Текст книги "Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма"

Глава 6
Советские общественно-политические мобилизации

Теперь давайте перейдем к еще одной мобилизационной кампании. В то время как проверка партийных документов превратилась в чистку кадров, внимание к управленческой эффективности проявлялось и в другой кампании – отчетной кампании в советах, которая проводилась одновременно и на практике совмещалась с обсуждением конституции летом и осенью 1936 года[163]163
  ГАРФ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232. Л. 473.


[Закрыть]. Общенациональная кампания отчетов в советах накануне выборов как инструмент укрепления советской демократии была идеей Енукидзе 1934 года[164]164
  РГАСПИ. Ф. 667. Оп. 1. Д. 10. Л. 25–28; Кукушкин Ю. С., Тимофеев Н. С. Самоуправление крестьян России (19 – начало 20 века). М.: МГУ, 2004. C. 68.


[Закрыть]. Хотя сейчас Енукидзе был в немилости, его идея была реализована. 2 августа Президиум ЦИК инициировал проверку советов всех уровней, поручив председателям организовать отчеты советов избирателям и их критику, а также избрать депутатов на районные, краевые и всесоюзные съезды. Эта отчетная кампания, будучи проверкой работы функционеров и инструментом оживления деятельности советских органов власти, рассматривалась как подготовка к будущим выборам в советы в соответствии с новыми конституционными нормами. В этой главе мы рассмотрим, как отчеты в советах слились воедино с обсуждением конституции, особенно по вопросу о новых правилах проведения выборов.

Неэффективность политической системы советов росла по мере того, как партийное государство усиливало свой контроль над советами. В ответ на понятную бездеятельность советов партией периодически предпринимались попытки их оживления, например, в 1924–1926 годах с целью расширения партийного влияния в сельской местности. То, что советы не выполняли наказы избирателей и не отчитывались о проделанной работе перед избирателями, было обычным делом[165]165
  ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 1755. Л. 118, 136–137, 140–141.


[Закрыть].

Отчетная кампания в советах началась в августе 1936 года и стала очередной попыткой центральных властей активизировать советы, которые сама же партия и выхолостила.

В соответствии с указом Президиума ЦИК от 11 июня 1936 года началось всенародное обсуждение конституции. Наряду с организацией собраний и кружков для обсуждения и изучения конституции кампания включала в себя сбор и обобщение комментариев населения. Обязанностью партийных организаторов и председателей советов было составлять регулярные отчеты и направлять их в ЦИК. Из-за привычной незаинтересованной реакции местных кадров центр был вынужден толкать и тянуть их, что было многолетней общепринятой практикой в отношениях между центральной и местной властью – ничего нового. После указа председатель ЦИК Михаил Калинин направил телеграммы председателям советов всех уровней с требованием регулярно представлять декадные отчеты о ходе обсуждения и сводки предложений населения[166]166
  ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 8. Д. 222. Л. 33.


[Закрыть]. Он поручил местным кадрам связать обсуждение новой конституции с улучшением работы советов. Созвучно июльскому письму ЦК КПСС в адрес комитетов партии, мобилизующих их на поиск врагов в своих рядах, две недели спустя в новой телеграмме от 14 августа Калинин выразил недовольство слабой работой советских органов по освещению дискуссии. Он поставил задачу региональным чиновникам, чтобы обсуждение новой конституции и ее нововведений «активизировало и улучшило работу советов и исполкомов». Председатель ЦИК раскритиковал местных работников и призвал их удвоить усилия: «Ряд советов обсуждением руководят слабо, самоустраняются. …. (1) Возложить персональную ответственность за руководство обсуждением на председателей советов и исполкомов. (2) Организовать повседневный учет и обобщение всех материалов и предложений. Представлять статотчетность и информсводку – 1 и 16 числа месяца…»[167]167
  ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 8. Д. 222. Л. 33–34, 36–37; Getty J. A. Practicing Stalinism. P. 210.


[Закрыть].

Подобно тому, как партийные комитеты проявляли нежелание охотиться за врагами в своих рядах[168]168
  Goldman W. Z. Terror and Democracy. P. 86–91.


