Текст книги "Лабиринты времен"

Наконец, в завершение короткой встречи, Бертимиев, разглаживая свою жесткую и неопрятную бороду, заверил своего русского гостя в том, что все террористические акты будут произведены согласно плану и в согласованные ранее сроки. Связь во имя конспирации решили возобновить только после захвата власти. Сидоренко на слово «захват» поморщился, но поправлять не стал. Бертимиев брезгливо подумал, что этот русский убийца еще и чистоплюйство изображает, но промолчал.

– Где будет новая столица? – он задал последний вопрос, желая показать гостю, что вполне в курсе всех проблем.

– Позже мы вам сообщим, – все-таки оставил за собой последнее слово Сидоренко.

Он поднялся и пошел к выходу уже в сопровождении Бертимиева. Его внимательные глаза увидели неподвижный объектив кинокамеры в углу, там, где лохматились кисти мягкого ковра. Но он не отвел взгляда и не показал хозяину пещеры ни своего удивления, ни досады. Тимуру даже показалось на миг, что на лице гостя мелькнуло чувство удовлетворения. Если бы Бертимиев лично встречался с Сидоренко раньше, он не был бы так спокоен. Его почти звериное чутье подсказало бы ему, что за привычной внешностью скрывается совсем другой человек. И не только повадки выдали бы Владимира Пересветова, но и его почти больной взгляд, который он с трудом скрыл после подсчета запланированных жертв. Сердце его разрывалось, хотя он ни на минуту не забывал, что сейчас это сердце чужого человека. Врага. Но почему-то оно все-таки болело, как будто его далекий хозяин тоже соболезновал всему происходящему в этой мрачной и такой далекой от Москвы пещере. Выходя, он незаметным движением выключил крохотную камеру на «собачке» замка своей куртки.

* * *

Плачущие женщины сразу обступили Сидоренко и почти не обращали внимания на членов международной миссии. Когда иностранцы приезжали год или два назад, их обступали со всех сторон, надеясь получить у них реальную помощь. Беженцы ждали от них и продуктов, и денег, и Бог знает каких еще решений своих проблем. Но теперь все уже поняли, что реальная помощь поступает только от реальной власти. И сроки строительства домов, и выплата компенсаций за утраченное жилье, и уверенность в завтрашнем дне – все это зависело от своих. А эти, холеные и спокойные – они были все-таки далёкие и чужие.

Женщины требовательно заглядывали в глаза Сидоренко, теребили его за рукава куртки и наперебой задавали почти одни и те же вопросы. Павел Яковлевич едва успевал отвечать на них, заставляя Калоева подробно записывать на диктофон и вопросы, и его ответы. Иностранцы чувствовали себя почти обделенными вниманием, поэтому старались сами задавать жителям вопросы. Таня старательно переводила каждое слово, но многие отмахивались от них, стараясь протиснуться как можно ближе к Сидоренко. И только самые общительные уделяли должное внимание иностранным гостям. Через три часа почти бесполезно проведенного времени все так устали, что едва добрались до столовой.

Сегодняшний обед значительно отличался от вчерашнего застолья. Да и грязь, царившая вокруг лагеря, и ранние мухи, не разбиравшие, где свои, где чужие, и нахально летевшие в палатку столовой через все щели, не вызывали аппетита. Наконец, все отложили вилки в сторону, почти не притронувшись к приготовленным блюдам. В воздухе повисла непривычная тишина, и тревога почему-то закралась в сердца каждого.

Сидоренко приготовился выслушать претензии гостей. Он не сомневался, что их будет множество. Но он и не собирался отбиваться. Пусть сам Сидоренко, вернувшись в свою шкуру, разбирается с этими гостями. А он сделает все, что сможет, для этих женщин. Да и в голове у него сейчас сидела только одна мысль: как поскорее донести до Своих тот кровавый план, который наметил за спиной своего президента его «верный друг и помощник». Павел Яковлевич рассеянно слушал все слова, которые говорили ему иностранные гости, но почти ничего не понимал. Его волнение было так велико, что голоса вокруг него постепенно затихли. Все смотрели на молчавшего представителя президента России и ждали ответ на прозвучавший вопрос.

