогда бы не угадал в этом раскованном и жизнерадостном мужчине главного противника Павла Яковлевича. Да, Окридж был крепким орешком, и настоящий Сидоренко наверняка относился к нему с опаской. Но взгляд Сидоренко нет-нет, да и возвращались к Окриджу, но Павел Яковлевич щурился от ветра, и никто не видел бесконечной нежности, таявшей в глубине его взгляда.

Высокий канадец Бастр был суров и молчалив, и на лице его явно было написано раздражение. И больше всего на свете ему хотелось сейчас, чтобы это раздражение не осталось незамеченным этим хладнокровным и равнодушным русским. Самым благодушным во всей группе был норвежец Стурдал, он был экипирован как заправский путешественник по диким просторам неизвестной ему России. И в рюкзаке его наверняка был неприкосновенный запас продуктов и фляжка с какой-нибудь норвежской водонькой. Сидоренко едва не хохотнул, представив, какие запасы лежали в красивых чемоданах молодых дам. Чеченская девушка с русским именем Татьяна стояла позади всех, она зябко куталась в тоненькую красивую курточку, и ее тонкие и длинные пальцы были красны от холода. Таня была переводчицей и сейчас очень волновалась, что не справится. И еще она боялась косых взглядов своих соотечественников. Она старалась стоять подальше от могучих русских охранников и поближе к этому странному пухлощекому Сидоренко, который, как ей казалось, отлично говорил по-английски, но упорно прибегал к ее услугам. Один только американец Бергман держался скромно, то и дело постреливая пытливыми глазами в стороны, и казался совершенно довольным.

Между тем, из-за здания аэропорта показался микроавтобус в сопровождении двух иномарок и двух армейских «козликов». Они лихо притормозили недалеко от членов миротворческой миссии, подняв на них при этом высокие веера грязной воды. Из широкозадого серебристого «Мерседеса» выскочил холеный, как представитель модельного бизнеса, Бислан Калоев. Он с извинениями расшаркался перед заморской публикой, объясняя задержку транспорта непредвиденными обстоятельствами. Он хотел добавить что-то еще, но, вовремя глянув на посуровевшего Сидоренко, замолчал. Он открыл перед женщинами дверь своего автомобиля, но они, что-то лопотнув ему по-английски, сели вместе со всеми в микроавтобус. Сидоренко, напротив, сел на заднее сиденье калоевского автомобиля.

– Ты что, совсем голову потерял? Нам столько нужно успеть обговорить! – Сидоренко не собирался церемониться со своим чеченским помощником.

– Не сердитесь, Павел Яковлевич, я знал, что они не захотят садиться ко мне. – Калоев говорил негромко с мягким, располагающим акцентом. – Им всегда кажется, что когда они вместе, опасность не грозит. Наверняка они сердятся сейчас на вас… За то, что вы сели в другую машину. Ведь ваше присутствие гарантирует им жизнь.

– Замолчи! – Сидоренко покосился на водителя. Калоев успокаивающе качнул головой и ответил на незаданный вопрос:

– Это мой брат, Руслан.

Вскоре делегация зарубежных миссионеров прибыла в гостиницу. Здесь всё было готово к приему гостей. Они распаковали вещи и собрались в небольшом, но уютном ресторанчике гостиницы. Когда на столе остались только чашки с кофе, все как один повернулись к Сидоренко. Он слегка откашлялся и почти торжественно заявил:

– Сегодня, господа, поездки в лагерь беженцев не будет.

Он поднял руку и прервал разноязычное возмущение:

– Повторяю, господа, сегодня поездка отменяется. На пути следования наших машин, сразу на границе с Чечней, обнаружены мины. На то, чтобы разминировать немалый кусок дороги, потребуется несколько часов. А до сумерек осталось совсем немного. Здесь горы, господа, и темнеет всегда рано и неожиданно. Я понимаю, что увеличение срока пребывания миссии в Чечне вносит серьезные коррективы в ваши планы. Но поверьте, господа, мне, так же как и вам, дорога каждая минута. Поэтому давайте успокоимся и постараемся с пользой для всех нас провести сегодняшний вечер. В Москве мы не успели познакомиться как следует, поэтому используем это неожиданно свободное время для укрепления нашего взаимопонимания. Вечером от лица правительств Северной Осетии и Чеченской республики вам будет предложен ужин из национальных блюд и небольшой концерт. Вы сможете увидеть и услышать горские песни и пляски. А пока, господа, предлагаю каждому из нас представиться и коротко рассказать о себе. – Павел Яковлевич поудобнее устроился в кресле и приготовился слушать.