[Закрыть], местные советские работники – теперь, в августе, после первоначального всплеска активности в июне и июле, занятые сбором урожая в условиях надвигающегося голода и бегства из колхозов – так же неохотно организовывали собрания и игнорировали отчеты. Похоже, их не волновало улучшение их работы: «Самокритика недостатков в работе советских органов недостаточна», – подчеркивала «Правда». «Уже одно только обсуждение проекта конституции выявит косных заплесневелых руководителей, неспособных к руководству… отсеет немало и дураков…»[169]169
  Правда. 1936. 17 июня.


[Закрыть].

Раздраженный бездействием советских работников, ЦИК 12 сентября собрал Президиум и заслушал отчеты из нескольких регионов о ходе дискуссионной кампании. ЦИК в очередной раз настаивал на регулярных отчетах и теперь подчеркивал задачу критики и увольнения бюрократов в советах. Президиум предлагал следующую схему информационной отчетности о всенародном обсуждении:

2. Привести отдельные факты, характеризующие повышение производственной и политической активности трудящихся (рост числа ударников, стахановцев, досрочное выполнение планов, борьба за качество и т.д.). 3. Развернута ли во время обсуждения… критика недостатков работы советов и исполкомов (привести конкретные примеры). 4. Имели ли место при обсуждении отводы отдельных депутатов за плохую работу или по другим порочащим причинам (примеры). 5. Имели ли место вылазки классовых врагов при обсуждении и в чем они выражались… Имели ли место факты неправильного толкования проекта[170]170
  ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 8. Д. 222. Л. 38–39; Правда. 1936. 13 сентября.


[Закрыть].

Шаблон служил политическим фильтром, который не только структурировал отчеты, но и определял дискурс на собраниях, а также поведение организаторов. Как становится ясно из инструкций ЦИК, обсуждение конституционной и избирательной реформы использовалось в качестве инструмента для направления народного недовольства против местных чиновников и их неэффективного управления. Но когда центр снова и снова подталкивал местных чиновников к продолжению новых раундов обсуждений, обязывая их либо совершенствовать свою работу, либо самостоятельно вычищать неэффективные кадры, они часто отказывались понимать свою задачу. Председатель исполкома Горьковского края не призывал к чисткам, когда в сентябре 1936 года инструктировал местных работников советов по отчетной кампании в свете конституции[171]171
  Общество и власть. Российская провинция. Т. 2. С. 381–386.


[Закрыть].

Эмиссары направлялись в провинции, чтобы убедиться, что местные руководители понимают и выполняют инструкции. Инструктор ЦИК Бабинцев отправился в Оршанский и Борисовский районы Белоруссии и обнаружил «недочеты в организации всенародного обсуждения конституции, [состоящие в том] что советы и исполкомы не направляли обсуждение на критику недочетов в работе советов и их депутатов. Отзыв депутатов из состава советов в связи с обсуждением проекта конституции имел место только в 3 сельских советах Борисовского района». Подчеркнув в первую очередь задачу чистки аппарата, Бабинцев лишь во вторую очередь сообщил об еще одном провале – в организации каталогизации комментариев населения. «Телеграмма М. И. Калинина… не создала перелома в этом вопросе»[172]172
  ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 8. Д. 222. Л. 44, 51–52; Правда. 1936. 13 сентября. «Правда» опубликовала краткий отчет Бабинцева, упоминая только плохую каталогизацию предложений.


[Закрыть]. Та же неспособность «направить критику на недостатки советов и депутатов» наблюдалась и в Павловском совете Горьковского края, где не было ни одного отзыва. Местные кадры чувствовали угрозу своему положению. Как сообщила «Правда», рабочие предупредили председателя Ворсменского поселкового совета в Горьковском крае, который игнорировал их наказы, что если он не выполнит их требований, они проголосуют за его отзыв. Центральный орган Коммунистической партии цитировал Сталина: «Критерии, с которыми миллионы избирателей будут подходить к кандидатам [будут высокими], отбрасывая негодных, вычеркивая их из списков, выдвигая лучших и выставляя их кандидатуры»[173]173
  Правда. 1936. 19, 25 сентября.


[Закрыть]. Как инструкцию что надо делать, «Правда» начала печатать сообщения с мест о массовых отзывах нерадивых депутатов. Пытаясь сохранить свои собственные кадры, представители районных советов на собраниях часто пытались перенаправить критику на нижестоящие сельские советы так, чтобы, по словам Гетти, «направить огонь на более низкие уровни иерархии».

