Текст книги "Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма"

Период умеренности в эволюции сталинизма включал новые массовые операции: высылка 11 тысяч «бывших людей» и «оппозиционеров» из Ленинграда весной 1935 г., «ненадежных элементов» с западной границы[92]92
  В ходе массовых операций по очистке приграничной территории в первой половине 1935 года было депортировано более 134 тыс. человек в Западной Украине, Ленинградской области, Карелии, на Северном Кавказе, в Азербайджане, в Западной Сибири и в Азово-Черноморском крае. Семьдесят процентов репрессированных были кулаки и лишенцы. Наряду с ними выселяли поляков, немцев, финнов, латышей и эстонцев (Хлевнюк О. Хозяин. С. 240). Социальное происхождение и статус были причиной арестов, изгнания и дискриминации на рабочем месте.


[Закрыть], преступников, хулиганов и «социально вредных элементов» из крупных городов[93]93
  Трагедия cоветской деревни. Т. 4. С. 387–388, 417, 550, 339, 508–509, 550–551.


[Закрыть]. Как отметил Давид Ширер, режим «снизил уровень массовых репрессий в сельской местности (достаточно уже советизированной в глазах сталинистов. – О. В.) только чтобы усилить чистки… в городах и других районах», репрессируя множество людей, маргинализированных разрушительной политикой режима, тем самым выправляя последствия коллективизации. Весной 1936 года начался новый виток репрессий в Коминтерне и против троцкистско-зиновьевских оппозиционеров. Эти чистки были направлены не только против преступников и оппозиционеров, но и против определенных категорий населения. Жертвы коллективизации и голода, несмотря на введение паспортной системы и закона о регистрации по месту жительства, массово мигрировали в города, занимались попрошайничеством, проституцией и воровством, дестабилизировали социальный порядок и инфраструктуру. Если учитывать «кампании социальной защиты» середины 1930-х годов, когда сотни тысяч людей были депортированы из городов и других стратегических областей[94]94
  Shearer D. R. Policing Stalin’s Socialism: Repression and Social Order in the Soviet Union, 1924–1953. New Haven, CT: Yale University Press, 2009. P. 10–11; Hagenloh P. Stalin’s Police: Public Order and Mass Repression in the USSR, 1926–1941. Baltimore: Johns Hopkins University Press. 2009.


[Закрыть], картина умеренности как сознательной политики становится не столь убедительной. Арест, депортация и ссылка оставались рабочими инструментами государственного управления в середине 1930-х годов – «кнутом» в классическом сочетании «кнут и пряник». «Таким образом, в середине 1930-х годов не было никакого „ослабления“ репрессий, как прежде часто утверждалось. Скорее, их характер изменился»[95]95
  Priestland D. Review of Policing Stalin’s Socialism: Repression and Social Order in the Soviet Union, 1924–1953, by David R. Shearer and Stalin’s Police: Public Order and Mass Repression in the USSR, 1926–1941, by Paul Hagenloh. The American Historical Review. 2010. № 115 (5). Р. 1553–1555.


[Закрыть].

Некоторые уступки продолжались и во время Большого террора – тем самым размывая границы между периодом примирения и репрессиями. В 1937–1938 годах правительство продолжало корректировать и исправлять последствия прежней карательной политики. Проводились кампании «укрепления социалистической законности» и «примирения с осужденными социально близкими»: например, 23 октября 1937 года Политбюро издало приказ о проведении всесоюзной прокурорской проверки уголовных дел руководителей колхозов и сельских советов, начиная с 1934 года. За этим последовал еще один приказ Политбюро, согласно которому были прекращены дела и освобождены колхозники, обвиняемые в мелких преступлениях. В результате были пересмотрены дела 1176 тысяч человек: закрыто 107 тысяч дел, реабилитировано 480 тысяч и освобождено 23 тысяч человек. Другим указом от 10 ноября 1937 года осуждалась дискриминация молодых людей, отчисленных из учебных заведений по причине их связи с осужденными. В январе 1938 года Политбюро осудило увольнение с работы родственников осужденных; после указа Пленума ЦК «Об ошибочном исключении членов партии» многие были восстановлены в партии[96]96
  Хлевнюк О. Хозяин. С. 317, 389–390.


[Закрыть]. Конечно, апокалиптические масштабы одновременных репрессий и массовые расстрелы не позволяют рассматривать описанные уступки как умеренную политику, а скорее как меры корректировки. Эпизоды уступок 1937–1938 годов (если они были реализованы) свидетельствуют против преувеличения значения подобных шагов в 1933–1936 годах как политической реформы.

Описанные уступки середины 1930-х годов дали историкам основания интерпретировать их как относительную либерализацию и объяснить ее позитивной тенденцией экономического развития, а также международными и политическими факторами. Авторы не достигли консенсуса по характеру этого процесса; неопределенность выражается в маркировке термина «умеренность» кавычками или вопросительными знаками[97]97
  Harris J. The Great Fear: Stalin’s Terror of the 1930s. Oxford: Oxford University Press. 2016. Р. 101, 139–140.


[Закрыть]. Большинство историков интерпретируют эти политические коррективы как часть плана восстановления социальной стабильности внутри страны и позитивного имиджа СССР за ее пределами, а также как следствие баланса сил в высших эшелонах власти. Хлевнюк определяет это как изменение политического курса[98]98
  Хлевнюк О. Хозяин. С. 220, 231.


[Закрыть]; Гетти – как намерение Сталина ввести демократические реформы, основанные на широком участии населения[99]99
  Getty А. State and Society. P. 34–35; Fitzpatrick Sh. Stalin’s Peasants. P. 281.


[Закрыть]. Термины демократизация, программа и смена курса, однако, на мой взгляд, чересчур радикальны, поскольку предполагают наличие четко выраженных намерений, планов и последовательности в проведении. Такая демократическая реформа, несомненно, должна была как-то обсуждаться в Кремле и соответственно записываться (как, например, избирательная реформа), но у нас нет таких свидетельств. Записей нет, потому что релаксация по умолчанию подразумевалась самоочевидным результатом завершения плана Ленина по строительству социализма. Лидеры оставались марксистами-ленинистами, мыслящими в больших терминах социализма. Победа социализма, объявленная на XVII съезде партии, подразумевала, что излишнее давление теперь не требуется. «В результате наших успехов в деревне [разгром классовых врагов] наступил момент, когда мы уже не нуждаемся в массовых репрессиях»[100]100
  Инструкция ЦК и СНК от 8 мая 1933 // Общество и власть. Российская провинция. Т. 2. С. 153.


[Закрыть]. В следующей главе я предлагаю свое толкование того, что ожидания правительства (а не планы) смягчения (не реформы) политики относились к метанарративу победы социализма на основе пятилетнего плана и ликвидации «врагов». Поскольку сталинисты маневрировали между парадигматическими ожиданиями торжества социализма и realpolitik в повседневном управлении, им не удавалось провести последовательную политику.

Глава 5
Мотивы новой Конституции

Новые архивные документы о ранней стадии конституционной реформы позволяют понять ее основные мотивы как на национальном, так и на международном уровне.

Традиционное объяснение подчеркивает, что конституция 1936 года была разработана в первую очередь для внешнего использования: произвести впечатление альтернативой социализма на Запад и европейскую общественность, обеспокоенную ростом фашизма и экономическим кризисом, а также укрепить репутацию Советского Союза среди западных демократий для привлечения союзников. В ходе подготовки проекта члены конституционной комиссии изучали и обсуждали тексты иностранных конституций в качестве моделей, однако в публичных сообщениях они постоянно обесценивали их, противопоставляя социалистическую (реальную) и буржуазную (поддельную) демократию. В своем освещении конституции «Правда» постоянно представляла реакцию иностранной общественности, как политиков, так и рабочих и иностранных коммунистов, которые не переставали подчеркивать ведущую роль СССР в продвижении демократии. Такое освещение отражало ожидания и цели партийного руководства.

Конституция представляла собой своего рода демократическую самопрезентацию в разделенном мире и, несомненно, она произвела впечатление на многих. Перед лицом роста фашизма и агрессивности милитаристов, оккупации Японией Маньчжурии в 1931 году и особенно победы Гитлера в Германии в 1933 году, СССР был вынужден пересмотреть свои внешние отношения и, в частности, найти новых союзников. В 1934 году СССР вступил в Лигу Наций. Летом 1935 года Коммунистический интернационал принял тактику антифашистского народного фронта, а в дипломатической сфере создавалась система «коллективной безопасности» для противодействия агрессивным намерениям нацистской Германии и фашистской Италии. Однако репутация СССР не была демократической: «идея о том, что Сталин создал деспотическую форму личного правления, утвердилась в 1936 году» в западных странах и даже в коммунистических кругах[101]101
  Rees T. 1936 // The Oxford Handbook of the History of Communism / Ed. by S. Smith. Oxford: Oxford University Press, 2014. P. 130–131.


[Закрыть].

В поисках союзников в Европе Сталин стремился смягчить и либерализовать имидж СССР перед миром и подтвердить приверженность Советского Союза принципам демократии. Советский вариант демократии был продемонстрирован на Всемирной выставке в Париже в 1937 году. На специальном стенде была представлена принятая советская конституция с ее положениями, гарантирующими полную занятость, бесплатное образование и медицинское обслуживание граждан.

Среди прочих мотивов международный имидж СССР, безусловно, присутствовал в сознании лидеров в 1935 году, когда они обсуждали вопрос о пересмотре конституции. Интернациональный фактор часто считается главным из сталинских мотивов либерализации политики[102]102
  Khlevniuk O. V., Favorov N. S. Stalin: New Biography of a Dictator. New Haven, CT: Yale University Press, 2015. P. 135.


[Закрыть]. Это верно, руководство повторяло тезис о международном престиже, но в основном он выступал как вторичный фактор по отношению к внутренним целям. 25 января 1935 года в рабочей записке Сталина Политбюро о внесении изменений в конституцию и избирательный закон в связи с социальными изменениями мы читаем: «Кроме того, реформа необходима с учетом интересов международного революционного движения, поскольку эта реформа будет играть роль сильного оружия против международного фашизма»[103]103
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1052. Л. 153. Курсив мой. – О. В.


[Закрыть]. В августе 1934 г. и вновь на VII съезде Советов в феврале 1935 г. Молотов аналогичным образом оправдывал кампанию за «революционную законность» как способ повышения авторитета партии «не только внутри, но и за пределами Советского Союза»[104]104
  Там же. Оп. 165. Д. 47. Л. 164. Курсив мой. – О. В.


[Закрыть].

Уже не в первый раз внешнеполитические соображения оказывали влияние на принятие основного закона. В 1905 году, помимо революционного общества, пустая казна и давление со стороны иностранных банкиров, обещавших царскому правительству столь необходимый кредит на условиях парламентской реформы, вынудили царя учредить Думу и принять символическую конституцию[105]105
  Beetham D. Max Weber… P. 193.


[Закрыть]. В 1936 году интерес к союзу с западными демократиями, а также интересы Коминтерна вновь способствовали проведению конституционной реформы. Позитивный внешний облик СССР, позиционировавшего себя «факелом свободы для трудящихся всего мира», был постоянным предметом озабоченности руководства в эти годы, и конституция была инструментом манипулирования как советским, так и мировым общественным мнением.

С этой же целью приглашались в СССР западные левые писатели – Лион Фейхтвангер, Ромен Роллан, Бернард Шоу, Андре Жид, – публиковавшие в последующем просоветские тексты (кроме книги Жида). Генеральный секретарь Исполнительного комитета Коминтерна Георгий Димитров в шифровке зарубежным коммунистам от 21 ноября 1936 года инструктировал их, что нужно развернуть кампании в прессе компартий по популяризации сталинской конституции «как конкретного осуществления принципов Коммунистического Манифеста Маркса и Энгельса»[106]106
  Фирсов Ф. Секретные коды истории Коминтерна. 1919–1943. М.: АИРО-ХХI. 2007. С. 554. Другие кампании см.: С. 537, 539.


[Закрыть]. Однако, в контексте других кампаний в зарубежной прессе по указаниям из Москвы, инструкции о конституционной кампании никак не усиливают аргумент в пользу внешнего фактора принятия конституции.

Советские дипломаты в Вашингтоне проанализировали сообщения американской прессы в июне и июле 1936 года и сообщили о доверительной, в целом, реакции в США на советскую конституцию. Американская пресса отметила отсутствие целей мировой революции в документе, в отличие от прежних вариантов. Хотя дипломаты могли адаптировать свои отчеты к ожиданиям в Кремле, они описывали и скептические высказывания «подождем – увидим», звучавшие в Соединенных Штатах: «Добровольное самоограничение диктатуры беспрецедентно в истории… Неизменность однопартийной системы ограничивает масштаб реформ». На основании только одного этого доклада дипломатов – возможно, угоднического, – А. Н. Медушевский пришел к выводу о чрезвычайно успешном пропагандистском эффекте «конституционного трюка, который надолго сформировал положительный имидж сталинизма на Западе»[107]107
  Медушевский А. Н. Как Сталину удалось обмануть Запад: Принятие Конституции 1936 года с позиции политического пиара // Общественные науки и современность. 2016. № 3. С. 122–138.


[Закрыть]. Если американский прием и был относительно положительным, то он все же был весьма осторожным и кратковременным. Британские дипломаты, напротив, относились к новой конституции скептически.

Уже к августу 1936 года международный имидж демократического СССР, который Сталин хотел преподнести внешнему миру, был оппортунистически принесен Сталиным в жертву «нуждам» внутренней безопасности, как он их понимал. Показательный судебный процесс над зиновьевцами и троцкистами прошел в Москве и вызвал международный резонанс. Новости о показательных судебных процессах в СССР, а затем отмена состязательности в выборах в Верховный Совет в октябре 1937 года дискредитировали сталинский режим в глазах европейского общественного мнения и пресекли попытки левых сотрудничать в рамках политики народного фронта[108]108
  Ватлин А. Коминтерн: Идеи, Решения, Судьбы. М.: РОССПЭН, 2009. С. 362.


[Закрыть]. Некоторые левые авторы, побывавшие в СССР, например Лион Фейхтвангер и Ромен Роллан, позже в частной переписке признавали, что они не знают, что говорить общественности в своих странах и как «защищать социализм», когда известия об арестах в СССР в 1937 году дошли до западной аудитории[109]109
  Артамонова Ж. Каменев и Зиновьев на первом московском процессе // Эхо Москвы. 2016. 4 сентября. URL: http://echo.msk.ru/programs/cenapobedy/1829252-echo/.


[Закрыть].

Поскольку мы узнали, что конституционный проект возник как избирательная реформа в основном внутреннего значения и что международный престиж был легко принесен в жертву страху Сталина перед «пятой колонной» внутри страны, международный мотив, хотя и остается актуальным, теряет доминирующие позиции среди причин пересмотра конституции. Международный фактор, связанный с долгосрочной целью глобализации социализма и с восприятием советскими лидерами внешней угрозы, создавал контекст, или предварительное условие по категоризации А. Гетти, для национальной политики. Гетти рассматривает предварительное условие как «долгосрочную ситуацию, создающую условия, в которых могут происходить крупные события» или возникать возможности. Используя подход Лоуренса Стоуна к английской революции[110]110
  Stone L. The Causes of the English Revolution: 1529–1642. London: Routledge & Kegan Paul, 1972.


[Закрыть], Гетти представляет новое восприятие руководством «неожиданных опасностей, связанных с принятой конституцией» на выборах 1937 года (см. гл. 12), как ускоритель или среднесрочное событие, которое создает вероятность. Триггеры, непосредственные краткосрочные события или ситуации, такие как личные решения, превращают вероятность в определенность[111]111
  Getty A. Pre-election Fever: The Origins of the 1937 Mass Operations // The Anatomy of Terror. Political Violence under Stalin / Ed by J. Harris. Oxford: Oxford University Press, 2013. P. 217–218.


[Закрыть]. Эта теория «многослойных» исторических причин помогает понять различную степень влияния международных, идеологических и политических факторов при пересмотре конституции. Реализация социалистического проекта как спекулятивного и далекого от реальности, особенно в российских условиях, слишком часто приводила к неожиданным или непреднамеренным, нежелательным результатам, которые требовали корректировок, что в свою очередь приводило к разнонаправленной политике (как, например, в повороте к законности и одновременной внесудебной практике; см. гл. 4 и 9). Идеологический фактор, о котором пойдет речь далее, также относился к категории предварительных условий или контекста пересмотра конституции.

Среди мотивов новой конституции особо важную роль играли идеологические основания, очевидные не только в пропаганде, но и в убеждениях и практических шагах лидеров.

Первая конституция 1918 года провозгласила цель «полной ликвидации разделения общества на классы». Когда Сталин начал «социалистическое наступление» в соответствии со своим пониманием марксизма и плана Ленина, он поставил перед страной грандиозную цель и пообещал достижение социализма и процветания в результате пятилетнего плана. Конституция 1936 года венчала эту идеологическую программу как выполненную.

Теперь, когда у нас есть доступ к личной переписке и рабочим записям советских руководителей, мы можем исследовать их глубинные мотивы. В середине 1930-х годов Енукидзе, Молотов, Ежов и Сталин неоднократно заявляли в различных обстоятельствах, что великие цели социалистического наступления были в основном достигнуты. Они видели победу социализма в экономике и в изменениях в социальной и классовой структуре. Согласно марксистской теории, изменения в базисе (производственные отношения) почти автоматически формируют надстройку (идеи, ценности, убеждения, религию, образование, в целом – культуру и общественные отношения). Надстройка вырастает из базиса. После преобразования производственных отношений и уничтожения частной собственности сначала в промышленности, а потом в сельском хозяйстве, XVII партийная конференция в феврале 1932 года сформулировала политическую задачу на вторую пятилетку (1933–1937 гг.): покончить с капиталистическими элементами и разделением общества на классы и сформировать общество трудящихся из сознательных и активных граждан. Этот тезис широко пропагандировался. Когда летом 1933 года отмечалась годовщина первой советской конституции, ленинградские рабочие после трудовой смены выслушивали бесконечные политические лекции. Их главным сюжетом был тезис об установлении бесклассового общества к концу второго пятилетнего плана и ликвидации всех буржуазных классов[112]112
  Bullard R. W. Inside Stalin’s Russia. P. 211.


[Закрыть].

Видение нового качества общественных отношений выражалось в переходе официальной риторики от классового дискурса к наднациональному дискурсу народа. Эта смена дискурса отражала крах целостной классовой структуры общества как результат сталинской революции сверху[113]113
  Viola L. Stalinism and the 1930s // A Companion in Russian History / Ed. by A. Gleason, West Sussex, UK: Wiley-Blackwell, 2009. P. 368.


[Закрыть]. Дэвид Бранденбергер отметил сдвиг в советской пропаганде того времени, которая перешла от определения рабочих как передового класса советского общества к иному видению: «Теперь русский народ принимает на себя функции передовой нации»[114]114
  Brandenberger D. National Bolshevism: Stalinist Mass Culture and the Formation of Modern Russian National Identity, 1931–1956. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2002. P. 44.


[Закрыть]. Во второй половине 1930-х гг. классовый дискурс постепенно отступал, сменившись национальным дискурсом, а затем проповедью о наднациональности «новой исторической общности» советского народа, подразумевающей социалистические, интеграционные и империалистические качества. В этом более широком контексте дискурс о классе, социальном происхождении и лишении гражданских прав угасал в преддверии появления гармоничного советского единства, когда «границы между классами и национальностями стираются».

В новом социалистическом обществе должны жить новые мужчины и женщины. Газеты раздували достижения стахановцев как свидетельство того, что «появилась новая социалистическая личность». Выросла молодая, лояльная интеллигенция. Грамотность была объявлена всеобщей. Потребление водки падало (отметим, что за счет самогона). Коллективный труд в спецпоселениях, колхозах и на стройплощадках, таких как гибельный Беломорканал, превращал преступников и кулаков в полезных социалистических граждан. Социалистический реализм в литературе и искусстве представлял образы героев, которым можно было бы подражать. Писатели своим творчеством формировали новые советские души. «Бывшие люди», преображенные социалистической средой, «на деле и на словах отказались от своего прошлого и доказали свою верность советскому делу»[115]115
  Fritzsche P., Hellbeck J. The New Man in Stalinist Russia and Nazi Germany // Beyond Totalitarianism. Stalinism and Nazism Compared / Ed. by M. Geyer and Sh. Fitzpatrick. Cambridge: Cambridge University Press, 2009. P. 320.


[Закрыть]. Писатель А. М. Горький, вернувшись из эмиграции в Советский Союз в 1932 году, заявил, что поражен тем, как изменилось население после революции: массы людей обрели политическое сознание. Согласно газетам, новая советская личность – трудолюбивая, преданная социализму, образованная, ставящая общественное благо над индивидуальным – стала реальностью, хотя еще и не массовым явлением.

Заявления о том, что «социализм, первая фаза коммунизма, в основном, был построен» в СССР, были оглашены на XVII съезде партии в 1934 году, названном поэтому съездом «победителей». Еще больше таких заявлений прозвучало на VII съезде Коммунистического Интернационала в июле–августе 1935 года, где обсуждались результаты строительства социализма в СССР и его значение в контексте мировой революции. Эти декларации были направлены на то, чтобы показать своим гражданам и всему миру, насколько сильным и успешным стал СССР. Конечно, это была пропагандистская мантра, но не только это. Внутренние сношения показывают, насколько серьезно лидеры воспринимали этот тезис. Обращаясь к партийной элите на Пленуме ЦК 1 июня 1935 года Сталин сказал: «Проект конституции станет своего рода кодексом основных достижений рабочих и крестьян нашей страны, указателем достижений, за которые сражался народ, и который означает победу социализма»[116]116
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1119. Л. 8–10.


[Закрыть]. И снова в личном письме Молотову от 26 сентября 1935 года: «Что я думаю о конституции, мы не должны смешивать ее с партийной программой. В ней [конституции] должно содержаться то, что уже достигнуто. В то время как программа [партии] должна содержать то, чего мы пытаемся достичь»[117]117
  Там же. Оп. 1. Д. 5388. Л. 209–210; Письма И. В. Сталина В. М. Молотову, 1925–1936 гг. Сборник документов / Под ред. Кошелевой Л., Лельчук В. и др. М.: Молодая гвардия, 1996. С. 253–254.


[Закрыть]. Дэвид Хоффманн заметил: «В частной обстановке и публично партийные лидеры подчеркивали достижение социализма и „новой классовой структуры“ как причину принятия новой конституции»[118]118
  Hoffmann D. Cultivating the Masses: Modern State Practices and Soviet Socialism, 1914–1939. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2011. P. 13–14, 286; Idem. Was There a ‘Great Retreat’ from Soviet Socialism? P. 661, 672.


[Закрыть]. Важность этого идеологического фактора нашла отражение в работе высланного бывшего члена Политбюро Л. Троцкого «Преданная революция» (опубликована в августе 1936 года), в которой опровергалось, что в России был достигнут социализм.

Все это показывает, что тезис «победы социализма» имел не только пропагандистское значение, но и выражал глубокую веру большевиков, с их чрезмерным завышением роли человеческого фактора и воли в истории, с их догматическим пониманием марксизма и, в конце концов, с их неистребимой склонностью принимать желаемое за действительное. Идея построения социализма была движущей силой всей и всякой политики, хотя эта политика часто порождала непредвиденные угрозы.

Похоже, Сталин твердо верил в силу слов, идей и воли в формировании реальности, названной Сарой Дэвис и Джеймсом Харрисом сталинским логоцентризмом. В 1920-х годах набирало силу общее убеждение, что можно изменить сознание человека, используя правильные слова – идея о том, что «язык может служить решающим средством для революционных преобразований»[119]119
  Clark K. Petersburg: Crucible of Cultural Revolution. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1998. P. 208; Laursen E. Bad Words Are Not Allowed! Language and Transformation in Mikhail Bulgakov’s Heart of a Dog // Slavic and East European Journal. 2007. № 51 (3). P. 492.


[Закрыть]. Наследник философии Просвещения, Сталин считал, что слова просвещения и пропаганды, будь то партийная пропаганда или «кулацкая агитация», всемогущи в своей способности менять личность и психологию. Исходя из этого, он рассматривал соперничающие идеологии и тексты как «эквивалент политического восстания»[120]120
  Getty A., Naumov O. V. The Road to Terror. P. 20.


[Закрыть]. Нужные нормы навязывались государством обществу с помощью риторических инструментов, таких как приписывание имен и ярлыков («социализм», «кулак», «враг народа»), монополизация власти по наименованию и производству политических идей[121]121
  Bourdieu P. Language and Symbolic Power. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1991. P. 166, 168.


[Закрыть] или насаждение паттернов речи, поведения, мышления и государственной повестки дня. Стратегии дискурса структурировали социальную реальность, поощряя языковые паттерны в соответствии с официальной идеологией, такие как «достижения социализма», и подавляя «неправильные» паттерны. Слова «голод», «репрессии», «крестьянские восстания» были исключены из официальной и общественной повестки дня, скрыты, стали «несуществующими» и заменены на «продовольственные трудности» и «саботаж кулаков». Евгений Добренко описывает социализм как чистую репрезентацию, прослеживая увлечение русских театрализацией реальности с XVIII века. Он много цитирует Мераба Мамардашвили, который назвал это явление «логократией», с «магическим мышлением, в котором считалось, что слова составляют саму реальность… Если что-то не имеет названия… мы не можем понять этого»[122]122
  Dobrenko E. Savage J., Olson G. Socialism as Will and Representation. P. 680, 690–692, 703.


[Закрыть].

Была ли декларация достижения социализма всего лишь маркетинговым и мобилизационным трюком? За исключением А. Медушевского, современные историки отходят от представления о конституционной кампании как о спланированном «сознательном приеме» обмана населения[123]123
  Медушевский А. Н. Как Сталину удалось обмануть Запад. C. 122.


[Закрыть]. Все большее число историков, изучающих различные направления политики, приходят к выводу, что между словами Сталина и его делами был удивительно малый разрыв. Многие сталинисты «верили в то, что они говорили»[124]124
  Getty A., Naumov O. V. The Road to Terror. P. 22, 26; Davies S., Harris J. R. Stalin’s World: Dictating the Soviet Order. New Haven, CT: Yale University Press, 2014. P. 11; Naiman E. Discourse Made Flesh: Healing and Terror in the Construction of Soviet Subjectivity // Language and Revolution: Making of Modern Political Identities / Ed. by I. Halfin, London: F. Cass, 2002. P. 299; Gaddis J. L. We Know Now: Rethinking Cold War History. Oxford: Oxford University Press, 1994. P. 14; Harris J. The Great Fear. P. 108.


[Закрыть]. Так что конституция с ее декларацией победы была дезидератом, но лидеры – в нашем случае Енукудзе, Молотов и Сталин – верили в ее реальность. Они были узниками идеологической конструкции, которую они создали, заложниками искаженной информации, которую они получали, и своих восприятий и верований: они не хотели видеть реальные, противоречивые обстоятельства.

Согласно Ленину и Сталину, основными шагами на пути к социализму были ликвидация рынка и частной собственности, внедрение планирования и cистемы социального обеспечения, а также индустриализация и развитие технологий, коллективизация и механизация сельского хозяйства, перевоспитание и просвещение населения. Наряду с экономическими преобразованиями, социальные и культурные сдвиги постоянно находились в поле внимания партии, в частности, в продвижении культурной революции. В передовице «Правды» в июне 1936 года подчеркивался успех процесса перевоспитания бывших эксплуататорских классов и интеллигенции под руководством большевистской партии в годы революции и особенно во времена пятилеток: «Социалистический труд, как очищающий дождь, смыл и смывает с людей советской земли всю вековую накипь буржуазной психологии и морали, буржуазных устремлений и верований». «Девятнадцать лет революции очистительным свежим ветром прошлись по нашей необъятной родине». Молотов видел признак появления нового социалистического человека и повышения культурного уровня рабочих в том числе и в снижении потребления водки[125]125
  Правда. 1936. 13 июня, 7 июля, 15 января. В 1936 году потребление произведенной государством водки было 3,6 литра на душу населения в год в сравнении с 8,1 литрами перед войной (Fitzpatrick Sh. Stalin’s Peasants. P. 61). По всей вероятности, самогон компенсировал снижение потребления государственной водки.


[Закрыть].

Важной идеологемой успешной трансформации была дружба народов. В декабре 1935 года Сталин начал пропагандистскую кампанию в прессе, в ходе которой он приветствовал советский патриотизм и «межэтническое сотрудничество и расовое согласие, ставшие возможными благодаря социализму»[126]126
  Brandenberger D. National Bolshevism. P. 43, 45; Martin T. The Affirmative Action Empire. P. 441.


[Закрыть]. Это сделало возможным слияние национальностей в единый советский народ, свободный от национальных предрассудков, спаянный в «братском сотрудничестве национальностей», как подчеркнул Сталин в своем выступлении по случаю принятия конституции. Коллективизация преобразовала сельское хозяйство и крестьян, их мелкобуржуазный образ мышления и их отношение к средствам производства. Будучи участниками коллективного труда, они приобретали социалистическое сознание. Индустриализация создала растущий рабочий класс. Старая техническая интеллигенция, подозреваемая и преследуемая после Шахтинского суда (1928), частично обновилась за счет свежеобученной когорты специалистов, встала на сторону социализма и не представляла больше угрозы, как было заявлено Сталиным в его речи «Новые условия» в 1931 году[127]127
  Hoffmann D. Was There a ‘Great Retreat’ from Soviet Socialism?


[Закрыть]. Как только эти преобразования в СССР были более или менее завершены, большевики сочли, что общество приближается к «земле обетованной» – если бы только последние враги не мешали строительству социализма. «Коммунисты считали, что бесклассовое общество будущего предопределено всем процессом исторического развития»[128]128
  Smith S. A. History of the Future. Imagining the Communist Future: The Soviet and Chinese Cases Compared // The Palgrave Handbook of the Mass Dictatorship / Ed. by P. Corner and J.-H. Lim, Basingstoke, UK: Palgrave Macmillan, 2016. P. 9.


[Закрыть].

Этот идеологический фактор часто интерпретировался в литературе как инструмент пропаганды. Историки и общественность не верили искренности советских политиков и искали тайную повестку дня за их публичными заявлениями. Однако имеющиеся документы показывают, что Сталин и его приближенные по-видимому искренне верили в то, что они публично говорили о целях конституции. Два основных аргумента помогли мне оценить «подлинность» сталинских представлений. Один из них основан на доказательствах, а другой – на отсутствии доказательств. Доказательства основаны на текстах: переписка Сталина с соратниками, которую никогда не предполагалось предавать огласке, как мы видели, вновь и вновь подтверждает их веру в достижения социализма. Весьма маловероятно, что сталинисты систематически и сознательно лгали себе и друг другу в частных обсуждениях. Это говорит в пользу того, что у нас есть доступ к подлинному процессу мышления Сталина. Отсутствие доказательств состоит в том, что Сталин не говорит и не пишет: «Я верю в одно, но перед публикой мы будем утверждать обратное». Как в официальном дискурсе, так и в неформальном общении с коллегами Сталин прямо повторял одни и те же идеи. Документы, доступные историкам, не дают текстовых свидетельств скрытых намерений в отношении провозглашенных целей конституции и выборов.

Не только их слова, но и реальные политические шаги в этом направлении свидетельствуют об искренней вере лидеров в успех социализма в СССР: предоставление права голоса бывшим врагам, подтверждение права республик на выход из СССР, значительное, хотя и не всеохватывающее расширение объявленных конституцией мер социального обеспечения, поддержка крестьян в надвигающемся в 1936 году голоде. В отличие от голода 1932 года, в 1936 году власти не подвергали крестьян как класс наказанию за саботаж при проведении государственных закупок[129]129
  Osokina E. Our Daily Bread: Socialist Distribution and the Art of Survival in Stalin’s Russia, 1927–1941. Armonk, NY: E. Sharpe, 2001. P. 161–162.


[Закрыть]. В 1936 году власть считала крестьян успешно коллективизированными, социалистическими, а врагов (кулаков) истребленными. Поэтому голодающим деревням была оказана продовольственная помощь и обеспечены некоторые социальные льготы. Предоставление избирательного права бывшим «врагам» в разгар кампании повышения бдительности и против «вредительства» не имеет иного объяснения, кроме идеологических соображений о новом социалистическом состоянии общества. Расширение социальных льгот также отражало понимание сталинистами продвижения к социализму в результате ликвидации враждебных капиталистических элементов[130]130
  Hoffmann D. Cultivating the Masses. P. 62, 286.


[Закрыть]. Таким образом, большевики, выдавая желаемое за действительное и стремясь видеть свою программу выполненной и социализм осуществленным, закрывали глаза на реальные условия и отмечали это достижение конституцией, которая официально объявила о победе.

Еще один документ показывает искреннюю веру сталинистов в то, что пришло время перейти к большей демократии – предсмертное письмо Н. Бухарина Сталину. Арестованный 27 февраля 1937 года, кандидат в члены ЦК написал это письмо в тюрьме 10 декабря 1937 года, стремясь спасти свою жизнь. Изолированный с февраля, он пытался понять ситуацию. «…Я, думая над тем, что происходит [в нашей стране], соорудил примерно такую концепцию: Есть какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки а) в связи с предвоенным временем, b) в связи с переходом к демократии. Эта чистка захватывает а) виновных, b) подозрительных и с) потенциально подозрительных»[131]131
  Предсмертное письмо Бухарина Сталину, 10 декабря 1937. URL: http://stalinism.ru/dokumentyi/predsmertnoe-pismo-buharina.html.


[Закрыть]. Бухарин был членом конституционной комиссии и знал глубокие истоки этого проекта. Его предсмертное письмо подразумевает, что переход к демократии, по крайней мере до февральско-мартовского пленума 1937 года, воспринимался всерьез и как реальность, а не как уловка. Его жена А. Ларина вспоминала: «Да, казалось Н. И., что в 1935 году начала меняться общая идеологическая атмосфера. Он надеялся на демократизацию общества в связи с проектом новой конституции, правовая часть которой была написана Бухариным»[132]132
  Ларина-Бухарина А. М. О предсмертном письме Николая Ивановича Бухарина (октябрь 1992) // Узник Лубянки. Тюремные рукописи Николая Бухарина. Сб. документов / Введение Ст. Коэна; под ред. Г. Бордюгова. М.: АИРО-XXI, 2008. С. 17.


[Закрыть]. Он объяснял репрессии, жертвами которых он стал, как предвыборную чистку потенциальных врагов. Согласно письму, до пленума, насколько было известно Бухарину, не планировалось проведение кампании массовых репрессий.

Феномен социалистического реализма помогает нам понять позицию партийных лидеров. Изображая жизнь, какой она должна быть, конституция, как и социалистический реализм, претендует на то, что она не просто отражает реальность, но и преобразует ее. Искусство и конституция были одинаково ориентированы только на желаемые элементы социалистической жизни, обеспечивая образец для подражания и закон для выполнения. Социализм был уже здесь «в принципе», и незначительные несовершенства вскоре будут исправлены или вычищены (массовыми чистками!).