«Вот мерзавец, наверняка никакого минирования нет, просто трусит, как всегда. Да и до лагеря мы должны были, по-моему, лететь на вертолете. Не удивлюсь, если у него и завтра найдется причина, чтобы не ехать со всеми. Оно и понятно, эта поездка в Чечню, скорее всего, последняя для него. Больше он так рисковать не станет. Если бы Бертимиев не потребовал личной встречи с ним, он бы опять нашел повод отсидеться в Москве. Что ж, раз он здесь, значит, времени у нас осталось совсем мало. И он не сегодня так завтра ударит с Бертимиевым по рукам. Боже, помоги мне!» – Ничто на лице Окриджа не выдало его волнение и внутренний монолог. Он все так же спокойно продолжал рассказывать о себе, о своей работе, о том, сколько раз принимал участие в подобных миротворческих миссиях, какие предложения вносил при посещении различных лагерей беженцев. Потом по очереди представились остальные, самой последней была француженка. Софи была единственным корреспондентом во всей группе, и хотела выжать из этой поездки все, что возможно. И сейчас она откровенно заявила, что у нее есть желание посетить не только лагеря беженцев, но и попытаться встретиться с бывшими боевиками.

– Ну, с теми, которых амнистировали, но которые обязательно участвовали в боях против… – Тут, изящно крутанув пальчиком, Софи внезапно застеснялась, но потом упорно продолжила: – В общем, мне так хочется поговорить с этими… – Глаза ее заблестели, как будто она хотела сказать нечто лестное в адрес боевиков.

– С суперменами? – Если бы ирония могла замораживать, то эта упала бы на француженку ледяной глыбой. Сидоренко едва сдержался. – Обещаю, поговорите.

Таня, переводившая этот диалог, почувствовала, как по ее коже побежали мурашки. Колючие зловещие мурашки предчувствия надвигающейся беды.

Вечер прошел за гостеприимным кавказским столом. Казалось, что за стенами гостиницы нет ни холодной дождливой погоды, ни пронизывающего ветра, а голод и холод не преследуют жителей этого небольшого клочка земли, затерявшегося между могучими державами. Развеселившиеся не ко времени гости недолго сопротивлялись обильному угощению. И – не менее обильным тостам. Даже раздраженный канадец, наконец, позволил вовлечь себя в круговорот веселья и весьма неплохо изобразил лезгинку. Бастру долго аплодировали, и он повторил танец вместе с Таней. Девушка легким мотыльком ускользала от ставшего неожиданно подвижным канадца, а он с разгоревшимися глазами, совсем как истый горец, пытался настичь её. Шумный праздник закончился глубоко за полночь, и никто не заметил, что и Сидоренко, и Калоев куда-то незаметно исчезали на долгие три часа. И только когда утомившиеся гости стали расходиться по своим номерам, они появились в своих креслах в самом углу зала и, как ни в чем не бывало, сидели и тихо обсуждали что-то. В руках у них дымились чашки с горячим кофе, они спокойно и приветливо желали всем спокойной ночи, как будто весь вечер просидели здесь сторонними наблюдателями, а не пропадали Бог знает где. И только один из гостей заметил их отсутствие и, проходя мимо, увидел на подошве вычищенных до блеска ботинок Калоева остатки свежей грязи. Комочек ее, подсохнув, предательски плюхнулся с его правой ноги, как всегда высоко вскинутой на другую ногу. И комок этот был отчетливо рыжего цвета. А возле гостиницы почва была черная, как деготь, и глины здесь поблизости не было нигде. Калоев, как ястреб, вскинул свои жгучие глаза, заметив взгляд, брошенный на его ботинки. И в сердце его инстинктивно вскипела ненависть, однако глаза и губы его по-прежнему приветливо улыбались. Но гость понял, что отныне будет под неусыпным наблюдением этого молодого чеченца. И неизвестно, с кем ему придется больше осторожничать: с этим двуличным Сидоренко, с его крепко закрытым сознанием, или с неглупым и проницательным Калоевым. Странно было одно: проникнуть в сознание Сидоренко было почти невозможно, но иногда навстречу чужой атаке то и дело вырывался четкий призыв не спешить, подождать… А сознание Калоева, наоборот, все время выплескивало одно-единственное ощущение – ощущение разбуженной бескрайней зависти.