Как видим, осенью 1936 года две кампании – отчеты советов и обсуждение конституции – слились и, по указаниям Москвы, были направлены против регионального советского аппарата. Апатичная реакция региональных властей была понятна: они чувствовали, что кампании были направлены против них. Отвечая на давление Москвы, они сообщали ЦИК формальности о собраниях, критике и, при необходимости, перечисляли несколько случаев отзыва депутатов, в основном за плохое управление, хищения и пьянство[174]174
  ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 8. Д. 222. Л. 51–52, 136, 138; Getty J. A., Naumov O. V. The Road to Terror. P. 229.


[Закрыть]. Общесоюзная «Крестьянская газета» и местная воронежская газета «Коммуна» использовали одни и те же стандартные формулы: «Обсуждение проекта конституции сопровождалось критикой работы советов и исполкомов и отзывом некомпетентных чиновников», – хотя часто без цифр и фамилий отстраненных депутатов. Избегая требуемой сверху критики в свой адрес, советские работники часто ограничивали собрания простым чтением статей конституции. В культурной и политической обстановке 1930-х годов ситуация, в которой оказались местные чиновники и пропагандисты конституции, часто была опасной. Действительно, многие должностные лица среднего звена и работники культуры зачастую не понимали юридических тонкостей конституции и не обладали достаточными знаниями, чтобы объяснить этот документ простым людям. Однако неисполнение обязанностей и указаний было вызвано не только невежеством, низким уровнем образования и нежеланием чистки своих собственных рядов. Как справедливо отметила Карен Петроне, за их «ленью» стояла неспособность справиться с бьющим в глаза противоречием между конституцией и повседневной практикой, что неизбежно вызывало неудобные вопросы у аудитории, на которые несчастные чиновники не могли дать ответ:

Как сочетать бдительность со свободой слова, печати и собраний? Ведь обязательно всякое контрреволюционное отрепье попытается использовать все эти свободы против социалистического государства. Ведь лишать слова нельзя будет, за шкирку, да за решетку брать тоже нельзя будет. Как же связать концы с концами?

Как понимать запрещение арестов [без санкции прокурора], сейчас имеется резкое отступление (от конституции) (то есть рост арестов. – О. В.);

Будут ли по новой конституции закрыты церкви без согласия верующих?[175]175
  ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 2059. Л. 128; Общество и власть. Российская провинция. Т. 2. С. 442.


[Закрыть]

Более того, любой ответ мог привести функционеров к серьезным неприятностям в напряженной атмосфере поисков врагов. Во избежание возможных опасностей некоторые организаторы запретили задавать вопросы на собраниях. Руководители или пропагандисты могли ожидать наказания сверху за то, что не продвигали новый официальный курс, но и объяснение и доведение новых свобод до их логических целей могло бы доставить им неприятности. Что они могли ответить на вопрос о свободе слова: «Может ли тот или иной гражданин говорить то, что он вздумает?» Петроне рассказывает о репетиции выборов в Верховный Совет, организованной заведующим избы-читальни, который в конечном итоге был обвинен в профанации важного мероприятия[176]176
  Petrone K. Life Has Become More Joyous, Comrades: Celebrations in the Time of Stalin. Bloomington: Indiana University Press, 2000. P. 199–200.


[Закрыть]. Причиной апатии чиновников было то, что они чувствовали угрозу своим позициям и сверху и снизу, опасаясь, что новые свободы и предстоящие выборы могут привести к отстранению их от власти. Поощрение людей к реализации своих прав в соответствии с конституцией и отзыву бесполезных бюрократов со своих постов означало бы рубить сук, на котором они сидели.

Перед всеми – чиновниками и участниками собраний – стояла непростая задача найти безопасный путь между официально декларируемыми нормами, которым надо было следовать (свобода слова), и неписаными, согласно которым общество и власть действительно функционировали (репрессии за критику колхозов, например). Для участников собрания определенное поведение – непосещение, отсутствие комментариев или критики – также могло иметь опасные последствия. Когда газеты настойчиво инициировали критику снизу, рабочий Аржиловский писал в своем дневнике:

В лексиконе нашей словесности появилась новая фраза: идиотская болезнь – беспечность (цитата из Сталина. – О. В.). В газетах направление критиковать, больше активности. Совершенно новая, необычная кампания в духе последней Конституции. До чего договорятся – неизвестно.

