Текст книги "Моя шоколадная беби"

* * *

Она гнала машину навстречу Москве, навстречу привычной жизни и знакомым обстоятельствам.

Роберта за руль она не пустила, хоть он и делал вид, что абсолютно здоров. Катерину не обманули его заверения: она видела, что он бледен, что его мучают одышка и слабость.

– Дай мне слово, что как только мы приедем в Москву, ты первым делом пойдешь к врачу. Мне не нужен полудохлый муж.

– Торжественно клянусь, – заверил ее Роберт Иванович, и она сделал вид, что поверила.

Катерина скосила глаза: Роберт притворялся, что следит за дорогой, но ей казалось, что какие-то мысли терзают его. Заострившийся профиль, бледные щеки – он не похож на счастливого человека, собравшегося отпраздновать собственную свадьбу.

Из деревни они уехали только к вечеру, и весь день он то и дело спрашивал ее:

– Ты не передумала?

– Не дождешься! – отвечала она, и каждый раз он целовал ее волосы.

Она не передумала. Она станет его женой, если даже возникнет реальная перспектива превратиться в его сиделку. Потому что никто и никогда не относился к ней так серьезно. Никто не звал замуж после недельного знакомства. Ее вообще никто и никогда не звал замуж.

А еще она станет сиделкой, потому что чувство вины переполняет ее так, что не осталось места никаким другим чувствам. Она скрыла от Роберта, где провела эту ночь. Ну не нашла в себе силы сказать, что спасала бандита, которого ищет вся московская милиция. Что делала ему перевязку, поила лекарствами, и так искренне жалела, как только может жалеть человек другого очень больного человека.

Правда, она призналась Роберту, что «грабанула» аптеку и еле убежала от своры собак, но сказала, что лекарства потеряла, и до рассвета просидела в чужом огороде. Роберт целовал ее в затылок, называл «бедной девочкой». Он сходил в аптеку и расплатился с хозяином за причиненный ущерб. А потом, в полдень, он заснул на той самой кровати с шишечками. Катерина прилегла рядом, но задремать не смогла. Как только она закрывала глаза, ей виделся бледный высокий лоб со слипшимися белыми волосами, впалые щеки со светлой недельной щетиной и изуродованный шрамом живот с сочащейся кровью через грубые нитки. Катерина не смогла задремать. А, может, все-таки, она заснула, и все остальные события ей приснились?

Она опять покосилась на Роберта. Скорее всего, он и правда следит за дорогой, и никакие такие мысли не терзают его.

– Значит, ты все-таки передумала! – мрачно констатировал он, с особым усердием всматриваясь в летящий навстречу голубой асфальт.

– Господи, да с чего ты взял! – от досады Катерина хлопнула по рулю ладонями, и топнула ногой. – Ну с чего ты взял!

– Ты сняла мое кольцо, – тихо сказал Роберт, не отрывая глаз от дороги.

Катерина поднесла левую руку к глазам. Кольца на пальце не было.

Лучше бы она получила еще одну пулю в живот.

Кольца на пальце не было, будто его не было никогда. Бриллиант в тридцать каратов, зажатый в пасти золотой ящерицы, исчез, а она даже не заметила этого. Не заметила, потому что рука без кольца была привычней, чем с ним.

Катерина с трудом удержалась от того, чтобы не ударить по тормозам и не развернуть машину в обратном направлении. Какое тут к черту чувство вины! Не вины, а винищи. Да она носки будет Роберту стирать и шнурки гладить, если он не передумает взять ее в жены.

Значит, ей не приснилось. И теперь нужно выпутаться, выкрутиться, обмануть Роберта так, чтобы он поверил.

– Миленький, я сняла кольцо, положила в коробочку и упаковала вместе с вещами. Понимаешь, это вещь такой ценности, что невольно привлекает внимание. Представляешь, если вдруг нас остановит гаишник, а я выйду с бриллиантом в тридцать каратов, который можно купить только на аукционе! Да они с нас три шкуры сдерут. Найдут, к чему прикопаться, чтобы содрать невиданный штраф.

– Не знал, что ты так хорошо понимаешь в камнях. – Кажется, он поверил. Во всяком случае, перестал неотрывно смотреть на дорогу и посмотрел наконец на нее. – Катенька, ты не должна думать ни о каких деньгах. Это мои проблемы. Обещай, что как только мы приедем домой, ты сразу же наденешь кольцо.

– Обещаю.

Никто и никогда не говорил ей: «Это мои проблемы».

Как только они приедут в Москву, она найдет предлог, чтобы остаться одной. Она возьмет свой «Мустанг» и рванет обратно в деревню Волынчиково. В чемодане, среди вещей, у нее есть пистолет. Катерина не оставила его Матвею, как он ни умолял. Она возьмет оружие, вернется в избушку и заберет кольцо. Заберет или убьет голливудского выродка. Третьего не дано.

Нужно быть абсолютно беспринципной идиоткой, чтобы убеждать себя, будто ей в грезах привиделось, что пока Роберт спал, она села в его машину, заехала в деревенский магазин, купила там хлеб, консервы, супы в пакетах и соки. А потом, нажав на газ, по бездорожью, через поле, добралась до старой избушки. В дневном свете избушка утратила свой мистический ореол, превратившись в просто заброшенное жилище с заколоченными окнами. Да и сухой клен под окном не вызывал желания поделиться сокровенными мыслями.

Матвей лежал на продавленной сетке и смотрел, как Катерина выгружает из пакета продукты на стол.

Они не сказали друг другу ни слова. Он не удивился ее появлению, только улыбался, и это было видно даже в сумраке старых стен. Когда последняя баночка была выложена на стол, Катя вдруг подумала, что ни в коем случае не должна была этого делать. Лечить его и кормить. Спасать, одним словом. Она должна была найти местное отделение милиции, – ведь есть же здесь хоть какое-нибудь отделение милиции! – и донести, доложить, где скрывается Матвей Матушкин. И получить благодарность от этой самой милиции. А, может, даже и вознаграждение. Наверное, еще не поздно это сделать.

Катерина развернулась и пошла к двери. Железная рука схватила ее руку. Схватила и потянула в койку. Сопротивляться было бессмысленно – за долю секунды Катерина успела убедить себя в этом. Секс – такая безделица, а когда еще представится случай так близко пообщаться с настоящим бандитом?! Это происходит не с ней. Просто она смотрит кино, где главную роль исполняет ее точная копия. Интересное, захватывающее кино, где отсутствие всякой морали и есть основная мораль.

– Осторожнее, шов разойдется, – шептала она.

– Пусть разойдется. После такого можно и сдохнуть, – шептал он единственно верный ответ.

Потом было бегство без слов.

Он попросил:

– Кэт, верни пушку. Мне нужна она лишь для того, чтобы пустить себе пулю в лоб. Если выхода больше не будет.

Она замотала отрицательно головой и выскочила из дома.

Потом она долго сидела в машине, положив на руль голову, и твердила про себя по слогам: «Проститутка, шлюха и дрянь». Секс – не безделица, жизнь – не кино, а отсутствие всякой морали не есть основная мораль. Глупая, похотливая кошка.

Если бы она не убивалась так по поводу своей нравственности, а просто бы отряхнулась как обычно, и стала жить дальше, то сразу заметила бы, что ящерица с безымянного пальца испарилась. Ускользнула, мелькнув золотым хвостом. Матвей Матушкин оказался певцом своего дела. Даже со вспоротым животом, даже страстно занимаясь любовью, он оставался грабителем.

Злость, обида, раскаяние, смешались в такой ядреный коктейль, что Катерина, втопив педаль газа в пол, вдруг длинно, витиевато и грязно выругалась.

– Что?!.. – округлил глаза Роберт, забыв про кольцо и дорогу.

– Ой, извини! Отголоски непутевого детства. Я знаю много плохих слов, но не очень хорошо понимаю их значение. – Имиджем «бедной девочки» она дорожила и не хотела его терять. – Я... кажется, дома забыла выключить утюг! – Она еще прибавила скорость.

– Катенька, если квартира сгорела, бог с ней, я куплю тебе две других! Не стоит из-за этого гнать по встречной и рисковать своей драгоценной жизнью.

Катерина сделала над собой усилие и сбавила скорость.

«Я куплю тебе две других!»

Она будет гладить ему шнурки.

– Утюг жалко, – пошутила Катя. Роберт не стал обещать ей два утюга, он сдержанно улыбнулся, давая понять, что оценил ее шутку.