Последние гости устали, вспомнили о делах, которые сегодня так и остались невыполненными, и разбрелись по номерам. И только Бастр, все еще возбужденный темпераментными плясками, остался доволен. Он тоже заметил следы глины на подошве Калоева. И понял, что их поездка удалась, и ночью можно будет зайти в номер Сидоренко для дальнейших уточнений планов. Что ж, это путешествие под чужим именем нравилось ему все больше. Тем более, он надеялся, что Танечка откликнется на его приглашение и на часик заглянет в его номер. Увы, ему уже стало хватать часа…

* * *

Подмосковный поселок, грязный, давно забытый властями из-за удаленности от больших дорог и еще из-за того, что здесь не было ничего мало-мальски привлекательного для сегодняшнего бизнеса или хотя бы для строительства дач. Он стоял рядом с большими болотами, лес вокруг него был редкий и какой-то странно жалостливый. Как будто деревья, похожие на оголодавших бродяг, окружили маленький населенный пункт и рассуждали, дадут ли здесь поесть или прогонят прочь. И эту тоску и гнилость не только почвы, но, казалось, и самой жизни в поселке, чувствовали все проезжие. Они старались проскочить это странные и неприглядные места, останавливаясь на ночлег далеко за сто и больше километров, где и лес стоял, как налитой, и воздух пах плодородной почвой.

В поселке насчитывалось десятка два домов коренных жителей. И еще немного в стороне и ближе к хилому перелеску стояла заброшенная казарма и два двухэтажных дома из силикатного кирпича. Все эти строения сливались в одно большое серое пятно и как никакие другие вписывались в эту местность и своим незаметным видом, и почти ничем не нарушаемым покоем. Однако в начале года, объезжая поселок по глухой дороге, сюда то и дело стали приезжать военные грузовики. Казармы стали заселяться крепкими и сытыми солдатами. Многие из них были без знаков различия, но выправка их от этого не страдала. Они с самого первого дня занялись благоустройством своих казарм и восстановили высокую сплошную ограду с колючей проволокой по всему периметру. В трех вершинах этой почти треугольной площадки быстро выросли смотровые вышки, на них замаячили часовые и ночью засверкали прожекторы. Жители почти каждую ночь слушали гул машин, то и дело въезжавших на теперь закрытую от их глаз территорию. И еще затемно, перед самым рассветом, оставив неведомый груз или людей, машины успевали уехать. Но вот однажды, в промозглый весенний день, который своей холодной дождливой погодой больше походил на октябрьский, приехали последние грузовики. Они, как всегда, были крыты брезентовыми тентами. Впереди них ехали два мощных широченных джипа неизвестной породы, крашеных, как все военные машины, в защитный цвет. А сзади, замыкая колонну, тяжело урча на колдобинах, ехала полевая радиостанция.

Жители, уже привыкшие к своим соседям, даже зауважали себя. По всему видно было, что их поселок имеет для кого-то большое значение. Знать, не такое уж и пропащее их место. С этого дня жизнь за забором установилась раз и навсегда. Там шли занятия по физподготовке, слышались азартные голоса, и время от времени раздавался здоровый мужской смех. Первыми к переменам приспособились женщины. Они как-то умудрились договориться с тамошним хозяйственником, и он приказал каждое утро принимать у них молоко от немногочисленного сельского стада. А взамен он наделял всех свежим пахучим хлебом, который старый «газончик» каждый день привозил из ближайшей пекарни. Потом осмелели и мужики, они напросились пособить в работе, и уже через неделю разгребали кучи привозного щебня, укладывая его на исковерканном полотне дороги. Румянощекий хозяйственник, слегка свесив над ремнем упругое брюшко, строго проверял работу. Иногда делал замечания, но, в общем-то, был незлобивым и деньги платил каждый день, доставая их из серьезного большого портмоне. В общем, жизнь в поселке превратилась в маленький рай. Или в коммунизм. Мужики называли свою жизнь и так и эдак, и больше всего боялись, что когда-нибудь настанет день, и войсковая часть неизвестного назначения вдруг сорвется с места и исчезнет так же неожиданно, как и появилась.