Он был настроен осторожно и скептически:

Ибо, чтобы я ни сказал, все будет истолковано в дурную сторону, во всем увидят стремление опорочить партию, окрестят вылазкой классового врага[177]177
  Дневник А. Аржиловского. 29 марта, 9 апреля 1937 года. Здесь и далее цит. по: Прожито: корпус дневников. URL: http://prozhito.org/person/248. Дневник Аржиловского был также опубликован в сборнике: Intimacy and Terror: Soviet Diaries of the 1930s / Eds. by V. Garros, N. Korenevskaya and T Lahusen. New York: New Press, 1997.


[Закрыть].

Он был прав в своей осмотрительности: за такой критикой часто следовали преследования. 9 октября, на совещании завода «Красное Сормово» в Горьком, когда районный совет докладывал о своей работе, четверо коммунистов раскритиковали работу совета. На следующий день председатель совета Калагаев вызвал этих коммунистов и угрожал репрессиями. Секретарь райкома партии поддержал коллегу по совету и вынес этим коммунистам официальный выговор[178]178
  Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Т. 4. С. 346.


[Закрыть]. Для простых людей, когда их заставляли высказываться на собрании, самым безопасным способом поведения было выражение их лояльности.

Однако послушание не гарантировало функционерам безопасности, поскольку приказы часто противоречили друг другу, партийная линия колебалась, и местные администраторы испытывали давление как сверху, так и снизу. Так что все они справлялись с вызовами как могли. Чечено-Ингушская область приложила максимум усилий для выполнения указаний и показала высокий процент отзывов: в Гудермесском районе 62 депутата совета были отозваны и заменены выдающимися колхозниками. В Левокумском районе 50 процентов депутатов были отозваны[179]179
  Там же. С. 346–354.


[Закрыть]. Не менее 559 депутатов были отозваны за плохую работу в Горьковской области, 18,2 процента депутатов в Узбекистане и 15 процентов в Грузии[180]180
  ГАРФ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232. Л. 46; Общество и власть. Российская провинция. Т. 2. С. 204; Правда. 1936. 1 ноября; Коммуна (Воронеж). 1936. 17 октября.


[Закрыть]. В целом в ходе кампании 80 процентов всех советов и около 85 процентов всех депутатов отчитались о своей работе избирателям, 21 край и область Российской Федерации отозвали 14 953 депутата; почти треть советов прошли ротацию[181]181
  ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 41. Д. 105. Л. 1; Оп. 8. Д. 222. Л. 125; Трагедия советской деревни. Т. 4. C. 536.


[Закрыть].

Эпизод с инструктажем Калинина и официальной инспекцией был обычным делом. В сентябре 1936 г. одновременно с комиссией Бабинцева Московский комитет партии направил одного из своих секретарей, С. З. Корытного, для инспекции результатов проверки партийных документов в округах. Обеспокоенный вялостью чиновников Таганского района, которые проигнорировали доносы на некоторых сотрудников, он оказывал давление на партийные комитеты: «Если один из этих людей – враг, то твоя волокита – преступление». Таким образом, Центральный комитет подталкивал областные комитеты, которые, в свою очередь, подталкивали районные комитеты, к принятию политических мер – к чисткам[182]182
  Goldman W. Z. Terror and Democracy. P. 86–92.


[Закрыть].

Все эти три инициативы – проверка партийных документов, отчеты в советах и обсуждение конституции – провозгласили целью совершенствование работы системы. Они побуждали избирателей, местные советы и парткомы исключать бездействующих, неэффективных или политически ненадежных сотрудников. Это было частью советского этоса – вовлечение масс в поддержание порядка в новом социалистическом обществе, а донос был обязанностью всех лояльных граждан. Газеты призывали граждан бороться с бюрократизмом, выявлять «врагов» и сообщать о любых проявлениях волокиты или правонарушений. Лидеры партии «использовали… для этих мер язык антибюрократизма, социалистического обновления и массового контроля снизу – призывы получавшие сильный резонанс у населения… Лозунги репрессий тесно переплетались с лозунгами демократии»[183]183
  Там же. P. 7–8.


[Закрыть]. Под давлением и угрозами сверху прохладная реакция внизу постепенно набирала обороты и превращалась в оргию доносов и обвинений, которые служили доказательствами преданности. Этот мобилизационный элемент чисток, выраженный в термине «бдительность», имел решающее значение в механизме власти, как того требовал Центральный комитет: «чтобы каждый наш удар был заранее подготовлен политически, чтобы каждый наш удар подкреплялся действиями широких масс крестьянства»[184]184
  Секретная инструкция ЦК и СНК от 8 мая 1933. Общество и власть. Российская провинция. Т. 2. С. 154.


[Закрыть].

Избирательная реформа и канализирование народного недовольства на бюрократию были попытками очистить и оживить местный государственный аппарат, используя как демократическую ротацию, так и репрессии. Гетти видит избирательную реформу и последующие репрессии как эпизоды в борьбе центра и периферии, приводя собственные слова Сталина: «Выборы будут хлыстом в руках населения против плохо работающих чиновников органов власти»[185]185
  Getty J. A. Practicing Stalinism. P. 207.


[Закрыть]. Как это работало?

Весьма показательным примером этой тенденции стала серия из 30 сельских показательных процессов над местными руководителями осенью 1937 года, описанная Фицпатрик. Тогда областных и сельских чиновников обвиняли в неудовлетворении не государственных, а крестьянских нужд, в злоупотреблении властью, в наложении непомерно высоких норм закупок зерна и произвольных штрафов, замаскированных под «налогообложение» или «государственные кредиты». Они обвинялись в подавлении колхозной демократии, предоставлении колхозникам возможности уехать в города в голодном 1936 году или в принятии возвращавшихся ссыльных кулаков обратно в колхоз, тем самым демонстрируя примирение с «классовым врагом». Тот факт, что на тот момент это была официальная политика интеграции бывших кулаков, никогда не упоминался[186]186
  Fitzpatrick Sh. Stalin’s Peasants. P. 297–307.


[Закрыть]. Партия проводила контролируемую демократию, когда инициировала судебные процессы на местах для борьбы с произволом, коррупцией, некомпетентностью, а также неповиновением. Каков был результат? Шейла Фицпатрик считает, что это было относительно эффективно: крестьяне выпустили пар своего недовольства и «усиливали свое влияние на выбор и отстранение от должности колхозных председателей»[187]187
  Там же. P. 310.


[Закрыть].

Кампании 1936 года ставили своей целью улучшение функционирования политической системы. Государство манипулировало обсуждением конституции, направляя ее в желаемое русло, в том числе подстрекая население к борьбе с бюрократией.

Ключевыми мобилизационными мероприятиями вокруг конституции стали публикация проекта в газетах 12 июня, митинги на предприятиях и в организациях, проработка текста в кружках и внеочередной VIII съезд Советов, открывшийся 25 ноября в Москве. Кульминацией съезда стал доклад Сталина о проекте конституции, транслировавшийся по радио на всю страну.

Историки обычно подчеркивают обязательный характер участия в советских мобилизациях. В 1980-х годах политологи пришли к выводу, что политическое участие в СССР было преимущественно ритуальным как для правителей, так и для граждан, поскольку оно не влияло на решения правительства, а выполняло функции по воспитанию лояльности и интеграции. Тем не менее, уже тогда некоторые авторы признавали, что осмысленное участие все же имело место, часто поперек мэйнстрима[188]188
  DiFranceisco W., Gitelman Z. Soviet Political Culture and ‘Covert Participation’ in Policy Implementation // The American Political Science Review. 1983. № 78 (3). P. 603, 607.


[Закрыть]. Позднее исследования в области культуры, антропологии и школа субъектности поставили под сомнение представление об участии в политической жизни как о чистом маскараде: они нарисовали более нюансированную картину. В научных дебатах о практике сопротивления и социальной мимикрии школа субъектности указала на практики потребления идеологии и сознательного построения советской идентичности[189]189
  Kotkin S. Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilization. Oakland: University of California Press, 1997.


[Закрыть]. Алексей Юрчак смещает акцент с содержательного измерения избирательного ритуала (наличие одного или нескольких кандидатов) на перформативное измерение: участвуя в ритуальных актах, гражданин воспроизводил себя как «нормального» советского человека в системе политических отношений[190]190
  Yurchak A. Everything Was Forever, Until It Was No More. P. 16, 23, 25.


[Закрыть]. В стремлении государства контролировать поведение и мышление своих граждан Карен Петроне[191]191
  Petrone K. Life Has Become More Joyous, Comrades. P. 209.


[Закрыть] и Сергей Екельчик также отмечают акцент не на содержании, а на форме участия (тотальность участия в случае конституционной кампании). В любом случае, партийное государство не могло контролировать убеждения граждан так же эффективно, как их присутствие на собраниях. Описывая различные формы участия и их мотивацию, я утверждаю в этой главе, что даже на фоне известной массовой пассивности, абсентеизме и контроле публичной сферы с организованными выступлениями, ритуалами и энтузиазмом, кампании позволяли некоторую степень автономного выражения – как публичного, так и скрытого. В 1930-х годах первое советское поколение в силу молодости еще не исчерпало свои резервы доверия и энтузиазма. Старшее поколение еще не устранилось от дискуссии, так как не воспринимало государственный официальный дискурс как должное и единственно возможное; для народа авторитарный дискурс еще не окаменел, как в эпоху позднего сталинизма. Сохранялась еще вера в изменения. Все это оставило возможность для конструктивного участия, переговоров и заинтересованного вклада в дискуссию о конституции.

Характерной чертой этих мероприятий был чрезвычайный режим мобилизации, свойственный всей советской межвоенной политике. Большевики, противостоявшие всему миру своим социалистическим проектом, даже после окончания гражданской войны воспринимали свое положение как постоянную чрезвычайную ситуацию, которая легитимировала в мирное время такие практики военного времени, как мобилизация, приостановление действия законов, массовые операции, экспроприации, захват заложников, депортации и концлагеря. Признаком такого чрезвычайного или аварийного режима стали массовые митинги в ночное время. Выступление Сталина о конституции на VIII съезде началось в 17 часов 25 ноября в Москве и транслировалось в прямом эфире во Владивостоке в полночь 26 ноября (с семичасовой разницей во времени). Газеты сообщали, что жители Советского Дальнего Востока в ту ночь не спали и слушали голос любимого вождя на своих предприятиях, на уличных митингах или дома[192]192
  Радиорепродукторы на улицах городов и сел работали весь день с 6 утра до полуночи и стали фоновым шумом эпохи. Bullard R. W. Inside Stalin’s Russia. P. 176.


[Закрыть]. Ленинградские и киевские рабочие организованно прослушали текст конституции, переданный по радио в 11 часа вечера. Это не было уникальным случаем. Объявление о новой кампании государственного займа транслировалось по радио в 19:00 1 июля 1936 года, после чего последовали митинги на заводах и фабриках. В 11 часов вечера работники вечерней смены, вместо того чтобы идти домой спать, демонстрировали свой энтузиазм в актовых залах предприятий, внося в фонд государства свою месячную зарплату. Собрания комсомольцев иногда созывались в государственные праздники – в личное время работников. Очевидно, что этот ночной режим был для организаторов митингов способом продемонстрировать свое усердие в мобилизации. В более общем культурном плане это было драматическое вторжение государства в частную сферу и в личное, даже интимное, время. Такой стиль соответствовал модели военизированных отношений между советским государством и обществом и пароксизмальным попыткам большевиков установить контроль над обществом – даже над временем сна и отдыха.

В 1920–1930-х годах правительство решало любые кризисные ситуации так, как если бы оно находилось в состоянии войны и воспроизводило постоянное чрезвычайное положение. Опасения иностранной интервенции практически в любой момент порождало регулярные военные тревоги, наиболее значительные в 1923 и 1927 годах, и милитаризацию экономики, сознания и всего уклада жизни. Массовая мобилизация относится к тем методам военного времени, с помощью которых государство управляло обществом теперь уже в мирное время – экспроприация, надзор, каталогизация и, наконец, внеправовая практика и массовые репрессии. В атмосфере осажденной крепости важной функцией всех мобилизационных кампаний было перенапряжение всех ресурсов, в том числе и человеческих, и направление их на достижение главной цели – построение сильного социалистического государства в кратчайшие сроки. Джон Скотт, молодой американец, работавший в Магнитогорске сварщиком в 1930-х годах, передал в мемуарах атмосферу чрезвычайщины:

С 1931 года и позже, Советский Союз находился в состоянии войны, и люди проливали кровь, пот и слезы. Были жертвы – раненые и убитые, женщины и дети замерзали до смерти, миллионы голодали, тысячи были приговорены военным трибуналом и расстреляны в ходе кампаний по коллективизации и индустриализации. Могу поспорить, что только в битве за черную металлургию Россия понесла больше потерь, чем погибло в битве при Марне. Все тридцатые годы русский народ жил в состоянии войны[193]193
  Scott J. Behind the Urals: An American Worker in Russia’s City of Steel. Bloomington. Indiana University Press, 1989. P. 5.


