Текст книги "Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма"

Пришвин в своем дневнике помогает нам понять такое мировидение Сталина. 20 апреля 1950 года он пишет: «Сталин, конечно, прав… что у нас нет заключенных. Так он верит в коммунизм, что нынешнее положение с заключенными считает временным и несущественным, как верит в свободное слово, что нынешнюю цензуру ни во что не ставит: это скоро пройдет»[133]133
  Пришвин М. М. Дневники. 1950–1951. Санкт-Петербург: Росток, 2016. С. 69.


[Закрыть]. Власть настолько была устремлена в будущее (к идеалу), что значение настоящего времени (реальности) для нее сходило на нет.

Догматическое и упрощенное понимание доктрин Маркса[134]134
  Апокрифические источники говорят, что в 20-е годы И. Е. Стен (1899–1937), знающий марксист, преподавал Сталину марксистскую философию. Кто-то спросил его, каков его ученик. «Туповат», – ответил Стен: Чудаков А. Ложится мгла на старые ступени. М.: Время, 2012. C. 145; Борев Ю. Сталиниада // Подъём. 1990. № 1. С. 42–43.


[Закрыть] и искаженная картина результатов первого пятилетнего плана позволили Сталину объявить о триумфе социализма в СССР, обещанного ранее и столь долгожданного для изможденного населения. Провозглашенное примирение классов – главный посыл избирательной реформы – соответствовало эсхатологическому идеалу социализма как государства, свободного от конфликтов, и партийные лидеры так серьезно относились к нему, что осмелились предоставить всеобщее тайное избирательное право. Теперь, когда все классы (крестьяне и рабочие) стали социалистическими и лояльными, по мнению Сталина и Енукидзе, правительство могло предоставить право голоса бывшим врагам (кулакам, священникам и «бывшим людям»), расширить социальные льготы и даже помочь коллективизированным крестьянам в борьбе с голодом. Сталинское видение реализованного социализма и преобразованного крестьянства объясняет, почему возникла идея избирательной реформы с предоставлением права голоса бывшим врагам, но позже, когда абстракция (гармоничное общество) показала свое противоречие с реальностью (предупреждения о скрытых врагах и сопротивление партийных баронов, см. об этом в гл. 10), наиболее смелая часть конституционной реформы – конкурентные выборы – была кастрирована, и конституция стала фикцией.

Обзор страниц «Правды» в июне – июле 1936 года может помочь нам понять, как этот важнейший идеологический нарратив успеха социализма был использован пропагандой. Освещение проекта новой конституции началось после июньского Пленума ЦК и получило новый импульс после опубликования проекта 12 июня. Статьи в газетах, посвященные свободе слова и собраний, структуре нового Верховного Совета и его функциям, знакомили читателей с принципами конституции. Эти публикации первых дней и недель общенациональной дискуссии имели решающее значение, поскольку они определили повестку дня и представили «нормативный стандарт» для общества. Риторика репортажей о народной реакции, включая письма, представленные как оригинальные, очень близко соответствовала словарному запасу и образам редакционных статей, выступлений Молотова и Калинина. Главный партийный орган представлял официальный дискурс, даже когда он имитировал крестьянскую речь (например, «трудовая спинушка крестьянина») в опубликованных комментариях с явными следами редактирования. Эти комментарии рабочих и колхозников, отобранные для публикации, если они подлинны, показывают, что авторы писем успешно овладели новой речью. Освоение нового политического языка было условием принадлежности к советскому обществу и зачастую ключом к продвижению и даже выживанию. Как комментарии публики, так и официальные статьи на страницах «Правды» отличались однообразным словарным запасом, жаргоном, метафорами и основными темами. До 6 августа, когда впервые появились материалы суда над троцкистами-зиновьевцами и отвлекли внимание читателей, в конституционных материалах газеты преобладали семь нарративов.

Главной темой рупора партии были достижения СССР, доказывавшие становление социализма: полная занятость, равенство женщин, искоренение национальных и расовых предрассудков, бесплатное образование. Достижения, воплощенные в конституции, должны были вдохновлять население на повышение производительности труда и урожая – вторая тема газеты. «Руководитель московских большевиков [Н. С. Хрущев] призывает коллектив завода [имени Владимира Ильича] ответить на Сталинскую конституцию новым подъемом стахановского движения, повышением производительности и перевыполнением производственной программы». Авторы писем охотно отвечали на эти требования: ударница «Ганна Кошевая заявила, что обязуется дать не 800 центнеров [свеклы] с гектара, как это она раньше обещала, а 1 тысячу»[135]135
  Правда. 1936. 4, 5 июля.


