Текст книги "Дела плоти. Интимная жизнь людей Средневековья в пространстве судебной полемики"

Согласно подсчетам Клод Говар, подобные письма о помиловании составляли большую часть документов, выдававшихся королевской канцелярией[141]141
  Ibid. P. 573.


[Закрыть]. Сюда относились и те случаи, когда преступление имело сексуальный характер (адюльтер, супружеская ссора, изнасилование), и те, при которых перипетии частной жизни того или иного человека служили поводом для совершения иного правонарушения (в частности, убийства или членовредительства). Так или иначе, но подробности произошедшего обычно оказывались изложены в прошении о помиловании с исключительной детализацией.

Одним из наиболее ярких примеров тому может служить история экюйе Робера де Саля. Застав жену в постели с собственным слугой, он погнался за сбежавшим обидчиком, схватил его и «с помощью маленького ножика отрезал этому Мериго пенис и яички, говоря при этом, что не причинит ему никакого иного ущерба, кроме как в той части тела, которой тот оскорбил его жену»[142]142
  «Et d'un petit coustel fendi audit Merigot la couille et lui osta les couillons en luy disant qu'il ne luy feroit aucun mal fors seulement es membre don't il avoit villene sa femme» (ANF. JJ 155. № 298, 1400 г.).


[Закрыть]. Не менее показательным являлось и прошение, составленное от имени некоей Перрот Тюрлюр. Пытаясь избежать потери «цветка невинности» (la fleur de virginité) и «насилия над ее [девичьим] телом» (estre villennee de son corps), она ранила напавшего на нее человека, но была помилована[143]143
  «Pour doubte de estre villennee de son corps et violee, disant audit Brunet que avec lui n'iroit point… en son deshonneur; et pour celle cause, ledit Brunet perseverant en son mal propos et dampnable, convoitant soustraire la fleur de virginalité d'icelle Perrote… la batist et injurast moult durement de grans buffes» (ANF. JJ 127. № 91b, 1385 г.).


[Закрыть]. Более трагично закончилась история Колена Бюшерона, который вступил в драку с соседями, оскорблявшими его сожительницу, и смертельно ранил нескольких из них. Признавая вину в содеянном, он объяснял ее просто: недовольные тем, что пара не состояла в официальном браке, их обидчики постоянно обзывали несчастную «проституткой» (femme publiquement diffamee), а затем и вовсе вломились в дом Колена, вытащили его «конкубину» из постели прямо на улицу и там по очереди изнасиловали ее, в результате чего женщина умерла[144]144
  «Le dit Colin la estoit couchié en son lit avec sadicte concubine… et entrerent lesdits suppliants et ceulx qui, avec euls, estoient audit hostel et firent lever sadicte concubine et la menerent hors dudit hostel et la cognurent charnellement aucuns d'icelle comaignie» (ANF. JJ 102. № 130, 1371 г.).


[Закрыть]. Не менее печальной оказалась и судьба неизвестной старухи (femme ancienne), которую попытался изнасиловать Тевенен дю Пюи. Отбиваясь, она «ухватила его за мошонку» (l'attrape par le genitoire), однако, будучи «хрупкой и немощной», окончательно лишилась сил и умерла на месте, а незадачливому насильнику пришлось обращаться с просьбой о помиловании[145]145
  ANF. JJ 165. № 10 (1410 г.).


[Закрыть].

Подобные, более чем откровенные рассказы о самых интимных моментах жизни французских обывателей XIV–XV вв., о пережитых ими разочарованиях и страданиях можно цитировать бесконечно долго. Главное, впрочем, в этих историях всегда оставалось неизменным: излишне, казалось бы, подробное описание тех или иных событий, приведших автора письма к преступлению, и давало ему возможность получить прощение. Все наши «герои» – и Робер де Саль, и Перрот Тюрлюр, и Колен Бюшерон, и Тевенен де Пюи, и многие другие – были помилованы королем и отпущены восвояси. И, разумеется, все они совершенно сознательно снабжали свои петиции столь интимными подробностями, необходимыми им для оправдания собственных действий в глазах правосудия и – одновременно – для очернения соперников. Однако для нас важно прежде всего то, что они говорили о своей частной жизни – и делали это совершенно открыто[146]146
  Данное наблюдение не позволяет согласиться со слишком, как представляется, общим выводом Клод Говар, полагавшей, что любые публичные разговоры об интимной жизни людей Средневековья являлись для них своеобразным табу: Gauvard C. Paroles de femmes: le témoignage de la grande criminalité en France pendant le règne de Charles VI // La femme au Moyen Age / Sous la dir. de M. Rouche. Maubeuge, 1990. P. 327–340, здесь Р. 336–337.


[Закрыть].

Возвращаясь к истории спора парижских интеллектуалов о достоинствах и недостатках «Романа о Розе», развернувшегося в начале XV в., напомню еще раз, что и для противников Жана де Мёна, Кристины Пизанской и Жана Жерсона публичная дискуссия о «постыдном» в ряде случаев также оказывалась вполне возможной. В первую очередь речь здесь шла о медицинском дискурсе, когда проблема сексуальных девиаций становилась предметом обсуждения между врачом и пациентом. Тот же подход мы наблюдаем и в рассуждениях средневековых теологов, которые, начиная с Блаженного Августина, распространяли медицинскую метафору на отношения между священником и его паствой – на исповедь, в ходе которой могли быть раскрыты сексуальные прегрешения и даны наставления по их искоренению. Именно под влиянием церковного права медицинская метафора проникла и в зал светского суда, где рассказ о преступлении в определенных случаях также мог включать детальное описание интимной жизни участников того или иного процесса. Уголовное расследование, таким образом, в восприятии современников приравнивалось к исповеди[147]147
  Эта аналогия прослеживается и по нормативным юридическим документам эпохи Средневековья: Тогоева О. И. «Мертвец возвращается к свету…»; Она же. «Истинная правда». С. 47–61, 339–341.


[Закрыть], на которой было не стыдно посвятить окружающих в подробности своей интимной жизни и – как на приеме у врача – получить некое избавление от пережитых страданий. И хотя сфера уголовного права, вне всякого сомнения, охватывала не все стороны жизни людей Средневековья, мы, рассуждая об их повседневных заботах, не должны забывать о том, насколько полезными могут оказаться в некоторых случаях регистры судебной практики, делающие наш научный поиск намного точнее и полнее.

Глава 2. Честь женщины – достоинство мужчины

Читатель, я думаю, уже обратил внимание на одну важную особенность судебных документов эпохи Средневековья. Если речь в них все же заходила о преступлениях, совершенных на сексуальной почве, то обычно правонарушения эти оказывались лишь названы, но не описаны подробно. Уголовных дел XIV–XV вв., при рассмотрении которых упомянутое правило было нарушено, до нас дошло, к сожалению, совсем немного.

И все же в нашем распоряжении имеются источники, где действительно можно найти интересующую нас информацию о частной и интимной жизни людей Средневековья. Прежде всего, это письма о помиловании – lettres de rémission, происходящие из архива королевской канцелярии, чиновники которой на рубеже XIII–XIV вв. начали выдавать подобные документы просителям, осужденным за уголовные или гражданские правонарушения[148]148
  Как я уже упоминала, самое первое письмо о помиловании из дошедших до нас датируется маем 1304 г.: Gauvard C. «De grace especial». Р. 64.


[Закрыть]. В них подтверждалось, что французский монарх дарует свое высочайшее прощение тому или иному конкретному человеку (реже – группе лиц), а потому вынесенный в отношении него приговор – будь то решение королевского, сеньориального, церковного или городского суда – объявляется недействительным. Таким образом, ответчик восстанавливал свою добрую репутацию, возвращал себе конфискованное имущество, хотя и был обязан выплатить истцу судебные издержки[149]149
  Ibid. P. 63–64.


[Закрыть].

Процедура получения письма о помиловании – как, впрочем, и оформление любого иного судебного документа – в средневековой Франции была жестко регламентирована. Его составлению предшествовала устная просьба, с которой ответчик или кто-то из его близких (родственников или друзей) обязан был обратиться к суду. Представители палаты прошений Парижского парламента рассматривали отдельно каждый подобный случай и передавали сведения о нем в королевский совет, который в свою очередь должен был принять решение о том, имеет ли преступник право подавать теперь уже письменную просьбу. При положительном ответе осужденному или его родственникам следовало обратиться в королевскую канцелярию, чиновник которой составлял для них сам документ и регистрировал его. На этом, однако, процедура не заканчивалась. Осужденному требовалось представить копию письма о помиловании тому судье, который вынес в отношении него обвинительный приговор, для подтверждения (ратификации) королевского решения местным судом и аннуляции процесса. Еще одну копию письма он должен был предъявить истцу или его ближайшим родственникам на тот случай, если они потребуют от него не только выплаты издержек, но и денежной компенсации за причиненное зло[150]150
  Braun P. La sorcellerie dans les lettres de rémission du Trésor des chartes // Actes de 102e Congrès national des sociétés savantes, Limoges, 1977. Section de philologie et d'histoire jusqu'à 1610. P., 1979. T. II. P. 257–278, здесь Р. 257–259.


[Закрыть].

Содержание письма о помиловании, как и процедура его получения, также являлось полностью формализированным. В нем следовало изложить в мельчайших подробностях историю преступления, перечислить обстоятельства, приведшие к подобному исходу, описать все предпринятые судом меры по расследованию данного дела, уточнить претензии и требования истца, а также указать, какой именно приговор был вынесен судом. Однако главными составляющими такого документа являлись, вне всякого сомнения, те аргументы, которые обвиняемый приводил в свою защиту и которые, с его точки зрения, могли рассматриваться как обстоятельства, способные смягчить его вину или – в идеале – свести на нет сам факт преступления[151]151
  Подробнее о формуляре «образцового» письма о помиловании см.: Gauvard C. «De grace especial». Р. 76–109.


[Закрыть].

Каковы же были аргументы, к которым апеллировали просители? В целом они весьма неплохо изучены в историографии применительно не только к эпохе позднего Средневековья, но и к периоду раннего Нового времени[152]152
  Ibid. Р. 86–105; Braun P. Le valeur documentaire des lettres de rémission // La faute, la répression et le pardon. Actes du 107e congrès national des sociétés savantes, Brest, 1982. Section de philologie et d'histoire jusqu'à 1610. P., 1984. T. 1. P. 207–221; Davis N. Z. Fiction in the Archives. Pardon Tales and their Tellers in the Sixteenth-century France. Stanford, 1987 (франц. перевод: Eadem. Pour sauver sa vie. Les récits de pardon au XVIe siècle. P., 1988).


[Закрыть]. Доводы подателей писем о помиловании представляются в достаточной мере стереотипными, разрабатывающими одни и те же извинительные стратегии поведения: ссылки на подорванное здоровье, тяжелую болезнь и возраст (слишком юный или слишком пожилой), на эмоциональное и ментальное состояние в момент совершения преступления (состояние аффекта, помешательства, опьянения), на наличие семьи и малолетних детей, на собственную бедность или на имеющиеся долги, на социальный статус (в частности, знатность) или на то, что истец нанес непоправимый урон чести и достоинству ответчика. Преступление могло быть также описано как вынужденная мера в ответ на неправомерные действия второй стороны, а также – как результат вмешательства дьявола в дела людей[153]153
  Gauvard C. «De grace especial». Р. 86–99.


[Закрыть].

Иными словами, осужденные и/или их близкие использовали любой повод, дабы обелить себя в глазах властей и, как следствие, получить прощение. Именно эта особенность писем о помиловании дает нам поистине уникальный шанс проникнуть в частную жизнь людей Средневековья. Ведь, согласно подсчетам Клод Говар, только на 1380–1424 гг. 50 % от общего количества выданных королевской канцелярией подобных документов составляли дела, непосредственной причиной появления которых была супружеская измена, а еще 38 % приходились на расследования, связанные со ссорами мужа и жены[154]154
  Ibid. P. 573.


[Закрыть]. Таким образом, все перипетии их личных отношений выставлялись на всеобщее обозрение – сначала в зале суда, а затем в канцелярии – в попытке найти оправдание тому или иному преступлению, будь то убийство, ранение или членовредительство, ставшие следствием неподобающего поведения кого-то из супругов.

Вместе с тем письма о помиловании – как никакие иные судебные документы эпохи Средневековья и раннего Нового времени – помогают пролить свет на совершенно особое понимание самой сути преступлений сексуального характера, свойственное этому периоду. Шла ли речь об адюльтере, словесном оскорблении, похищении или изнасиловании, на первом месте оказывался отнюдь не материальный или физический ущерб, но ущерб моральный. Если страдали честь и репутация женщины (или мужчины), то именно такой урон потерпевшие всеми силами стремились возместить прежде всего.

Однако – и это вторая особенность расследования преступлений, совершенных на сексуальной почве, о чем мы также узнаем из средневековых писем о помиловании, – в подавляющем большинстве случаев просители вовсе не были заинтересованы в привлечении официальных властей для разрешения своих личных проблем. Напротив, они стремились самостоятельно восстановить справедливость, действуя, таким образом, в рамках не судебной, но парасудебной системы. Собственно, именно это обстоятельство впоследствии и обусловливало появление того или иного письма о помиловании: желая во что бы то ни стало защитить собственное достоинство и честь своей семьи, человек, убивший или ранивший обидчика, сам превращался в подсудимого и был вынужден просить короля о прощении, которое чаще всего оказывалось ему даровано.

Именно эти парасудебные ситуации и станут теперь основным предметом нашего рассмотрения. Мы попытаемся понять, при каких конкретных обстоятельствах они возникали и к каким последствиям приводили, кто оказывался обычно втянут в подобные конфликты, как они описывались в источниках и каковы были особенности тех наказаний за сексуальные преступления, которые регламентировались не только законодательством, обычным правом или суммой прецедентов, – но волею самих потерпевших.

* * *

Начать, пожалуй, следует все-таки с женщин. Ведь они, в отличие от мужчин, были не слишком частыми гостями в средневековом суде: редко выступали в роли ответчика или истца и только в исключительных случаях (как, например, в делах о колдовстве) заслушивались в качестве свидетелей[155]155
  Тогоева О. И. Правдивая ложь, или Как ведьме обмануть короля // Стратегии обмана в обществах Средних веков и Нового времени / под ред. О. И. Тогоевой и О. Е. Кошелевой. М., 2017. С. 187–201.


[Закрыть]. Единственной, пожалуй, сферой уголовного судопроизводства, касавшейся преимущественно женщин и требовавшей их присутствия на заседании, были как раз дела, связанные с преступлениями сексуального характера: с проституцией, изменами или абортами. И именно эти правонарушения, как, впрочем, и преступления, совершенные против представительниц слабого пола, но также связанные с сексуальной сферой (изнасилования, оскорбления, похищения), имели непосредственное отношение к вопросу о понимании женской чести в период Средневековья. Ведь в ту эпоху сексуальное поведение играло основополагающую роль в формировании репутации женщины и в оценке ее достоинства[156]156
  Gauvard C. Honneur de femme et femme d'honneur. Р. 161–162; Courtemanche A. La rumeur de Manosque. Femmes et honneur au XIVe siècle // Normes et pouvoirs à la fin du Moyen Age / Sous la dir. De M.-C. Déprez-Masson. Montréal, 1989. P. 127–142; Christoph S. Honor, Shame and Gender // Masculin/Féminin dans le roman arthurien médiéval. Actes choisis du XVIIe Congrès International Arthurien / Ed. par F. Wolfzettel. Amsterdam; Atlanta, 1995. P. 26–33.


[Закрыть]. Это правило в равной степени распространялось как на знатных дам, так и на простолюдинок; на юных девушек и на замужних матрон.

Незамужняя особа обязана была быть (или хотя бы казаться) «добропорядочной девственницей» (bonne pucelle), дабы со временем удачно и без проволочек выйти замуж. Малейший намек на «распущенность» (vie dissolue), тем более прямое обвинение в утрате невинности могли стать серьезным препятствием для заключения брака и уж во всяком случае полностью компрометировали девушку в глазах окружающих. Именно так, к примеру, восприняли в 1381 г. оскорбление, нанесенное дочери Жака де Марваля, ее родные. Некий Симон Шартье по прозвищу Отвисший Живот (Longuepance) на протяжении нескольких месяцев постоянно прилюдно обзывал ее «проcтитуткой» (putain) и «гулящей девкой» (ribaude), что могло, по мнению братьев потерпевшей, «весьма помешать ей выйти замуж» (estre moult reculee de mariage)[157]157
  ANF. JJ 120. № 33 (1381 г.).


[Закрыть]. Сначала они попытались разрешить конфликт мирным путем (поскольку дружили с сыновьями Симона), но не преуспели в своих усилиях. Тогда они напали на обидчика и так его избили, что спустя некоторое время он умер. Вот почему братья Жирар и Ламбен де Марвали были вынуждены обратиться за помилованием к королю, объясняя свой поступок не только заботой о репутации их родной сестры, но и тем, что Симон Шартье был «пьяницей, обжорой и ужасным задирой, из-за чего постоянно попадал в переделки»[158]158
  «Homme buveur, gormant et yvroing et de si mauvais gouvernement que tousjours eu esconveniemens» (Ibid.).


[Закрыть].

Если в данном случае за честь девушки вступились ее родственники, то в уже упоминавшемся ранее деле 1385 г. речь шла об отпоре, который вынуждена была давать своему обидчику сама жертва. Перрот Тюрлюр, 18-летняя крестьянская дочь, решительно отказалась принимать ухаживания некоего Брюне, заявляя, что «никуда не пойдет с ним из родительского дома, страшась бесчестья». Ее отказ взбесил молодого человека, и он принялся оскорблять девушку и избивать ее[159]159
  «Pour doubte de estre villennee de son corps et violee, disant audit Brunet que avec lui n'iroit point hors de la dicte maison ne ailleurs en son deshonneur, et pour celle cause, ledit Brunet perseverant en son mal propos et dampnable, convoitant soustraire la fleur de virginalité d'icelle Perrote… le batist et injuriast moult durement de grans buffes» (ANF. JJ 127. № 91b, июнь 1385 г.).


[Закрыть]. А потому, по ее словам, ей не оставалось ничего другого, как зарезать его ножом, «не желая позора, оскорблений и потери девственности»[160]160
  «Doubtant le deshonneur, vitupere et corrumpement de la virginité de son corps et estre deshonoree ou morte» (Ibid.).


[Закрыть]. Страх Перрот был вполне оправдан – ведь само ее будущее зависело от сохранения ею невинности. Недаром во многих случаях жертвы сексуального насилия и их родственники сознательно умалчивали об обстоятельствах дела, пытаясь скрыть происшествие и устроить все же судьбу пострадавшей. Этим объясняется, в частности, и малое количество упоминаний о преступлениях сексуального характера как в письмах о помиловании, так и в уголовных судебных регистрах[161]161
  По подсчетам Клод Говар, дела о сексуальном насилии над женщинами упоминаются примерно в 3 % писем о помиловании и всего в 1 % приговоров Парижского парламента (Gauvard C. Honneur de femme et femme d'honneur. P. 166).


[Закрыть].

Как отмечала Клод Говар, говорить о достоинстве женщины вообще было не принято, и предметом живого обсуждения ее репутация становилась лишь тогда, когда оказывалась серьезно подорвана – прежде всего, в результате насилия[162]162
  Ibid. Р. 168; Eadem. Paroles de femmes.


[Закрыть]. В этом случае девушка превращалась – по крайней мере в глазах окружающих – в распутницу и даже в проститутку, выставлявшую напоказ и на продажу собственное тело. Репутация таких женщин и их достоинство, вернее, отсутствие такового, также прочно увязывались с темой секса и разврата.

Интересно, что вольное поведение могло в глазах общества превратить в проститутку и вполне благополучную замужнюю особу. Например, в письме о помиловании от 1405 г. говорилось о некоей Жанетт, супруге Гийемина Лорана, которая «принимала у себя священников, клириков и других [мужчин] так, что ни во что не ставила собственного мужа, и являлась публичной женщиной, и вела себя как проститутка»[163]163
  «Avoit prestres, clers, et autres telement qu'elle ne faisoit et ne tenoit compte de son mary et estoit femme publique et se gouvernoit comme ribaude publique» (ANF. JJ 160. № 116, декабрь 1405 г.).


[Закрыть]. В документе от 1455 г. упоминалась некая Жанна, состоявшая в законном браке с Тибо: она не только отличалась «дурным поведением и два года провела с солдатами [в армии]», но и прославилась как отъявленная лгунья, а потому суду предлагалось «не верить тому, что она говорит»[164]164
  «[Elle] est de petit gouvernement, a suivi gens d'armes l'espace de deux ans et est fort menteresse par commune renommee, par quoy ne doit la Court adjouster foy a chose qu'elle dit» (ANF. X 2a 24, fol. 91v, ноябрь 1455 г.).


[Закрыть]. Столь же «дурное поведение» было свойственно, согласно постановлению парламента от 1451 г., и некой Маргарите, даме замужней, которая, однако, «живет самым греховным и распущенным образом со многими…, сквернословит, возводит на людей напраслину и кичится этим»[165]165
  «[Elle est] de petit gouvernement, vivant lubriquement et dissolument cum pluribus… est aussi mal parlant, diffamant toutes gens et qui se glorifie de dire mal d'autruy» (ANF. X 2a 25, fol. 155, март 1451 г.).


[Закрыть].

Достоинство взрослой женщины, таким образом, в неменьшей степени, чем достоинство юной девушки, зависело от ее сексуального поведения. Равным образом любой эксцесс – оскорбление, изнасилование, адюльтер или следовавший за всем этим аборт – мог отразиться на ее репутации[166]166
  Вот почему, к примеру, в 1447 г. Одетт Сабатье, будучи замужем, пожелала скрыть, что ее изнасиловал Жан Ле Вогри по прозвищу Страшила (Terrible), и заключила с ним мировое соглашение, дабы «сохранить достоинство» (couvrir l'onneur d'icelle femme). Тем не менее, спустя некоторое время Одетт вместе с мужем вынуждена была все же обратиться с жалобой на своего обидчика в Парижский парламент, поскольку Жан поспешил получить письмо о помиловании за это преступление, что не только нарушило достигнутые ранее договоренности, но и делало позор молодой женщины публичным достоянием: ANF. X 2a 24, fol. 179 (май 1447 г.).


[Закрыть]. Более того, подобные преступления ставили под удар мир и спокойствие всего сообщества. Так во всяком случае рассуждали королевские легисты во Франции XIII–XIV вв., пытаясь обосновать право светских судов рассматривать подобные дела. К середине XV в. этот процесс был завершен, так что королевский прокурор имел полное право заявить, что «похищение, адюльтер и аборт являются тяжкими уголовными преступлениями»[167]167
  «Rapt, adultere et avortement sont crimes capitaux» (ANF. X 2a 25, fol. 86v, декабрь 1446 г.).


[Закрыть], за которые виновным полагается смертная казнь. Сексуальная сфера оказывалась, таким образом, связана с самой жизнью женщины – преступницы или потерпевшей. Не случайно упоминавшаяся выше Перрот Тюрлюр боялась «бесчестия или смерти» (estre deshonoree ou morte)[168]168
  См. прим. 2 на с. 63.


[Закрыть]. С ее точки зрения, утрата девственности была практически равноценна гибели.

Но как на подобном фоне выглядел вопрос о чести и достоинстве мужчин? По мнению Клод Говар, в средневековом обществе их репутация никоим образом не была связана с сексуальной сферой. Если в оценке поведения особ слабого пола преобладали морально-нравственные коннотации, то достоинство представителей сильного пола обычно подразумевало воинские (рыцарские) подвиги, проявление силы (и даже насилия), верную службу королю (для людей знатных) или профессиональные достижения (для простолюдинов)[169]169
  Gauvard C. Honneur de femme et femme d'honneur. Р. 162, 182.


[Закрыть]. Иными словами, для женщины главным считалась ее природа (естество), а для мужчины – его душевные и умственные качества[170]170
  Pastré J.-M. Droit matrimonial et loi naturelle dans les fabliaux allemands // Le droit et sa perception dans la littérature et les mentalités médiévales / Actes du Colloques du Centre d'études médiévales de l'Université de Picardie. Göppingen, 1993. P. 145–153, здесь Р. 151.


[Закрыть].

Это суждение – в общих чертах, безусловно, верное – все же требует, на мой взгляд, определенного уточнения. Дело в том, что в средневековом обществе нередко возникали ситуации, когда честь мужчины оказывалась напрямую связана с его сексуальной жизнью и половой идентичностью. И особенно ярко это проявлялось, как ни странно, именно во время судебных или же парасудебных разбирательств.

* * *

Рассмотрим для начала один из наиболее ярких и уже упоминавшихся ранее примеров. В ноябре 1400 г. Робер де Саль, экюйе из Пуату, получил королевское письмо о помиловании. Речь шла о супружеской измене, виновными в которой признавались жена Робера и его слуга Мериго де Мень, незадолго до того принятый на службу. Застав любовников на месте преступления, экюйе погнался за обидчиком, успевшим сбежать через окно, но не смог его догнать[171]171
  «S'en sailly hors de l'hotel par une fenestre, et s'enfuy par le vergier dudit hostel» (ANF. JJ 155. № 298, ноябрь 1400 г.).


[Закрыть]. Тогда, призвав на помощь своих шуринов, племянника, а также двух слуг, обманутый муж снарядил настоящую карательную экспедицию и устремился на поиски Мериго. На восьмой день утром он нашел его спящим в доме матери, пинками выгнал на улицу, отвел в ближайший лес, где «с помощью маленького ножика отрезал этому Мериго пенис и яички, говоря при этом, что не причинит ему никакого иного ущерба, кроме как в той части тела, с помощью которой он оскорбил его жену»[172]172
  «Et d'un petit coustel fendi audit Merigot la couille et lui osta les couillons en luy disant qu'il ne luy feroit aucun mal fors seulement es membre dont il avoit villene sa femme» (Ibid., курсив мой. – О. Т.). Письмо частично опубликовано: Choix de pièces inédites relatives au règne de Charles VI / Publ. par L. Douët d'Arcq. P., 1864. T. 2. P. 73–76.


[Закрыть]. Судя по документам, сохранившимся в архивах Парижского парламента, незадачливый любовник пытался опротестовать письмо о помиловании, дарованное Роберу, однако безуспешно: решение по данному делу так и не было принято[173]173
  ANF. X 2a 14, fol. 17v-18 (март 1401 г.).


[Закрыть]. (Илл. 5)

По мнению К. Говар, эта история представляла собой типичную ситуацию, когда репутация женщины страдала в результате преступления, совершенного на сексуальной почве[174]174
  Gauvard C. Honneur de femme et femme d'honneur. Р. 164.


[Закрыть]. Однако вместе с тем, как мне кажется, моральный урон должен был понести и обманутый муж, честь семьи которого оказывалась дискредитирована[175]175
  К тем же выводам приходил в свое время на итальянском материале Гвидо Руджеро: Ruggiero G. «Più che la vita саrо». Onore, matrimonio e reputazione femminile nel tardo Rinascimento // Quaderni Storici. 1987. № 66. P. 753–775.


[Закрыть]. В первую очередь, речь шла о возможном будущем потомстве супругов, ведь законное происхождение их сыновей (как, впрочем, и дочерей) отныне было бы очень трудно доказать: адюльтер матери лишал их права на отцовские титул и наследство, а кроме того сказывался на их репутации.

Характерным примером здесь может служить история борьбы за английский престол между Вильгельмом Завоевателем (ок. 1027/1028-1087) и Гарольдом (1015–1040), сыном Эльфгивы, супруги Кнута Великого (994/995-1035), якобы рожденным ею вне брака. Согласно слухам, приводимым хронистами, любовница, а затем законная жена правителя Англии, Дании и Норвегии тщетно пыталась подарить ему наследника. В конце концов она выдала ребенка, зачатого от священника, за сына Кнута, который его признал и дал ему имя Свен. Та же история повторилась и с Гарольдом, родившимся якобы от сапожника[176]176
  Подробнее см.: McNulty J.B. The Lady Aelfgyva in the Bayeux Tapestry // Speculum. 1980. T. 55. № 4. P. 659–668.


[Закрыть]. Эту историю в ретроспекции мы можем наблюдать на ковре из Байё (конец XI в.). Неизвестный мастер изобразил здесь Гарольда, стоящего перед троном Вильгельма и пытающегося опровергнуть факт адюльтера своей матери. Он указывает рукой на следующую сцену, которая на самом деле является воспоминанием о преступлении, совершенном около 30 лет назад: клирик соблазнял Эльфгиву[177]177
  Факт соблазнения в данном случае подтверждался жестом клирика, касавшегося рукой лица женщины. В средневековом обществе такое прикосновение считалось совершенно недопустимым, поскольку обладало сексуальными коннотациями: Gauvard C. «De grace especial». P. 726–727.


[Закрыть], и для того, чтобы исход этой встречи не вызывал сомнений у зрителей, в самом низу оказался изображен маленький голый человечек с выдающимися гениталиями, который воспроизводил жест клирика в зеркальном отражении[178]178
  Подробнее о трактовке этих двух сцен см.: McNulty J.B. Op. cit. P. 666–668; Schmitt J.-C. La raison des gestes dans l'Occident médiéval. P., 1990. P. 258–260.


[Закрыть]. (Илл. 6)

Гарольд, как мы знаем, не смог доказать свои права на английский трон и потерпел сокрушительное поражение в битве при Гастингсе в 1066 г. Однако его история лишний раз свидетельствует: измена женщины больно ударяла не только по ее репутации, но и по чести всей ее семьи, всех ее родственников – прежде всего по мужской линии. Такое восприятие адюльтера было характерно уже для раннего Средневековья[179]179
  Le Jan R. Famille et pouvoir dans le monde franc, VIIe-Xe siècles. Essai d'anthropologie sociale. P., 1995. P. 90–94, 225–241.


[Закрыть]; сохранилось оно и позднее. Так, в 1408 г. королевское прощение смог получить Кардине де Претреваль, экюйе из Тура, подрезавший сухожилия (les nerfs des jarrèz) на ногах священника, повадившегося навещать вдовую мать просителя, что, по его словам, стало «бесчестием (déshonneur) для всего его рода»[180]180
  «Pourquoy de rechief le dit suppliant eust requis et prié à icelui prestre, que plus il vensist en sondit hostel, et que sa dicte mère en estoit grandement blasmée, ou déshonneur de toute sa ligné» (Choix de pièces inédites. T. 2. P. 22–25, здесь Р. 23, курсив мой. – О. Т.).


[Закрыть]. В документе от 1385 г. сообщалось, что некий Жак де Рошфор, клирик, соблазнивший замужнюю даму, был убит ее супругом, дабы положить конец «угрозам ему самому, его роду и роду этой женщины»[181]181
  «Courroucier lui et le lignage de lui et de la dicte femme» (ANF. JJ 127. № 205, ноябрь 1385 г.).


[Закрыть]. В 1400 г. прощение оказалось даровано Жаннену дю Бовею, отчиму еще одной замужней матроны, которая, тем не менее, открыто сожительствовала с неким бретонским сапожником по имени Торрой. Жаннен оправдывал свое участие в преследовании виновного исключительно «естественным чувством любви к Жаннетт, являющейся дочерью его жены, а [также] бесчестием (deshonneur), которое этот Торрой ему причинил»[182]182
  «Amour naturelle qu'il avoit a ladicte Jehannette qui est fille de sa femme et le deshonneur que ledit Тorroil lui faisoit» (ANF. JJ 155. № 137, июнь 1400 г.).


[Закрыть].

Та же ситуация повторялась, если жертвой сексуального насилия оказывалась незамужняя девушка. Так, родственники Элоизы, ставшей возлюбленной Абеляра (1079–1142) и родившей ему сына, расценили их отношения как позор для всей семьи. Они настояли на заключении брака, обещав хранить случившееся в тайне. Однако, как писал сам Абеляр, «желая загладить свой прежний позор, начали говорить всюду о состоявшемся браке и тем нарушили данное мне обещание»[183]183
  Абеляр П. История моих бедствий / Издание подготовили Д. А. Дрбоглав, Н. А. Сидорова, В. А. Соколов, В. С. Соколов. М., 1959. С. 30.


[Закрыть]. Так же воспринял изнасилование двоюродной сестры и некий молодой человек из Сен-Пьера-ле-Мутье, убивший обидчика «из чувства глубокой любви и уважения к своему роду, [для восстановления] своей собственной чести (onneur) и чести своей кузины», но получивший за свое преступление королевское прощение[184]184
  «Meu en ceste partie d'amour et affinité de lignage pour l'onneur de lui et de sadicte cousine» (ANF. JJ 165. № 305, май 1411 г.). Похожий пример: ANF. JJ 127. № 112 (июнь 1385 г.).


[Закрыть].

* * *

Если муж неверной женщины и/или его родственники-мужчины воспринимали адюльтер как личное оскорбление и мстили прежде всего за собственное унижение, то и наказывали они чаще всего именно ту часть тела обидчика, которой был нанесен непосредственный урон[185]185
  В данном случае я не рассматриваю специально дела, когда наказанием за адюльтер становилось убийство прелюбодея. Смертная казнь, постепенно приобретавшая в средние века характер универсального наказания, очень быстро утратила символическую связь с конкретными составами уголовных преступлений, за которые назначалась: Morel B. Une iconographie de la répression judiciaire. Le châtiment dans l'enluminure en France du XIIIe au XVe siècle. P., 2007. P. 36–88; Gauvard C. Condamner à mort au Moyen Age. Pratiques de la peine capitale en France, XIIIe-XVe siècle. P., 2018. P. 161–185. Меня же в первую очередь будет интересовать именно эта составляющая наказаний, полагавшихся в средневековый период за измену.


[Закрыть]. Таким образом, кастрация прелюбодея свидетельствовала прежде всего о характере совершенного им преступления.

История незадачливого Мериго де Меня – далеко не единственный случай, когда подобное наказание воспринималось как достойный ответ на нанесенное оскорбление. Например, в 1353 г. Парижский парламент вынес решение по делу о «случайной» кастрации некоего монаха. Будучи многократно застигнут в постели своей любовницы ее мужем, он всякий раз отпускался с миром – вплоть до того момента, когда терпению супруга-рогоносца, видимо, пришел конец. Однако, несмотря на все требования оскопленного монаха, ответчик смог получить королевское прощение[186]186
  ANF. X 2a 6, fol. 57v-59 (январь 1353 г.).


[Закрыть]. А в одном из писем о помиловании за 1482 г. прямо заявлялось, что его податель не постеснялся «отрезать причиндалы» (couper les genitoires) любовнику своей жены[187]187
  ANF. JJ 207. № 161 (ноябрь 1482 г.).


[Закрыть].

Прелюбодеяние воспринималось средневековыми обывателями как «бесчестье» (deshonneur) и «оскорбление» (villenie), и восстановить достоинство потерпевших можно было, с их точки зрения, лишь за счет ответного унижения противника: именно этот принцип лежал в основе всего средневекового судопроизводства[188]188
  Подробным образом он рассмотрен в: Gauvard C. «De grace especial»; Dean T. Marriage and Mutilation: Vendetta in Late Medieval Italy // Past and Present. 1997. № 157. P. 3–36, особенно Р. 34–35.


[Закрыть]. В данном конкретном случае подобное унижение мыслилось исключительно как физическое насилие над половыми органами преступника, чье достоинство, таким образом, напрямую увязывалось с сексуальной сферой, ставилось в зависимость от самых интимных частей тела мужчины. И если в истории Мериго де Меня эта тема не получила эксплицитного выражения в силу специфики самого судебного документа, в котором она излагалась[189]189
  В письме о помиловании, дарованном Роберу де Салю, речь, естественно, могла идти только о том, что это его достоинство было ущемлено, а затем – через кастрацию соперника – восстановлено.


[Закрыть], то в случае с Абеляром она выходила на первый план и звучала совершенно определенно. (Илл. 7)

Отъезд Элоизы из дома и пребывание в монастыре Аржантейль дали ее дяде, канонику Фульберу, повод для обвинения Абеляра в стремлении постричь возлюбленную в монахини и навсегда о ней забыть:

Придя в сильное негодование, они составили против меня заговор и однажды ночью, когда я спокойно спал в отдаленном покое моего жилища, они с помощью моего слуги… отомстили мне самым жестоким и позорным способом, вызвавшим всеобщее изумление: они изуродовали те части моего тела, которыми я свершил то, на что они жаловались[190]190
  Абеляр П. Указ. соч. С. 31.


[Закрыть].

Важно отметить, что насильственная кастрация в данном случае противоречила определенным неписаным правовым нормам, ведь пострадавший уже являлся мужем обесчещенной девицы. Это противоречие подчеркивалось, в частности, во втором письме Элоизы Абеляру:

Понесенное тобою наказание было бы достойной карой для мужей, виновных в каком угодно прелюбодеянии. То, чем другие поплатились за последнее, ты навлек на себя в результате того самого брака, которым, как ты был вполне уверен, ты уже исправил все свои прегрешения. Собственная жена навлекла на тебя такое бедствие, какое навлекают на прелюбодеев развратницы[191]191
  Там же. С. 83.


[Закрыть].

Однако сам Абеляр никак не комментировал незаконность действий своих противников, подчеркивая прежде всего собственные нравственные страдания от перенесенного унижения:

Особенно терзали меня своими жалобами и рыданиями клирики и прежде всего мои ученики, так что я более страдал от их сострадания, чем от своей раны, сильнее чувствовал стыд, чем нанесенные удары, и мучился больше от срама, чем от физической боли. Я все думал о том, какой громкой славой я пользовался и как легко слепой случай унизил ее и даже совсем уничтожил;.. как по всему свету распространится весть о моем величайшем позоре[192]192
  Там же. С. 31 (курсив мой. – О. Т.). На публичный стыд и позор, пережитые Абеляром, обращал в свое время внимание и А. Я. Гуревич: Гуревич А. Я. Индивид и социум на средневековом Западе. М., 2005. С. 396–399.


[Закрыть].

Тема кастрации как почти неотвратимого наказания за преступления сексуального характера (в частности, за адюльтер) возникала не только в письмах о помиловании или в текстах личного характера (эго-документах), но и в средневековых нравоучительных «примерах» (exempla). Так, в сборнике Этьена де Бурбона (1180–1261) рассказывалась история одного развратника, столь сильно страдавшего вследствие своего поведения от боли в гениталиях, что он просил окружающих дать ему нож, дабы отрезать их и не позволять дьяволу терзать его более[193]193
  «Narravit frater Hemericus Coloniensis… quod quidam, qui multum luxuriose vixerat, in fine niger factus ut carbo, torquebatur a dyabolo, maxime membris genitalibus, ita fortiter quod nulla pena tormento suo, ut asserebat, posset comparari; et petebat sibi dari rasorium ut illa amputaret, ne dyabolus in eis haberet materiam vexandi eum; et cum non daretur, volebat surgere, sed non valebat; et in illo dolore mortuus est» (Anecdotes historiques, légendes et apologues tirés de receuil inédit d'Etienne de Bourbon / Publiés par A. Lecoy de la Marche. P., 1877. Р. 391. № 453).


[Закрыть]. Цезарий Гейстербахский (около 1180 – около 1240) также приводил похожий «пример» о священнике, убитом молнией во время сильной грозы. У него оказались сожжены гениталии, хотя все тело осталось нетронутым, из чего прихожане сделали вывод, что погибший был прелюбодеем[194]194
  «Cuius genitalia exusta sunt, reliquo corpore intacto. Quae filius eius accurens, calcando extinxit, et avulsit. Ex quo patet fornicatorem illum fuisse» (Caesarii Heisterbacensis monachi ordinis cisterciensis Dialogus Miraculorum / Textum ad quatuor codicum manuscriptorum editionisque principis fidem accurate recognovit J. Strange. Coloniae; Bonnae; Bruxellis, 1951. Bd. 1–2. Bd. 2. S. 238–239. Dist. X. Cap. XXIX).


[Закрыть]. Приводивший эти истории в своем исследовании об exempla А. Я. Гуревич отмечал, что чувство стыда, на которое делался в них особый упор, являлось важным средством социального контроля в средневековом обществе: «В „примерах“, касающихся сексуальных проступков, вина и стыд идут рука об руку»[195]195
  Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы. С. 289.


[Закрыть].

* * *

Кастрация мужчины, виновного в преступлении сексуального характера, заставляет нас вспомнить о принципе талиона, известном еще по Закону XII таблиц и представлявшем собой промежуточную ступень между правом убить человека и принять от него денежный штраф[196]196
  Бартошек М. Римское право. Понятия, термины, определения / пер. Ю. В. Преснякова. М., 1989. С. 93, 152, 308.


[Закрыть]. Однако в самом Риме эта норма и, как следствие, система уголовного преследования, предусматривавшая «символическое членовредительство» виновных[197]197
  Термин Гвидо Руджеро: Ruggiero G. Constructing Civic Morality, Deconstructing the Body: Civic Rituals of Punishment in Renaissance Venice // Riti e rituali nelle società medievali / A cura di J. Chiffoleau, L. Martines, A. Paravicini Bagliani. Spoleto, 1994. P. 175–190, здесь Р. 180.


[Закрыть], не получили особого развития[198]198
  В частности, правило талиона не применялось в делах, касавшихся преступлений сексуального характера. Например, за адюльтер как женщине, так и ее любовнику грозила «обычная» смертная казнь: Morabito M. Droit roman et réalités sociales de la sexualité servile // Droit, histoire et sexualité / Textes réunis et présentés par J. Poumarede et J.-P. Royer. Lille, 1987. P. 3–20, здесь Р. 7.


[Закрыть]. Напротив, подобные наказания были широко распространены в Византии, в частности, в случае адюльтера или иных преступлений, совершенных на сексуальной почве[199]199
  О наказаниях, принятых в Византии в отношении подобных преступлений (адюльтера, совращения, похищения женщины) и предусматривавших членовредительство (публичную порку, бичевание, обрезание волос), см.: Kazhdan A. Byzantine Hagiography and Sex in the Fifth to Twelfth Centuries // DOP. 1990. Vol. 44. P. 131–143, особенно Р. 135–136; Karlin-Hayter P. Further Notes on Byzantine Marriage: Raptus – άρπαγή or μνηστείαι? // DOP. 1992. Vol. 46. P. 133–154, здесь Р. 141–142.


[Закрыть]. Как полагают историки, именно отсюда принцип талиона и был в целом воспринят на Западе[200]200
  Lopez R. S. Byzantine Law in the Seventh Century and its Reception by the Germans and the Arabs // Byzantion. 1942/1943. T. 16. P. 445–461.


[Закрыть].

Во Франции влияние данной правовой нормы ощущалось вплоть до конца Средневековья не только в законодательной, но и в судебной сфере[201]201
  Об использовании принципа талиона во французском уголовном судопроизводстве см. некоторые замечания в: Gauvard C. Les juges jugent-ils? Les peines prononcées par le Parlement de Paris, vers 1380 – vers 1435 // Penser le pouvoir au Moyen Age (VIIIe-XVe siècles) / Textes réunis par D. Boutet et J. Verger. P., 2000. P. 69–87.


[Закрыть]. В частности, почти неизменным, начиная с XII в., оставалось законодательство, касавшееся случаев богохульства. Согласно ордонансам Филиппа I Августа (1181 г.), Людовика IX Святого (1268/1269 г.), Филиппа III Смелого (1272 г.), Филиппа IV Красивого (1293 г.), Филиппа VI Валуа (1329 г.), за поношение Господа, Богоматери или святых виновному должны были проколоть язык каленым железом[202]202
  Ordonnances des rois de France. T. 1. P. 45, 99, 100, 296; T. 2. P. 48, 282; T. 12. P. 328.


[Закрыть]. То же наказание полагалось, если преступник оскорбил свою жертву. Так, в 1390 г. некий Шарло Конверс был приговорен к позорному столбу, прокалыванию языка и изгнанию из Парижа за то, что обозвал Людовика Орлеанского, родного брата короля Карла VI, «отродьем проститутки» (un ribaut putier)[203]203
  «Estre, pour les causes dessus dites, tourné ou pillory, la langue percée, et bany à tousjours du royaume de France» (Registre criminel du Châtelet de Paris. Т. 2. P. 27).


[Закрыть]. Галео де Шуасоль, экюйе и брат сира д'Эгремона, легко получил в 1380 г. письмо о помиловании за то, что отрезал кончик языка человеку, назвавшему его «сыном грязной потаскухи» (filz d'une mauvaise putain)[204]204
  ANF. JJ 118. № 30 (ноябрь 1380 г.).


[Закрыть]. Отрезание языка за богохульство предусматривалось еще ордонансом Людовика XIV (1638–1715) от 1666 г., правда, только в том случае, если это преступление совершалось в седьмой раз:

Пусть те, которые будут изобличены в божбе и поношении святого имени Бога, его пресвятой матери или его святых, будут осуждены в первый раз – к штрафу, во второй, третий и четвертый раз – к двойному, тройному и четвертному штрафу; в пятый раз – к железному ошейнику; в шестой раз – к позорному столбу и отрезанию верхней губы; в седьмой раз – к отрезанию, в меру, языка[205]205
  Цит. по: Ямпольский М. Физиология символического. Книга I: Возвращение Левиафана. Политическая теология, репрезентация власти и конец Старого порядка. М., 2004. С. 76–77.


[Закрыть].

Весьма популярной мерой борьбы с воровством во Франции XIV–XV вв. считалось членовредительство. Так, в 1357 г. Парижский парламент был вынужден рассматривать апелляцию одного из осужденных, несогласного с тем, что ему отрубили кисть не той руки: правую вместо левой. В качестве возмещения причиненного ему ущерба вор требовал, чтобы его судье отрубили обе конечности[206]206
  ANF. X 2a 6, fol. 361-363A (июнь 1357 г.).


[Закрыть]. Принцип «око за око, зуб за зуб», похоже, был весьма популярен в средневековом обществе. Податель судебного иска считал вполне законным, например, желание отрубить палец обидчику взамен своего, утраченного в стычке с последним[207]207
  ANF. X 2a 9, fol. 205vB-207vA (март 1379 г.).


[Закрыть]. Точно так же можно было добиваться проведения пыток в отношении судьи, который ранее под тем или иным предлогом (но, конечно же, незаконно!) послал на дыбу самого истца[208]208
  Например: ANF. X 2a 6, fol. 75B-77vA (апрель 1353 г.); X 2a 6, fol. 190vB-193 (май 1354 г.); X 2a 7, fol. 13-16A (февраль 1360/1361 г.); X 2a 7, fol. 338vB-343A (май 1367 г.).


[Закрыть].