Генерал-лейтенант Гвания, высокий красивый мужчина с серьезно серебрившимися висками, был в этот вечер необычайно задумчив. Он выключил свет в своем кабинете и поднял жалюзи. За окном, наконец, установилась безветренная погода, и на ясное ночное небо выбежали первые звезды. Гвания ничего не понимал ни в астрономии, ни в названии созвездий, ему просто нравилось смотреть на небо и знать, чувствовать, что кто-то могущественный, кого невозможно было ни понять, ни облечь в привычные для человеческого разума формы, имел власть над всем этим огромным окружающим миром. Он знал и чувствовал, что сам является частицей чьей-то воли, чьей-то фантазии. И чувствовал себя любимым детищем этого непознанного, но лично его, Правителя. Ему казалось, что все остальные тоже были Его детьми, но детьми обыкновенными. А он – любимым. Поэтому и планы для него предусмотрены были особенные, великие. И он знал, что не подведет Правителя и осуществит Его (или свои?) мечты. И то, что при осуществлении этих планов должно было погибнуть некоторое число людей, Гвания совсем не волновало. Они с Правителем сами разберутся, оправданы эти жертвы или нет. Они никому не позволят вмешиваться в их дела.

Гвания со дня на день ждал сообщений с юга. Ему не очень нравились эти новые друзья московского шефа, но он понимал, что без их помощи невозможно будет осуществить те провокации, которые повлекут за собой панику. А паника должна была быть огромной – чтобы население сразу и навсегда потеряло доверие к сегодняшнему президенту. Вот тогда-то и выступит он, Гвания. Выступит и подавит все очаги его же руками созданного террора. И завоюет власть для нового президента и власть для себя, единственного военного начальника, способного сдержать волну исламского насилия. И террора больше не будет. Уж об этом-то они договорятся. Расчет был простой и известный испокон века. Если бы этот молодой президент, который вызывал в его сердце глухую и бездонную ненависть, знал! Если бы он знал, кого он вышвырнул из своей команды! Если бы он знал теперь, какие силы готовит его военачальник за спиной своего президента, он бы уже сейчас сложил с себя полномочия и призвал бы свой несчастный народ к повиновению. Но нет, им всегда нужны были доказательства чужой воли и чужой власти. Он все еще уверен, что все кнопки под его рукой. Ну, пусть пока думает так. Пока…

Гвания разгладил свои жесткие сталинские усы и пристально посмотрел вдаль, где за грядой холмов, он это знал, расцветало зарево вечерней Москвы. Отсюда этого зарева почти не было видно. Слишком далека была Москва, и слишком высоки были холмы. Но он знал, что настанет день, когда другое зарево поднимется гораздо выше этих холмов, гораздо выше! И он бы увидел отсюда это зарево, которое будет полыхать вовсе не от неоновых реклам и освещенных окон москвичей. Но он не увидит. Потому что будет уже далеко отсюда, в новой столице новой России. А все это гнездо разврата и коррупции он снесет к эдакой бабке!