– Что, простите? – Сидоренко посмотрел на Таню, и та повторила вопрос Софи:

– Когда они смогут встретиться с бывшими боевиками, сдавшимися властям? Вы ей обещали, говорит она. Только она хочет, Павел Яковлевич, чтобы эта встреча произошла в настоящем лагере боевиков. Ну, в тех, которые уже в руках федеральных войск. Они все хотят сделать снимки и посмотреть на условия, в которых эти боевики жили и… воевали. – Таня уже сама поняла всю абсурдность это просьбы, но, стараясь быть настоящим профессионалом, переводила без своих личных интонаций.

– Так вы что, господа, озабочены условиями, в которых боевики готовились к уничтожению людей? Готовились к террористическим актам? К взрывам и расстрелам? Вы хотите посмотреть, в каких условиях содержали они своих пленных, за которых требовали выкуп?

Владимир Ярославич вдруг вспомнил тех мальчишек, которых он совсем недавно спас от гибели. Он вспомнил их помутившиеся от смертельного ужаса взгляды, от осознания слова «никогда». Он вспомнил унижения, которым они подвергались, и вспомнил также их несломленный дух, который всегда гнездится в душе российского солдата.

– Хорошо, я постараюсь организовать для всех желающих поездку в такой лагерь. И встречу с этими… – Он посмотрел на загоревшиеся глаза Софи. – Этими суперменами. «Нет, – кричал его разум, – нет, нельзя! Ты не должен рисковать! Это провокация! У тебя другое задание!» Взгляд его поочередно останавливался на каждом, кто смотрел сейчас на него, как на представителя президента России, и понимал, что не имеет права отступать. Поехать согласились все, кроме норвежца. Тот встал и сказал спокойно, обдумывая каждое слово:

– Господа, мы не «голубые береты». Мы – миротворческая миссия. Я думаю, что мы не должны подвергать дополнительной опасности свои жизни ради каприза… извините, дорогая Софи, дамы. И мы не должны создавать дополнительные заботы господину Сидоренко.

Все с улыбкой выслушали Стурдаля и оставили его слова без внимания. На этот раз отмолчался и говорливый канадец. Он был недоволен ночными переговорами с Сидоренко. Этот русский стал явно ускользать из их рук. Он что, забыл, кто финансирует всю операцию? Или почувствовал свою силу? Нужно доложить руководству, чтобы приняли меры. Нельзя выпускать из капкана этого хитрого русского. Все они здесь хитрецы. И эта Танечка… Почему она не пришла к нему ночью? Или приходила, когда он был у Сидоренко в номере? Вряд ли, охрана бы ему доложила. Ну ничего, у него еще будет время поиграть с этой малышкой. Таня заметила его упорный раздевающий взгляд и покраснела. Глаза ее наполнились слезами, но она послушно продолжала переводить каждое сказанное слово.

Софи, ехидно улыбнувшись словам норвежца, заявила, что ей жаль, что в их команде не все мужчины – супермены. Ее спутник встревожено смотрел на Сидоренко. Видно было, что он тоже против поездки, но почему-то и он возражать не стал. На этот раз промолчал и норвежец.

Круг замкнулся и, превратившись в колесо, покатился в бездну, название которой – человеческий фактор.

* * *

Сергей вновь и вновь повторял славянский и древнерусский языки, заново проходил курс рукопашного боя, заново учился владеть тяжелым мечом, а по вечерам упорно изучал архивные документы о событиях на Руси одиннадцатого века. Ему велено было отрастить бороду, и лицо его постепенно приобретало привычный облик мужчин далеких столетий. И он знал, что растит ее для своего «обменника», который должен был почувствовать себя здесь, в двадцать первом веке как можно комфортнее. Хотя, положа руку на сердце, Сергей боялся за сохранность разума своего праотца.

В монастырь через три месяца привезли Ирочку. Они венчались скромно, в маленькой часовенке. Ирочка была непривычно тиха, она не выпускала руку Сергея из своей и, когда закончилась служба, сказала ему на ухо:

– Не бойся, я всегда буду с тобой. – Сергей улыбнулся и сказал, как когда-то сказали его далекий пра-пра…дед и его отец:

– Жди.

