Текст книги "Перекрёстки судеб человеческих. Повесть. Рассказы. Стихи"

Глава 15

Егор вышел на крыльцо, подставил лицо под тёплые лучи апрельского солнца. Весна! Скоро вскроется Ангара, зазеленеет тайга, жизнь потихоньку налаживается. Теперь и он считается неплохим вальщиком. До Виктора Королёва и Фёдора Панова ему, конечно, далеко, но всему своё время. Возможно, наступит тот час, когда и его зачислят в список передовиков.

А ведь в первый месяц самостоятельной работы Егор так «крестил» сваленные деревья, что тракторист Миша Капустин только головой крутил в недоумении – как же их трелевать? Хоть и пролетал тогда Миша с заработком, но от Егора не отказался, не захотел обижать начинающего вальщика. И когда трелёвщик Саня Пургин, мужик с завышенной самооценкой и невероятно заносчивый, повздорил с Виктором Королёвым и предложил мастеру поменять их с Мишей Капустиным местами – то есть, Мишу – в пару к Виктору, а он возьмёт Егора, Миша не согласился, хотя работать с Королёвым – иметь стабильно «руб за руб». Сейчас уж не всякий вспомнит выражение «руб за руб», а тогда, в семидесятые, оно много значило. Если бригада выполняла план на сто пятьдесят процентов, то сверхплановая кубатура оплачивалась вдвойне, получалось, что к каждому «плановому» рублю плюсовался рубль «сверхплановый», а бухгалтерия потом общий заработок бригады делила по звеньям с учётом КТУ, то есть, по трудовому участию. Вот и посчитайте, сколько потерял трелёвщик, если они с Егором почти два месяца и план-то не всегда вытягивали. Но, потеряв в заработке, Миша приобрёл верного друга. Потом и работа наладилась, в марте не хуже передовиков сработали, тоже «руб за руб» сделали.

«С мартовской зарплаты отправлю сто рублей домой и матери напишу, что это для Веры. Пусть она на выпускном не хуже других одета будет, а то промелькалась в нарядах старших сестёр. Невеста уже, а, пожалуй, ни единого платья не сносила, именно ей купленного. Себе на еду и прочее оставлю рублей сорок-пятьдесят, остальные положу на книжку, – планировал Егор. – Надо деньжат подкопить, чтобы хоть одеться по-человечески. Здесь не получится приобрести что-либо стоящее, здесь и „нестоящего“-то нет. Придётся ехать на „барахолку“. Всё, решено! Как только начнёт ходить „Метеор“, в первый же выходной рвану по Ангаре в Иркутск».

Он вошел в дом. Квартира уже не казалась казематом, обжил её Егор. Дверь, ведущую в большую, пустую комнату, закрывало прибитое на два гвоздя байковое одеяло. Чисто вымытые стёкла окон охотно пропускали дневной свет, висели занавески, сшитые из списанных старых простыней. Их подарила баба Капа. Обеденный стол тоже приобрёл достойный вид, хотя клеенку и заменял кусок плотной бумаги, но сверху лежал цветной целлофан. Чтобы это нехитрое покрытие не сжималось от горячего, Егор придумал разложить на столе аккуратно вырезанные кружочки фанеры. Фанерой он заменил и выбитые стекла на веранде. Над столом соорудил простенькие полочки под посуду и продукты. Правда, своей посуды он пока не приобрёл, пользовался той, которую дала ему баба Капа, но продавщица пообещала привезти, как только начнётся навигация. Егор ей уже и список дал, но она сказала, что привезёт то, что будет на складе, а там он уж сам пускай решает, что брать, а чего не брать.

В спальне тоже полный порядок. На гвоздях развешаны наряды Егора, костюм и куртка. Чтобы они не испачкались о грязную стену, он приклеил к ней старые газеты. Рядом с нарядами пристроилась полка с книгами. Полку он нашёл в кладовке, отмыл и прибил к стене, а книги берёт в библиотеке. Страсть к чтению, приобретённая им ещё в детстве не только не прошла, но с годами только усилилась. Кровать аккуратно заправлена и покрыта старым пледом, подаренным Галкой. А ещё она подарила ему два коврика ручной вязки, один из которых лежит возле кровати, а другой – у порога. В общем, жить можно, Егор жизнью, можно сказать, вполне доволен, если бы… Если бы не терзали его воспоминания об Ирине. Не дают они ему жить в полную силу, не может забыть он эту женщину. Приходит с работы весь измочаленный, казалось, только до кровати дойти сил хватит. А ляжет спать – думы одолевают, сон прочь гонят. И всё о ней, об Ирине. По Кирюше тоже скучает, привязался к мальцу. Егор ведь очень любит детей, вся домашняя «мелочь» им выпестована.

Рассказать бы кому – глядишь, и полегчало бы. Только он этим ни с кем делиться не хочет, всё носит в себе и надеется, что эта блажь пройдёт. Время, говорят, лечит. Расстались – так тому и быть. Значит, не судьба, не его она женщина. Встретит он ещё свою судьбу, свою женщину.

Только почему-то не утешает его перспектива жить с другой. Он хочет жить только с ней, с Ириной.

***

Ирина тоже решила, что их с Егором судьбы – две дороги, перекрёсток остался позади, и так же, как и Егор, доверила лечение душевной раны времени. Всё проходит, пройдёт и это.

Но как ни убеждала Ирина себя в том, что не стоит оглядываться назад, что надо жить надеждой на счастливое будущее, которое непременно наступит после переезда в город, всё равно нет-нет да и затоскует она по этому парню, совсем недавно такому близкому и такому далёкому теперь. Похоже, что время не только не приступило к лечению её изболевшейся души, но и приступать не собирается, хотя прошло его вполне достаточно. Вот уже и апрель к концу подошёл…

А в мае Радужное потрясло известие о том, что Катерина выходит замуж за Никиту Соломатина. Ну, выходит и выходит, что, казалось бы, в этом необычного? Она девица вполне дозрелая, он тоже далеко не мальчик. Всё бы ничего, да вот только считался Никита в посёлке женихом Тамары, младшей сестры Катерины.

Глава 16

Ещё в школе возникла дружба между Тамарой Вершковой и Никитой Соломатиным. Чистая дружба, светлая. Постепенно она переросла в большое чувство. После выпускного Тамара уехала к тётке в Москву, поступила в химико-технологический институт, а через год Никиту призвали на службу. Переписывались. Три года ждала его девушка, парень-то в морфлоте служил. Осенью Никита демобилизовался и первым делом навестил семью Вершковых, где его давно уже считали зятем и приняли как будущего родственника. Стол организовали, планами поинтересовались. А в планах бравого морячка было дождаться приезда Тамары и просить её руки у родителей. То, что невесте ещё два года учиться надо, – так это ерунда, он подождёт. Не столько ждал!

Тут-то и разглядела Никиту Катерина. Разглядела и ахнула: где же её глаза раньше были? Хорош бравый морячок, ох как хорош! Волнистые волосы, что крыло ворона, чёрные глаза таким жаром обдают, что до самого сердца пробирает, а белозубая улыбка кого угодно с ума сведёт.

То, что стал Никита Катерину из клуба провожать, никого не удивило – как-никак будущие родственники. Да и повода для сплетен не было: доведёт её парень до дома и прочь поворачивает. Но всё реже и реже произносил Никита в кругу друзей имя Тамары, а однажды на вопрос, скоро ли они будут гулять на их свадьбе, он сквозь зубы зло процедил, мол, леспромхоз столице не пара.

Дарья тоже ничего предосудительного не видела в том, что Никита в дни приезда Катерины у них чуть ли не сутками околачивается. И в клуб они вместе, и из клуба не порознь. По-родственному это у них, думала она. Однако когда Катерина и Никита престали ограничиваться только провожанием, но и целоваться начали, о чём Дарье не преминули доложить поселковые всезнающие кумушки, встревожилась она не на шутку.

Катерина в то время в Иркутске была, поэтому Дарья начала своё расследование с допроса Никиты.

– По посёлку молва идёт, что ты, сокол ясный, младшую нашу бросил да на старшую переключился. Не дело это, парень, не дело, – осуждающее покачала головой и продолжила: – Зачем в семью раздор вносишь? А Томка приедет, что ей скажешь?

Никита прищурил свои окаянные цыганские глаза и зло выпалил:

– А разве простой водила ей пара? Вон даже Катерина говорит, что из этого мезальянс получается. Куда уж нам с нашим свиным рылом в калашный ряд! Тамара себе и москвича урвёт, не такого вахлака, как я. Да уже, наверное, урвала, столица, как-никак! Потому и на зимние каникулы не приехала, а я, дурак, так ждал! Ведь мы последний раз виделись перед моим призывом в армию…

Дарья растерялась. Неужели она чего-то не знает? Может, Томка сама ему от ворот поворот указала? Она, Дарья, тех-то писем, которые дочь Никите шлёт, не читает. Надо Катерину дождаться, у неё выведать. Она ведь давно уже матери намекает, что в Москве Никита будет только обузой для сестры, что там Томке достойнее человек сыщется.

«Ну, не возвращаться же, право, ей в Сибирь только для того, чтобы осчастливить Никиту? – вспомнила Дарья сказанное дочерью. – Томка это может, она совестливая, она и жизнь свою под откос пустить согласится, чтобы в глазах людей и того же Никиты порядочной выглядеть. А если разобраться, что между Томкой и Никитой было-то? Детская дружба, которой они по инерции дорожат. Вот и всё! Не стоит Томке менять столицу на захолустье…»

«А не ведёт ли Катерина двойную игру с заведомым выигрышем в свою пользу?»

Впервые в жизни засомневалась Дарья в порядочности своей любимицы и отважилась на серьёзный разговор с ней.

Катерина приехала в субботу. «Зачастила что-то она, как пришёл Никита из армии, каждую неделю домой приезжает. Неужто правда то, о чём люди судачат?», – подумала мать и спросила:

– Ты чего там Никите про Томку наплела? Про парней каких-то достойных? Какой у неё в Москве жених, если она ждёт не дождётся летних каникул, чтобы домой приехать? Хоть Никиту в письмах и не упоминает, так и без того ясно – к нему рвётся.

– Я? Про парней?

Катерина широко распахнула глаза и обиженно засопела.

– Я просто предположила, что это вполне может быть. Томка-то у нас красавица, сама знаешь. Пошутила я. Понятно?

О том, что подобные «предположения» и «шутки» в разных вариациях использовались ею при каждой их встрече, девушка промолчала. Промолчала и о том, что не приезжать на зимние каникулы она сама в письме Томку отговорила. Негоже, мол, тётку в лишние затраты вводить: на билет тратиться да на подарки, совесть иметь надобно.

– Ну, ладно, – успокоилась Дарья, – только ты больше так не шути.

– Хорошо, мама, больше никаких шуток, теперь у нас с Никитой будет всё только серьёзно, – ухмыльнулась дочь. Мать не заметила ни ухмылки, ни двусмысленности слов дочери и прочь отмела слухи о поцелуях, якобы имевших место быть. Серьёзного разговора не получилось, «отвага» предала Дарью, она поверила в то, во что ей очень хотелось верить.

И вот на тебе! В мае Катерина уже и не скрывала своего счастья. Правда, Никита не выглядел таким счастливым, как его избранница, и с предложением руки и сердца как-то не торопился. Но девушка всех уверяла, что свадьба – это дело времени, она не за горами, и справят её после того, как Катерина получит диплом.

Ох, и плакала же приехавшая на летние каникулы Тамара! Но не на груди матери плакала – на груди соседки Галины Кузнецовой. Та гладила её по голове, как могла, успокаивала и молча негодовала: «Хоть бы письмом её уведомили об этом, сволочи! А то переступила девчонка порог родительского дома, а ей, бац, прямо в лоб такое известие. Она ведь к своему жениху мчалась сломя голову, не к сестриному…»

Дарья, конечно, тоже переживала. Опасалась она, что Никита к Томке вернуться может: основания для этого были, и очень даже весомые. Да только не простила его Тамара, через несколько дней опять в Москву уехала. Только после её отъезда Дарья, наконец, облегчённо вздохнула и подумала: «Правильно говорит Катерина, Томка в Москве себе достойнее парня найдёт. Нечего столицу на Сибирь менять ради какой-то детской дружбы. Слава богу, отвела Катя сестру от пропасти, собой пожертвовала».

А ведь какая любовь была у Тамары и Никиты! Чистая! Светлая! Да растоптала её Катерина каблучками своих изящных туфелек.

С Тамарой уехала и Вера, получившая аттестат зрелости. Одинокая, бездетная московская тётка продолжала опекать любимых племянниц, все они получат после школы образование в столице. Все, за исключением старшей. Её Людмила взять к себе почему-то не пожелала, хотя та, по словам очевидцев, и являла собой точную копиею Людмилы в молодости. Но копия не оригинал. Нравственные устои тётки были диаметрально противоположны жизненной позиции старшей племянницы.

***

Никита всё-таки женится на Катерине. Правда, только после того, как Тамара с мужем-москвичом и маленькой дочуркой приедет в Радужный на похороны отца.

Но до смерти Николая Семёновича и свадьбы Никиты и Катерины ещё далеко, а сейчас посёлок всё ещё бурно обсуждает причину внезапного отъезда Тамары. Равнодушных к этому событию не было, и стар и млад принимали активное участие в прениях. Исключение из общего числа составляла только одна Ирина, которой было совершенно безразлично то, что происходило в доме Вершковых. Она ни над кем не злорадствовала и никому не сочувствовала – этой семьи для неё больше не существовало. Да и, вообще, одолевали её другие заботы, она готовилась к переезду и упаковывала вещи. Отложив транспортировку своего нехитрого скарба, с этим можно и повременить, Ирина закрыла дом на замок, оставила ключ соседке и поехала в Иркутск на «барахолку», чтобы полностью заменить гардероб Кирюши, выросшего из старой одежды, и свой обновить. Как-никак, она в город переезжает, а там пословица про одёжку и ум вряд ли вес имеет. Денег должно хватить, зарплата за июнь плюс отпускные… точнее, прощальные.

Скоро, совсем уж скоро она скажет Радужному «Прощай!».

Ирина даже не подозревает, что завтра её судьба сделает крутой поворот и перечеркнёт все планы.

Глава 17

Нагрузив под завязку покупками свой старый рюкзак, Егор направился к выходу с вещевого рынка. Он был доволен, теперь и ему не стыдно, как говорится, в люди выйти. Есть в чём. У самых ворот увидел выставленную на продажу большую дорожную сумку и, продолжая радоваться удачной поездке, купил и её. Переложив покупки из рюкзака в просторную сумку, он перекинул её широкий ремень через плечо и уже почти покинул рынок, как вдруг где-то рядом раздался радостный детский крик:

– Дядя Егор! Дядя Егор!

К нему, ловко лавируя между авоськами, коробками и людьми, во весь опор мчался мальчик.

– Кирюша? Ты? – обрадовался Егор. Он сбросил с плеча сумку под ноги, подхватил мальчонку на руки, прижал к себе и, опомнившись от неожиданной встречи, испуганно спросил:

– Как ты здесь оказался? Ты что, один?

А где мама?

– Да вот же она, – захлёбываясь радостью от встречи произнёс Кирюша.

Ирина с трудом пробралась сквозь толпу, поставила возле сумки Егора две свои, остановилась рядом.

– Ну, здравствуй, Ира.

– Здравствуй, Егор.

– Вот видишь, мама, а ты ещё спорила со мной, что это не он, что это другой дяденька! А я его сразу узнал! Дядя Егор, а ты теперь никуда не уедешь? Ты знаешь, как я скучал по тебе?!

Егор осторожно разжал обнимавшие его за шею руки ребёнка и поставил его на асфальт. Что ответить Кирюше? Но мальчик всё решил сам. Он взял парня за руку и твёрдо заявил:

– Я тебя теперь никуда не отпущу! Я теперь буду всегда с тобой!

– А мама? – улыбнулся Егор.

– И мама тоже. Правда?

Они оба посмотрели на Ирину. Она растерялась. Что ответить? Сказать «да»? А мать Егора? А Катерина? Да и нужно ли это самому Егору? Они не виделись полгода, за это время многое могло измениться, Егор имел возможность перейти в разряд женатых мужчин. Может, у него появилась другая. Но это вряд ли, иначе не было бы в его глазах такого ожидания. Он ждёт её ответа. Ну, произнесёт она это проклятое «нет», как он поступит? Хотя зачем гадать, если его реакцию на её «нет» она и сама знает: набросит сейчас на плечо ремень своей сумки, попрощается и растворится в толпе. Это уже было. Сказать «да»?

– Мама, ну ты чего? Мы ждём? – затеребил её сын.

«Да пошла она ко всем чертям, эта Катерина! У неё своя жизнь, у меня своя!»

Ирина даже поразилась своей смелости, развела руками и с улыбкой произнесла:

– Куда ж я денусь от вас.

Всё! Она раскрепостилась! Отныне и всегда Ирина всё будет решать без оглядки на то, что о ней могут подумать окружающие. И неважно, благословят их брак родители или нет. Важно лишь то, что они с Егором нужны друг другу. Теперь ей кажутся смешными и нелепыми страхи перед пятью золовками, с которыми придётся сражаться. Сражений не будет! Умные из этих пяти поймут, что чужую жизнь нельзя кроить по своему разумению. А на тех, кто не поймёт, – плевать! Что же касается Катерины, так её она вычеркнула из своей жизни ещё в ту ночь, когда с её «лучшей подруги» Галина Кузнецова сорвала маску.

Глава 18

«Боже, какая красота! – восхищалась Ирина величавой Ангарой и тайгой по её берегам. – А сопки-то! Сопки! Но ведь можно жизнь прожить и не увидеть такого чуда».

Егор набросил ей на плечи пиджак и облокотился на поручни. Кирюша бегал рядом и радовался нежданно-негаданно привалившему счастью. Первое путешествие по реке, да ещё на белоснежном красавце «Метеоре», да ещё дядя Егор теперь будет всегда с ними, да ещё…

Вскоре мальчик устал. Егор спустился с ним в пассажирский салон, усадил в кресло, сам сел рядом.

– Я немного посплю, только ты не уходи. Ладно? – попросил Кирюша.

Егор снял с него сандалии, пересадил с кресла к себе на колени. Мальчик доверчиво прижался к нему и прошептал:

– Можно, я теперь тебя буду папой звать? А то у всех есть папы, а у меня нет.

– Конечно, – дал «добро» на свой новый статус Егор.

– Спасибо, дядя… папа, – полусонно пробормотал только что приобретённый сын и мирно засопел носиком.

Постояв ещё немного на палубе, Ирина тоже спустилась вниз и села рядом. Они молчали, боясь потревожить сон ребёнка. Свободной рукой Егор обнял её, она положила голову ему на плечо и под монотонный шум работающих турбин впала в дрёму, но усиленный громкоговорителем голос, произнёсший «Усть-Уда», вывел её из этого состояния.

– Вот мы почти и дома, – сообщил Егор.

«Дома… У меня будет свой дом, пусть и казённый. У меня будет настоящая семья!» Ирина улыбнулась своим мыслям.

Егор подумал о том же и тоже улыбнулся.

Проснувшийся Кирюша улыбнулся им обоим и спросил:

– Папа, а скоро мы домой приедем?

– Скоро, уже совсем немного осталось, – ответил папа, – потерпи, малыш.

«Кирюша назвал Егора папой?» Ирина удивилась, но промолчала – она не против, наоборот, ей очень приятно.

В Усть-Уде их маленькая компания увеличилась, к ним присоединились две пожилые женщины и мужчина. Присоединившиеся жили в Аносово и знали Егора, правда, Егор был знаком только с мужчиной.

– Давай, знакомь нас, Егор, со своей молодухой, – весело затараторила одна из женщин.

– Ирина, – представил «свою молодуху» смущенный Егор.

– А сыночка как звать? – не отставала любопытная женщина.

Услышав вопрос, Ирина и Егор растерялись, но щекотливую ситуацию разрешил сам «сыночек». Он солидно протянул руку дотошной бабе и представился:

– Кирилл.

– Кирилл Егорович, значит, будете, молодой человек, – засмеялась она и спрятала его ручонку в своей широкой ладони. – А я баба Зина.

– Очень приятно, – склонил в поклоне свою вихрастую голову Кирилл Егорович.

Так всегда говорят при знакомстве взрослые мужчины и кланяются головой. Он сам в кино видел. Правда, в кино они ещё шаркают ногой о пол и целуют дамам ручку. Но дядя Егор, то есть, папа снял с него не только сандалии, но и носки, а тереть босой ногой о пол, мама говорит, негиги…, в общем нельзя. Ручку в кино целовали дамам в длинных платьях и с кольцами на пальцах. Бабам ручки в том кино не целовали, Кирюша тоже не будет.

– Жельтмен, настоящий жельтмен, – восхитилась баба Зина и протянула мальчику карамельку.

– Благодарю вас, мадам.

Баба Зина, конечно, не похожа на мадам, но так отвечал тот человек, которого в кино тоже называли настоящим джентльменом.

Все громко расхохотались.

Кирюша хотел им сделать замечание, что громко смеяться в обществе – это неприлично, что так делают только плохо воспитанные люди, так говорила Нелли Гавриловна в детском садике, но рот заняла карамелька, а когда он её съел, воспитательный момент был упущен, потому что взрослые «джентльмены» и «мадамы» были заняты своими разговорами. Да и приехали уже, кажется.

«Метеор», действительно, взял курс на Аносово. Вот и дома из-за сосняка показались, и оживились на берегу люди. Кто-то из них поплывёт дальше вниз по Ангаре, кто-то помашет им вслед рукой.

***

Егор, ещё сходя по трапу, заметил машину Петра. Вот и он сам стоит, а рядом с ним баба Капа.

– Валентин! – перекрыв разноголосье толпы, разнёсся над Ангарой её трубный бас, – Ты нас-то не забывай, письма пиши!»

Кряжистый мужчина лет тридцати или чуть более того оглянулся, помахал рукой и таким же басом прогудел:

– Не забуду! Напишу!

Егор поставил сумки на мостки и, бросив Ирине короткое «Я сейчас, подожди минуточку», подошел к неразлучным супругам

– Сына провожали? – кивнув в сторону Ангары, спросил Егор и протянул Петру для приветствия руку.

– Племянника, – ответила баба Капа. – Моей покойной сестры сынок. А ты откель возвращаешься, не иначе с Городу?

Провинциальные жители области называли Иркутск просто Городом.

– Из него самого. До дома подбросите?

– Чего спрашивашь? Лезь в кузов. Там вон дамочка с дитём стоит, мы в кабину её посодим. Она впервой у нас, наверное, не знат, куды ийтить. И чего её никто не встренул-то, мать их перемать? Ладно, по дороге выясним, к кому она приехала, и по адресу доставим. Петька, чего стоишь как истукан, тудыт твою растудыт?! Иди, помоги бабе сумки до машины донесть! А ты, Егор, дитё поднеси, вишь, грязь какая? Дождь цельную ночь, как из ведра, поливал.

Мужчины беспрекословно выполнили приказ.

– Знакомьтесь, – улыбнулся Егор, – это моя семья. Ирина и Кирюша.

– Да иди ты?! – удивились баба Капа. – А говорил, что холостяк.

– Капитолина! Закрой рот! – тихо, но грозно, произнёс Петр. – Вы, Ирина, не слушайте её. Дура, она и есть дура. Пошутковать толком, и того не умет.

– Да это я так, ляпнула не подумав, – начала оправдываться баба Капа, но грозный Петр повторил своё приказ:

– Молчи уж лучше, не то опять чего не того со своего дуру ляпнешь и разор в семью внесёшь. Вот что баба, звиняюсь, дамочка про свово мужика таперича думать будет? Ежели про семью тайну держал – значит, кобелировал.

Капа виновато посмотрела на мужа, опустила глаза и закрыла рот. Но рот открыл Егор. Он не верил происходящему. Молчаливый, покорный Петька-балбес, оказывается, может так разговаривать с бабой Капой, а она не только не осекает его, но и покорно подчиняется приказам мужа! Ну, и дела.

Квартира, конечно, произвела на Ирину удручающее впечатление, но не испугала. Женщина тут же составила план по её преобразованию, наметила сроки и успокоилась. Хотелось бы лучшего, но что есть, то и будем обживать.

А вот Кирюше квартира понравилась и даже очень. Он бегал по большой пустой комнате наперегонки с идеально чёрным котёнком Мифом, играл с ним в прятки в уже немного обжитой спальне и весело смеялся, когда Миф выгибал спину, дыбил шерсть и пугал своего невесть откуда взявшегося не то друга, не то врага. У Мифа раньше не было дома, папа его подобрал на улице и назвал Мефистофелем, но Мефистофель – это так длинно и непонятно, потому Кирюша решил звать котёнка просто Миф. Правда, Миф – это тоже непонятно, но зато короче.

– А где спать будем, кровать-то одна? – убирая со стола остатки нехитрой трапезы, спросила Ирина.

Но Егор ответить не успел, за окном просигналила машина, и он вышел на улицу. Это Пётр привёз такую же односпальную кровать, правда, изрядно проржавевшую, и, как в прошлый раз, все необходимые постельные принадлежности.

– Вы кровати сдвиньте, вот все и поместитесь, – посоветовал он и укорил Егора: – Чего ж ты, паря, не предупредил, что семью перевозить наладился? Капа бы всё заранее приготовила. Ладно, завтре кумекать будем, как обустраивать вас. А ежели хотите, так и у нас переночевать можно. У нас просторно, всем места хватит.

– Да и здесь не тесно, – намекнула Ирина на пустоту необжитой квартиры. – Спасибо вам, Пётр… – отчества Петра она не знала и замялась.

– Сидорович я, – пришёл ей на помощь Пётр, – Никитин Пётр Сидорович.

– Спасибо вам, Пётр Сидорович. И жене вашей, Капитолине…

– А она Яковлевна.

– И жене вашей, Капитолине Яковлевне, огромное спасибо.

От ночёвки в доме гостеприимных супругов она отказалась.

– Ну, не хотите, как хотите. Я к вам вечерком ещё заскочу, парного молока мальцу привезу. Корова-то днём в стайке от паутов хоронится, а потом пасётся дотемна, так что подъеду поздно.

Но спать втроём на двух кроватях им не пришлось.

Весть о том, что Егор Вершков привёз жену с маленьким сыном, мигом облетела посёлок, вскоре эту сенсационную новость узнал и Миша Капустин. Возле дома опять послышался гул работающего мотора – это Миша на своём «Урале», гордо именуемом хозяином «Вездеходом», привёз детскую кроватку. Правда, без постельных принадлежностей: его жены на то время дома не оказалось и было некому объяснить мужику, что дитю будет не совсем комфортно спать на голых досках. Но о комфорте не забыла Галка. Они с Виктором тоже принесли такую же кроватку, только уже со всем необходимым для нормального сна Кирюши.

Много людей побывало в квартире Егора в тот день. И каждый что-то нёс из продуктов: оставшуюся с зимы квашеную капусту в банках, солёные грузди, маринованных маслят, картошку, кусок пожелтевшего сала. Но, в основном, это была рыба: сорога свежего засола, копчёные и вяленые ельцы, кто-то принёс даже только что выловленную щуку, вес и размеры которой поразили Ирину. В общем, чем богаты, то и несли.

Егор и не подозревал, что у него так много друзей. Не подозревал он и о том, что дело не столько в нём, сколько в Кирюше. Ребёнок – это святое. Даже жившая через стенку одинокая и нелюдимая Евдокия, которую в посёлке и стар и млад иначе, как Дуськой не назвал, та самая Евдокия, из-за скандального характера которой никто более полугода не жил в сегодняшней квартире Егора, увидев ребёнка, принесла десяток домашних куриных яиц, банку дефицитной сгущёнки и не менее дефицитного колбасного фарша. Без стука войдя в квартиру, она молча положила всё это на стол и так же молча вышла.

– Какая странная женщина, – удивилась Ирина. – Кто она?

– Соседка, – ответил Егор.

Притихший при появлении этой странной женщины в чёрном одеянии, Кирюша шёпотом спросил:

– Папа, это баба Яга?

– Нет, Кирюша, это просто несчастный человек.

О том, как потерявшая в одночасье мужа и двух сыновей-подростков, весёлая и общительная Дуняша превратится в озлобленную на весь мир Дуську, они узнают гораздо позже.

А в квартире, где до них никто не задерживался, они проживут до самой перестройки, хотя не раз Егору и Ирине будут предлагать другое жильё, причём, в центре посёлка. Но привыкнут они видеть из окна Ангару в лучах восходящего солнца, любоваться закатом, сидя на высоком крыльце. Привыкнут и к Евдокии, ведь кроме неё, соседей у них не было – их дом завершал улицу. Да и сама квартира в скором времени потеряет всякое сходство с той, куда полгода назад поселился Егор. Она станет светлой от выбеленных стен и уютной от лёгких тюлевых и тяжёлых гардинных штор на выкрашенных белилами окнах. Пол Ирина покроет желто-коричневой краской и застелет домоткаными половиками, а мебель они будут приобретать постепенно, покупая её у тех, кто уезжал из Аносово. Мебель в то время тоже была дефицитом, и не только в посёлках, отрезанных от цивилизованного мира непроходимой тайгой.

Так в трудах и заботах прошёл год.

В конце осени Никитины позвали Вершковых на поминки сестры бабы Капы.

– Любаня средня у нас была. Старша-то, Марея котора, на фронте голову сложила аккурат перед самой Победой. Где-то там, на Неметчине, и схоронена, – непривычно тихим голосом проговорила хозяйка, вытерла повлажневшие глаза краем полотенца и достала из верхнего ящика комода альбом с пожелтевшими от времени фотографиями.

– Это вот Марея.

Высокая девушка, в ладно подогнанной гимнастёрке, щурилась от солнца и кому-то махала рукой.

– А вот это Любаня с начальником их госпиталя.

Пышные волосы средней сестры бабы Капы развевались на ветру, она, как и старшая Мария, щурилась, но, наверное, от ветра. Рядом с ней стоял молодой военврач.

– Вот мы с Петькой. Он аккурат тогда эту машину из всякого хлама собрал. Она ведь до сих пор нигде не записана, так и гоняем на ёй без номеров и документов. А чё? Гаишники не докучают. Ни оне к нам не ездют, ни мы к имя.

Молоденькая стройная девушка улыбается высокому широкоплечему парню. Поодаль стоит знакомая машина.

Перевернув страницу альбома, Ирина увидела конверт, подписанный знакомым размашистым почерком. Адрес отправителя ей тоже был знаком.

Любаней, покойной сестрой бабы Капы, была Любовь Яковлевна.

А потом из Радужного Егору придёт телеграмма, извещающая о смерти отца. Николай Семёнович не доживёт до пенсии всего один месяц. На похороны соберётся вся родня. Приедет и Тамара со своим мужем и маленькой дочкой Люсенькой.