Сердце генерала застучало быстрее, вновь заставив его почувствовать себя молодым и здоровым. Он отошел от окна и склонился над схемой Москвы, широким полотном распластавшейся у него на столе. Накануне его адъютант, старательный и исполнительный старший лейтенант Ющик, распечатал специально для него фрагменты плана Москвы. Потом он склеил эти фрагменты на большом куске полотна, чтобы у генерала всегда под рукой была привычная схема в привычном исполнении. Генерал стыдился признаться, что он не очень умел работать на компьютере. Вернее, совсем не умел. Компьютер, как капризный ребенок, не хотел подчиняться его командам, а рука постоянно клацала мышью совсем не там, куда нацеливались его глаза. А генерал больше всего на свете не любил неподчинения. И он уже дважды с досады разбивал клавиатуру ненавистной машины. Ющик молча подключал новую, исправлял досадные ошибки и старался все, что можно было исполнить вручную, делать для генерала. Вот так и появилась огромная карта-схема Москвы с одними ему понятными значками. Их было сорок семь, совершенно случайно по числу его прожитых лет, и в каждом кружке были одна дата и разное время. И еще – предполагаемое число жертв. При суммарном подсчете их получалось около ста пятидесяти тысяч. Этого было мало. Но что делать, приходилось довольствоваться и этими результатами. Если число жертв помножить на коэффициент страха, паники, то цифра увеличивалась многократно. Да и в городе начнется такое, что никто уже не будет подсчитывать жертвы. Паника – страшная вещь, он это знал. И вот тогда-то он и вступит в игру. Вступит как спаситель, как единственная надежда народа на защиту. И то, что за его спиной сядет в президентское кресло этот Сидоренко, будет уже не так важно. Он, генерал Гвания, навсегда останется в глазах народа единственным героем, который остановит нашествие нового ига на Россию. Кроме этой славы ему больше ничего не надо. Только уничтожить Москву и стать спасителем своего великого народа. Вот так он исполнит ту роль, которую, он знал, для него приготовил Тот, Кто там, выше звезд.

А сейчас нужно еще немного подождать. Во-первых, он должен получить прямое указание от… да! От будущего президента России! И нечего скромничать! Все так и будет! Это не первый и не последний военный переворот на этой планете! А во-вторых… во-вторых, он должен получить согласие всех старших офицеров, участвующих в их деле. В его деле… Письменное согласие. Так, на всякий случай! А он подпишется кровью, кровью москвичей!

* * *

Слава Ющик был единственным сыном у родителей. И старшим. А после него, как говорил отец, мать зачастила девками. Когда на плечи Ющика легли первые офицерские погоны, его младшей сестре исполнилось десять лет. И Ющик знал, что теперь ему нужно обеспечить всех сестер приданым. Прикинув один-единственный раз свои финансовые возможности, он больше не занимался таким безнадежным делом. Слава Ющик был умным и даже талантливым человеком. И в другое время он, наверное, сделал бы блестящую карьеру. Но сейчас, когда не то, что о карьере, о выплаченной вовремя зарплате приходилось только мечтать, он поставил перед собой задачу: найти способ заработать много денег. И не несчастных три тысячи жалованья, а настоящих больших денег, способных сразу решить все житейские проблемы. Он страстно желал встретить на своем пути человека, который будет нуждаться в его услугах и его верности, но и платить будет за эту верность сполна. Ждать пришлось недолго. Когда новым командиром назначили изгнанного за какие-то провинности из Москвы генерал-лейтенанта Гвания, тот сразу приметил услужливого штабного лейтенанта. Генералу нравились такие вот смышленые, шустрые и голодные младшие офицеры. Зачастую он мог полагаться на них больше, чем на старших офицеров, давно и хорошо знакомых с закулисными играми министерства обороны. А эти, жадные и отчаянные, могли пойти на любое дело, лишь бы их спины прикрывал такой вот кадровый офицер, как Гвания. А он никогда ни за кого не прятался и своих тоже никогда не сдавал, предпочитая личные разбирательства на территории собственной «кухни». И платил всегда столько, сколько обнищавшая Родина еще лет десять платить не сможет. Конечно, со временем Слава Ющик понял, что он уже не служит Родине, а прислуживает генералу Петру Трофимовичу Гвания. Но сотенные листочки долларов день ото дня множились в его сейфе, и он уже старался не думать, что вместе с этими заморскими денежками запирает в сейфе и собственную совесть. Когда Ющик распечатал на принтере всю схему Москвы, а потом увидел ее в готовом виде, с уже намеченной датой и количеством запланированных жертв, он сразу понял значение этих страшных кружочков. Они были проставлены на станциях метро, где происходили пересадки на другие линии, в больших универсамах, громадных вещевых рынках, в зданиях Университета, институтах, центральных гостиницах и еще многих и многих точках столицы, где никогда не бывало малолюдно. Он вдруг представил горы трупов, дым, пыль, крики людей, панику, которая принесет еще больше жертв, чем сами взрывы, и ему сделалось страшно. Холодный пот крупными каплями покатился по его спине, ладони сделались липкими и слабыми. Он сел на стул и судорожно сжал свои руки. Глаза скакали по этой проклятой карте, потом перед его взором возникли лица сестер, которые второй год жили, как люди, как они никогда еще не жили в своем захудалом городишке. А потом он опять увидел кровь и мертвых людей. Он вспомнил о деньгах, которые уже теснились в ставшем маленьким сейфе. Он не знал, откуда Гвания получает все эти сумасшедшие деньги, но всегда чувствовал, что за спиной генерала стоит большая сила. И сила эта внушала не только уважение, но и страх. И еще Ющик заранее знал, что он и словом не обмолвится о своем ужасе и своих сомнениях. Он все так же преданно будет служить этим людям, на благо которых Гвания готовил такой ад в столице их Родины. Ющик почувствовал, что в голове у него все помутилось. Все значения слов Москва, Родина, долг, честь, семья, деньги, жизнь и смерть, верность генералу Гвания и верность долгу. Но в этот момент зашел генерал. Наверное, он обладал каким-то сверхъестественным чутьем! Он был, как всегда спокоен и подтянут, и на лице его не было ни сомнений, ни переживаний. Он подошел к Ющику и, как родной отец, положил ему теплую ладонь на плечо:

– Ну что ж, Слава, поборемся с этим ворьем? С этой чиновничьей сворой, которая как вампир присосалась к народной артерии, а? А жертвы… все равно ведь когда-нибудь все умрем. Так лучше с пользой! И пусть эти жертвы окажутся последними в истории России! – Он стоял такой сильный и гордый, такой ум и мужество читалось на его лице, что Ющик на одном дыхании произнес:

– Как вы, товарищ генерал, так и я.

– Ну вот и славно, сынок, вот и славно. Я горжусь тобой. А теперь иди, мне нужно подумать.

И больше старший лейтенант Ющик не позволял себе сомневаться. И из всей сумбурной речи генерала ему запомнились только слова «последние жертвы». С этого дня он как будто надел на свое сердце шоры, которые не позволяли ему болеть за кого-нибудь, кроме своей семьи и генерала. Да, генерала. Он знал теперь, что ни на шаг не отступится от него и от того, что ему суждено будет исполнить. Но в глубине его сознания нет-нет, да вспыхивала спасительная мысль: «Может, все еще обойдется, и генерал отменит операцию. Или пошлет меня куда-нибудь подальше с другим заданием. Чтобы не видеть и не знать…» Если бы Слава Ющик, добрый брат и преданный сын, знал в эти минуты, какое «другое» задание он получит… если бы знал!

* * *

Тимур Бертимиев презирал и ненавидел русских. Нет, другие народы, над которыми он тоже чувствовал свою власть, он тоже ненавидел. Но презирал только русских. Одна мысль о них приводила его к такому раздражению, которое легко могло перейти в бешенство. Поэтому с особым удовольствием и тщанием он занимался работой именно на территории России. И сейчас, когда его отряды готовили невиданные по масштабу диверсии в самом сердце этой ненавистной ему страны, у него было одно единственное условие: предварительная встреча с будущим президентом. С тем, кто на волне борьбы с терроризмом должен будет взобраться на вершину власти. И за свою помощь Тимур хотел получить только одно – свободу. Полную свободу для Чечни. Собственно, ему и на судьбу чеченского народа было наплевать. Все эти кадры по телевидению с голодными ребятишками и их плачущими матерями, разрушенными домами и неухоженными полями вызывали только скуку. Ну, и еще чувство удовлетворения.

Сейчас, как он считал, измученный чеченский народ был подготовлен к тому, чтобы принять на свою территорию боевиков Аль-Каиды. Этот маленький двоюродный брат его великого арабского народа. Да, скоро эта забытая Аллахом страна станет одним из центров подготовки его боевиков. И лагеря их, по большей своей части, будут прятаться внутри гор, работы там начнутся сразу же, как только произойдут те диверсии, которые он обещает произвести для Сидоренко. Чечня вновь станет Ичкерией, но на этот раз свободной, независимой от русского надоевшего брата. Конечно, придется потрудиться над восстановлением экономики его государства. Да, это будет лично его государство. И он создаст жителям нормальные условия для жизни и воспроизводства. Да, именно воспроизводства. Его армии нужно будет много воинов.