[Закрыть].

Основным требованием любой мобилизации было массовое активное участие в кампании. Активное, информированное и ответственное участие граждан в общественной жизни является необходимым условием демократии[194]194
  Almond G. A., Verba S. The Civic Culture. P. 9.


[Закрыть]. В России массовое политическое участие достигло своего апогея в 1917 году во время выборов в Учредительное собрание. Хотя демократия подразумевает добровольный характер участия, в СССР в условиях давления и манипулирования сложился особый формат участия. Эффективное массовое участие в принятии решений изменило свой характер в 1920-х годах, шаг за шагом ограниченное и подавленное партией, по мере того как демократические органы, такие как советы, профсоюзы и заводские комитеты, были лишены возможности принимать решения. Сложилась новая система отношений партии и общества: публичная демонстрация поддержки режима в обмен на определенные вознаграждения, привилегии или продвижение[195]195
  Pirani S. Mass Mobilization versus Participatory Democracy: Moscow Workers and the Bolshevik Expropriation of Political Power // A Dream Deferred: New Studies in Russian and Soviet Labor History / Ed. by D. A. Filtzer et al., Bern: Peter Lang, 2008. P. 95–96.


[Закрыть]. В итоге, в течение десятилетия наблюдалось снижение явки избирателей на выборы советов, особенно в 1922–1924 годах, рост абсентеизма, упадок сельского самоуправления и закрытие общественных объединений. Когда политическое участие принимало оппозиционный или независимый от государства характер – например, забастовки рабочих, крестьянское движение за создание союзов[196]196
  См.: Великанова О. Разочарованные мечтатели. Гл. 4.


[Закрыть], неблагоприятные для большевиков результаты выборов в советы в 1927 году (которые были в конечном итоге отменены) – такая политическая деятельность подавлялась либо путем репрессий, либо путем насаждения подконтрольных государству псевдо-образований. Такими псевдоорганизациями были комитеты взаимной помощи в селах вместо традиционной сельской общины, обновленческое течение в православной церкви для раскола и ослабления ее иерархии, а в культурной сфере – творческие союзы или заказное производство псевдофольклора[197]197
  Miller F. J. Folklore for Stalin: Russian Folklore and Pseudofolklore of the Stalin Era. New York: M. E. Sharps, 1991.


[Закрыть]. В 1930-е годы, когда общественные объединения перешли под государственный контроль, некоторые острова низовой политики все же выжили, хотя и в ограниченных полуподпольных формах.

Когда проект конституции был опубликован 12 июня для общенародного обсуждения, граждане уже были хорошо вышколены и подготовлены к советскому режиму участия. Согласно советскому этосу, каждый истинный советский гражданин, Новый Человек, должен «проявлять активность и гражданское участие»; неучастие было признаком нелояльности[198]198
  Alexopoulos G. Soviet Citizenship, More or Less: Rights, Emotions, and States of Civic Belonging // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. № 7 (3). P. 523.


[Закрыть]. Давление сверху переплеталось с тактикой социальной мимикрии и конформизма внизу. Рабочие и крестьяне осваивали правила повседневной политической жизни и принимали как повинность участие в массовых общественных мероприятиях. Но, как мы увидим, вместе с карьерными и личными интересами и послушанием, мотив осознанного заинтересованного участия в принятии государственных решений у граждан также присутствовал.

Кто был авторами комментариев в ходе дискуссии? Определить, к каким социальным, возрастным, гендерным и этническим группам они принадлежат, нелегко. Положение авторов не всегда указывались в отчетах ЦИК или ОГПУ и отсутствовали в скудной статистике, хотя обычно указывались в письмах. Текучесть социальной идентичности в этот период способствовала возникновению неопределенности: например, в социальном статусе автора дневника Андрея Аржиловского – крестьянина, узника, рабочего. Создается впечатление, что большинство комментариев исходило от крестьян, отражая их преобладание среди населения и политическое пробуждение в 1920-х годах и до начала 1930-х. Интеллигенция и служащие также были хорошо представлены в дискуссии. Хотя рабочие были грамотнее крестьян, они были меньшей группой, и от них поступало гораздо меньше комментариев. Такой социальный состав тех, кто внес свой вклад в дискуссию, объясняется, во-первых, деклассированием рабочих в 1920-х годах, во-вторых, вхождением крестьян в рабочий класс в 1930-х годах с их низкой квалификацией и маргинальным сознанием. Рабочий Путиловского завода в Ленинграде в 1930 году жаловался: «Высококвалифицированных рабочих больше нет – куда они делись?»[199]199
  Шапорина Л. Дневники. Т. 1. С. 94.


[Закрыть] Этот социальный процесс был назван Давидом Хоффманом «окрестьяниванием» городов, а Моше Левиным – «архаизацией» культуры. Мы также слышим голоса женщин, хотя и немногочисленные: домохозяйки, например, требовали права выдвигать кандидатов в советы. Женщины колхозницы были хорошо представлены на страницах газет, явно отражая политически корректные пропорции авторов, но гораздо меньше женских голосов было в сводках НКВД или ЦИК. До сводок дошло очень мало голосов советских национальностей, за исключением украинцев. Национальные вопросы практически отсутствуют в сводках, за исключением некоторого недовольства по поводу предоставленного конституцией права республик на выход из состава союза. Таким образом, среди комментаторов преобладали мужчины, русские и украинцы.

Студенты Государственного института физического воспитания и спорта имени Лесгафта в Ленинграде обсуждают проект конституции.1936. Фотограф неизвестен. ЦГАКФФД СПб

Исследуя здесь преимущественно низовые слои населения, не связанные непосредственно с режимом, нельзя забывать о группе активистов, чьи голоса выделяются в картине общественного мнения – члены партии, низовых советов, административного аппарата и профсоюзов, Союза воинствующих безбожников (не менее 3,5 миллионов человек), комсомольцы, новая элита выдвиженцев, демобилизованные красноармейцы и работники просвещения, а также рабочие и сельские корреспонденты. Эти группы выиграли от социальных изменений, достигли нового положения и сознательно участвовали в обсуждении конституции или руководили им. Ими двигали и идеалистические интересы, и корыстные (продвижение). По некоторым оценкам в марте 1939 года этот актив составлял пять миллионов, а по оценкам Сергея Максудова – до 10 процентов сельского населения проводили политику коллективизации и раскулачивания на местах[200]200
  Barber J. Working-Class Culture and Political Culture in the 1930s // The Culture of the Stalin Period, edited by Hans Guenther. Basingstoke: Palgrave MacMillan, 1990. P. 10; Максудов С. Демография «Великого перелома» 1929–1933.


[Закрыть]. Их комментарии могли не только восхвалять новую конституцию, но и отвергать новые свободы, предоставленные возможным врагам.

Обязательный характер политического участия в СССР затрудняет оценку его гражданского потенциала. Настойчивый официальный запрос на комментарии в прессе и открытое давление со стороны партийных организаторов на публичных собраниях принимали различные формы. Очень часто заводские ворота просто запирали для удержания людей в актовом зале после рабочей смены. Дневник описывает уличную сценку 30 августа 1937 года в Краснодаре:

Девушка выскакивает из проходной завода Чапаева и бежит по улице, только пятки сверкают. Вахтер бросается за ней, крича громким голосом: «Я покажу тебе, как убегать с лекции!» Но «преступница» Клочкова сбежала. Вахтер Желтобрюшенко отказался от погони и вернулся на свой пост, заперев за собой входную дверь. Желтобрюшенко получил однозначное указание от директора по культуре Иванкина: «Людей не выпускать!» Уже не в первый раз завод использует этот метод для достижения 100-процентной посещаемости лекций и встреч[201]201
  Неизвестная Россия. 20 век. T. 2 / Под ред. В. А. Козлова. М.: Историческое наследие, 1992. С. 274; Дневник И. Д. Фролова // Intimacy and Terror… P. 40.


[Закрыть].

Самые изобретательные партийные организаторы прибегали к разнообразным трюкам, чтобы обеспечить полную посещаемость. В Кабардино-Балкарской автономной области публика пришла в кинотеатр, но вместо того, чтобы смотреть фильм, людей заставили обсуждать конституцию. Те, кто протестовал и требовал вернуть деньги, были после показа фильма в час ночи задержаны НКВД[202]202
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232. Л. 78; Siegelbaum L., Sokolov A. Stalinism as a Way of Life. P. 128–129.


[Закрыть]. А. Аржиловский описал в дневнике типичное собрание: