Текст книги "Кинокефал"

Глава 8

Круги. Чёрные, синие круги, фиолетовые… Они сменяли один другой, напоминая водяное волнение. Открывать глаза было больно. Не следовало их закрывать. Всё тело мое сотрясалось, но я не напрягал и мускула. Похоже, меня везли в телеге, на которой рессоры были совершенно ни к чёрту. Руки мои снова онемели, но на этот раз не от пут, а, скорее, от неудобной позы. Ноги тоже слушались плохо, но от них не было пока никакого прока. Вокруг меня царил смрад духоты от собственного дыхания. Я был с головой накрыт одеялом, вернее, шкурой, судя по стойкому запаху – козьей выделки. Затылок, на удивление, не распадался жуткой болью, а лишь слегка неприятно гудел. Попробовал повернуть шею, и с трудом, без особо мучительных ощущений, у меня получилось. Я был относительно цел.

Оценив обстановку вокруг, принялся восстанавливать фрагменты происшедших событий. «Чёрт, – я горько усмехнулся, – похоже, это начинает входить в привычку». Но, несмотря на мои усилия, пазл событий не складывался. Мешали возникающие перед глазами круги. В памяти всплывали быстрые удары учащённого сердца, трупное дыхание, окровавленные щёки Мико, устало обвисшие уши профессора, детские глаза, череда лиц… Как же они? Получили ли такой же удар? Парень бы не выжил, да и Тот едва ли б отошёл после повторного нокаута… Где они сейчас? И где, собственно, я?

По периодическим остановкам и по оглушительному стуку, сотрясающему всю повозку, я понял, что таким образом вычищают снег из колес. Этот невообразимый шум вибрацией проходил сквозь меня, начисто сбивая все мысли, пробуждая затихшую головную боль возобновиться с новой силой.

«И какого чёрта они добиваются? Связаны ли эти скоты с первыми похитителями? Чего им всем надо? И в конце концов, какого беса не пересесть из проклятой телеги в сани?!»

Раздражение достигло апогея. Я не мог принять то, что со мной обращаются как с марионеткой. Во мне всё кипело, исходило негодованием от такого попирания над правами человека! Кто давал власть этим выродкам издеваться над людьми, похищать их, пичкать отравой, заставлять убивать, снова похищать… И вообще, обращаться, как со вшивыми псами!

Повозка в который раз снова остановилась, очевидно, завязнув в сугробе. Впервые с тех пор, как я очнулся, раздалась еле слышная речь. Одеяло сдёрнули, и духота тут же преобразилась в морозную свежесть. Я зажмурился, перестраивая зрение на максимальную освещённость. Говоривших было двое. Оба были симиа, оба бородатые, с прожигающими исподлобья глазами, глядящими свысока. Эти взгляды были донельзя ясны в своей замкнутой обречённости, демонстрируя, насколько хорошо, презирая других, можно маскировать собственную ничтожность. Они явно не были настроены говорить со мной, и дело было здесь отнюдь не в языковом барьере. Я всё-таки попытался открыть рот и с негодованием понял, что челюсти мои стянуты верёвкой. Лица их довольно осклабились. Одеты они были как-то странно, в одежду, больше похожую на стёганное пальто, только шерстяное. И запах… за время пребывания в Богемии, я впитал неуловимое ощущение этой страны, исходящее от её жителей. Присутствие бородачей не давало этого ощущения. Когда же в последний раз я фиксировал его? В кровавой деревушке было не до того, но там изначально дышалось по-иному. Может, сугробы вокруг уже не богемские?

Пришедшие на ум выводы потрясли меня, отрешив на мгновение от происходящего. Но ненадолго. Веревку моего намордника затянули с таким остервенением, что из глаз чуть не брызнули слёзы. Буквально вытряхнув меня из телеги, эти двое чуть ли не волоком потащили меня в невесть откуда взявшуюся на дороге избу. Я не стал противодействовать, осознавая беспомощность своего тела и желая поскорее очутиться в защищённом от непогоды помещении. В доме меня снова ожидал резкий контраст темноты и света. Глаза, исходя болью, не желали проходить. Грубо бросив меня в угол, бородачи отошли. Один из них вышел к тягловой силе, оставшейся снаружи, а другой – устало опустился на скамью. Он в упор рассматривал меня, но я на взгляд не отвечал. Мне было до безумия смешно, и я всеми силами пытался подавить внутренние содрогания. Ситуация повторялась и была идентичной во всех проявлениях, начиная с двух угрюмых пленителей, обстановки избы, горящих в печке дров. Печь уже была растоплена, когда меня занесли в дом. Некто разжег её, значит, здесь кто-то есть. Хотя наличие кого-то ещё было неважно.

Комната наполнилась знакомым запахом уличного духа. Скрипнула дубовая дверь, и на пороге показался третий незнакомец. Он не трясся вместе с бородачами в телеге, а приехал верхом. То было понятно по второму конскому голосу. Незнакомец тоже имел чисто черты симиа, но коренастым телосложением сильно отличался от первых двух. Совсем не глядя на меня, он вытер свои сапоги о порог, снял тулуп. В нос ударил характерный металлический запах, и я с ужасом понял, что красные разводы на одежде были не цветовой гаммой, а кровью. Здоровяк приблизился ко мне, всё так же избегая зрительного контакта, и шерсть моя инстинктивно вздыбилась. Но я был готов к разговору. По кровавому тулупу, по тонкому запаху человеко-кинокефальной крови, стало ясно, что это те самые незнакомцы, пришедшие селянам на помощь. Эти люди наверняка заметили, что нападавшие люди-кинокефалы пребывали не в себе, и, вероятно, должны были это прояснить. Да, я был готов к разговору, хотел его, но я никак не ожидал того, что произошло. Подойдя ко мне вплотную, незнакомец размахнулся и со всей силы ударил мне по скуле. Дикая боль схватила затылок, от неожиданности перехватило дыхание. Не дав мне отдышаться, последовал ещё удар, ещё и ещё – в челюсть, в висок, в ухо, снова в челюсть. Перед глазами вновь закружили круги, но они не уносили меня обратно во тьму. Удар следовал за ударом, а я никак не мог потерять сознание, уйти в спасительное небытие. Пытка не кончалась. Я не пытался заслониться. Я исторгал такой истошный рык, который никогда не возникал в моей груди. Я буквально глох от боли и от преисполненного ненавистью собственного рычания. И самое жуткое являло собой то, что я был единственным источником шума. Незнакомцы не проронили и слова, и мой мучитель избивал меня без эмоциональных всплесков, объяснявших, за что он меня бил. Это походило на оговоренную экзекуцию, и я находился в руках палача, флегматично исполнявшего свою работу. Даже нет, эмоции у этого палача были под маской, здесь что-то другое… словно хозяин мордовал свою собаку, а та никак не могла понять – за что. К глухоте прибавилась слепота. Собственная кровь заливала мне глаза, и что было всего отвратительней, к ней примешивалась кровь от сбитых костяшек моего инквизитора, добавляя к адским мукам тела, еще и метафизическую муку обоняния. А пытка всё не кончалась. Я до сих пор не чувствовал связанных конечностей, зато всё лицо мое горело и плавилось, как в огне. Удары приходились только на лицо. Горло онемело, и я потерял единственную возможность выказать отношение к окружающему. Я не мог рычать. Алая жидкость проникла в глотку, и я начал захлёбываться. Желания забыться больше не было. Я жаждал порвать в клочья эти молотившие меня руки, расслоить их по мускулу, добраться до шеи и… Тут последовал удар такой силы, что под стянутой бечёвкой зубы чуть не лишили меня языка. Пинок ногой довершил дело, возвестив, что за повторным ударом последует или беспамятство, или финал. Я не успел решить, что предпочтительней. Череп повторно раскололся, и я кубарем полетел в столь знакомую тьму.

Нечто мокрое и холодное подступало к моим глазам. Они и так почти ничего не видели, но Оно всё равно намеревалось их украсть, подбираясь всё ближе и ближе. Когда Оно навалилось всей тяжестью на мои веки, я рукой поймал это Нечто и, не выпуская его, сел, облокотившись обо что-то холодное. То, что я схватил, начало вырываться, но я держал крепко, намереваясь хорошенько это разглядеть. Глаза болели до жути невыносимо, и я, приоткрыв их, в самом деле чуть не задохнулся от боли. Вся голова моя была вместилищем муки, и чтобы тревожить её как можно меньше, я принял обратное горизонтальное положение. То, что я успел увидеть, ужасно поразило меня! Я открыл глаза, но не увидел ничего. Вернее, перед левым глазом плыли световые пятна, а перед правым – вязкая чернота. И это совсем не было похоже на последствия повязки или забвения. Нечто в моей руке пару раз дернулось и затихло. По ощущениям я понял, что это была обычная тряпица, но это открытие стало мне безразлично. У меня нечего было красть, я уже был слеп. К горлу подступил комок, требуя оживить воем голосовые связки, но я сдержался, подавив порыв. Помимо воя, следовало усмирить и подступившую панику, к чему я отнёсся со всем усилием, отвлекшись на проверку функционирования остальных частей тела. Наконец меня порадовали, хоть и очень ослабленные, но свободные от пут конечности. Правда, всё мое состояние можно было охарактеризовать как сплошная слабость. Шею ломило так, будто на ней отплясывали… Припомнив телячьей кожи кирзовый сапог, понял, что, по сути, так оно и обстояло. Как же меня страшно отделали! Но, главное, за что? В памяти внезапно всплыли светлые волосы, голубые глаза, полы тулупа, трепыхающиеся на ветру… Сердце моё сжалось, а горло снова сдавило. Вспоминать стало больно, больнее физической боли в сто крат, однако некогда было впадать в самобичевание. Я ещё жив, и мне нужно подняться. Нужно разозлиться. Вспомнив пудовые кулаки с острыми костяшками, в жилах вновь заиграла ярость. Она придала мне достаточно сил, и я присел, тяжело сутулясь. Руки мои упёрлись в подобие тюфяка, небрежно накинутого поверх грубо сколоченной скамьи – вот что представляло собой моё ложе. Неудивительно, что позвоночник болел от долгого лежания на непозволительно твердой поверхности. Моя злоба хотела видеть вину в каждой вещи вокруг, а для этого надо было несколько больше, чем одни тактильные ощущения. Я принюхался, и новый удар сразил окончательно – моё чутьё, как и зрение, недоступно мне! Я втянул воздух снова, но по трахеям не заструились потоки данности. Лишь пустой морозный сквозняк раздул меха лёгких. Кажется, такая обонятельная деградация присутствует у людей не кинокефальной крови. От безнадёжности кулаки мои сжались, и я ощутил меж пальцев мокрую тряпицу, напомнившую мне о моём не одиночестве. Я напряг последнее, что у меня осталось – слух, и о чудо! Он меня не подвёл. Я уловил буквально в метре от себя лёгкое дыхание. Повернув голову в сторону предполагаемого человека, я вкрадчиво спокойно произнёс:

– Прости, если напугал.

Я не ждал, что меня поймут, поэтому сделал ставку на эмоциональную окраску, и до чего же стало приятно, когда ушей моих достигла, пусть и ломанная, но всё же родная речь.

– Не стоит. Тебя я не боюсь.

Голос был настолько тих, что становилось непонятно настроение и характер его владельца. Подобного акцента мне слышать не доводилось, он точно не являлся богемским. Я навострил уши в сторону говорившего. Тот находился немного левее, чем была повернута моя голова, и слегка развернувшись, я обратился к нему вновь:

– Откуда и кто вы? К несчастью, я не могу вас увидеть.

Еле слышный вздох переместился чуть ближе.

– Марек Забуленки моё имя. Я из Тауреда.

Повисла пауза. Видимо, мой собеседник не собирался больше ничего о себе рассказывать, и чтобы перевести беседу к сути дела, я зачем-то добавочно уточнил:

– Значит, вы человек из Тауреда?

– Нет, я – кинокефал.

Воцарилось ещё более неловкое молчание. Похоже, я в очередной сотый раз столкнулся с расистским мировоззрением. Выдохнув, я наплевал на историю появления молчуна-расиста, переключившись на интересовавшие меня вопросы.

– Где? Где мы находимся?

– Открой глаза, и сам поймёшь.

– Да ты издеваешься надо мной?! – я разгорелся злостью, перейдя на рык и на «ты».

– Глазные яблоки на месте, – тауредец подошёл ещё ближе, и голос его зазвучал совсем рядом. – Они не вытекли. Тебе мешает видеть темнота.

– И когда это темень мешала кинокефальному зрению? – я не желал открывать глаза, помня о неудержимой боли, сопровождающей данное действие.

– Кинокефальное зрение исчерпалось наличием примесей. Ныне редко встретишь чистого кинокефала.

– Поздравляю, – скривился я, – встретил.

По колебанию воздуха я предположил, что мой оппонент насторожил уши.

– Так, тем более открывай глаза!

Спокойная речь прозвучала настолько властно, что я подчинился. На этот раз боль не заставила веки сомкнуться, она стала отдалённой, позволяя прислушаться к моим органам чувств. Светлые пятна перед левым глазом переплывали и сливались, постепенно образуя блеклые предметы. Свет исходил из маленького окошка наверху, скупо освещая кровать у противоположной стены и квадрат пола напротив окна. Всё остальное находилось в тени, в которую надо было вглядываться. Перед правым глазом же, сколько не всматривайся, мгла оставалась мглой. Разумеется, лучше было видеть хоть что-то, чем ничего, но приступ неполноценности снова начал завладевать мной, вгоняя в судорожно-тоскливую агрессию. Жизненно-необходимо было выказать гнев.

– Вот так-то лучше, – шевельнулся где-то сбоку сгусток темноты. – Левый глаз реагирует на свет, насчёт правого – соболезную.

– Да кто ты?! Покажись, чёрт тебя дери!

Высокая фигура выступила в квадрат света, и её очертания стали чёткими, приобрели резкость. И воистину, святой Христофор! Я пожалел, что вижу. «Странная» – слишком простая характеристика внешности моего собеседника. Он был жуток, подобен инородному созданию. Его лоб был человечий… но вот рот и нос были по-щучьи удлинены в подобие собачьей челюсти, трубкой изгибающейся вниз. Череп был обтянут неестественно серой, полностью лишенной волосяного покрова, кожей, а уши были огромными, ослиного размера и почему-то прямоугольными… Я встречал остаточные атавизмы у людей-кинокефалов. Взять хотя бы во внимание всё те же уши моего Рейна, помимо которых часто встречалось как наличие хвостов, так и излишней шерстистости на лице, но то были привычные дополнения к внешности. Они не вносили дисгармонии и придавали порой симпатичный образ, некий шарм своему носителю. Но здесь… Нет, его нельзя было назвать ни кинокефалом, ни метисом. Я не смог сдержать отвращения, поэтому шерсть на загривке непроизвольно вздыбилась, и я всем телом полностью подался назад.

– Ты не кинокефал! Кто ты?

– Я кинокефал.

Это создание снова стало говорить до жути тихо, но попыток подойти или удалиться обратно в темень не предпринимало. Оно стояло посреди света, открыто глядя на меня своими неестественно васильковыми глазами.

– Да, я ужасен. Ты видишь перед собой один из первых опытов гибридизации кинокефалов и людей, однако кинокефальных черт во мне больше, потому я предпочитаю относить себя к кинокефалам.

Его спокойное, вежливое поведение образумило меня, и я пожалел, что демонстративно показал неприятие. Смягчая свою резкость, я перешёл обратно на «вы».

– Признав свой вид ужасным, вы полагаете, что он вызван лишь тем, что родители ваши принадлежали к чистым родам? – я не понял, что он подразумевал под «опытами».

– Дело не в чистых родах, – мой собеседник слегка качнул своей безобразно лысой головой. – Дело в химере.

– В чём?

– В стремлении создать химеру – создание, контролирующее жизнь обывателей. Когда создаётся нечто необычное, то взоры мыслящих будут направлены на этот предмет, и никто не останется в стороне, каждый составит об этом предмете свое мнение, а через мнения эти можно управлять настроениями масс.

Голова моя разболелась ещё больше, отсутствие обзора с правой стороны вгоняло в тоску, и бредовые мысли этого… тауредца были совсем не кстати.

– Это, конечно, очень занимательно, однако нам бы как-то выбраться отсюда.

– Выбраться? – тауредец пожал плечами. – Сейчас это невозможно.

– А когда станет возможно? – начинал злиться я.

– Когда откроют дверь.

– Какая прозорливость! – я взорвался. – Открытая дверь – спасение из плена! Кто бы мог подумать!

Неожиданно резко тауредец метнулся ко мне, крепко зажав руками челюсти.

– Молчи, – тихо скомандовал он, напряжённо поведя ушами. Тут и я услышал, как за стеной раздались торопливые тяжёлые шаги.

– Они услышали, – скорбно выдохнул тауредец, освобождая меня из захвата. – Сможешь сесть на пол?

– Что?

– Двигаться можешь? Пересесть на пол? Ну?

В ожидании ответа, он сжал моё плечо, но тут послышался звук проворачиваемого ключа, и тауредец вихрем унёсся в противоположный угол темницы. Темнота стала различимой, и я в полном недоумении увидел, как тауредец калачиком сворачивается на разбросанных по полу лохмотьях и тряпках. Это несмотря на то, что скамья, стоящая рядом с моей, пустовала.

Голова раскалывалась на части, и, свесив ноги с кровати, я крепко зажал её ладонями. Чутьё подводило меня, потому я не мог понять истину в бредовых речах тауредца. Однако облик его доверия не вызывал, и я решил вопреки предостережениям остаться на скамье во чтобы то ни стало.

Дверь, взвизгнув, распахнулась, и в комнату вошли две пары ног, а я так и сидел, обхватив голову руками. Данный момент повторялся. Снова. Хамоватый голос был целиком направлен на меня. Другой голос, не менее наглый, сократив расстояние между своими ботинками и моими голыми ступнями, встал напротив. Интонации их речи были до противного грубыми, несмотря на природную мягкость, используемого ими языка. Это точно был не богемский. При последних словах, перешедших в крик, на мою спину обрушилось тонкое кожаное жало. Ожог болью разлился по телу. Я не вскрикнул, направив все силы в слух. Воздух прорезал свист для повторного удара, но прежде чем плеть снова коснулась меня, я разжал пальцы. Неконтролируемый благостный гнев вырвался, обрушившись на ближайших виновников моих страданий. Не ожидая подобной прыти, ударивший меня мерзавец не успел воспользоваться плетью, лишь загородился рукой. Вскрик, и плеть, вся липкая от крови, упала на пол. Неизвестно откуда взялась во мне сила, а в зубах острота, но мои челюсти, никогда не творившие подобного, лезвием вспороли руку. Алый фонтан брызнул прямо в лицо, ослепив на время и второй глаз, но я не разжимал зубов. Было неожиданно приятно вгрызаться в плоть. В плоть обидчика. Я мстил за боль, как может мстить только зверь. Однако я им не был. Чувства мои донельзя обострились, и я с легкостью увернулся от летевшего мне в висок кулака. Оторвавшись от запястья противника, я схватил его за шею, нагнул и со всего размаха ударил коленом прямо в переносицу. Противник, охнув, захрипел и, согнувшись в три погибели, повалился на колени. Я хотел наброситься на второго, но того уже и след простыл. За ним оглушительно хлопнула дверь.

– Что за паршивые скоты! Не могут даже постоять друг за друга!

Я сплюнул сгусток крови и вытер глаза чем-то отдаленно напоминающим рукав.

– Зря ты так.

Мое действие не осталось незамеченным. Тауредец, откинув тряпьё-одеяло, развернулся ко мне. Кровь бешено бурлила в висках однообразными толчками, вытесняя мысли, и я не сразу понял его.

– Что?

– Зря ты напал на сварога. Теперь тебя точно убьют. Напрасно я тебя выхаживал.

– Что?

Стоны и всхлипы, корчившегося на полу мешали понять говорившего тауредца.

– Другой сварог побежал за подмогой. Сейчас их набежит целая толпа и тебя до смерти изобьют. Как собаку. Весьма поганая смерть. А от тебя требовали просто уйти с кровати.

– Что за ересь?! – приступ гнева завладел, заставил ощетиниться. – Что за чушь ты несёшь?!

– Ну, – тауредец спокойно пожал плечами, – это не я придумал.

Торопливый топот за дверью отрезвил. Я перевёл взгляд с двери на тауредца, но тот уже отвернулся, зарывшись в тряпичном ворохе. Я остался один. Да чёрт! Я всегда был один.

Выудив из кровавой лужи рукоять с длинным сплетением ремней, я сел на скамью, разглядывая уползающего к выходу человека. Использовать побеждённого врага в качестве залога защиты было бесполезно. Напарник запросто бросил его, а значит, эти люди не шибко дорожили своим количеством. Так, что это за люди? Что за свароги?

Топот угрожающе нарастал, и мысли мои переключились на насущное. Нет, просто так я не сдамся. Подобной тушей я не буду. Одно из двух – или полный сил защищаться, или обездвиженный труп. Хватит с меня погружений в безвременье! Руки и ноги мои свободны – это вам не связанного пинать.

Шум ворвался в маленькую тюрьму, расширив её границы скоплением тел, и мне ничего не оставалось, как сжать рукоятку сильнее.