Им дали только три дня. Всего три дня счастья и любви. В маленьком домике, на самом берегу холодного северного моря, этот маленький медовый месяц превратился в один крохотный день. Холодильник, заботливо хранивший запас продуктов, не успел опустеть и на четверть, когда часы, отстукав последний час, стали жалостливо подрагивать ажурными стрелками, сторожа последние секунды. Ирочка лежала на Сережиной руке и водила тоненьким пальчиком по его заросшему лицу. Сережины зеленоватые глаза щурились от щекотки, но ему не хотелось терять ни одного прикосновения жены.

– Знаешь, родная, я буду ждать возвращения к тебе. И ты не пугайся моего появления.

– Я не испугаюсь. Ты ведь знаешь, сначала меня не хотели оставлять с тобой, но потом решили, что я буду дежурить постоянно, а дед и твоя мама будут только сменять меня время от времени.

Переливчатый звонок будильника заставил их еще теснее прижаться друг к другу.

Они возвращались в родной монастырь, а им казалось, что они все дальше отдаляются от дома. Сергею даже казалось, что не только от дома, но от России, от планеты и от вселенной. Так далеко должен был он шагнуть на рассвете следующего дня, что не было этому расстоянию ни меры длины, ни меры времени. Как будто, надев шлем «Витязя», он должен покинуть родную планету и отправиться в далекий бездонный космос. «Кто знает, – мелькнула у него мысль, – может, эти времена и события в них окажутся живы именно потому, что они живы в далеком прошлом и в далекой галактике. Ведь нельзя вернуться в то, чего уже нет. Раз я буду там, значит, все это есть!» Сергей ощутил, как предчувствие невероятного понимания стучится к нему в мозг, и только один миг отделял его от того чуда открытия, которое просто и понятно объяснило бы ему гениальность недодуманной до конца мысли. Но Ирочка, задремавшая на его плече, неловко шевельнулась, порвав тонкую мысль рассуждений.

Водитель осторожно развернул машину и остановился у самых ворот монастыря. Глянув в зеркало заднего обзора, он сказал новобрачным:

– Благослови вас Господь!

И Ирочке показалось, что с этими простыми и привычными словами малознакомого человека на них опустился невидимый оберег. И все тяжелые и тревожные мысли отступили, освободив место для предчувствия радостных событий и невероятных открытий. И совершить их должен был ее муж. Муж! Ирочка ласково погладила рукав Сережиной рубашки, ощутив ставшее родным тепло его руки.

– Сережа, возьми меня с собой! – Она и сама не знала, почему у нее вырвались эти слова.

– С собой? Ты же знаешь, что это невозможно. Даже в точно рассчитанное время ты наверняка окажешься в другом месте. То, что мы женаты сейчас, еще не значит, что мы будем женаты там, в далеких «пра» и «пра»!

Ирочка долго молча шла рядом с ним, а когда они уже заходили в маленькую узкую дверцу, затерянную в нескончаемых подсобных помещениях монастыря, вдруг ответила:

– Мы всегда любили друг друга. И будем любить. А это самый верный признак того, что мы в любых временах находили друг друга. Не веришь? Вот окажешься там, и сам увидишь!

Сергей молча и снисходительно погладил руку жены, потом перехватил ее за кисть и повел по привычным лабиринтам в келью, где его давно ждала установка «Витязя».

Утром, когда Сергей уже переоделся в легкий и удобный спортивный костюм, он встал на колени, принимая материнское благословение. В комнате стояла замершая в воздухе тишина. Казалось, что ничто и никто не посмеет разрушить ее. Но вот раздались шаги, и в комнату вошел Ярый. Он подошел к внуку, обнял его и в который раз спросил:

– Ты запомнил, Сережа, что ты должен выполнить? Запомнил, с кем ты должен встретиться и поговорить?

Сергей коротко ответил:

– Всё помню, господин Ярый.

Князь строжился, пытаясь скрыть за своим суровым и неприступным видом тревогу за внука.

– А теперь, во имя Спасителя, вознесем молитву к Господу:

Господь, Отец наш великий и заботливый! Именем Иисуса Христа, просим Твоего, Господь, благословения для свершения дела великого во имя блага Российского Государства. Мы, дети Твои, стоим в молитвенной просьбе к Тебе, Отец наш! Ибо сказано в Книге Твоей:

«…Истинно говорю вам: что

вы свяжете на земле, то будет

связано на небе; и что разрешите

на земле, то будет разрешено на небе.

Истинно также говорю вам,

что если двое из вас согласятся

на земле просить о всяком деле,

то чего бы ни попросили,

будет им от Отца Моего Небесного,

Ибо где двое или трое

собраны во имя Мое, там Я посреди них»[1]1
  Евангелие от Матфея гл. 18: 18–20


[Закрыть]

И под сводом прозвучало четырехголосное:

– Аминь!

Сергей, собранный и спокойный, лег на кушетку и приготовился к путешествию. Ирочка стала застегивать на нем ремни. Она была бледна за двоих, губы ее дрожали, но руки точно и крепко застегивали пряжки, облекая тело мужа в неподвижный кокон.

Шлем удобно обнял голову. Все было готово. Ярый стоял рядом с Василисой, крепко держа ее за руку. Никто не решался щелкнуть тумблером настройки. Наконец, Ирочка повернулась к монитору и стала набирать на клавиатуре время, к которому должно было устремиться сознание Сергея. Занявшись работой, она сразу успокоилась, и руки ее четко стучали по клавишам, задавая нужную программу. Наконец, все параметры были введены. Ирочка оглянулась на мужа и, улыбнувшись ему, тихо сказала:

– До встречи!

Раздался щелчок, и глаза Сергея тотчас же закрылись. Все замерли в ожидании, с напряжением наблюдая, как под веками глазные яблоки Сергея вдруг мелко-мелко задрожали, как будто он пытался рассмотреть мелькающие перед ним картины. Прошло бесконечных четыре минуты, и дыхание Сергея, наконец, выровнялось. Все ждали, что вот сейчас откроются его глаза, и какой-то незнакомый, но все-таки родной человек окажется рядом с ними. Но дыхание Сергея было по-прежнему спокойным, руки расслабленно лежали вдоль тела, как будто он просто спал.

– Ну конечно же! Он же просто спит там сейчас! Вернее, они оба спят! И Сергей, и тот, кто сегодня проснется здесь. – Василиса напомнила, что и Сидоренко вот точно так же сначала спал, а потом проснулся. Правда, его «перемещение» произошло уже под утро, и ждать пришлось совсем недолго. И никто не возразил ей, что перемещался-то Пересветов с Сидоренко через нейропульсар, а не через «Витязь». Все уже давно отождествили оба аппарата, и теперь важен был только результат.

Старинные часы на стене тикали, отсчитывая нетерпеливые людские минуты. Но прошло много времени, пока Сергей, вернее, кто-то в его теле, попытался повернуться набок. Но ременные путы, стягивающие все тело, не позволили ему даже шелохнуться. Глаза Сергея сразу открылись и тревожно обвели высокий потолок над собой. Руки необыкновенно напряглись и попытались вырваться. Ремни впились в кожу с такой силой, что два из них, не выдержав напряжения, вырвались из своих гнезд. На ткани футболки возле локтевых сгибов появились алые полоски крови.

– Боже! Помилуй мя! – Слова о милости не соответствовали тем гневным движениям, которыми неизвестный воин пытался освободиться от пут. Ярый подошел к нему и молча положил на его лоб свою ладонь. Он осторожными движениями снял с незнакомца шлем, потом подал ему открытую ладонь:

– Здрав будь, воевода.

Неведомый предок молчал, руки не подал и продолжал озираться вокруг взглядом, в котором было все: и удивление, и ужас, и любопытство.

– Люди добрые, не губите! – И опять слова его не соответствовали тому возмущенному и требовательному тону, которым были сказаны. Воевода посмотрел на Ярого, потом перевел глаза на женщин. – На этом я свете, что ли ча?

– На этом, на этом… – Ирочка уже расстегивала ремни.