[Закрыть]. В риторике газеты достижения социализма были представлены как дар власти населению с расчетом на ответный подарок – повышение производительности.

Далее, почти все личные письма, а также выступления официальных лиц начинались с исторического или биографического введения, которое противопоставляло дореволюционное темное прошлое нынешней счастливой и благополучной жизни. Подобные параграфы о тяжелом прошлом были неотъемлемой частью типичных советских жалоб, описанных Матью Лено. По словам Нэнси Рис, рассказы о тяжелой жизни до революции превратили жалобы в «ритуальный дискурс», посредством которого простые люди осваивали и обсуждали вопросы политики, экономики и права. Комментарии «лишенцев» отражали ту же траекторию: переход от кулацкого прошлого к свету и сознанию, а затем, наконец, в соответствии с конституцией, к полноправному гражданству.

Я стал полноправным гражданином. Мой отец был кулаком, деревенским мельником… Сам я тоже занимался некоторое время отцовским делом. В 1929 году я был отправлен в Вишерские лагеря, где я и пробыл почти четыре года. Из лагерей меня досрочно освободили и я уехал к себе на родину, в Орел. Однако устроиться на работу мне не удалось: надо мной довлели социальное происхождение моего отца и мое собственное недавнее пребывание в лагере. Я обратился к органам НКВД и поступил в качестве вольнонаемного на канал Волга-Москва… Теперь я ударник… Прочитав проект Конституции я почувствовал огромный прилив энергии… Ведь Конституция предоставляет каждому гражданину советской страны, вне зависимости от его прошлого, права на труд, на отдых, на образование! …Я решил, как только окончим канал… пойду учиться и сделаюсь настоящим инженером[136]136
  Правда. 1936. 4, 5 июля.


[Закрыть].

Это омрачение прошлого навязывало гражданам положительную картину настоящего, тем самым конструируя память и манипулируя восприятием настоящего. Официальная мрачная картина прошлого резко контрастировала с популярным среди старшего поколения нарративом, который постоянно сравнивал нынешние трудности с дореволюционной жизнью в относительном благополучии[137]137
  Коваль Н. Путь к нищете: Воспоминания // Российская и советская деревня первой половины ХХ века глазами крестьян / Под ред. Н. Ф. Гриценко. М.: Русский Путь, 2009. С. 238


[Закрыть].

Комментарии бывших лишенцев часто заканчивались истерическими похвалами Сталину с целью продемонстрировать свою лояльность и закрепить за собой вновь обретенное место в обществе. «Спасибо, товарищ Сталин» была четвертой среди наиболее распространенных тем в дискуссионных материалах на страницах «Правды». Затем следовали ссылки на международное сообщество, которое, по мнению сталинистов, либо замалчивало советскую конституцию (правительства), либо приветствовало ее демократический характер (международное коммунистическое движение). Настойчивое использование фразы «пример всему трудовому человечеству» выявляло миссионерскую составляющую в идеологии большевиков, считавших себя призванными принести гармонию всему человечеству. Слово «пример» говорит в пользу международного фактора среди мотивов принятия конституции. Внешнеполитическая перспектива была озвучена в другом нарративе на страницах газет – выражении готовности защищать провозглашенные в конституции достижения социализма. «Любой гражданин с радостью пожертвует жизнью ради защиты нашей страны!» Эту тему поднимали военные, а еще чаще гражданские лица, например, работник Верх-Исетского завода Алексей Третьяков. Коллективное письмо 89-й авиационной эскадрильи предупреждало, что «наши враги готовятся к войне и изобретают сатанинские средства уничтожения людей». Они озаглавили свое письмо «У нас есть все для защиты новой Конституции» и уточнили, каким совершенным оружием обладают – новыми самолетами, танками, артиллерией, катерами и химическим оружием[138]138
  Правда. 1936. 13 июня, 6 июля.


[Закрыть]. Последним из наиболее влиятельных нарративов были призывы повысить уровень бдительности по отношению к врагам, которые, несмотря на свое перевоспитание, могут оставаться враждебными, как, например, священники. «Правда» была партийным рупором, который транслировал идеологические установки массам и формировал повестку дня, указывая публике, что думать.

Как всегда в истории, конституционную реформу мотивировали многочисленные причины. Она не предполагала ограничений на действия правительства, как подразумевает западное понятие «конституционализм». Ее функции были другими. В этой главе я доказываю, что среди прочих политических мотивов была управленческая цель: повышение эффективности управления посредством нового закона о выборах – использование демократических процедур для мотивации, оживления и очищения вялой и коррумпированной местной элиты.

Обсуждая мотивы власти в изменении конституции, историки указывают на идеологические и международные факторы, а также на восстановление социальной стабильности и политической легитимности (см. главу 7), которые были подорваны в результате социальных катастроф первой пятилетки[139]139
  Хлевнюк О. Хозяин. С. 241–249; Hoffmann D. L. Stalinist Values: The Cultural Norms of Soviet Modernity, 1917–1941. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2003. P. 147–155; Жуков Ю. Народная империя Сталина; Siegalbaum L., Sokolov A. Stalinism as a Way of Life.


[Закрыть]. Они рассматривают ряд внутриполитических факторов, мотивировавших власть. Юрий Жуков в своих весьма тенденциозных публикациях представляет Сталина как инициатора и организатора демократических реформ, блокированных усилиями высокопоставленных чиновников – «фундаменталистов», которые сговорились против него и тем самым подтолкнули генерального секретаря к репрессиям, например, в случае с Енукидзе. Шейла Фицпатрик предполагает, что «на более раннем этапе был реальный импульс к демократизации, но этот импульс почти полностью исчез… к… февральско-мартовскому пленуму [1937 г.] и программа пошла по инерции. …Если это действительно был эксперимент в советской демократии, то он был мертворожденным»[140]140
  Fitzpatrick Sh. Stalin’s Peasants. P. 281.


[Закрыть]. Арч Гетти также рассматривает конституционные уступки как попытку демократических реформ со стратегической целью расширения социальной базы диктатуры через активное участие населения и политическое просвещение, но без подлинной демократизации[141]141
  Getty A. State and Society under Stalin. P. 33–34.


[Закрыть].

Недавно Арч Гетти и Венди Голдман исследовали использование Сталиным новой конституции в качестве оружия в его борьбе с региональными элитами. Венди Голдман поддерживает идею о том, что одной из целей избирательной реформы была борьба центра за контроль над местными кадрами, которые часто отдавали приоритет клановым интересам и проявляли вялость, инерцию или произвол при реализации политики Москвы (включая обсуждение конституции)[142]142
  Getty A. Practicing Stalinism. P. 206.


[Закрыть]. Как заключает Голдман, сталинская демократия была не только способом завоевания народной поддержки, но и средством окончательной чистки региональных элит, оживления рядового состава и, надо добавить, всей неэффективной политической системы[143]143
  Goldman W. Z. Terror and Democracy. P. 111; Siegalbaum L., Sokolov A. Stalinism as a Way of Life. P. 130


[Закрыть]. Поскольку режим чувствовал себя бессильным в попытках успешно контролировать аппарат из центра, он счел возможным задействовать контроль снизу, используя сохраняющуюся энергию гражданской войны и массового недовольства.

Венди Голдман успешно решает эпистемологический парадокс демократии и террора, который не имел противоречия в «политической психологии Сталина». Она рассказывает о двух избирательных кампаниях – в профсоюзах и в партии – в 1937 году, которые прошли в соответствии с новой конституцией и привели к значительной ротации кадров. Отчетная кампания в советах в 1936 году, которая совпала с конституционной дискуссией, была той же природы и будет обсуждаться в главе 6. Демократическая мобилизация масс использовалась для контроля советских и партийных чиновников, которые при необходимости отстранения от власти объявлялись вредителями или бездушными бюрократами. Эти четыре политические кампании были представлены правительством как социалистическая демократия в действии, народный суверенитет и критика снизу. В конечном счете основная функция демократии заключается в «1. сдерживании произвола правителей, 2. замене произвола справедливыми и рациональными правилами и 3. участии основного населения в формировании правил»[144]144
  Moore B. Social Origins of Dictatorship and Democracy: Lord and Peasant in the Making of the Modern World. Boston: Beacon Press, 1993. P. 414.


[Закрыть]. Кампания обсуждения конституции (наряду с другими целями) относилась к модели социальной мобилизации, которая подталкивала общество к действиям и увольнению неэффективных чиновников. Каким образом? Проголосовав против. Почему увольнения обернулись массовыми арестами? В черно-белой картине мира, в полувоенной атмосфере кампаний по повышению бдительности и против вредителей бюрократы, заслужившие увольнение, превращались во врагов народа. Кампания разжигала и эксплуатировала социальную ненависть низших слоев общества к «партийным бюрократам». Легко манипулировать малообразованными, несчастными, напуганными массами, пропитанными классовой идеологией, разделенными недавним опытом гражданской войны, возбуждая темные эмоции и направляя их на соответствующие цели. В разобщенном обществе «демократия стала средством для более жестких репрессий»[145]145
  Goldman W. Z. Terror and Democracy. P. 128, 134


[Закрыть].

В демократических избирательных кампаниях (в партии, профсоюзах, в Верховный Совет в 1937 г.) кампания народной критики местных чиновников, вдохновленная сверху, сопровождалась волной анонимных или коллективных доносов снизу, порожденных как чисто идеологическими соображениями, пониманием гражданского долга, так и различными личными интересами: самозащиты, социальной ненависти и сведения старых счетов. Эти доносы и обличения вдохновлялись сверху как своего рода «народный мониторинг бюрократии», и поэтому Фицпатрик рассматривает их как «форму демократического политического участия»[146]146
  Fitzpatrick Sh. Signals from Below: Soviet Letters of Denunciation of the 1930s // Accusatory Practices: Denunciation in Modern European History, 1789–1989 / Ed. by Sh. Fitzpatrick and R. Gellately. Chicago: University of Chicago Press, 1997. P. 87.


[Закрыть]. В специфической полувоенной культурной и политической обстановке демократия превратилась в «обоюдоострый меч», ведущий к репрессиям против объектов критики и осуждения.

И Голдман, и Гетти сосредотачиваются в основном на утилитарной цели демократии, воплощенной в новом законе о выборах – использовании процедуры демократических выборов для очищения нерадивых местных элит. Однако даже и без нового закона потребители пропаганды были уже натравлены на партийных и советских бюрократов посредством текущих кампаний охоты на «вредителей» и повышения революционной бдительности. Рассмотренные ранее детали зарождения конституционного проекта и избирательной реформы показывают, что они имели гораздо более широкие функции, чем просто чистки аппарата. Эти проекты преследовали также и идеологические, международные, управленческие и легитимизирующие цели.

Давайте внимательно рассмотрим мотив, лежащий в основе разочарования Сталина плохой управляемостью. Он неоднократно выражал недовольство плохой работой аппарата как публично, так и в частной переписке. По словам Эрика ван Ри, который анализировал политическое мышление Сталина, эффективное функционирование советского государства и экономики были на первом месте у Сталина. Он был искренне верующим в марксизм с его принципами классовой борьбы и особенно в насущную современную необходимость полного единства и сильного государства при социализме. Приписывая неуправляемость аппарата в первую очередь саботажу местных «баронов», Сталин рассматривал ротацию кадров путем свободных выборов как инструмент оживления советской и партийной системы и повышения эффективности управления огромной страной. Об этом он неоднократно заявлял, адресуясь как вовне, так и инсайдерам,  – и, по словам ван Ри, серьезно относился к своим публично озвученным доктринам[147]147
  Van Ree Erik. The Political Thought of Joseph Stalin. New York: Routledge, 2002.


[Закрыть]. В беседе, которая длилась три с половиной часа, он сказал американскому журналисту Рою Говарду:

Миллионы избирателей будут подходить к кандидатам, отбрасывая негодных, вычеркивая их из списков, выдвигая лучших и выставляя их кандидатуры. …Наша новая избирательная система подтянет все учреждения и организации, заставит их улучшить свою работу. Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти[148]148
  Правда. 1936. 5 марта.


[Закрыть].

Если это интервью можно рассматривать как самопрезентацию перед потенциальными западными союзниками, то речь Сталина на Пленуме ЦК в феврале-марте 1937 года была адресована избранной партийной элите. Там он повторил этот мотив: необходимость ротации кадров, чистки неэффективных и задача «влить в эти кадры свежие силы»[149]149
  Сталин И. В. Речь на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) // Лубянка: Сталин и Главное Управление Госбезопасности НКВД, 1937–1938 / Под ред. В. Н. Хаустова и др. М.: РОССПЭН, 2004. С. 107.


[Закрыть]. Сталинская стратегия заключалась в том, чтобы заменить утратившую его доверие старую гвардию молодыми людьми, зависящими от него лично и лояльными ему. Вячеслав Молотов несколько раз подчеркивал эту же цель на ранних этапах реформы: выборы будут «полезной встряской» для бюрократических элементов. «…Эта [избирательная] система облегчает продвижение новых сил для замены отсталых бюрократических элементов»[150]150
  Правда. 1935. 6 февраля; 1936. 30 ноября.


[Закрыть].

«Правда» неоднократно доводила это пожелание до сведения медленно соображающих чиновников:

Будущие выборы [по сталинской конституции] станут серьезным испытанием. Это поможет избавиться от тех, кто не может работать по-новому.

Те председатели горисполкомов, которые не изменят стиль своей работы и не смогут завоевать доверия населения, не будут переизбраны. Им следует помнить, что выборы по новой конституции будут радикально отличаться от прежних. Многие еще не усвоили эту перемену. Им стоит подумать об этом сейчас. Они должны резко усилить советскую работу[151]151
  Правда. 1936. 5 ноября, 28 ноября.


[Закрыть].

Столкнувшись с проблемой недостаточной управляемости, исторически присущей огромной и отсталой стране, к тому же усугубляемой низким качеством менеджмента на всех уровнях, Сталин пытался ее решить путем гиперцентрализации, растущего применения силы[152]152
  Viola L. Stalinism and the 1930s. P. 372–373.


[Закрыть], переподготовки кадров (например, партийных и судебных) и в 1936–1937 годах посредством контролируемой демократии, как инструмента повышения эффективности, оперативности и послушности государственного аппарата.

Эти управленческие мотивы в конституционном импульсе демократизации (которые никоим образом не оправдывают жестокие чистки) становятся еще более очевидными, если учесть две другие параллельные кампании того периода: кампанию отчетов советов о своей работе перед избирателями летом и осенью 1936 года и проверку партийных документов. Обе эти кампании носили каталогизирующий, мобилизующий, активизирующий и репрессивный характер. Проверка документов в партии началась в мае 1935 года как канцелярское начинание и постепенно превратилась в комбинацию рутинной чистки «неактивных и морально коррумпированных членов» и специальной операции НКВД, направленной против местных ненадежных членов номенклатуры. В 1935 году из партии было исключено 263  885 членов, что составляет около 10 процентов от общего числа членов партии, из них 15 218 человек были арестованы; в 1936 году было исключено 134 тысячи человек[153]153
  Хлевнюк приводит цифры 301 000 исключенных и 30 600 вновь принятых в 1935 г. Чистка партии продолжилась в 1937 г., когда 22 мая и 8 июня Политбюро приказало выслать из шести городов всех бывших членов партии, ранее участвовавших в партийной оппозиции, вместе с их семьями: Москва, Ленинград, Киев, Ростов, Таганрог и Сочи. Хлевнюк О. Хозяин. С. 235–236.


[Закрыть]. Исключенных часто автоматически увольняли с работы, лишали квартир и отчисляли из университетов[154]154
  Getty A., Naumov O. V. The Road to Terror. P. 198, 232, 275; Хаустов В., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии. С. 61.


[Закрыть]. Цели проверки не были четко доведены центром до сведения функционеров и не были поняты внизу. Местные чиновники, защищая свои собственные кадры, очень часто, как показал Гетти, «отводили репрессии вниз на рядовых»[155]155
  Getty A., Naumov O. V. The Road to Terror. P. 274.


[Закрыть]. Таким образом, кампания пошла не по плану, и Сталин был недоволен ее результатами, потому что высокие региональные чиновники успешно избежали чистки. Июньский Пленум ЦК 1936 года «осудил безрассудные массовые исключения из партии» и предложил оперативно рассмотреть аппеляции и реабилитацию. В 1936 году 37 тысяч человек были вновь приняты в партию (30 600 человек в 1935 году), но чистки продолжались: в период с июня 1936 года по февраль 1937 года из партии было исключено 13 372 члена[156]156
  Документы июньского Пленума см. в: Ibid. P. 231–238, 242–243, 275; Хлевнюк О. Хозяин. С. 236.


[Закрыть]. Сообщалось, что во многих местах исключено больше членов партии, чем осталось активных: например, в Киргизии число членов партийных организаций сократилось с 14 тысяч до 6 тысяч[157]157
  Schloegel K. Moscow, 1937. Cambridge: Polity Press, 2012. P. 195–196.


[Закрыть]. Партийная чистка и последующая реабилитация были типичным политическим кульбитом Сталина, показывающим пределы его контроля в отношениях между центром и периферией.

Заявление Московской партийной организации, опубликованное в «Правде» сразу после Пленума ЦК в июне 1936 года, выявило тревогу, сервильность и растерянность:

Мы должны успешно завершить проверку партийных документов, вскрывая и изгоняя из рядов партии не разоблаченных… заклятых врагов социализма, троцкистов, зиновьевцев, двурушников, использующих партийный билет для своей подлой контрреволюционной деятельности… Мы руководствуемся указаниями ЦК и товарища Сталина о внимательном и чутком отношении к тем, кто исключен из партии, как не могущем носить высокое звание члена ВКП(б), но честно выполняет свой долг советского гражданина[158]158
  Правда. 1936. 11 июня.


[Закрыть].

Приведенные в замешательство аппаратчики отчаянно пытались выполнить противоречивые директивы. Секретарь Ленинградской партийной организации А. И. Угаров справедливо оценил «проверку» как перетасовку кадров для выдвижения новых людей в руководство[159]159
  Там же. 3 ноября.


[Закрыть]. Пленумы ЦК в июне и декабре 1936 года и секретное письмо ЦК в адрес партийных комитетов 29 июля вновь и вновь выражали недовольство центра неэффективными, пассивными, политически ненадежными и неграмотными региональными партийными руководителями[160]160
  Goldman W. Z. Terror and Democracy. P. 65, 67, 86, 72, 91, 95, 120.


[Закрыть]. В письме ЦК от 29 июля накануне показательного судебного процесса над троцкистами и зиновьевцами в Москве прозвучал призыв к повышению бдительности и разоблачению врагов в партии[161]161
  Известия ЦК КПСС. 1989. № 8. C. 100–115; Getty A., Naumov O. V. The Road to Terror. P. 250–255; Goldman W. Z. Terror and Democracy. P. 70–72.


[Закрыть]. Эти «проверки и перепроверки» партийных кадров проходили параллельно чисткам других групп и в конце концов увенчались Большим террором.

Перечисленные кампании – проверка членов партии, конституционная реформа избирательной системы, отчеты в советах – в значительной степени были мотивированы стремлением Сталина к контролю и логикой централизации. Среди других мотивов атак на кадры – их некомпетентность, внутрипартийные конфликты, напряженность между центром и периферией, коррупция, страх Сталина перед сговорами, – нельзя игнорировать усилия по повышению эффективности управления. Этот управленческий мотив проявился в логике другой реформы – реорганизации судебной системы, которая началась в 1936 году и включала «переаттестацию» юридических кадров и их переподготовку. Стремясь централизовать систему, улучшить международный и внутренний имидж советской юстиции, руководители были озабочены реальной эффективностью системы[162]162
  Solomon P. H. Soviet Criminal Justice under Stalin. P. 179, 183, 400–402.


[Закрыть].

Допуская некоторую демократию, лидеры полагали, что они держат в руках рычаги контроля над процессом. Для них демократия была инструментом: во-первых, для дисциплинирования пассивных и безответственных партийных «баронов» путем добавления элемента конкуренции в продвижение и выборы кадров, и во-вторых – для завоевания мирового и отечественного общественного мнения.

Внутренние рабочие документы правительства говорят против обесценивания управленческой цели как простой риторики.