Текст книги "Дела плоти. Интимная жизнь людей Средневековья в пространстве судебной полемики"

Однажды велела она насильно положить его на постель с собою, целовала и обнимала его; но и этим соблазном не смогла привлечь его к себе. Блаженный же сказал ей: «Напрасен труд твой, не думай, что я безумный или что не могу этого дела сделать: я, ради страха Божия, тебя гнушаюсь, как нечистой». Услышав это, вдова приказала давать ему по сто ударов каждый день, а потом велела обрезать тайные члены, говоря: «Не пощажу его красоты, чтобы не насытились ею другие». И лежал Моисей, как мертвый, истекая кровью, едва дыша[347]347
  Слово о преподобном Моисее Угрине // Киево-Печерский патерик. Волоколамский патерик / изд. подг. Л. А. Ольшевская, С. Н. Травников. М., 1999. С. 48–53 (древнерусский текст), С. 152–157 (перевод).


[Закрыть].

Таким образом, мне представляется вполне возможным предположить, что понимание союза государя с его страной (или священника с его церковью) как символического брака, нарушение основ которого воспринималось как сексуальное насилие, сближало явление политической измены с «обычным» адюльтером. Именно поэтому такие преступления и могли наказываться одинаково. Как следствие, данная аналогия присутствовала и в западноевропейской практике – как в судебной, так и в парасудебной.

Однако, наравне с идентичным использованием символики осла в политической и правовой культуре Античности и Средневековья, не стоит, как мне кажется, забывать и о том, сколь значимое место это животное занимало в культуре смеховой, комической, карнавальной, также в первую очередь направленной на – пусть и временное – попрание всех и всяческих церковных и светских норм и даже на отрицание власти в целом.

* * *

Поскольку осел изначально был связан с христианским культом, образами Девы Марии и самого Иисуса Христа, это животное весьма почиталось в средневековой Европе. Например, в Вероне в церкви Богородицы стояла статуя осла, внутри которой, согласно преданию, хранились останки того самого животного, на котором Христос въезжал в Иерусалим. Эту «богородицу-ослицу» несколько раз в год выносили из храма, и четыре монаха, одетые в архиерейские одежды, обходили с нею город. Во Франции повсеместно большим почетом пользовалась св. Аньес (т. е. св. Ослица)[348]348
  Фрейденберг О. М. Указ. соч. С. 653–654.


[Закрыть]. Но те же самые темы из года в год возникали и на городских карнавалах по всей Западной Европе, что, в частности, позволяло О. М. Фрейденберг говорить о параллельном заимствовании античной темы осла в христианском культе и в карнавальной культуре[349]349
  «Одно и то же идеологическое начало оформляется и в виде мученичества, и в виде эротики» (Там же. С. 653). О единой семантике образа осла, участвовавшего в праздновании карнавала, Пятидесятницы, а также в azouade, см. также: Grinberg M. Le nouage rituel/droit. Les redevances seigneuriales (XIVe-XVIIIe siècles) // Riti e rituali. P. 247–261, здесь Р. 249.


[Закрыть].

Собственно, уже в Византии символика осла как фаллического животного обыгрывалась не только в серьезном, но и в комическом ключе. Так, в 600 г. во время брумалий по Константинополю водили осла, на которого был усажен пародийный двойник императора Маврикия (539–602) в венце из чесночных стеблей. Сопровождавшая его свита распевала песню, высмеивавшую частную жизнь правителя[350]350
  Ельницкий Л. А. Византийский праздник брумалий и римские сатурналии // Античность и Византия. М., 1975. С. 340–350; Даркевич В. П. Народная культура Cредневековья. М., 1988. С. 164.


[Закрыть]. При императоре Михаиле III (840–867) придворный шут Грилл пародировал патриарха, разъезжая по улицам города на белом осле. Сам василевс и его приближенные в одеждах архиепископов принимали участие в этом развлечении[351]351
  Там же. С. 167.


[Закрыть]. И даже когда речь шла о поругании преступника, судьи не обходились порой без участия мимов, как, например, в случае с узурпатором Иоанном в 426 г., в правление Валентиниана III[352]352
  См. прим. 1 на с. 95.


[Закрыть].

Что же касается западноевропейской традиции, то интерес для нас представляет, в частности, отмечавшийся во время Кёльнского фастнахта специальный «праздник субдиаконов», во время которого избирался шутовской папа или шутовской епископ. Его усаживали на осла и в сопровождении какого-нибудь чина из низшего духовенства вели в церковь, где в его честь звучала хвалебная песнь и отправлялось богослужение[353]353
  Колязин В. Ф. От мистерии к карнавалу. Театральность немецкой религиозной и площадной сцены раннего и позднего средневековья. М., 2002. С. 99.


[Закрыть]. (Илл. 17) Можно вспомнить и хорошо известные исследователям «ослиные праздники», во время которых животное, покрытое золотым покрывалом, прогуливали по улицам города, а затем отводили в храм, где производили над ним торжественную службу. Обыгрывая таким образом сцену въезда в Иерусалим, все высшее и низшее духовенство принимало участие в празднике и пело славословия ослу, подражая его реву[354]354
  Фрейденберг О. М. Указ. соч. С. 654; Gaignebet C. Le carnaval. Essai de mythologie populaire. P., 1974. P. 138–139.


[Закрыть].

То же самое происходило, и когда на карнавале представляли сцену бегства Марии в Египет. В этом случае на осла сажали роскошно одетую девушку с ребенком на руках, которую также возили по улицам и в честь которой служили литургию, крича по-ослиному[355]355
  Колязин В. Ф. Указ. соч. С. 99. Подробное описание см.: Реутин М. Ю. Народная культура Германии. М., 1996. С. 26; Greene H. C. The Song of the Ass // Speculum. 1931. Vol. 6. № 4. P. 534–549.


[Закрыть]. Любопытно, что нередко роль Пресвятой Девы могла исполнять и какая-нибудь местная проститутка. Именно эта традиция с известным изяществом обыгрывалась в знаменитом американском телевизионном сериале «Доктор Хаус» (House, M. D., 2004–2012 гг.). В десятой серии четвертого сезона, вышедшей на экраны в январе 2008 г. и получившей название «Чудесная ложь» (It's A Wonderful Lie), к блестящему диагносту на прием в клинике являлась девица легкого поведения. Однако вместо каких-либо венерических заболеваний Хаус обнаруживал у нее сильнейшую аллергию – последствие заболевания контагиозной эктимой, полученной девушкой от осла, с которым, по ее словам, она готовила некое «представление». В благодарность за помощь в конце сюжета проститутка приглашала Хауса в церковь, где выяснялось, что речь шла о рождественском спектакле. И бывшая пациентка исполняла на нем роль Девы Марии в сцене бегства в Египет…

Именно в ходе таких празднеств, как и в целом во время средневековых карнавалов, сексуальная составляющая образа осла выходила на передний план[356]356
  Впрочем, художественная литература Средневековья также весьма охотно обыгрывала эту тему. Например, согласно комическому трактату XV в. «Евангелия от прях», поездка верхом на осле оказывалась совершенно неподходящей для «мудрого» мужчины, несмотря на то, что именно так передвигались Иисус Христос и Дева Мария, которой «от этого не было ничего плохого»: «Onques homme sage ne monta sur asne, pour l'onneur de Nostre Seigneur, qui dessus monta, mais très bien sur cheval, car qui chiet de l'asne, il dit: 'crieve' et qui chiet de cheval, il dit: 'lieve'. Glose. Sur cest article se puet faire un argument, car quant Joseph mena la Vierge Marie en Egypte, elle monta sur un asne et toutesfois elle n'en eut nul grief» (Les évangiles des quenouilles / Ed. critique, introd. et notes par M. Jeay. Montreal, 1985. P. 90, курсив мой. – О. Т.).


[Закрыть]. Проститутка в образе Богоматери, едущая на этом животном верхом, являлась только одним из свидетельств подобного «прочтения» античной темы. Однако не менее интересным в данном случае представляется и образ шута – практически главного действующего лица любого праздника.

Шут фигурировал здесь в желто-красном костюме ми-парти (похожем на платья, которые обычно носили средневековые проститутки[357]357
  О цветовом решении одежды средневековых проституток см. прежде всего: Пастуро М. Символическая история европейского Средневековья / пер. Е. Решетниковой. СПб., 2012. С. 210–224.


[Закрыть]) или в сером костюме, имитирующем ослиную шкуру[358]358
  Колязин В. Ф. Указ. соч. С. 146.


[Закрыть], и обязательно в шапочке, украшенной ослиными ушами. Похотливость, свойственная – или приписываемая – этому животному, всячески обыгрывалась и в поведении шута: то королева карнавала вела такого «осла» на веревке, а он ее развлекал[359]359
  Там же. С. 148.


[Закрыть], то он сам приставал к женщинам и девушкам на улицах, обнимая их и хватая за грудь[360]360
  Непристойный жест, в повседневном обиходе означавший сексуальное насилие: Gauvard C. «De grace especial». P. 726–727.


[Закрыть]. На картине Иеронима Босха «Семь смертных грехов» (1475–1480 гг.) именно шут был изображен у входа в шатер, где разыгрывались сценки, символизирующие грех разврата (luxuria). (Илл. 18) Таким образом, связь этого персонажа с интимной стороной жизни и, прежде всего, с сексуальным насилием не ставилась под сомнение средневековой карнавальной культурой.

Через эту культуру, как представляется, параллельно с культурой политической, также могло происходить заимствование интересующего нас вида наказания. И осел занимал в этом процессе не менее почетное место, чем женщина.

* * *

Вернемся, однако, к тому, с чего мы начали этот долгий разговор о наказаниях, полагавшихся за преступления сексуального характера и применявшихся как в судебных, так и в парасудебных ситуациях.

Нет сомнения, что в средневековом обществе с сексуальной сферой связывались в первую очередь представления о репутации женщин. Однако, как я пыталась показать ранее, в некоторых, совершенно конкретных ситуациях морально-нравственные коннотации оказывались важны и для определения чести и достоинства мужчины. Сексуальное поведение юных девушек и замужних матрон самым непосредственным образом влияло на репутацию их ближайших родственников. Восприятие женщины как «распутницы» и «проститутки» – неважно, являлась ли она преступницей или всего лишь жертвой чужой агрессии, – унижало прежде всего ее мужа (брата, отца и даже отчима) и было, насколько можно судить, в опосредованном виде заимствовано из греческого полисного права, где считалось доминирующим.

Оттуда же, как представляется, в средневековое европейское судопроизводство пришло и понимание того, насколько недостойное сексуальное поведение самого мужчины способно повлиять на его репутацию. Система наказаний за адюльтер, существовавшая в греческой и византийской правовых традициях и распространившаяся затем по всему средиземноморскому региону, совершенно недвусмысленно увязывала мужскую честь с сексуальной сферой и половой идентичностью человека. Любое из перечисленных выше наказаний – будь то кастрация, «бег» или «прогулка на осле» – рассматривалось современниками прежде всего как диффамация виновного. Таким образом, в средневековом судопроизводстве был, по всей видимости, воспринят не только греческий принцип назначения наказания, но и его символический смысл: унижение достоинства мужчины через уподобление его женщине и последующее исключение из социума.

И все же – при сохранении этой общей тенденции – судебная практика в разных странах Европы оказалась различной. Если в Италии основное внимание в плане диффамационного эффекта уделялось кастрации, то во Франции предпочтение отдавалось «бегу» по улицам города любовника неверной женщины и «прогулке на осле» ее обманутого мужа. Несшие практически идентичное наказание мужчины здесь в некотором смысле уподоблялись друг другу, ибо обоих окружающие признавали виновными в совершении подобного преступления. Отныне они не могли считаться достойными членами того общества, устоям которого угрожало их поведение. Они переставали быть собственно мужчинами, претерпевая символическую смерть[361]361
  О наказаниях, имеющих сексуальные коннотации, как о символической смерти см.: Фрейденберг О. М. Указ. соч. С. 639; Mellinkoff R. Op. cit. P. 165–167.


[Закрыть], и это наказание во многом оказывалось куда более эффективным, нежели смерть реальная.

Подобный тип наказания за преступления сексуального характера был заимствован в странах Западной Европы из греческого полисного права при явном посредничестве византийских юристов. Но если azouade пришла во Францию, по всей видимости, из собственно имперской практики, то course проделал кружной путь: будучи изначально востребован обычным правом Пиренейского полуострова, уже оттуда он перебрался в кутюмы южных областей королевства. При этом «бег» во всех без исключения случаях трактовался как сугубо правовая норма, применявшаяся в делах об адюльтере исключительно представителями официальных судебных властей. Что же касается «прогулки на осле», то ее использование в европейской практике оказалось двояким. Если речь шла о преступлении государственного уровня (политической измене), к azouade мог прибегнуть сам правитель: в подобных делах она также относилась к нормам права. Если же «прогулкой» наказывался проступок частного характера, имевший отношение к интимной жизни простых обывателей, то ее применение относилось исключительно к парасудебным ситуациям, когда тот или иной конфликт окружающие разрешали собственными силами, без помощи официальных властей.

Так или иначе, но во всех этих случаях без исключения основа наказания оставалась неизменной, являя собой «символическое членовредительство», когда честь женщины и достоинство мужчины (как законного супруга прелюбодейки, так и преданного своими подданными монарха) могли быть восстановлены не просто через публичную диффамацию обидчиков, но через насилие над теми частями их тела, которыми и был нанесен непосредственный урон. И здесь, повторюсь, следует учитывать, что союз правителя и его страны (или города) воспринимался в том же символическом ключе, что и союз супружеской пары, и нарушать священные узы этого брака не было позволено никому.

Подобное восстановление поруганной чести представлялось современникам – как в эпоху Средневековья, так и значительно позднее, вплоть до XX в. – способом ничуть не худшим, нежели убийство противника или его выдача судебным властям для последующей возможной казни. И то, что решение конфликта собственными силами в средние века и Новое время охотно прощалось королем в случае подачи соответствующего прошения о помиловании, не должно нас сильно удивлять. Прежде всего потому, что одной из основных общественных ценностей той эпохи являлась личная честь. Кроме того, как я попыталась продемонстрировать выше, для этого периода европейской истории была характерна еще довольно слабо разработанная система уголовного судопроизводства, допускавшая порой весьма вольную трактовку различных преступлений и, соответственно, наказаний за них.

Эта система являлась не просто биполярной, ставившей человека перед выбором одного из двух возможных способов решения конфликта – обращение в официальные инстанции или парасудебная практика. В ряде случаев в ход расследования того или иного уголовного преступления вмешивалась традиция – обычаи, которые никак не регламентировались писаным правом (будь то королевское законодательство или сборники кутюм), но были отлично известны местным жителям по собственным воспоминаниям или по свидетельствам (часто устным) очевидцев. А потому в ряде спорных случаев люди эпохи Средневековья и Нового времени апеллировали именно к этим традиционным «нормам», в буквальном смысле заставляя следовать им и представителей официальных властей.

К данной сложной проблеме мы и обратимся теперь, подробно рассмотрев один из таких обычаев – так называемую свадьбу под виселицей, получившую широкое распространение и остававшуюся чрезвычайно популярной во Франции на протяжении всего Средневековья и Нового времени. Традиция эта, как следует уже из ее названия, не имела ничего общего с системой наказаний за сексуальное насилие. Однако с частной жизнью французов этой эпохи она оказалась связана самым непосредственным образом. Впрочем, как и с пониманием того, как можно было на совершенно законных основаниях обмануть правосудие и избежать смертной казни за совершенное преступление.

Глава 4. Свадьба под виселицей

Отсутствие четко фиксированной правовой нормы и ее письменного подтверждения являлось одной из характерных особенностей средневековой правовой системы, будь то уголовное право и судопроизводство или гражданский процесс. Данное обстоятельство уже само по себе подразумевало наличие определенных неписаных норм, касавшихся и общих правовых вопросов, и процессуальной стороны дела, даже если наши источники весьма скупы на их характеристики[362]362
  Подробнее о неписаных правовых нормах эпохи Средневековья и о сложностях, возникающих при их изучении, см.: Тогоева О. И. Когда преступник – свинья; Тогоева О. И., Попова Г. А. О дихотомии понятий «норма» и «практика» в средневековом праве // ЭНОЖ «История». 2017. Вып. 6(60): http://history.jes.su/s207987840001918-8-1


[Закрыть]. Об одной такой неписаной традиции и пойдет речь ниже.

Прежде всего необходимо пояснить, что представляла собой данная практика. В историографии она часто именуется «свадьбой под виселицей», когда приговоренного к смерти преступника могла спасти девушка, которая прямо на месте проведения экзекуции просила отдать ей этого человека в мужья. Крайне редко – хотя подобные случаи и не следует сбрасывать со счетов – в роли просителя выступал мужчина, предлагавший осужденной женщине заключить с ним брак. Так, в 1376 г. письмо о помиловании было даровано 16-летней Анетт де Аранжи, признанной виновной в детоубийстве. Себе в жены ее попросил Анри Буге 22 лет от роду, пояснив свой порыв тем, что испытывает

чувство сострадания [к ее проступку] и питает к ней любовь. [И просил], чтобы ему согласились ее отдать и освободить [от наказания], дабы связать себя с ней узами брака как с [законной] женой и супругой[363]363
  «Pour la pitié du cas et l'amour qu'il avait d'elle qu'on la lui voulut rendre et delivrer pour la prendre au nom de mariage pour sa femme et epouse» (ANF. JJ 109. № 266, сентябрь 1376 г.). В результате этой неожиданной просьбы Анетт вернули в тюрьму, и прево обратился в королевскую канцелярию за соответствующим письмом о помиловании, разрешающим проведение свадьбы. Однако, состоялась ли данная церемония в действительности, мы, к сожалению, не знаем.


[Закрыть].

Следует оговориться, что данное дело – единственное, происходящее из средневековых судебных архивов. Все остальные примеры из французской практики, которые касались предложений о замужестве, сделанных женщине-преступнице, относились уже к Новому времени[364]364
  Hoareau-Dodinau J. La jeune fille, le roi et le pendu: A propos de la grâce par mariage // Le pardon / Textes réunis par J. Hoareau-Dodinau, X. Rousseaux, P. Texier. Limoges, 1999. P. 353–372, здесь Р. 355–356, note 9. Практически все подобные примеры также касались детоубийц, причем в двух случаях преступницы отказались от заключения брака на том основании, что их потенциальные супруги являлись их же палачами. Подробнее об этих казусах см. ниже: Глава 13.


[Закрыть].

Тем не менее, свидетельств обратной ситуации, когда преступника-мужчину спасала от смерти какая-нибудь сердобольная особа, в нашем распоряжении оказывается достаточно много. Данная традиция, насколько можно судить, была широко распространена практически по всей Европе. Во Франции «свадьбы под виселицей» часто происходили в районах к северу от Луары, а также в южных и западных областях королевства[365]365
  Использованию обычая «свадьбы под виселицей» во Франции эпохи Средневековья и Нового времени посвящено всего два современных исследования: Lemercier P. Une curiosité judiciaire au Moyen Age: la grâce par mariage subséquent // RHDFE. 1955. 4 série. 33 année. № 1. P. 464–474; Hoareau-Dodinau J. Op. cit.


[Закрыть]. Не случайно в 1510 г. адвокат осужденного за убийство Пьера Момарша, казнь которого, тем не менее, была отложена по просьбе девушки, пожелавшей выйти за него замуж, в своей речи указывал на бытование этого обычая не только в парижском регионе, но также в «Сентонже, Невере, Молене и других местах»[366]366
  «L'ancien coustume du pays de laquelle souvent a esté usé audit Xaintoins, a Nevers, a Molin et en autres lieux» (ANF. X 2a 67, s.p., июнь 1510 г.). Упоминание «свадьбы под виселицей» в регистре уголовных дел Парижского парламента объяснялось тем, что дело Пьера Монмарша рассматривалось здесь повторно: родственники убитого им человека не пожелали мириться с тем, что преступника оставили в живых, и подали апелляцию в центральный королевский суд страны.


[Закрыть]. Одним из последних упоминаний о существовании данной традиции во Франции следует, вероятно, признать эпизод из романа «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго (1831 г.):

Несчастная жертва переживала ужасные мгновения, пока Клопен спокойно подталкивал ногою в огонь несколько еще не успевших загореться прутьев виноградной лозы… Но вдруг он остановился, точно осененный какой-то неожиданной мыслью.

– Постойте! – воскликнул он. – Чуть не забыл!.. По нашему обычаю, прежде чем повесить человека, мы спрашиваем, не найдется ли женщины, которая захочет его взять. Ну, дружище, это твоя последняя надежда. Тебе придется выбрать между потаскушкой и веревкой[367]367
  Гюго В. Собор Парижской Богоматери / пер. с фр. Н. Коган. М., 1959. С. 95.


[Закрыть].

Как мы помним, Пьера Гренгуара, приговоренного к повешению судом Королевства Бродяг, спасала от смерти цыганка Эсмеральда, соглашаясь выйти за него замуж (Илл. 19):

Она приблизилась к осужденному своей легкой поступью… Гренгуар был ни жив ни мертв. Она с минуту молча глядела на него.

– Вы хотите повесить этого человека? – с важностью обратилась она к Клопену.

– Да, сестра, – ответил король Алтынный, – разве только ты не захочешь взять его в мужья.

Она сделала свою очаровательную гримаску.

– Я беру его, – сказала она[368]368
  Там же. С. 97.


[Закрыть].

Тот же самый обычай – с некоторыми вариациями – прослеживался и на территориях, расположенных восточнее Франции. Так, согласно чешскому праву XIV в., человека, осужденного на смерть, могла спасти его собственная жена, обняв его или покрыв платьем[369]369
  Бурба Д. Накинуть платок и выйти замуж: Дело из Вильнюса 1769 г. // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. – 2014–2016 / под ред. О. И. Тогоевой и И. Н. Данилевского. Вып. 11. М., 2016. С. 270–284, здесь С. 272.


[Закрыть]. «Свадьбы» были также распространены в Испании, откуда, вероятно, оказались восприняты во Фландрии, однако здесь подобные действия дозволялись не замужним дамам или невинным девушкам, но только проституткам[370]370
  Henne A. Histoire de la Belgique sous le règne de Charles-Quint. Bruxelles; P., 1865. T. 4. P. 198–226, особенно Р. 211–213; Brandt de Galametz (M. le comte de). Les fiancées volontaires et l'asile dans le mariage // Bulletin de la Société d'émulation d'Abbeville. 1904. P. 188–199.


[Закрыть]. Вплоть до XVII в. применение на практике данной традиции регулярно фиксировалось в Германии, а в Швейцарии последнее подобное решение было, насколько известно исследователям, вынесено в 1725 г.[371]371
  Бурба Д. Указ. соч. С. 273–274.


[Закрыть] Этот же обычай соблюдался в Польше и в Речи Посполитой на протяжении XVI–XIX вв. и даже в начале XX в.[372]372
  Тем не менее, в романе Генрика Сенкевича «Крестоносцы», впервые опубликованном в 1897–1900 гг. и вызвавшем, в частности, рост интереса польских историков к обычаю «свадьбы под виселицей», главная героиня, шляхтянка Дануся, отнюдь не являлась девицей легкого поведения. Однако именно она спасала своего возлюбленного, Збышка из Богданца, от смерти, набросив на него накидку и изъявив желание стать его женой.


[Закрыть] То же касалось и территории современной Украины (Малороссии) в XVII–XX вв.[373]373
  Левицкий О. Обычай помилования преступника, избранного девушкой в мужья (Страничка из истории обычного права в Малороссии) // Киевская старина. 1905. Т. 88. С. 89–97.


[Закрыть] Любопытный сравнительный материал предоставляют также источники западноевропейского и славянского «удалого» (разбойничьего и тюремного) фольклора[374]374
  Алпатов С. В. Мотив виселица-свадьба в контексте научной методологии П. Г. Богатырева и О. М. Фрейденберг // Функционально-структуральный метод П. Г. Богатырева в современных исследованиях фольклора. Сборник статей и материалов. М., 2015. С. 70–77; Он же. «Виселица или свадьба». От казуса обычного права к фольклорному топосу // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2017. Т. 69(3). С. 8–10.


[Закрыть].

Происхождение традиции «свадьбы под виселицей» остается, тем не менее, спорным. В историографии на сегодняшний день существует сразу несколько гипотез о ее зарождении. Первая из них пыталась связать возникновение данной традиции с влиянием германского обычая заключать брак между насильником и его жертвой – при условии, что родственники пострадавшей давали на это согласие[375]375
  См., к примеру: Lemercier P. Op. cit. P. 471; Giry A. Les établissements de Rouen. Etudes sur l'histoire des institutions municipales de Rouen, Falaise, Pont-Audemer, Verneuil, La Rochelle, Saintes, Oleron, Bayonne, Tours, Niort, Cognac, Saint-Jean d'Angély, Angoulême, Poitiers. P., 1883. T. 1. P. 174.


[Закрыть]. Действительно, мы находим описания подобной практики в ряде сохранившихся до наших дней юридических памятников эпохи раннего Средневековья. Насколько можно судить, наиболее раннее из них и, пожалуй, самое любопытное происходило из «Закона рипуарских франков» (Lex Ribuaria), датирующегося VI–VIII вв.:

Если раб соблазнит свободную рипуарку, и ее родители захотят воспротивиться [этому союзу], будут предложены ей королем или графом меч и прялка. Если она выберет меч, раба убьют. Если же выберет веретено, то [сама] станет рабыней[376]376
  «Quod si ingenua Ribuaria servum Ribuarium secuta fuerit et parentes eius hoc refragare voluerint, offeratur ei a rege seu a comite spada et cunucula. Quod si spadam acciperit, servum interficiat. Sin autem cunuculam, in servitio perseveret» (Lex Ribuaria / Hrsg. von F. Beyerle, R. Buchner // MGH. LL nat. Germ. Bd. 3(2). Hannover, 1954. S. 113).


[Закрыть].

В вестготской «Книге приговоров» сообщалось о норме, принятой, по некоторым данным, в правление короля Флавия Хиндасвинта (642–653):

Похитителя девушки или вдовы надлежит обвинять в общей сложности в течение 30 лет. Если же случится так, что с родителями девушки либо с самой девушкой или вдовой он договорится о браке, никто не может запретить им совершить это между собой. По прошествии же 30 лет право на любое обвинение исчезает[377]377
  Вестготская правда (Книга приговоров). С. 560.


[Закрыть].

Та же норма присутствовала и в законодательстве лангобардов. Согласно эдикту Ротари (606–652),

если девушка или свободная женщина по собственному разумению предавалась разврату, однако со свободным человеком, родичи имеют власть ее наказать (dare vindictam). И если случайно обе стороны (ambam partium) придут к соглашению [о том], что тот, кто вместе [с ней] распутничал, возьмет ее в жены, пусть уплатит [тогда] за вину, то есть anagrip, двадцать солидов, но если не согласится иметь ту женой, уплатит сто солидов… Если же родичи откажутся и не захотят ее наказать, тогда можно гастальду короля или скульдахию отдать ее в руки короля и присудить ей [то], что будет угодно королю[378]378
  Шервуд Е. А. Законы лангобардов. Обычное право древнегерманского племени. М., 1992. С. 37.


[Закрыть].

Возможность не только избежать смерти, но вступить в брак для человека, надругавшегося над девушкой, сохранялась и значительно позднее. Так, в 1468 г. королевское письмо о помиловании было дано Жаннену де Бару, французскому цирюльнику 16 лет, соучастнику группового изнасилования. Бальи Санлиса заставил его жениться на жертве ради сохранения ее доброй репутации[379]379
  «A tracté ou fait tracter le mariage de luy et de ladicte fille… pour l'onneur de ladicte fille» (ANF. JJ 195. № 247, б. д.).


[Закрыть]. Данное обстоятельство, а также юный возраст Жаннена (jeune age) и его отличная профессиональная репутация (bon ouvrier de son mestier) позволили ему получить официальное прощение.

Та же ситуация повторилась в 1499 г. в Памье, где за сходное преступление арестовали некоего Гийамо де Камистро (Guillamot de Camistros). Судьи единодушно полагали, что проступок его заслуживает смертной казни (crim delquel devia pendre mort), однако в тюрьме Гийамо удостоился визита Жана III, короля Наварры, (1469–1516), который велел освободить молодого человека от наказания, если тот пообещает жениться на потерпевшей[380]380
  «Fuit captus et facto processu, quo penden, per lo rey de Navarra visitan lo castel, foc mandat relax, facto promiso matrimonio cum dicta filia» (цит. по: Otis-Cour L. Réflexions sur l'application de la peine dans le Midi de la France. Р. 105).


[Закрыть].

Наконец, еще одно упоминание об освобождении насильника от смертной казни при обязательном заключении брака между ним и его жертвой присутствовало в документах, происходивших с территории Речи Посполитой. В 1568 г. в городке Потилич Белзкого воеводства прощение за совершенное им изнасилование получил шляхтич Гжегож Залеский, которого, согласно постановлению суда, заставили жениться на обесчещенной девушке. Преступник, тем не менее, подал апелляцию, пытаясь доказать, что ничего противозаконного не совершал и что виновными в действительности являлись некие, не названные в документе по именам слуги[381]381
  Бурба Д. Указ. cоч. С. 273.


[Закрыть].

Несмотря на то, что влияние германского обычного права явно прослеживалось в средневековой европейской судебной практике, исследователи предлагали также искать корни интересующего нас явления в некоторых более поздних установлениях. Так, многие из них обращали внимание на церковное право XI–XIII вв., согласно которому преступнику или человеку, подозревавшемуся в совершении уголовно наказуемого проступка, предоставлялось укрытие в церкви, монастыре, в резиденции епископа или в доме аббата[382]382
  Lemercier P. Op. cit. P. 472–473.


[Закрыть]. Как отмечал в свое время Пьер Лемерсье, нередко правом спасти преступника от светских властей обладали и монахини: подобное убежище, по мнению историка, вполне могло служить прообразом «свадьбы под виселицей»[383]383
  В данном случае П. Лемерсье ссылался на обычное право Бигора конца XI – начала XII в.: «Omni tempore pax teneatur clericis ordinatis, monachis et dominabus et earum comitibus, ita quod si quis ad dominam confugerit, restituto damno quod fecerit, persona salvetur» (цит. по: Ibid. P. 472).


[Закрыть].

Наконец, третьим возможным истоком данного обычая исследователи называли практику освобождения преступников от ответственности в честь какого-нибудь знаменательного события: восшествия правителя на престол; его торжественного въезда в город; рождения у него наследника; его возвращения из плена[384]384
  Ibid. P. 473–474. Подробнее о ритуале дарования подобного прощения см.: Бойцов М. А. Указ. соч. С. 45–90.


[Закрыть]. Французская средневековая практика знала немало таких примеров. Так, в 1338 г. Филипп VI (1293–1350) распорядился выпустить на свободу все арестантов парижской тюрьмы Шатле по случаю рождения у него внука, будущего Карла V (1338–1380)[385]385
  Lemercier P. Op. cit. P. 473.


[Закрыть]. Точно так же в 1382 г. при торжественном въезде в Руан Карл VI (1368–1422) продемонстрировал свою приверженность bona justicia следующим образом. Из двенадцати приговоренных к смерти преступников, просивших его о помиловании, он простил ровно половину, но остальных послал на казнь[386]386
  Gauvard C. L'image du roi justicier en France à la fin du Moyen Age d'après les lettres de rémission // La faute, la répression et le pardon. Actes du 107e congrès national des sociétés savantes, Brest, 1982. Section de philologie et d'histoire jusqu'à 1610. P., 1984. T. 1. P. 165–192.


[Закрыть]. В 1394 г., посетив впервые Клермон, он оказался более снисходительным:

По причине нашего полного королевского права, [а также] в связи с нашим счастливым прибытием [в город] мы постановляем освободить всех заключенных, содержащихся во всех [без исключения] тюрьмах и арестованных за любые преступления, совершенные в нашем королевстве[387]387
  «Comme de notre plein droit royal et pour raison de notre joyeux avènement nous puissions délivrer tous prisoniers en quelque prison et pour quelque cas que nous trouvions en notre royaume être détenus» (цит. по: Lemercier P. Op. cit.
  P. 473).


[Закрыть].

Вполне возможно, что своим происхождением традиция «свадьбы под виселицей» была обязана всем трем источникам: влиянию и германского обычая, и церковных установлений, и практики королевского помилования. Вместе с тем, как мне кажется, мы в состоянии проследить, откуда в континентальную Европу в принципе пришла правовая норма, предполагавшая брак между мужчиной и обесчещенной им девицей и зафиксированная впервые в Lex Ribuaria.

* * *

Как известно, закон рипуарских франков создавался постепенно, с VI по VIII в., и регламентировал повседневную жизнь подданных королевства Австразии. Его возникновение, таким образом, относилось по большей части к правлению Дагоберта I (629–639), а вернее – к тому времени, когда правитель франков поставил королем Австразии своего старшего сына Сигиберта, т. е. к 30-м гг. VII в. Текст памятника исследователи условно делят на три части, первые две из которых признаются наиболее древними[388]388
  Loi ripuaire // Riché P., Périn P. Dictionnaire des Francs. Les temps Mérovingiens. P., 1996. P. 308; Schmidt-Wiegand R. Lex Ribuaria // Reallexikon der Germanischen Altertumskunde. Bd. 18. Berlin; N.Y., 2001. S. 320–322.


[Закрыть]. Именно сюда оказался включен пассаж о возможном браке между насильником и его жертвой: ему был посвящен § 18 главы 61. И хотя считается, что ранние установления Lex Ribuaria во многом опирались на Lex salica, сравнение двух источников не подтверждает заимствование интересующей нас нормы.

В законе салических франков ни слова не говорилось о выборе между мечом и веретеном. Здесь имелось лишь весьма туманное указание на случаи похищения: если «свободная девушка добровольно последует за рабом, она лишается своей свободы», «свободный, взявший чужую рабыню, несет то же самое наказание»[389]389
  Салическая правда. Гл. 13. § 8–9.


[Закрыть]. Что же касается преступлений на сексуальной почве, то и в этих параграфах Lex salica не сообщала ничего о возможности заключения договора между истцами и ответчиками[390]390
  «Если же свободный явно вступит в брак с чужой рабыней, он и сам вместе с ней должен стать рабом. Равным образом и свободная, если вступит в брак с чужим рабом, должна стать рабыней» (Там же. Гл. 25. § 5–6).


[Закрыть]. Таким образом, столь любопытная правовая норма, как выбор между мечом и веретеном, совершаемый самой жертвой изнасилования с согласия ее родных, стала, вероятно, результатом творчества легистов непосредственно из окружения Дагоберта I и явилась отзвуком некоего неписаного обычая, известного по более ранней повседневной практике рипуарских франков.

Важно при этом отметить, что использованные в Lex Ribuaria для указания на меч и веретено термины обладали совершенно недвусмысленными сексуальными коннотациями. Spado означал прежде всего скопца[391]391
  См., к примеру: Дворецкий И. Х. Латинско-русский словарь. М., 1986. С. 719.


[Закрыть], и смерть насильника, таким образом, приравнивалась в правовом отношении к его кастрации: с точки зрения составителей законов, эти наказания являлись равноценными. Что же касается cunnus, то этим словом описывался прежде всего женский половой орган или же распутная женщина[392]392
  Там же. С. 214.


[Закрыть]. Иными словами, интересующий нас пассаж прозрачно намекал, что даже выбрав веретено и став законной супругой своего обидчика, обесчещенная девица приобретала вместе с тем репутацию проститутки.

Именно такой смысл был, в частности, заложен в рассказ анонимного автора «Книги предательств Франции, совершенных против Бургундского дома», созданной после 1464 г. и носившей ярко выраженную пробургундскую направленность. По сути сочинение это представляло собой хронику сложных отношений, в которых пребывали королевство и герцогство в период Столетней войны, а потому большое внимание оказалось здесь уделено фигуре Жанны д'Арк. В трактовке ее образа, безусловно, чувствовалось сильное влияние хроники Ангеррана де Монстреле[393]393
  Так, автор «Книги о предательствах Франции» вслед за официальным историографом герцогов Бургундских писал о том, что Жанна выросла в трактире, который содержал ее отец. Именно там она познакомилась с солдатами, научившими ее держаться в седле и управляться с различными видами оружия: Le Livre des trahisons de la France envers la maison de Bourgogne // Chroniques relatives à l'histoire de la Belgique sous la domination des ducs de Bourgogne / Publ. par K. de Lettenhove. Bruxelles, 1873. P. 1–258, здесь Р. 197. Ср. тот же пассаж в «Хронике» Монстреле: Chronique d'Enguerran de Monstrelet. T. 4. Р. 314.


[Закрыть], однако один пассаж выделялся особо. По всей видимости, он был полностью выдуман автором «Книги предательств», поскольку ни в одном ином источнике первой половины XV в. ничего похожего не встречалось.

Аноним сообщал своим читателям о ненависти, которую испытывали к Жанне д'Арк ее противники и которую всячески пытались ей продемонстрировать. Они обзывали ее, рассказывали всяческие небылицы о ее прошлом, а некий английский капитан, прослышав об успехах Девы, приказал изготовить для своего войска совершенно особый штандарт. Его белое поле было покрыто изображениями пустых коклюшек, а в середине красовалась прялка со льном, с которой свисало веретено. По краю же полотнища шли вышитые золотом слова: «Иди [к нам], красавица!». По мнению автора, эта фраза означала, что англичане «вновь засадят Жанну за пряжу – как они и поступили, послав ее на костер в Руане и обратив в пепел»[394]394
  «Et estoit le dit estendart pareil à ses draps tout fin blanc, et ou large avoit une quenouille chargie de lin, ouquel il pendoit ung fuseau demi chargié de fille, et tout au long fusées et fuseaux tous wis semés et ung escript de finne lettre d'or qui disoit: „Or viengne la belle!“ en luy signifiant qu'ils luy donneroient à filler comme ils firent, car sur le marchiet de Rouen ils le firent ardoire en pouldre et en cendres» (Le Livre des trahisons de la France. P. 198).


[Закрыть].

Выдуманный девиз, вне всякого сомнения, отсылал к широко распространенным в XV в. слухам о том, что французская героиня являлась обычной армейской проституткой. Данное обвинение, среди прочих, пытались выдвинуть против нее и на процессе 1431 г.[395]395
  Подробнее см.: Тогоева О. И. Короли и ведьмы. Колдовство в политической культуре Западной Европы XII–XVII вв. М.; СПб., 2022. С. 90–116.


[Закрыть] В сообщении же о том, что англичане все-таки добились своего и «засадили Жанну за пряжу», т. е. казнили ее, мог обыгрываться как раз выбор между веретеном и мечом, сделанный девушкой. Она сама предпочла крестьянскому образу жизни (ткачеству) военную карьеру и ее главный символ – меч, который и привел ее в конце концов к смерти. (Илл. 20)

Тот же самый выбор обыгрывался еще в одном, на сей раз совершенно художественном тексте, посвященном Орлеанской Деве, – в поэме, созданной в 1489 г. Октавианом де Сен-Желе, придворным поэтом Карла VIII, происходившим из Сантонжа. Сложно сказать, опирался ли в данном случае автор на «Книгу предательств Франции», однако главный посыл его был предельно ясен: героиня выбирала меч, «пронзающий и защищающий», и именно его, а не веретено, носила на боку[396]396
  «Pas n'eut quenouille atachée au costé, / Mais espée poignante et deffensible» (Quicherat J. Procès de condamnation et de réhabilitation de Jeanne d'Arc. 5 vol. P., 1841–1849. Т. 5. Р. 91).


[Закрыть].

Октавиан писал уже на среднефранцузском языке, однако термин quenouille, который он использовал для обозначения веретена, также обладал вторым значением. Часто он служил обобщающим и весьма двусмысленным эквивалентом для слов «супруга», «замужняя женщина», о чем свидетельствуют, к примеру, средневековые французские поговорки. Так, фраза «Избежать веретена» (Eviter la quenouille) подразумевала невозможность передачи престола (земли и титула) особе слабого пола. «Поиметь два веретена» (Porter deux quenouilles) говорили о двоеженце[397]397
  Chassan J.-P. Essai sur la symbolique du droit. P., 1847. P. 136; Dictionnaire du moyen français. La Renaissance / Ed. par A.J. Greimas, T.M. Keane. P., 1992. P. 266.


[Закрыть]. Выражение «Ни пакли возле огня, ни девушек рядом с баронами» (Ny les étoupes proches aux tisons, ny moins les filles près les barons) означало, что пакля, оставшаяся на веретене, суть то же самое, что и мужчина, оказавшийся возле женщины: оба хорошо горят, т. е. гибнут[398]398
  Hassell J.W.Jr. Middle French Proverbs, Sentences, and Proverbial Phrases. Toronto, 1982. P. 106.


[Закрыть]. Вместе с тем в бургундском комическом трактате «Евангелия от прях» (Evangiles des quenouilles), созданном в 1470-е гг., то же самое определение относилось к главным героиням – бывшим распутницам и проституткам, а ныне умудренным опытом старухам, делившимся своими знаниями обо всем на свете, коротая вечера за прялкой[399]399
  См. подробнее: Котомина А. А. Счастье прях // В своем кругу. Индивид и группа на Западе и Востоке Европы до начала Нового времени / под ред. М. А. Бойцова и О. Г. Эксле. М., 2003. С. 111–126.


[Закрыть].

Таким образом, двусмысленность «веретена», раз появившись на средневековой сцене, уже никуда с нее не исчезала. (Илл. 21) Сохранялась она и в более позднее время. Так, в своде 1506 г. городского права Золотурна, расположенного в одноименном кантоне Швейцарии, упоминалась норма, согласно которой муж мог прогнать свою неверную супругу, выделив ей из всего имущества одно лишь веретено (quenouille)[400]400
  Michelet J. Les origines du droit français cherchées dans les symboles et formules du droit universel. P., 1837. P. 43.


[Закрыть]. А Клод Дю Боск де Монтандре, издавший в 1652 г. трактат о правовом положении регентш Франции, сравнивал с веретеном королевский скипетр, попавший в их руки[401]401
  Du Bosc de Montandré C. Le Sceptre de France en quenouille par les régences des reynes, faisant voir par de naifues représentations d'histoires. P., 1652. Подробнее о веретене в правовой традиции раннего Нового времени см.: Yandell C.M. Carpe Corpus: time and gender in early modern France. Newark; L., 2000. P. 120–127.


[Закрыть].