– А ты басурманка что ли ча? Телеса-то чо заголила? Отойди, бесстыдница! – Сережины руки, еще недавно бережно обнимавшие молодую жену, теперь брезгливо отталкивали ее. Глаза его с ужасом смотрели на голые икры Ирочкиных ног, одетые в скромные, телесного цвета колготки. Василиса, которая в этот день была в брючном костюме, отстранила Ирину и стала сама расстегивать ремни. Освободившись, мужчина сразу же вскочил на ноги. Но голова его, видимо, закружившись, заставила на миг закрыть глаза. Он почему-то сразу успокоился и теперь обращался только к Ярому:

– Боярин, вижу, ты добрый человек, и лета твои не позволят тебе лукавить. Скажи мне, где я есть? – Он теперь сам протянул к Ярому руки, тот взял их в свои ладони и успокаивающе пожал их. Не оглядываясь на женщин, он сказал:

– Оставьте нас.

Василиса, переглянувшись с Ирочкой, молча пошла к выходу. Но Ирочка ни за что не хотела расставаться с тем, кто сейчас своим сознанием заполнил тело ее мужа. Наконец, встретив сердитый взгляд Ярого, она выбежала из кабинета и сердито хлопнула дверью.

Ярый долго разговаривал с «обменником», пытаясь втолковать ему, почему он здесь, в другом месте и в другом времени. Но воевода упорно пытался упросить почтенного старца, как он стал называть Ярого, вернуть его к своим стрельцам, которые без его руки сейчас, как сироты.

– И кто же тогда, княже, будет в дозоре стоять возле моей крепости? И кто защитит детей моих и родную нашу сторону? И что я скажу князю Пересвету? Другого бы простил, – меня – нет! С сынов спрашивают втрое… – Он расстроено мотал головой, опершись лбом на руки. И никакие слова не доходили до его сознания. Ему казалось только, что его опоили и сонного взяли в полон. Только кто и куда?

– Я – князь Ярый. – Иван Львович, наконец, нашел нужное слово. – Да, теперь я – Ярый. Ты грамоте обучен, воевода?

«Обменник» только кивнул головой.

– И число знаешь?

Опять молчаливый кивок.

– В каком году живешь, знаешь?

– Десять сот и еще пятьдесят девять от рождества Христова, – уверенно произнес пращур.

– Так вот, ты представляешь, что прошло много-много лет после этого? Почти еще десять сот? И твои потомки прочитали все писаные нашим родом за века книги. И захотели встретиться с тобой, княже. Встретиться и поговорить. А как поговорить, ежели ты там, в глубине времен, а мы здесь, в две уже тысячи третьем году?

– От рождества Христова?

– Да, от рождества Христова! И вера с нами та же! И зовемся мы все Пересветовы да Можаевы, Обережновы, Стражниковы да Лютые. И семя свое мы сохраняем по сию пору. И заветы Ярослава сохранили через все века. Ты как зовешься, воевода?

– Дак Обережнов я и есть. Игорь Обережнов, сын Ярослава Пересвета, князя Ярого. А где же батюшка, где дружинники мои, с коими рядом я почивать ложился?

– Нет никого уже из них на земле. Господь всех прибрал. Много лет уж прошло, как прибрал. Но полную и долгую жизнь прожил и ты, и твой батюшка.

– Дак, я чаю, все упокойники, что ли ча?

– Давным-давно. И они, и ты, прости, воевода, и внуки, и правнуки ваши. А мы вот – живы. Потому что наше время сейчас. И мы тоже ваши пра-пра и еще много раз правнуки.

– А и как же это я здеся очутился, а, старче? Ежели я упокойник? И тело мое давно в землице сопрело? – подозрительно допытывался Игорь.

– А мы тебя, воевода, призвали еще из тех времен, когда ты живой был. Есть у нас такое средство, которое позволяет нам твой разум на время призвать сюда, в чужое тело. Ты что, не чувствуешь, что ты в другом, не своем теле?

– Дак как тут учувствуешь, ежели в голове гул. Да и телеса-то с моими схожий. Только гораздо молодые. И не возьму я в разум, старче, как это – ты меня сюда, а душа-то моя где сейчас? Колдовство, что ли ча?

– Нда, душа. Надеюсь, что здесь, воевода Игорь. А иначе как же? А вот тело твое сейчас там, в твоем времени. А ты пока у нас погости, посмотри, как твои потомки слово держат и Русь оберегают. И про колдовство забудь. Никакого колдовства. Просто сработали мы чудо такое рукотворное, ну, вроде подъемного механизма, которым вы на башню камни поднимали. А мы вот поднимаем человеческий разум в разные времена. Понял?

– Дак понял я! А инда понравится мне здеся, старче? Дак и не захочу возвращаться? – уже шутил Игорь, но сердце у него тревожно сжималось. – Ежели я, старче, правильно мыслю, разум этого молодца… – Тут он ткнул пальцем себя в грудь. – В моих телесах сейчас ночует?

– И ночевать будет, и просыпаться. И воевать, воевода Игорь, будет. На то он тоже обучен.

– Ну, воевать ему не достанет. Нету войны сейчас, тихо у нас, слава Богу! А как зовут того молодца? И кто он мне, – чаю я, сродственник?

– Да уж куда родней. Прямой потомок от твоей плоти и крови. И зовут его Сергий. Сергей по-нашему. Сергей Пересветов. Ты не бойся, он там тебя не подведет, твоя кровь.

– Ну дак вернемси, посмотрим, чиво он там наворотит. Лишь бы до женки до моей не докуролесился. А чо ж прозванье у него не мое, не Обережновых?

– Так ведь твоя внучка, поди, или правнучка за Пересветова какого замуж вышла, вот и получился потом Сергей Пересветов. Кровь-то и в дочках – твоя. Да и ты ведь до Обережнова Пересветовым звался? – Ивану Львовичу не верилось, что столь глубоким и удачным было проникновение в глубину времени. Теперь была надежда, что Сергей сможет свидеться и поговорить с самим Ярославом, с первым Ярым. А сейчас он уже с облегчением видел, что воевода Игорь приходит в себя и уже без всякого страха разглядывает комнату, установку «Витязя», и даже пытается глянуть в окно. Как будто прочитав мысли Ярого, Игорь спросил:

– Чой-то окошко-то больно великое да чистое, а, чаю, с перегородкой. Как водица блестит. Чо же эта?

– Это, воевода, стекло. Ты не стесняйся, спрашивай обо всем, ничего от тебя не скроем.

– Дак, чо стисняться-то. Неча стисняться. Чай, ты тоже мне внучек с этими своими пра и пра, что ли ча?

– Да нет, – с улыбкой ответил Иван Львович, – я по Можаевской линии.

– Федьки Можая, значит, внучек? Знаем и мы Можаевых. Добрые воины. Хороший корень у тебя, старец.

– Спасибо на добром слове, воевода Игорь. Дозволь угостить тебя яствами нашими. Чем богаты.

– А богаты ли? – почему-то встревожено спросил Игорь. – Чай, нашли сбереженное? Али кто уже расташшил, не уберег?

– Кое-что нашли и разумно приумножили, воевода. Братство Своих нынче больше, чем богато. Нужды нет ни в чем. Детей обучаем, все новое и лучшее – приобретаем. Много сами производим, это делаем, значит. А вот государственная казна нынче подмогу на стороне ищет, у чужестранцев в долг берет.

– Дак я вот вчерась и получил указ выехать с казной для вас, детушек. Схоронить там, на Бел реке. Чай, кони-то есть у тебя на подворье, старче? – он деловито рассуждал, с первой минуты беря заботу о наследниках на себя. – Это ж где видано, у басурманов казну одалживать! Не бывать тому! Сей час прикажи седлать, я и укажу, где схоронить собирались казну-то. Дак есть у тебя кони, детушко?

– Кони! – усмехнулся Ярый. – Теперь у нас из железа кони, воевода.

Иван Львович встал и по привычке прохаживался по комнате. Наконец, на что-то решившись, сказал:

– Прошу тебя, воевода Игорь, пообвыкнуть у нас, пожить немного. Ну, а нагостишься да надумаешь показать схорон на Бел реке, тогда и тронемся в путь-дорогу. Много тебе увидеть и узнать придется. Вижу я, что разум твой крепок, и готов ты перенести дальний путь.

Игорь поднялся и, почесав в затылке, спросил:

– Отхожее место далеко ли ча?

Иван Львович поманил его и показал на дверь в уголке. Он включил освещение в туалете и подробно объяснил, как теперь справляют нужду. Игорь долго не мог взять в толк, как можно нечистотами марать такой блестящий и красивый горшок.

– Чай, из него и пьете, что ли ча?

– Нет, – смеялся Ярый, – пьем мы из чистого крана. – Он крутанул вентиль над раковиной и показал на кусок мыла: – Здесь и руки помыть вот этим можно. Мыло называется.

– А банька-то, банька-то у тебя есть, старче? – Игорь с удовольствием взял в руки кусок мыла и втянул в ноздри его нежный аромат.

– Как не быть, есть. Вот съездим на речку, а потом вернемся и истопим баньку.

– Ай молодца, внучеки, ай молодца, коли баньки-то сохранили. Ну, а таперь поди отсель. Дай нужду-то справить. А то толкемся тут, как куры в клети. Тесно, чай.

Иван Львович вышел и взял трубку внутреннего телефона. Он попросил Василису приготовиться кормить гостя обедом.

– Да чтобы щедрый был и обильный. – Ивану Львовичу уже так нравился гость, что ему очень хотелось не только удивлять его, но и радовать.

* * *

Для поездки в горы, в бывший лагерь боевиков, всем пришлось вернуться в Северную Осетию, в Моздок. Сидоренко возложил организацию поездки на Бислана Калоева. Через час после их возвращения из лагеря беженцев его брат, Руслан Калоев, сел в скромный побитый «жигуленок» и уехал. Он всегда был послушен воле старшего брата, а сейчас выполнял его указание с особым чувством восторга. Становившаяся скучной мирная жизнь не нравилась молодому Русику. И поэтому даже такое маленькое приключение, которое придумал его брат, было лучше, чем ничего. Конечно, ему тоже хотелось попугать иностранных гостей. Пусть потом вспоминают их горы! И настоящих чеченских джигитов. Возомнили себя спасителями его народа! Сытые и высокомерные твари! Помощи от них – один шум. А эту Софи с бойкими и догадливыми глазами он постарается не только напугать, но и навсегда отучить совать нос, куда не следует. Он знал, что у брата вызывал подозрение молодой англичанин, а вот лично у него, у Руслана – Софи. Уж очень странные вопросы она задает все время. И еще Руслан видел, что Софи старается как-то натужно показать, что считает чеченцев обычными, нормальными людьми. Хотя он был уверен – на самом деле в глубине души она считала себя представителем более высокой, цивилизованной расы. И чем больше Софи хотела показать, что не видит разницы между собой и им, молодым и красивым чеченцем, тем большее желание унизить или даже убить ее возникало в душе Руслана. Нет, лучше – унизить! Для такой гордячки, как Софи, унижение будет хуже смерти. Его она не забудет всю жизнь. И всю жизнь потом будет считать себя второсортной, – так пусть и живет с сознанием этой второсортности!

Конечно, показать решили давно заброшенную базу, которая теперь находилась во вполне спокойной и безопасной зоне. Да и располагалась она сравнительно недалеко. Сначала полчаса летели на вертолете, потом пришлось пересесть на армейский «Урал». Он неуклюжей громадой переваливался по колдобинам дороги, недовольно урчал на крутых подъемах, а потом вдруг неподвижно затих в низине, едва успев переехать громыхающую на перекатах горную речушку. Пока заглохшей машине ставили диагноз, а потом спешно чинили, все успели вылезти из кузова. Стурдал упорно остался сидеть в машине. Его осторожность у всех вызывала иронию и даже подозрение в трусости. Весна уже вовсю хозяйничала в лесу, небо было чистым и прозрачным, как будто двухнедельные дожди отмыли его для встречи гостей. Земля почти просохла, под ногами весело щелкали сухие веточки, а зеленая остроконечная трава самоуверенно заявляла, что все теперь будет хорошо – она покроет все раны и рубцы на этой насквозь простреленной земле. Никому не верилось, что здесь когда-то шли бои, что, может быть, именно здесь, на прогретой солнцем полянке лежали солдаты, истекающие кровью. И трава именно поэтому росла здесь густо и щедро, как будто торопясь скрыть страшные и ненужные лесу краски.