Москва встретила их теплым дождем, мокрым асфальтом, и привычными пробками, которые после зловещей пустоты и тишины деревенских улиц показались милыми сердцу признаками цивилизации.

У своего дома Катерина сумела убедить Роберта, что ей необходимо провести эту ночь одной. Роберт Иванович не сопротивлялся особо, сказал только: «Я тебя умоляю, приезжай утром ко мне. А то я умру от тоски».

Катерина взяла с заднего сиденья свой чемоданчик, вышла из машины и... попала под «обстрел» затаившегося у подъезда Майкла.

– Кать, дай десять рублей!

Избитую версию про «ключ от квартиры» она не успела озвучить. Из машины по пояс высунулся Роберт Иванович.

– Сударь, вас мало пороли! – с нажимом на «мало», сказал он.

– Меня ваще не пороли, – с энтузиазмом уточнил Майкл. – Некому, да и некогда. Я – дитя улицы, – почти хвастливо завил он. – Но с задатками. Кать, дай десять рублей и я скажу тебе то, чего ты не знаешь, но хотела бы знать.

– С задатками, – согласилась Катерина. – Три!

– Чего три?

– Рубля три. И ты говоришь то, чего я не знаю. – Она достала из сумки горсть мелочи и ссыпала ее в протянутую ладонь.

– Ну, на три тогда и скажу, – ухмыльнулся Майкл. – Шмонать надо свою машину. Особенно если это пикап. – Майкл развернулся и побежал в глубь двора, мелькая в сгустившихся сумерках светлыми рэперскими штанами.

– Что он имел в виду? – растерялась Катя, оглядывая «Рейнджер».

– Понятия не имею, – пожал плечами Роберт. – Не бери в голову. Очень запущенный мальчик. Ты не передумала остаться здесь на ночь?

– Утюг, – жалобно напомнила Катя. – Выключу утюг и навсегда распрощаюсь с холостяцкой жизнью! Дай мне эту ночку!

– Даю, – рассмеялся Роберт. – Утром жду тебя у себя. До встречи, Катерина Ивановна!

– До скорой, – поцеловала она его в сухие, прохладные губы.

Верки-лифтерши в «аквариуме» не оказалось. Это было так удивительно, что Катерина даже попыталась через стекло заглянуть под стол. За все время, которое она прожила в этом доме, не было ни дня, чтобы Верка не вышла на свой боевой пост. Жила она тут же, на первом этаже, работу свою любила и очень ей дорожила. Это даже и не работа ее была, а призвание – сидеть в застекленном пространстве и наблюдать: кто, с кем, с чем, в чем, как, куда и откуда. Представить, что Верка пропустит такое захватывающее зрелище, как возвращение Катерины домой с «отдыхаловки», было невозможно.

Катерина ткнула кнопку вызова лифта. Лифт не приехал. В шахте не произошло никакого движения, указывающего на то, что в шахте этот самый лифт есть.

– Верка! – крикнула Катерина. – Ве-ера! – Она позвонила в единственную дверь на первом этаже и дверь немедленно открылась.

На пороге стояла Верка. Ее внушительное тело прикрывало полупрозрачное платье, здорово смахивающее на парашют. Верка в нем походила на конкурсантку, борющуюся за звание первой толстушки мира. У Верки были алые губы. У Верки блестели глаза. От Верки несло алкоголем. Ни в чем таком раньше Верка замечена не была.

И лифт не работал.

Все вместе это было так удивительно, что Катерина забыла вдруг про все свои горести.

– Лифт не работает, – сказала она, пытаясь поймать взгляд Веркиных бегающих глаз.

– Ой, Катерина Ивановна, ой! – Кажется, Верка ничего не услышала.

– Лифт не работает!

– Ой! А Найоб уже ушел!

– Кто ушел?!

– Найоб. – Верка пьяно икнула. – Он то ли дядя ваш, то ли брат, то ли... я ни бум-бум по-англицки.

– Надеюсь, не папа. Не хотелось бы быть Катериной Найобовной.

– Ой, не папа! Он вашего возраста. Посол он.

– Куда?

– Не пошел, а посол. Посол Йенехбайской республики... очень крохотное государство на юге... юге... ахрифенского материка.

– Африканского.

– Ну да, ахрифенского. У меня акцент, – подумав, сообщила Верка.

– А что у тебя делал посол Йенехбайской республики, который мне то ли дядя, то ли брат, скажи пожалуйста?

– Вас искал.

– Нашел?

– Нет. – Верка вдруг очень отчетливо покраснела. – Не нашел. Вас у меня не было, вы же знаете.

– Лифт не работает! – проорала Катерина Верке в лицо. Она поняла, наконец, что Верка в стельку пьяна. – Лифт не ра-бо-та-ет!

Верка завела руку назад и проверила застежку своего лифчика.

– Боратает, – возразила она.

– Так, давай по порядку. И без акцента. – Катерина попыталась взять себя в руки. – Меня опять искал негр?

– Найоб, – опять возразила Верка.

– Он сказал тебе, что ему от меня нужно?

– Почему не сказал? Сказал. «Ошень личный дел».

– Значит, не сказал. Это он тебя напоил?

– Я не пью, – от возмущения Верка снова икнула и еще больше покраснела. – Мы только присугубили.

– Пригубили?

– Ага. Русский водка с йенехбайской национальной нахлебкой... наливкой.

– Страшное дело, – пробормотала Катерина. Она вдруг поняла, что ей придется тащиться на шестнадцатый этаж пешком, и обойтись без этого никак нельзя – ключи от «Мустанга» лежали в квартире.

– Только Зойке ничего не говори, – попросила жалобно Верка и опять проверила застежку на лифчике. – Про Найоба.

– Ужас. – Катерина развернулась и потащилась вверх по лестнице.

На десятом этаже, она выдохлась, присела на свой чемоданчик и вслух громко сказала:

– Это тебе за распутство, Катерина Найобовна!

Она не знала, что расплата еще впереди.

* * *

В избушке никого не было.

Катерина гнала на «Мустанге» под двести километров, на трассе не осталось ни одной машины, которую бы она не оставила позади, она домчалась до деревухи за три часа, бросила машину в пролеске – потому что «Мустанг» не джип, уселся бы брюхом на первой же кочке. Она все это сделала, а избушка оказалась пуста, как прошлогоднее гнездо.

На столе стояли нетронутые коробки, баночки и пакеты, валялись лекарства. Подушка была примята, а ветхое одеяло комом свалилось на пол. В избушке не было никого. Можно было не зажигать свечку и не метаться с ней из сеней в комнату, из комнаты в сени, заглядывая под стол, под кровать, под колченогую лавочку, и даже за печку. Напрасно она размахивала пистолетом и, угрожая кому-то невидимому, орала: «Мерзавец! Ты ответишь за все!» Наконец она от бессилия что-то сделала такое с пистолетом, что он дернулся, громыхнул, по стене что-то чиркнуло и просвистело где-то у виска. Кажется, это называется «рикошет».

Кажется, так.

– Не хватало еще застрелиться, – вслух сказала себе Катерина. Разговоры с самой собой стали входить у нее в привычку. – Я придумаю что-нибудь. Ничего, я что-нибудь придумаю. Жизнь только налаживается. Скоро у меня будет муж, а, может, даже и брат. Найоб. – Она утерла горячие слезы, которые, оказывается, градом катились от глаз к подбородку. – Я что-нибудь придумаю!

Она выскочила из избушки и побежала к машине, как гончая, взявшая след. Запоздало мелькнула гадкая мысль, что неплохо бы было подпалить эту избу, и этот клен, чтобы у них больше не было шансов испортить ей жизнь.

До Москвы она долетела за два с половиной часа. Зато к своему пентхаузу ползла почти тридцать минут. Каждый этаж дарил ей массу эмоций: от злости на себя и весь мир в целом, до слезливой жалости, опять же к себе и ко всему миру в целом. Она не спала почти сутки, она валилась с ног от усталости, и когда ключ наконец повернулся в замке, в голове крутилась одна только глупая фраза: «Лучше переспать, чем недоспать». Катерина сделала над собой усилие, чтобы не произнести эту фразу вслух.

Она включила свет в коридоре и посмотрела на настенные часы. У нее есть часа три, чтобы отдохнуть, прежде чем она поедет к Роберту. Катерина вдруг приняла простое и гениальное решение: она не будет ничего придумывать, не будет выкручиваться, не будет врать. Она расскажет Роберту правду. А он уж путь думает, нужна ему Катерина такая, какая она есть, или не нужна.

Скорее всего, нужна.

Но сначала она сделает одно дело. Катерина шагнула в темную спальню, на ощупь нашла телефон и также на ощупь набрала короткую комбинацию цифр.

– Милиция? – зачем-то уточнила она и, получив положительный ответ, сказала безучастным голосом человека, не спавшего почти сутки: – Я знаю, где скрывается Матвей Матушкин.

– Где? – вяло поинтересовались на том конце провода.

Внезапно свет залепил глаза. Катерина заорала как резаная, а когда зрение восстановилось...

– У меня, – тихо сказала она, повесив трубку, – у меня! – Перед ней, в дверях спальни стоял Матвей Матушкин. Он был бледный, худой, но вполне пригодный для жизни и дальнейших «подвигов». На нем по-прежнему красовался куцый милицейский мундирчик.

– Я думал, что между нами...

Катерина завизжала. Она визжала долго и от души: сжав кулаки, закрыв глаза. Она никогда в жизни так не визжала. Когда разлепила веки – он по-прежнему стоял в дверном проеме, только уши зажал руками.

– Как?.. Где?.. Почему?.. Ну?.. А?.. – Катерина вспомнила, что пистолет в сумке, а сумка на полке в прихожей.

– Не понял вопроса, – усмехнулся Матушкин.

– Принеси мне, пожалуйста, сумку. У меня там... пи... па...

– Памперсы что ли?

– Нет... пилюли.

Он сходил, принес сумку, достал из нее пистолет. На что она рассчитывала?..

– И правда, пи-па! – расхохотался Матвей Матушкин.

Катерина прокляла свою тупость, снова зажмурилась и приготовилась к смерти, но он сделал вдруг совершенно невероятную вещь: вложил ей оружие в онемевшие пальцы.

– Ну, теперь ты меня не боишься?

– Руки вверх, подонок! – Она попыталась вспомнить, что нужно сделать для того, чтобы эта штука выстрелила, но не вспомнила. – Руки вверх!

– Нужно говорить: «Грабли на затылок»! – Он захохотал и с размаху плюхнулся на ее широкую кровать, на ее атласное покрывало, на ее роскошную подушку величиной с письменный стол. – А мне казалось, что между нами вполне солнечные отношения! Что ты меня не боишься. У тебя в руках пушка, под носом телефон. Ты можешь меня пристрелить, можешь вызвать ментов. А можешь сделать и то и другое. Ну?.. – Он закинул руки за голову и расправил грудь, изображая мишень.

– Ты украл кольцо, – Катерина прицелилась туда, где на синем кителе блестела пуговица и поняла, что выстрелить будет проблематично именно из-за того, что на нем милицейская форма. Разве сможет она продырявить одежду неведомого лейтенанта?

– Не украл! – Он поднял вверх указательный палец как учитель начальных классов. Длинный палец вполне подошел бы профессиональному пианисту, впрочем, говорят, у воров музыкальные руки. – Не украл! Оно свалилось с тебя во время бурного секса.

– Врешь! Она не могло свалиться.

– Ну хорошо, не свалилось. Я взял его на время, чтобы получше рассмотреть.

– Верни кольцо!

– Тебе нужно спросить, как я сюда попал.

– Верни, или я пристрелю тебя!

– Это очень не просто – убить человека.

– Ты бандит, ты забрался в мою квартиру, ты обокрал меня! Неужели ты думаешь, что если я тебя пристрелю, мне что-нибудь за это будет?

– Я не о наказании.

– Кольцо!

– Ты путаешь карты! Спроси, как я попал сюда!

– Я?.. Путаю карты?.. Ты хочешь, мерзавец, сыграть со мной в какую-то гнусную игру. Ты забавляешься, я вижу. – Катерина внезапно успокоилась, присела на край кровати и положила пистолет рядом. Она решила дать понять подонку, что первый шок прошел, что она и не думает его бояться. Она прекрасно владеет и собой, и ситуацией. Только бы голос не дрожал.

Синий атлас покрывала и темная сталь оружия диссонировали, но при этом составляли такую притягательную картинку, что Катерина пожалела невольно, что не может щелкнуть фотоаппаратом. Впрочем, на атласе все будет хорошо смотреться – и роза, и кирпич, и даже залетный гангстер. Раз он здесь, он отдаст кольцо. – Ты забавляешься, и напрасно! Думаешь, если затащил меня в койку, то имеешь надо мной какую-то власть? Для меня это ничего не значит. Я развлеклась. У тебя никогда не было темнокожей женщины, а я никогда не спала с бандитом. Я развлеклась!

– Господи, да чего ж ты так орешь-то? Я совсем не настаиваю, чтобы стать твоим мужем.

– Умник! Скотина! Козел. Ты думаешь, что умнее всех? «Спроси как я попал сюда! Спроси как я попал сюда!» Ты попал сюда до идиотизма просто. Пока я «медитировала» там, за рулем, у избушки, ты залез в кузов пикапа, прикрылся чехлом, и отлично выспался за время дороги до Москвы. Я идиотка! Говорил же мне Майкл: «Нужно лучше шмонать свою машину!» Я идиотка. Когда мы приехали, ты выбрался незаметно, благо уже стемнело, а ты ловкий, как уличный кот. Выбрался и наверняка слышал мой разговор с Майклом. Майкл видел тебя. Ты выпытал у него потом, где я живу, и пока я ездила в деревуху, вскрыл мою квартиру. Верки на посту не было – тебе повезло. Только чем ты расплатился с Майклом? Вряд ли он рассказал, где находится моя квартира, просто так.

– В кителе был бумажник, в нем деньги и лотерейные билеты. Я отдал парню все. Он далеко пойдет. А замки у тебя – дрянь, сразу видно, что нет мужской руки! Разве можно на такую крутую хату ставить простой английский замок?

– Зачем ты приперся? Думаешь, я буду тебя скрывать, кормить и лечить?

– Вот теперь ты должна спросить про кольцо.

– Не смей указывать мне на то, что я должна! – заорала Катерина так, как никогда не орала. Но взяла себя в руки и почти тихо спросила: – Зачем ты приперся?

– Отдать кольцо. Я не крал его, а просто взял на время, чтобы получше рассмотреть. Необычная больно вещица.

– Ты издеваешься?

Он вдруг бесшумно, мягко, стремительно вскочил и пересел в кресло напротив. В ее плетеное кресло-качалку, которое она долго, любовно и мучительно выбирала, и в котором никто никогда не сидел кроме нее.

Ни один уличный кот не проделал бы этот маневр с такой ловкостью.

А еще пистолет исчез с синего атласа. Его не было и в его руках, он сложил их на подлокотники и вальяжно качнулся, будто пробуя на вкус это занятие богачей и бездельников – болтаться в кресле, у которого вместо ножек полозья.

Ловкий парень. Быстро поправился. Умеет незаметно содрать украшение, может почти на подножке машины невидимкой проехать сотни километров, не боится позировать перед дулом заряженной «пушки», легко вскрывает любые замки. Вот только банк грабануть не очень-то получилось.

– Банк грабануть не очень-то получилось, – усмехнулась Катерина ему в лицо. «Плохие мальчики» не любят, когда их тыкают носом в то, что не все плохие дела им под силу.

– Необычная больно вещица, – проигнорировал он ее шпильку.

– Будет лучше, если ты вернешь кольцо.

– Для кого лучше?

– Для тебя тоже.

Нужно было быть полной дурой, чтобы выпустить из рук пистолет.

– Да ты не расслышала, бэби! Я и пришел, чтобы отдать это кольцо тебе. Держи! – Он выкинул руку вперед, будто бы бросив ей что-то. Катерина на уловку попалась – метнулась, вытянув руки, чтобы поймать это «что-то», и чуть не свалилась с кровати, схватив пустоту.

Он расхохотался, и она опять пожалела, что так глупо упустила оружие.

– Ублюдок, – сказала Катя и попрочнее уселась на скользкое покрывало.

– Ну зачем ты так?

– Что теперь я должна?

Матвей еще раз качнулся в кресле, и еще, потом встал, подошел к окну.

– У тебя шикарная хата с видом на Храм Михаила Архангела. Не думал, что с таким приданым можно польститься на старого перечника.

– Замолчи!

– Очень темная эта история.

– Что?!

– Очень темная. – Он стоял в черном проеме окна, к ней спиной. Катерина схватила телефонную трубку и набрала 02. Шансов не было никаких, но терпение ее лопнуло. Пусть лучше он разрядит в нее пистолет, чем она будет плясать под его дудку.

– Выслушай меня. – Он стал вдруг другим: усталым, покладистым, будто прожил с нею сто лет и точно знал каким нужно стать, чтобы она успокоилась и перестала злиться. Катерина нажала отбой и решила, что звонить сейчас необязательно. Он подошел и сел перед ней на корточки.

– Держи, – Матвей взял ее руку и вложил в ладонь кольцо. – Держи.

В кулаке Катерина ощутила теплое золото и твердые грани бриллианта.

– А откуда ты знаешь, как называется то, на что открывается вид из моего окна? – зачем-то спросила она.

– Да кто же этого не знает, – сказал он, оставаясь усталым и покладистым.

Не глядя, Катерина стала одевать кольцо на палец, но оно не одевалось почему-то, было странным и плоским, оно и кольцом-то не было. Катерина с ужасом уставилась на то, что держала в руке. Золотая ящерица держала в пасти огромный бриллиант, все правильно. Только это было не кольцо. Это была брошь. Катерина ущипнула себя за щеку в надежде проснуться.

– Если это шутка, то неудачная, – тихо сказала она просто потому, что нужно было что-то сказать.

– Я предупреждал – очень темная это история.

– Говори! – закричала она. – Говори, что все это значит!

– Я и пытаюсь. Говорю же тебе, что кольцо не украл, а взял на время, чтобы рассмотреть получше. Больно они похожи, эти цацки! – Матвей Матушкин сделал жест фокусника и в его руке блеснул еще один бриллиант, который зажала в пасти еще одна ящерица. На этот раз это было кольцо.

Катерина опять ущипнула себя.

– Ты мазохистка, бэби? Лучше потрогай меня, проверь – я настоящий!

Как последняя дура, она протянула руку к нему, провела по белым волосам, по бледной щеке, пощупала не очень чистые пальцы, которые сжимали золотую ящерицу.

– Тепленький, гладенький, и без хвоста, – припомнила вдруг она.

Он захохотал, взял ее руку и сам надел на безымянный палец кольцо.

– Понимаешь, бэби...

– Не смей называть меня «бэби»!

– Согласен, это избито и пошло, но так хочется называть тебя «бэби»! А я привык делать то, что мне хочется. Так вот, скверная это история – твое кольцо и моя брошь. Ты, кстати, не хочешь узнать, откуда она у меня?

– Спер где-нибудь! – хмыкнула Катя. Ей до жути надоела эта история, и даже объяснений никаких не хотелось.

– Спер?! И это спер?!! – Откуда-то из-за пазухи он выдернул ветхий кожаный мешочек, дернув за шнурок, развязал его и вытряс на синий атлас безумное количество бус, ожерелий, серег, колец, кулонов и еще чего-то, на что смотреть было невозможно, потому что все это ослепляло, било в глаза, и сильно напрягало.

– И это спер?!! – с победой в голосе повторил Матвей.

– И это спер, – подтвердила Катя и подальше отодвинулась от неприлично сверкающей россыпи.

– Ну, бэби, тебя кто-то здорово в жизни обидел, раз ты видишь во всем криминал!

– И это говоришь мне ты?

– Я, бэби. Это говорю тебе я. И потом, если бы я это спер, то зачем бы я притащил это тебе?

– Не знаю. И зачем ты притащил это мне?

– Понимаешь, ты как-то замешана в этом деле. И мне вдруг стало дико интересно – как. Ты тогда болтала там с тополем...

– С кленом.

– Ну да. Я понял, что тебя и эту избушку связывает какая-то мутная история.

– Тебя это не касается.

– Касается. Старый дружище дуб...

– Клен.

– Клен... тоже умеет разговаривать. Он наболтал мне, что парень, который был вместе с тобой тринадцать лет назад, что-то искал.

– Откуда ты это знаешь?!! – Катерина не хотела срываться на крик, но оказалось, что она сама себе неподвластна.

– Да не ори ты так, – перешел он на шепот. – Ты сама бормотала той ночью, я слышал: « Баба Шура умерла, а Сытов решил, что ей было что прятать. Он рыл землю как бешеный пес, потом погнался за кем-то, он верил, что поймает удачу за хвост». У меня феноменальная память, бэби! Я подумал, что он не должен был быть идиотом, этот твой Сытов, и когда ты ушла, решил кое-что проверить. Там над кроватью висел старый, пожелтевший листок. Примитивный рисунок – избушка, деревце, крестик.

– Да?.. Он до сих пор там висит?

– Я просто связал твои слова с этими каракулями и понял одну вещь.

– Какую? – Катерине так захотелось спать, что стало плевать на все сокровища мира.

– Он не там копал, этот твой Сытов!

– Как не там? Почему не там?

– Он копал под акацией!

– Кленом!

– Ну да. А на листочке что нарисовано?

– Что?

– Смотри. – Он порылся в кармане кителя и вытащил пожелтевший тетрадный лист со знакомой Катерине картинкой, смотреть на которую ей совсем не хотелось. Но Матвей сунул листок ей под нос и нервным пальцем профессионального воришки ткнул в крестик.

– Смотри, ведь он не совсем под деревом стоит.

– По мне так под деревом.

– Нет, бэби. Он стоит на расстоянии шести клеток от дерева! Листочек-то в клетку! Ты что в детстве никогда не читала про кладоискателей?

– Я в детстве мало читала. Что это значит?

– То, что от дерева нужно отсчитать шесть шагов.

– Судя по всему, ты отсчитал, – без энтузиазма констатировала Катерина. Ей так хотелось спать, что сознание мутилось, и язык еле ворочался.

– Как видишь, Кэт! – Он подцепил рукой украшения, и они бессовестной роскошью заструились у него между пальцами. Катерина постаралась на них не смотреть. Вся эта история затягивала ее как топкое болото, и совсем не было сил сопротивляться. Вот если бы ей удалось поспать часик, она бы придумала что-нибудь, чтобы жизнь вошла в привычное русло, чтобы тип с дурацким именем Матвей исчез с ее горизонта вместе с этими опасными цацками.

Черт ее дернул согласиться поехать с Робертом в эту деревню! Или причина не в этом? Наверное, причина в ней, а не в обстоятельствах, впрочем, так не бывает, что обстоятельства ни при чем. Или бывает? Небезызвестная Скарлетт говорила себе: «Подумаю об этом завтра», Катерину жизнь научила говорить себе: «Не буду думать об этом!»

– Не буду, – подтвердила вслух Катя.

– Будешь. Слушай меня. – Матушкин обладал, похоже, не только телепатическими способностями, но и гипнотическими, потому что Катерина и правда стала очень внимательно слушать.

– Там, в сенях, стояли две старые лопаты. Когда ты ушла на рассвете в тот первый раз, я взял лопату, вышел во двор и отсчитал от дерева шесть шагов в том направлении, которое можно было понять по рисунку. На этом месте стояла бочка. Старая, трухлявая бочка с дождевой водой. Я сдвинул ее и начал копать. Вырыл яму глубиной в метр, сломал две лопаты, но ничего не нашел. Я было решил, что там ничего нет, что бабка просто сбрендила на старости лет и начала рисовать. Но я упорный, бэби! – Матвей вскочил и заходил по спальне от стены к стене. В его движениях было много грации, но еще больше было безумства, которое всегда дает эйфория. – Я упорный! Я стал рыть землю руками!

– Швы! – почему-то вспомнила вдруг Катерина, будто была старой мамочкой непутевого сына и в любых обстоятельствах заботилась только о здоровье любимого чада.

– Черт с ними, со швами! – закричал Матвей, продолжая мерить шагами просторную спальню. – Такой шанс выдается раз в жизни. Я рыл землю руками. Она была паршивая, эта земля: твердая, глинистая, липкая, и почему-то очень вонючая. Первым я нашел череп.

– Что?..

– Череп с дыркой во лбу. – Он остановился как вкопанный, выхватил из сверкающей кучи какое-то сложное, трехрядное ожерелье и нацепил его на себя, щелкнув на шее замочком. Катерина подумала вдруг, что шея у такого «героя» могла бы быть и помощнее. Но впрочем – ничего, вполне подходящая шея.