В пещеру к нему зашел его ближайший помощник, Асланбек. Он доложил, что к съемкам все готово. Кинокамеры установлены во всех углах «гостевой» пещеры, куда с минуты на минуту прибудут Сидоренко и Бислан Калоев. Бертимиеву до сих пор плохо верилось, что сейчас будет заключен тот самый договор, о котором он мечтал все эти годы. И потом, после завершения всех дел, он будет держать нового президента России в руках. И тот будет послушной марионеткой, выполняющей его волю по первому требованию. Выходит, он станет не только правителем маленькой Ичкерии, но и громадной русской территории вместе с ее народом, промышленностью и… да, и с ее армией! Сердце Тимура зашлось от радости и предчувствия небывалого успеха. Он знал, он всегда знал, что его ждет такой великий день, как сегодняшний. День, завершающий долгую борьбу его веры над всеми этими… Сердце его опять захлебнулось, теперь уже от торжества.

– Сердце? – Асланбек внимательно глянул на Бертимиева.

Тот досадливо поморщился и отмахнулся. Но рука опять привычно прижалась к левой половине груди. Он никогда при посторонних не принимал лекарства. Только оставшись один, он доставал заветный флакончик и быстро и жадно забрасывал в рот крохотную таблетку. И больше всего его раздражало в этот момент то, что на флаконе было написано «Произведено в Израиле». Ему казалось, что лекарство ему помогает так мало именно потому, что он каждый раз читал эту ненавистную надпись. Но чем можно было заменить это лекарство? Таким же, на котором будет написано «made in USA»? Или «произведено в России»? Иногда он не понимал самого себя. Ненависть и зависть вставали перед ним такой плотной стеной, что закрывали от него весь мир. И этот мир, там, за стеной, был такой большой и такой светлый, что ему иногда казалось невозможным когда-нибудь переделать его на свой лад, по своим законам. Он казался себе в эти минуты таким одиноким. Но, слава Аллаху, эти минуты случались нечасто.

Стрекот вертолета раздался в ту минуту, когда Бертимиев вышел из пещеры. Маленький военный вертолет был совсем не заметен на единственном свободном от деревьев пятачке. Дождь и ветер, длившиеся почти две недели, как будто в подарок лично ему, Тимуру, прекратились. Сумерки надвигались стремительно, но небо еще было беззвездным, на нем еще угадывались контуры облаков, и все вокруг обещало скорую весну. Тимур заспешил назад в свою гостевую пещеру, чтобы ожидать своего гостя и подельника там, на месте. Много чести будет для этого русского, если сам Бертимиев будет встречать его на пороге своего временного жилища! Это когда-нибудь этот Сидоренко будет выбегать ему навстречу, когда он будет навещать того в далекой Москве или где там надумали делать новую столицу. И залогом этих встреч будут те самые кинокадры, которые он сейчас снимет.

Когда Сидоренко подошел, плащ-палатка, закрывавшая вход в пещеру, откинулась в сторону, и на порог первым ступил Калоев. Он внимательно оглядел пещеру и посторонился, пропуская Сидоренко внутрь. Встреча двух людей, связанных общей целью и окутанных, как паутиной, взаимной ненавистью, походила на встречу двух хищников. Они как будто кружились по одной невидимой окружности, то и дело оскаливая свои клыки и с ненавистью вскидывая друг на друга свои прищуренные глаза. В пещере, кроме них, никого уже не было, выполняя желание обоих. В воздухе раздавались тихие голоса, произносимые с почти ласковыми интонациями. Каждое слово было взвешенным, оно впечатывались в текст устного договора, должного потопить в крови пол-Москвы и поставить на колени страха народы большой страны. Если бы в эту минуту стороннему наблюдателю случилось услышать хотя бы несколько фраз, ему показалось, что либо он сходит с ума, либо эти двое лишены разума. Без жалости и содрогания произносилось число жертв в каждой намеченной точке Москвы, фамилия Гвания звучала с чувством уверенности в исполнении. Даже Бертимиев заочно проникся уважением к русскому генералу с грузинской фамилией, который должен был добить руководство страны и возвестить конец Москвы и конец ее правлению. Да, недаром он поставил главным условием исполнения личную встречу. И этот самоуверенный индюк попался на его удочку!