Капитан, который на бронетранспортере сопровождал весь этот нелепый вояж, тихо матерясь, принялся сзывать беспечных иностранцев. Они медленно стягивались к машине и потом, неохотно поднимаясь в кузов, под душный тент, наперебой поддразнивали Стурдаля. Норвежец, одевший в дорогу неизвестно откуда взявшийся бронежилет, никак не реагировал на шутки. Щеки его ввалились, а глаза болезненно блестели в темных полукружьях. Сидоренко на какой-то миг показалось, что даже нос у него заострился, как у покойника. Тяжелое предчувствие липким дурманом проникло в мозг. Но возвращаться было поздно, он сел рядом с норвежцем и постарался успокоиться. Он как будто отдался на волю судьбы, молясь про себя, чтобы эта нелепая экскурсия поскорее закончилась.

Наконец, после каменного моста над неглубокой расщелиной, дорога оборвалась, колонна остановилась, и всех пригласили выйти. На этот раз, кроме Бислана Калоева, спрыгивать гостям из машины помогал незнакомый бородатый чеченец. Он, на первый взгляд, был безоружен, но весь его вид был суровым и даже грозным. Софи сразу радостно стала ему что-то говорить, Таня не успела перевести ни одного слова, как он молча отодвинул их обеих в сторону и протянул руку англичанину. Но тот, ловко перемахнув через высокий борт, уже стоял рядом. Они были примерно одного роста, оба широкоплечие, крепкие, и в воздухе почему-то сразу почувствовались незримые разряды противостояния.

Бородатый чеченец ничего не говорил. Он просто молча махнул рукой и направился по откосу, все выше и выше поднимаясь на покрытую перелеском гору. Вся группа так же молча последовала за ним, как будто он с первой минуты подчинил себе их волю. Капитан приказал двоим солдатам идти впереди, следом за проводником. Остальные замыкали цепочку гостей. Шли долго, разговоры постепенно стихли. Если бы не шелест листвы над головой и едва слышный шорох шагов, стояла бы совершенная тишина. Притихли даже женщины. Только Софи то и дело вскидывала кинокамеру, стараясь запечатлеть едва заметную тропу, деревья, спины солдат и проводника. Потом она забежала вперед и стала снимать каждого, кто проходил мимо нее: вот прошел американец Бергман, следом за ним шел бледный, как полотно, норвежец Стурдал, – он то и дело оступался и все время оглядывался назад. За норвежцем шел Бастр, он тоже оглядывался, но только на Таню, которая никак не хотела идти рядом с ним. За Таней шел Окридж, он помогал то ей, то своей соотечественнице, которая уже не старалась с ним кокетничать, – она быстро устала и сейчас ругала про себя Софи, которая втянула всех в это опасное предприятие. Замыкал странное шествие Сидоренко. Он шел на удивление бодро, успевая перебрасываться едва слышными словами с Бисланом Калоевым. Солдаты и их капитан старались идти поодаль; каждый из них знал свое дело, и они только изредка переглядывались.

Внезапно проводник, в последний раз мелькнув спиной за широким кустом, исчез. Он как будто растворился среди массивных зарослей дикого шиповника. И только подойдя ближе, все увидели едва заметный вход в пещеру. Там уже мелькал желтый луч фонаря. Все остановились, не решаясь войти.

– Ну что же вы, Софи? – насмешливый голос Бислана прозвучал, как пощечина. – Вы же так хотели посмотреть на условия, в которых живут кавказские супермены. Входите!

Все смотрели на француженку, в глубине души испытывая благодарность за ехидство этого холеного чеченца. Софи, презрительно оглянувшись на Бислана, вскинула камеру и решительно шагнула в черное чрево горы. Следом за ней вошли все остальные члены группы. Снаружи остались только Сидоренко и Калоев. Они присели недалеко от солдат, расположившихся вокруг входа небольшим полукругом. Ждать пришлось недолго, прошло совсем немного времени, как все стали поспешно выходить обратно, друг за другом. Софи зажимала нос. Бледная и смущенная, она подошла к Сидоренко и тихо сказала: