Текст книги "Кинокефал"

– Герр Тот, – голос мой предательски подрагивал, – вам сказали, что здесь сосредоточие кинокефальных общин, и поэтому вы здесь?

– Да, мне сказали об этом в Люге, – Абель Тот нервно поправил очки, – когда я уже собирался обратно в Одор. Знаете, я долго не мог отыскать сказителей, и тут в последний момент выясняется, что здесь, в Асфоделе, живет один. Я сдал билеты на поезд, а мой спаситель, рассказавший мне о сказителе, был до того любезен, что лично отвёз меня на своем авто, представляете?

Тон Абель Тота был посредственный, чего нельзя было сказать о его виде. До него тоже дошло понимание того, что события редко складываются так гладко.

– Герр Тот, вас привезли сегодня? – Абель Тот только кивнул. – Хорошо, думаю, нам стоит…

Тут я ощутил зуд в переносице и, словно обжёгшись, повернулся на его источник. На меня в упор смотрели колкие глаза молчаливого ямщика. Он стоял у стойки в дальнем конце зала и без отрыва прожигал меня. Я не отвёл взгляда, стараясь испепелить его ответно. Рука возницы со стаканом потянулась к губам, замерев на полпути. В его глазах я прочёл, что он понял, что понял я, и медленно, поставив стакан, его фигура стала ретироваться к выходу. Вскочив, я, как заколдованный, последовал за ним.

– Герр Доберман, вы куда? Подождите!

– Прошу, не ходить за мной, герр Тот, – бросил я и, пробравшись к выходу, выскочил за дверь.

На улице был глубокий предночной вечер, под козырьком светился болтавшийся от ветра фонарь. Но темнота была мне нипочём. Сосредоточившись, я прекрасно увидел силуэт, удалявшийся во мраке. Кричать мне показалось бесполезным, легче догнать и выяснить. Выяснить, на кой чёрт сюда завозят людей.

Как только я перешёл на бег, то с такой же скоростью возница рванул от меня. Но нет, ты от меня не уйдешь! Не может быть, что б кто-то бегал быстрее!

На мне была лишь лёгкая рубашка, но кровь забилась в жилах, и, разгорячившись, я перестал ощущать холод зимнего ветра.

Вдруг возница резко скрылся между двумя домами, а я, разогнавшись, пролетел мимо.

– Он завернул туда!

Развернувшись, я увидел неугомонного профессора, бежавшего всё это время следом. Опершись руками о колени, он старался привести в норму свое отяжелевшее дыхание. В отличие от меня, он успел накинуть верхнюю одежду, и полы его пальто нервно трепыхались на ветру.

Заглянув в проход, куда нырнул возница, я убедился в отсутствии тупика. Смысла догонять не было. С умением бегать резвее, чем собственный дилижанс, он вполне мог быть уже в Диюйе.

Я повернулся к историку и с ужасом увидел, как его голову поглотил мешок. Тут же чьи-то руки накинули мешок на меня, но я сумел увернуться, и мешок заграбастал воздух. Я схватил за горло, стоявшего сзади меня, и хорошенько приложил его затылком к стене. Его руки обмякли, выпустили смердящую тряпку. Разжав пальцы, я бросился к Тоту. Его уже бездыханное тело волочили по земле. Коротко рыкнув, я подскочил к бандиту и с размаха заехал ему в челюсть. Тот взвыл, но Абеля не выпустил. К нему подскочил второй, третий, и оба они кинулись на меня. В руках их были дубинки, лица скрыты капюшонами, и они… не пахли! Отступив от них, я уже нацелился вырубить правого и прорваться к Тоту, как тонкий свист прорезал слух, обдав уши ветром, а затылок резкой болью. В глазах заплавали круги, превращая серую очерченную тьму, одобрительные возгласы «dobra praca Petera!», ноги, руки – всего меня в непроницаемый мрак.

Глава 6

Чернота вокруг была кромешной. Она обволакивала не только снаружи, но и пронзала изнутри. Я барахтался, стараясь выбраться из неё, хоть и не чувствовал своих конечностей. Я барахтался сознанием, пока страшная дума не пронзила меня, и я не оставил бесполезные попытки выбраться.

«А может, я уже сам стал частью окружающего мрака?»

Эта мысль была настолько невыносимой, что я принялся прорываться сквозь тьму с новой силой, пытаясь прочувствовать хоть что-то, помимо сгустка мысленных переплетений. Наконец веки мои дрогнули, и я с трудом приоткрыл глаза, перед которыми предстала очередная тьма. Но чернота эта являлась во много раз менее мучительной, чем предыдущая, так как она не могла поглотить меня, а была вызвана мешком, до сих пор надетым на мою голову. Нос мой был переполнен затхлостью мешковины, и я почти задыхался, но то оказалось малой мукой. Придя в себя, я ощутил, как жар жгучей болью разрывает затылок.

Я лежал на боку, и пульсация крови от затылка к вискам с каждым ударом сердца становилась острее. Я попробовал привстать, но не смог. Руки и ноги были стянуты ремнями настолько, что функционировать ими стало невозможно. Стиснув зубы, я перевернулся на живот. Давление на виски прекратилось, дав минимум облегчения для дальнейшей возможности соображать, чтобы восстановить картину произошедших событий. Значит, я погнался за извозчиком, для того, чтоб узнать, с какой целью он привёз меня сюда. Затем на меня напали… на меня и на профессора! Возможно, он где-то рядом, надо позвать его.

– Профессор, вы здесь? – моя нижняя губа была разбита, и я с трудом разлепил спёкшийся кровью рот.

– Профессор, отзовитесь!

Ответом мне стала тишина, если не считать оживлённых звуков бурной деятельности. Напрягшись, игнорируя оглушающую боль, я прислушался. Звуки напоминали шум развернувшегося лагеря и доходили до моих ушей, как из бочки. Из этого следовал вывод, что я находился в помещении, а шум исходил с улицы. При этом холод не ощущался совершенно, слава Христофору. Я был в помещении совсем один, в непосредственной близости не доносилось даже сопения. Я прикрыл глаза. Боль была настолько нестерпимой, что захотелось провалиться во тьму снова. В опустошающем мраке хоть не было боли. Но… что это?

Тихий полувздох-полустон вывел меня из пагубного оцепенения. Я приподнял голову, насколько то оказалось возможным.

– Это вы, профессор?

Стон стал отчётливей, переформировываясь в слова: – Да, это я… как вы, герр Бонифац? У вас тоже темно перед глазами?

– Да, это мешок. Вы не ранены? – прохрипел я в волнении. Если бы профессор мог передвигаться, то совместно, посредством своей природы мы легко б высвободились. Достаточно только стянуть мешки.

– Нет, я цел, но… руки и ноги мои настолько стянуты веревкой, что онемели… Я… я чую вашу кровь. Вас так сильно ранили? Как вы себя…

Вопрос профессора перебила резко распахнувшаяся дверь. Чистый морозный воздух, удушливый дым костров, свежий запах древесины за короткий миг просочились в меня сквозь поры тканевой тюрьмы. Мгновения этого было достаточно, чтоб вообразить наше местонахождение. Нас завезли в лес, причём высокогорный.

Раздался натянуто бодрый голос, без нот враждебности. Затем некто приблизился к моей голове, встав напротив. Второй (их вошло двое), я так полагал, проделал тот же маневр по направлению к Тоту. Голос зазвучал снова. Он говорил по-богемски, и я его не понимал. С последующей тирадой слов с меня сорвали тряпичный плен, и я зажмурился, чтобы уберечь глаза от внезапного перепада, которого, правда, не последовало. В помещении было чёрно, как в колодце. Окон не было. Справа раздался тяжкий вздох – Абеля тоже высвободили от вонючей тряпки. Я попытался перевернуться на бок, чтоб избавиться от глупого положения и взглянуть пленителям в глаза, но мой жест предотвратили, оставив находиться в прежней позе. Жёсткая, как прутья, рука скользнула к моей гудящей ране, заставив полурыкнуть-полуругнуться. Рука при этом не отдернулась, а участливо потрепала моё плечо.

В голосе послышались нотки сожаления. Он словно извинялся за причинённое мне, мягко сказать, «неудобство». Чёрт… В мою голову тут же пришло понимание того, как именно животные воспринимают человеческую речь. Вспомнилось с какой лаской в голосе собакам говорили о предстоящей кончине собачники. Как псины с робкой радостью виляли хвостами, питали надежду… Теперь же в подобном обстоятельстве находился и я. Насколько омерзительно быть в чужой шкуре!

В горле заклокотало и лихорадочное бешенство чуть не лишило последних сил. Меня перевернули, принялись затягивать рану. Наконец я разглядел говорившего кинокефала-человека. То, что в комнату вошли именно люди-кинокефалы, было ясно даже через затхлую мешковину, но отчетливо понять – знакомый запах или нет, чуял ли я их в таверне или нет, у меня не вышло. Теперь, когда один из них склонился надо мной и глаза наши пересеклись, обоняние безапелляционно дало понять, что серебристо-серую голову с короткими стоячими ушами я вижу впервые. Перевязав рану льняной тряпицей, он закончил фразой, обращенной ко мне, а затем, повернувшись, обратился с вопросом к профессору. Я увидел, как Тот мелко потряс головой в знак согласия и повернулся в мою сторону.

– Герр Бонифац, нас просят сохранять спокойствие. Только в этом случае нас освободят.

– Пусть сделают это как можно скорей, – тихо проворчал я. Конечно, мне хотелось вступить в бой, но я не мог. Пальцы ног чувствовались едва, а вот руки пугающе не подавали признаков жизни совсем. Серый, цепко наблюдавший за моей реакцией, удовлетворённо кивнул и, дав утвердительный знак приятелю, склонился над моими путами. Я до последнего ожидал, что он достанет нож или хотя бы нечто острое, но вместо того этот богемец варварски разорвал ремни зубами. Мои руки, обмякнув, даже не думали слушаться. Вслед за руками свободу получили ноги. Острые челюсти Серого орудовали не хуже охотничьего ножа. Кинокефалы, подтачивающие и владеющие своими зубами, назывались колоссами. Вживую данного умения я никогда не видел и считал, что это невозможно. Во всяком случае, раньше считал.

Закончив, Серый на всякий случай отдалился от меня, но моей прыти хватило только на то, чтобы с трудом принять вертикальное положение. То, что ранее служило мне руками, бесполезными плетьми осталось за спиной. Опершись плечом о бревенчатые стены, я осмотрелся. Избушка представляла собой небольшую полупустую комнату, в глубине которой коптила печка. Как странно, звуки горящих поленьев стали для меня различимы лишь после увиденного источника этих самых звуков. Ранее я, казалось, пребывал в абсолютной тишине. Мой взгляд переместился на второго человека-кинокефала. Он таким же способом освободил Тота (это было видно по рванным лоскуткам ремней) и теперь стоял рядом со своим товарищем. В отличие от короткошерстного Серого, лицо второго было безобразно лохматым. Рыжие космы плотно скрывали его глаза, и это настораживало. С людьми без доступа в окно внутреннего мира следует еще более держать ухо востро.

Состояние профессора было функциональней моего. Размяв затекшие руки, он, не обращая внимания на пленителей, тут же направился ко мне. Задерживать его не стали, чему я был удивлен. Ноги его слегка заплетались, но он сумел преодолеть преграду из мешков и, взгромоздившись на один из них, оказался рядом со мной.

– О Бонифац, ваши руки… – голос его дрожал, но страха в глазах не было. – Сейчас, сейчас мы разработаем их.

Тот принялся всячески растирать мои конечности.

– Герр Тот, вы не обязаны… – пробормотал я, глядя на усердные старания старика, но он лишь строго посмотрел на меня, ничего не сказав. И зачем же он не остался в тёплом трактире, а рванул следом? Зачем, превозмогая боль в своих руках, оживляет мои?

Первое ощущение при знакомстве меня не обмануло. Герр Тот действительно свой человек. Я знал, он не подведет и не бросит. И знакомы то мы от силы часа полтора, но уверенность в том, что Абель Тот не из тех, кто может оставить на произвол судьбы, окрепла во мне непоколебимо.

В то время, как профессор снимал оцепенение с моих рук, разливая колкое тепло по жилам, Серый отдал распоряжение космачу, и тот вышел. Оставшись с нами один на один, он облокотился о противоположную стену хижины, молча наблюдая за действиями Тота. Во взгляде, да и во всей позе было нечто очень неестественное, и я никак не мог понять, что именно. Серый с косматым не источали опасности, но тем не менее они её представляли, однако чутьё зачем-то подводило меня, и я не ощущал ледяных колебаний, исходящих при угрозе. Это несоответствие между явью и ощущениями напрягало ещё больше. Следовало разрешить эти чёртовы непонятности.

– Очень признателен вам, профессор, мне намного лучше, – самостоятельно согнув руку в локте и прочувствовав блаженство тысячи иголок, я опустил ладонь на плечо Тота. – Нам надо прояснить, какого дьявола нас сюда затащили.

Утвердительно кивнув, профессор обратился к пленителю, словно забывшему о нас (настолько тот казался отрешённым). Я с удовлетворением отметил отсутствие дрожащих нот в голосе профессора. Интонации его были спокойны и полны непоколебимости добиться ответа, но Серый, не дрогнув и мускулом, бросил лишь короткую фразу, указывая рукой на выход. Дверь в то же мгновение распахнулась, и в проёме возникла фигура космача. Его непримечательный запах сплёлся со свежестью и очаровательным дурманом, от которого по стенкам желудка разлился сок. Косматый держал в руках два тесанных сука, на которых теплились здоровенные куски жаренного мяса. Космач по-животному встряхнул головой, избавляясь от снега, челка его разметалась, но глаз его я так и не увидел. Отряхнувшись, он шагнул в нашу сторону, протягивая нам эти сучковатые шампура. Тот взял протянутое нам мясо и передал один шампур мне. Мои ослабленные руки еле справились с ношей. На такой «палочке», казалось, было навешано порядка четырёх килограммов мяса. Оно было ещё тёплым, из пор сочился сок, а корочка приятно золотилась на свету. Я с досадой ощутил, как во мне вновь восстает звериная сущность. Острую боль в затылке перекрыло желание зверя погрузить клыки в нежное расслоение волокон. Но это был глупый зверь. Разумный не принял бы подачку из вражеских рук. Я отставил шампур в сторону и, прислонившись к сучковатым выступам в стене, выпрямился. Еда меня одурманила, но и придала сил. Профессора жене терзали муки вожделения. Он сразу отложил мясо, пытаясь объясниться с Серым, но не выходило – тот настаивал, чтобы мы поели. Суть его упрямства наблюдалась и без перевода, и это было уже слишком. Мало того, что наносят увечье, держат помимо воли, а теперь, чтобы загладить «недоразумение», пытаются отпотчевать? А может мясо отравлено? Хотя нет, это невозможно. Кинокефалий нюх распознает любую отраву… Но все же, какая чертовщина здесь творится?!

Поднявшись в полный рост, я, не отрывая взгляда от Серого, слегка подался вперёд. Косматый моментально ощетинился и издал долгий гортанный звук, но я не повёл на него даже ухом. Главного здесь олицетворял пройдоха с волчьей мордой, и своё внимание я нацелил только на него.

– Мы не будем есть. На кой чёрт мы вам сдались?

Светлые радужки Серого блеснули.

Не отводя от меня взгляда, он обратился к профессору, что, «мол, сейчас все объяснит» – так пересказал Тот. Серый, не меняя полуразвалившейся на бревнах позы, начал свою неспешную булькающую речь. Профессор знакомым жестом поправил чудом уцелевшие очки и, вздёрнув полными внимательности ушами, пустил во след перевод.

– Вы – проезжие, и вас мало интересует (если интересует вообще) нынешнее положение дел живущего здесь народа. Всех больше завораживает история, но не реальность, – выдержав паузу, плут лирики продолжил: – А реальное положение дел таково, что честно трудящийся народ вытесняют со своей родной земли. Оттесняют в наиболее горную местность, непригодную для пастбищ нашего скота. Но земля наша – не золото, чтоб на неё с такой активностью зарились. Нас вытесняют не столько из-за земли, сколько из-за нашего этнического состава. Мы – вольные кинокефалы. И потому Богемии нет до нас никакого дела. Им удобней, чтоб нас не было, нежели восстанавливать справедливость. Людское племя – тары, веками совершали набеги на наши сёла, грабили их и сжигали. Так обстоят дела и сейчас, несмотря на вступление мира в науку и цивилизованность, но здесь, увы, глушь со своими неизменными законами…

Речь его мне показалась неправдоподобно складной, правда, ни запаха вранья, ни глушащего вранье чеснока я не почувствовал.

– И раз законным путем возвратить украденное не получится, – в неторопливом ритме повествовал Серый, – придётся сделать это силой.

– Так, а причем здесь мы? – не выдержал я. – Вы решили отыграться, как вы выразились, на приезжих? На тех, кому нет до вас дела?

Блеснув укоризной из-под очков, профессор перевёл моё негодование заметно короче. Выслушав вопрос, Серый приложил руку к сердцу.

– Нам пришлось прибегнуть к помощи бандитов. Мне жаль, что с вами обошлись так грубо. Мы не успели проконтролировать действия этого неотёсанного сброда. На деле мы хотели мирно доставить вас сюда на разговор, так как в таверне поднимать подобные беседы небезопасно.

– Небезопасно?! – я не заметил, как мышцы мои напружинились от негодования, расходясь по телу напряжёнными волнами. – Так вы сами заманили меня и профессора в эту треклятую таверну! В таверну, которая кишит вашими знаками и вашими сообщниками!

Я намеренно подчеркнуто выразил слово «знаками». Мне очень хотелось увидеть реакцию непроницаемой серой морды на мою наблюдательность. Вспомнив, что переводом руководит Тот, я тут же схватил его за плечо и полупрося-полутребуя прохрипел:

– Переведите в точности.

Тот кивнул и продолжил извлекать булькающие звуки нелепого говора. С каждой фразой его я злорадно подмечал растерянность Серого, перерастающее в раздражение. Теперь передо мной будто находилось моё отражение – такое же угрюмое и злое, такие же подрагивающие уголки губ… Он понял, что я ему не поверю, и смысла дальше разыгрывать любезность нет. Но капитулировать и открывать все карты Серый не желал.

– Хорошо. Мы не собирались просить вас о помощи, но вы поможете нам – хотите вы этого или нет. Кинокефалы довольно редки в округе, и массу для запугивания таров мы набираем со стороны. Вы будете просто толпой на марше, после окончания которого можете убираться восвояси.

Серый кивком показал косматому на дверь, и тот попятился к ней, не отрывая от нас настороженной физиономии. Серый двинулся следом. Я уже сделал шаг, намереваясь загородить похитителям проход, но профессор ухватил меня за пояс, насильно усадив рядом на мешок.

Дверь захлопнулась, заскрежетал замок. Удаляющийся хруст снега вскоре потерялся, смешиваясь с какофонией лагерных звуков. Мы с Тотом истуканами остались на месте. В душе смятение и боль вытеснило раздражение. Жуткий человек-кинокефал послужил инициатором негодования. Вот именно! Не ситуация, в которой открылась перспектива для пленников, подогрела во мне злобу, не те подонки, чуть не раскроившие мне череп. Нет, до исступления меня довёл этот серый лицемер, столько раз акцентирующийся в своих трогательных речах на слове «наше», что становилось тошно. Мол, мы – кинокефалы, а то, нечто иное, люди…

Со мной происходила внутренняя трансформация. Хотелось рвать, метать, крушить и задушить Тота за то, что остановил меня.

– Что с вами?

Профессор взял меня за локоть, но я вырвал руку и сдавлено рыча, охватил голову руками, сжав затылок так, что в глазах потемнело. Тот схватил меня за запястья и отодрал руки от черепа.

– Что с вами? Вы сходите с ума?

Боль быстро привела меня в чувство, так что стать безумным крушителем я не успел. В этот самый миг замок заскрипел. Дверь отворилась, и из проёма повалила целая толпа ног. Моему обзору доступны были только ноги, так как голова моя до сих пор пребывала в висячем состоянии между коленями и полом. Как только ноги заполнили всё пространство вокруг, дверь захлопнулась, и замок скрипнул вновь. Похоже, это тоже были пленники. Убедившись после пары глубоких вздохов, что от пожара злости остался лишь жар в затылке, я выпрямился. Вся небольшая избушка была битком набита людьми-кинокефалами. На лицах их отпечатались напряженность и волнение, никак не вяжущееся с тем, что у каждого, словно у ребёнка – мороженое, был шампур с мясом. Точно такой же, как принесли нам с профессором. Представшая предо мной картина была до того неестественно комична, что мне пришлось приложить усилие, чтобы сохранить уши в строгом положении, а не распустить их по бокам. Изнутри меня сотрясал смех, видимо, у меня начиналась истерика. Рядом с нами на мешки плюхнулся небольшой щупленький паренек. Полголовы у него было обмотано в тряпицу, настолько побуревшую и задубевшую от крови, что перевязка больше смахивала на маску. Беглым взглядом я определил, что у этого молодого человека было самое тяжкое увечье из всех плененных. Но, несмотря на это, у него было и самое бодрое расположение духа. Посмотрев, в свою очередь, на мою перевязку, он по-простому обратился ко мне, пыша задорной молодостью. На помощь в переводе поспешил профессор.

– Он спрашивает, не Афоис ли тебя ударил. Вот его покалечил тот самый Афоис.

– Меня оглушили со спины, и я не знаю нападавшего. Возможно, его и звали Афоис.

Выслушав меня из уст Тота, паренёк категорически помотал головой.

– Нет, он говорит, что дьяволы со спины не нападают, – профессор с жалостью посмотрел на единственно уцелевший глаз парнишки.

– Герр Тот, – я слегка наклонился к нему, – давайте хотя бы попытаем у этого бедолаги, что происходит.

– Попробуем, – вздохнул Тот, – но мне думается, что здесь никто ничего не знает.

Он тронул паренька за плечо (тот уже успел отрешиться от всего мира, хорошенько вонзившись зубами в тёплую корочку мяса).

– Jak se jmenuješ? – тихо спросил профессор. Парень приподнял порванное ухо.

– Miko.

Его звонкий голос был бодр и свеж. Оставалось только удивляться, как изборождённое ранами тело может воспроизводить полную сил речь. Покачав головой, я отвернулся. Следовало осмотреться. В избушке находились как оборванцы в обносках, так и работяги в робах-полушубках, с широкими плечами и мощными руками-ветками. Попалась на глаза подобная нам с герр Тотом парочка интеллигентного вида людей-кинокефалов. Правда, моему внешнему виду такую оценку уже нельзя было дать. Со стёганым на подкладе пальто, опрометчиво оставленным в таверне, я распрощался. Без верхней одежды, в залитой кровью белой рубашке, мой вид был весьма потрёпанным, зато сливался с не менее покалеченной толпой. Я украдкой разглядывал каждого попадавшего в моё поле зрения, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Кто-то с остервенением, кто-то хмуро и с недоверием, но все без исключения были поглощены трапезой. Я вспомнил про наше с профессором мясо, но поздно. У стены, где мы оставили шашлык, сгрудилась толпа людей-кинокефалов, особо по-обормотски выглядевшая. Стало понятно, что подачку нам не вернуть, но мне не сильно и хотелось. Во-первых, аромат еды дурманом тормозил сознание, мешая мыслить, а во-вторых, очень настораживала та щедрость, с которой пленители решили попотчевать пленников. Пленников, тем более, как следовало из разъяснений Серого, одноразово необходимых. В то, что это жест солидарности к «своим» – не верилось совершенно. Лишать свободы и калечить (изувеченных наблюдалось более половины) могли только бандиты. Бандиты же добрые дела за так не вершат.

– Герр Бонифац… – Тот отвернулся от парнишки, снова занявшегося мясом, и обратился ко мне: – Герр Бонифац, парня зовут Мико. Он родом из погоста Буфелло, недалеко отсюда. Его также насильно привезли сюда, но, не сумев заговорить, довели до такого плачевного состояния.

– А дух, видать, не сломили, – нервно усмехнулся я.

– Мне кажется, у него нечто вроде шока, – со скорбью протянул профессор.

– Естественно, – рыкнул я, – так раскроили череп. Надо же парню как-то отвлечься…

– Тот, кто это сделал просто чудовище.

Герр Тот снял очки, нервно протёр их концом своего ободранного сюртука, после чего подрагивающими руками водрузил их на место.

– Причём этот зверь порвал мальчика буквально – зубами.

Я снова усмехнулся. Прикоснулся к ещё не отошедшим от веревок запястьям.

– Похоже, мы попали в зубы к колоссам. Помните, как ловко нас освободили от веревок?

Профессор не ответил, лишь покачал головой. Я украдкой оглядел его, мысленно противопоставляя ему колосса. У профессора не было бы ни единого шанса. Колосс, в первую очередь, не бестия, рвущая как попало, а скорее, как фехтовальщик. Он высчитывает, где надо точно надавить, в какое сухожилие вцепиться, с какой силой дернуть головой и какие зубы пустить в ход: клыки или коренные… Я сталкивался с колоссами лишь в теории. Интерес к ним проявлялся на уровне интереса к корням. Мне хотелось представить, как дрались мои предки. Да, теперь представляю… на свою голову. Но, может, колоссы в этой глуши обыденны, и в этой комнате их тоже предостаточно?

Я снова внимательно осмотрел присутствующих, но все они, опустив глаза в пол, издавали только знойное чавканье, всем своим поведением показывая, что нет тут бойцов-колоссов. Они походили на собак, забитых и перепуганных, чувствующих лишь низменную радость набить брюхо. Вид их породил во мне новую волну негодования, усиливающуюся под давлением вездесущего жаркого. Когда запаха слишком много, пусть даже самого приятного, он становится до жути невыносимым. Тем более, что данный аромат источал тончайшую нить тревожности.

Привстав с мешков, втянул воздух, намеренно разлагая его на ощущения. Да, нюх не обманул, сигналя об опасности! Какой же я забывчивый идиот! Шашлык был из мяса куропатки! Из лесной куропатки, по поводу которой мы с Рейном вели дебаты. Эта единственная птица в тихом восточно-каллиопском лесу, мясо которой может вызвать самое настоящее отравление с летальным исходом. Дело в том, что куропатки, поедая ядовитые для человека растения, накапливают и сохраняют в себе эту ядовитость. Но я слишком поздно задумался о природе «угощения», не успев никого предупредить. До ушей уже донеслись зачатки зарождающихся стонов. Помнится, Рейн сомневался в опасности этого мяса, мол, коллоиды, вызывающие отравление, должны находиться в птице в невообразимом количестве, что практически нереально. А если куропатка и поглотит столько веществ, то процент отравления будет до чрезвычайности минимален. Что ж, Рейн, хорошо, что ты не видишь развернувшуюся предо мной картину, так как видеть «минимальный процент» было не из приятных. Живые тела вокруг превращались в визжащее море. Похожие на штормовые волны, несчастные шатались, наваливались на нас с Тотом, падали, корчились у наших ног.

– Герр Бонифац!

Оглянувшись на вопль профессора, я увидел, что соседнее место, где сидел паренёк, опустело. Он скрючился на полу, и кто-то в невменяемом состоянии уже топтался по его руке. Я рывком подхватил парня за плечи, поддерживая его одной рукой, а другой – сграбастал потрясённого Тота, пробираясь к более-менее свободному пространству у печки. Как только я усадил парня (кажется, его звали Мико) в безопасный закуток между стенкой и печью, дверь распахнулась и в без того тесную каморку влетели еще около пяти людей-кинокефалов. Трое остались у дверей, а двое протиснулись в середину комнаты, к мешкам, возле которых мы только что находились. Сквозь толпу вглядываясь в говорившего, я разглядел только его руку, поднятую вверх с маленьким чёрным мешочком в ней. После громогласной тирады толпа, загудев, стала продвигаться к говорившему. Видимо, он поставил отравленных в совершенно безвыходное положение. Профессор подтвердил мою догадку.

– Нам надо сделать вид, что и мы больны, жаждем лекарства, чтобы они не догадались о нашем здравии, – чуть слышно, одними губами предложил Тот. Я коротко повёл ушами. Негодяи совершили хитрый ход. Чутьё людей-кинокефалов всегда предупреждает об инородных веществах, сигнализирует об опасности, но уловить негативные вещества, накопленные естественным процессом, наше чутьё не в силах. Поэтому при всей невозможности отравления людей-кинокефалов, это всё-таки возможно. Правда, где они добыли столько коллоидных куропаток? И почему нельзя было заставить пытками съесть то, что нам подносили под «противоядием»? Или посчитали, что добровольный метод проще?

Отвлёкшись на мысли, я не заметил, как наше трио (я поддерживал Мико за плечи) протолкнулось к мерзавцам, раздающим «исцеляющую манну». Профессор, шедший рядом, согнулся в три погибели и начал тихо постанывать. Посмотрев на него, я вдруг понял, что, задумавшись, совсем не притворяюсь. Начав подвывать, я спохватился вовремя. Надзиратель ничего не заметил, всыпав мне в руку щепотку белого, как мел, порошка. На долю секунды порошковая дымка окутала мою ладонь, и воздух наполнился сладостью и перцем. Потянуло в сон. Сквозь дрёму я успел заметить на узких мордах пленителей защитные маски. Значит, и дышать этой гадостью было опасно. Я отвернулся, сделав вид, что тщательно облизываю руку, на деле – стрясывая крупинки, стараясь их не вдыхать. Тот следом за мной проделал то же самое. У Мико не было сил стоять, и он сидел между нами, с вожделением натирая до дыр свою ладонь языком. У профессора тоже истощились силы, и он опустился на пол рядом с парнем. Порошок начал своё действие. Толпа вокруг исчезла, заняв горизонтальное положение на полу, лишь та хорошо одетая парочка продолжала судорожно хвататься за ребра. Похоже, боль скрутила их так, что они не могли сделать и пару шагов для её предотвращения. Вдруг меня грубо отпихнули в сторону, и псы в масках, переступая через тела уснувших, приблизились к корчившимся. Мои ноги подкосились, и не удержавшись, я повалился назад. Всхлипы прекратились, теперь спали все. С усилием отогнав забытье, я приоткрыл глаза. Пленители возвышались над своими жертвами, вслушивались в сон. У меня никак не получалось их учуять – повсюду царил этот приторный дурман! Единственное, что уловило моё внимание – странные крокодиловые маски… Между собой длинномордые не перемолвились ни словом, так и удалившись в полном молчании. Осознание того, что я не сплю и напрямую являюсь частью происходившего бреда, очистило разум. Животные эмоции отхлынули. Как гром пророкотал замок. Теперь мы одни. Попытавшись открыть глаза, с удивлением понял, что это невозможно.

– Профессор… – позвал я, и зов мой тяжким вздохом замер в тишине. Ни на что больше сил не осталось, в том числе и на раздумья. Разве только на мысль, что происходившее напоминает жуткий жертвенный обряд… Формирование этой мысли было настолько спонтанным и реальным, что на мгновение она пробудила меня, но в бодрости не удержала. Веки мои отяжелели, и я снова провалился во тьму.