Текст книги "Письмо из ниоткуда"

– Опасно тебе тут задерживаться.

– Поэтому я собираюсь отправиться в путешествие по Грузии как можно скорее. Если бы не Генрих, уже завтра бы взял машину напрокат и рванул в Кахетию. Тетя Белла дала мне адрес своих родственников, у них можно остановиться…

– Кого вы хотите разыскать? И зачем?

ЧТО, ЕСЛИ МЕНЯ?

Эта мысль постоянно закрадывалась, но Алиса гнала ее прочь. «Ты убежала! – говорила она себе. – Скрылась! Добралась до Тбилиси через Баку, чтобы замести следы. Ты в безопасности!» И все равно временами было страшно. Алиса даже стала подозревать, что у нее развивается мания преследования. Вот и Роман ей первые несколько минут знакомства казался подозрительным. Что, если он не просто так с ней заговорил? Он выследил ее, чтобы вернуть в Екатеринбург? Или вызвать из Екатеринбурга того, от кого Алиса убежала…

– Генриху поручили передать письмо человеку, которого мы оба знали когда-то, – ответил на ее вопрос Роман.

– Это мужчина?

– Да. Отец нашей… подруги. Он давным-давно ушел из семьи и пропал. Но, если верить Генриху, папа Наташеньки находится сейчас в Тбилиси. Где конкретно обитает, неизвестно, но есть наводки.

Как он ее… Наташенька! Не просто подруга, как видно.

– Почему девушка сама не приедет, чтобы встретиться с отцом?

– Ее нет в живых. Письмо, что везет Генрих, предсмертное.

– Извини…

Роман кивнул и тут же сменил тему:

– Где в Тбилиси можно прибарахлиться? Я прилетел без вещей и нуждаюсь в срочном обновлении гардероба.

– Сходи в «Галерею». Это ТЦ на проспекте Руставели. Там два больших международных сетевика, но есть и бутики.

– Бутики? – усмехнулся он. – Я в них не хожу.

– Тогда откуда этот оригинальный кардиган? Он выглядит дорого и эксклюзивно.

– В секонде нашел. Причем случайно. Ремонт в квартире затеял, понадобились тряпки, зашел в магазинчик, где остатки старого привоза распродавали, смотрю – кардиган в корзине валяется. Огромный, замызганный, с дыркой на рукаве. Купил, отстирал, снес в ателье, и мне налокотники из замши нашили. Получилась носибельная вещь.

– У тебя отличный вкус.

– Нет у меня его, – отмахнулся Роман. – Ношу то, к чему сердце лежит. И в чем комфортно. Этот кардиган из кашемира, как оказалось. А мне он просто на ощупь понравился, и расцветка привлекла.

Они ели и болтали еще около часа. Роман выпил еще одну стопку чачи, а попробовал только половину блюд. Остальные им запаковали плюс в пакет положили еще бутылочку настойки. На прощанье тетя Белла расцеловала гостей, а Роме сунула еще несколько адресов своих кахетинских родственников.

– Куда ты сейчас? – спросила Алиса. – На Руставели за покупками?

– Сначала я провожу тебя, потом зайду к себе и узнаю насчет комнаты для Генриха. Потом, может, подремлю часок. Разморило меня.

– Я сама могу дойти.

– Джентльмен обязан проводить даму, чтобы убедиться, все ли с ней в порядке.

Она рассмеялась. Забавный Рома парень. Или, лучше сказать, джентльмен?

Путь до дома Алисы занял меньше пятнадцати минут. Они зашли в арку, заставленную мусорными баками. В тридцати шагах от нее питейные заведения для туристов, лавочки с сувенирами, мини-музей в квартире знаменитого на весь Тифлис аптекаря, а в подворотне – мусор, отходы, вонь… Крысы! Днем их не видно, но, когда возвращаешься домой ночью, встречаешься с ними.

– Милый дворик, – сказал Рома, когда они миновали вонючую арку.

– Ты это из вежливости говоришь?

– Угадала. Думал, в Тбилиси уже не осталось подобных развалюх и столь замусоренных дворовых территорий. Где живет музыкант?

Она указала на окна второго этажа. Во двор выходило то, из которого доносилась фортепианная музыка, и застекленная терраса. Имелось еще одно, но его давно заколотили фанерой.

– Единственный уцелевший балкон в доме – любимое место обитания сына библиотекарши, – продолжила экскурсию Алиса. – И, раз он сейчас пуст, значит, мама повела его на прогулку.

– Он умственно отсталый?

– Нет, Сосо нормальный. Даже диплом о высшем образовании имеет. И внешне, кстати, ничего. Но без мамы никуда. – Они направились к крыльцу с покосившимся деревянным козырьком. – Я почти дома, осталось по ступенькам подняться. Считай, проводил…

И резко замолчала.

– Что такое?

– Там кто-то есть, – почему-то шепотом ответила она.

– Где?

– В коридоре.

Ромчик заглянул за дверь. Она не запиралась и висела на одной петле. За ней полутемный коридор. В нем не горела лампа, но дневной свет откуда-то проникал.

– Да, кто-то сидит, – признал ее правоту Роман. – Вроде мужчина.

– У моей двери.

– Точнее, между ней и второй, конторской.

– Уходим отсюда! – выпалила она и начала пятиться. Но Роман ее не послушался и двинулся в сторону двери, чтобы попасть в коридор. Он видел то, что не успела рассмотреть Алиса. А именно кровавую рану на голове мужчины.

– Вызывай скорую, – велел он.

– А что случилось?

– Человеку плохо, он истекает кровью. – Ромчик приблизился к мужчине, наклонился. Суровое лицо с правильными чертами, борода, очки, съехавшие на кончик носа, широко распахнутые глаза…

Мертвые глаза! Застывшее лицо. Запекшаяся кровь.

– Не надо скорую – полицию вызывай. Тут человека убили.

Глава 4

Ее трясло. Трясло именно сейчас, когда все было позади и она находилась в комфорте гостиничного номера. Его для нее снял Рома. Сам он жил в этом же гестхаусе, но на другом этаже.

Алиса забралась под одеяло, свернулась калачиком и закрыла глаза. Перед ее внутренним взором тут же возник покойник, и ее опять пробила дрожь. Это очень страшно – находить возле своей двери убитых соседей.

Да, человек с пробитой головой, которого они обнаружили, оказался тем солидным мужчиной, что занимал «контору». Когда Ромчик дал Алисе задание вызвать полицию, она растерялась.

– Я не знаю как, – пролепетала она. – У них же не сто двенадцать номер? И не девятьсот одиннадцать?

– Сбегай к хозяйке помещений. Библиотекарше.

Алиса так и сделала, помчалась к двери в корпус, занимаемый Кариной и ее сыном. Она была заперта, но на стене имелся звонок. Рабочий, как она помнила. Алиса принялась давить на него, но ей не открыли. Хозяев нет дома. Но кто тогда задернул штору в комнате Сосо? Алиса увидела это, когда подняла глаза наверх. «Это ветер ее колыхнул», – ответила себе она и помчалась к арке. По их улице часто ездил патруль, и если она увидит полицейскую машину, то сообщит офицерам о преступлении.

Пробегая мимо воняющих баков, Алиса обратила внимание на плащ темно-зеленого цвета. Она уже видела его на ком-то из соседей. Возможно, на покойнике. В нем он ходил гулять ночами. Мысль эта промелькнула в голове, но не закрепилась. Алиса увидела пожарного. Он направлялся к точке питания, чтобы купить себе что-то из выпечки. Этот точно знает, как позвонить в полицию!

…Через пятнадцать минут приехали полицейские. Рома и Алиса все это время просидели на лавке под деревом.

– Ты сходила бы к себе, собрала вещи, – сказал он.

– Зачем?

– Не страшно будет здесь оставаться?

– Страшно. Но у меня оплачено до послезавтра.

– Переедешь в мой гест. Там есть свободные номера. И не волнуйся о деньгах, я заплачу.

– Его убили, да?

– Я было подумал, что балка на голову упала (в этом доме нельзя жить, он того гляди развалится), но нет. Камень окровавленный рядом с телом валяется. Им, скорее всего, долбанули. – Рома встал, услышав вой сирены. Но машина проехала мимо. – Как соседа звали, не знаешь? – Она покачала головой. – Идеальное место для убийства выбрано. С улицы не видно, что во дворе происходит. Людей почти нет. Камер поблизости тоже.

– Вообще-то обычно в это время люди есть. Сосо на балконе торчит, дышит свежим воздухом. Мать его во дворе белье развешивает. Каждый день и помногу. Откуда у нее столько? Или просто заняться больше нечем? А старый музыкант распахивает окно, чтобы создать сквозняк, и садится за пианино. Но играет редко. Просто ему нравится вид.

– Ты общалась с ним?

– Нет. Он даже не здоровается со мной. А я пыталась его поприветствовать. И по-русски, и по-грузински, и просто кивком. Но старик сквозь меня смотрит.

– Три потенциальных свидетеля преступления, и все как будто испарились.

Снова зазвучала сирена. И на этот раз машина подъехала к арке. Рома пошел навстречу полицейским.

Следующий час Алиса совсем не запомнила. Ей задавали вопросы, она отвечала. Роман держался рядом, пока его не увели, чтобы допросить отдельно. Комнату, которую занимал покойный, осматривали без них. Следствию нужны были понятые, и в этом качестве граждане другого государства не очень подходили. Перед тем как отпустить свидетелей, полицейские записали адрес, по которому смогут их найти.

– Это рядом, – кивнул головой симпатичный опер. Типичный грузин в представлении любого россиянина: кудрявый брюнет с орлиным носом и монобровью. – Минутах в десяти.

– Покойного ограбили? – спросила Алиса.

– С чего вы взяли? – Типичный грузин отлично говорил по-русски.

– Я слышала, как вы говорили о том, что при нем не нашлось ни кошелька, ни телефона.

– Вы понимаете наш язык?

– Хуже, чем вы наш.

– Я в русской школе учился. – Опер вернул паспорта ей и Роману. – На первый взгляд убийство совершено в целях ограбления. Но у нас в Тбилиси крайне безопасная обстановка. Тут можно оставить без присмотра телефон, сумку, незапертую машину – никто ничего не возьмет.

В этот момент его позвал коллега, и их разговор прервался.

– Ты так и не собралась, – заметил Рома.

– Боюсь заходить в дом.

– Труп уже вынесли.

– Знаю. И все равно не по себе. – Она поежилась, представив, как будет проходить мимо того места, где сидел мертвец.

– Давай я с тобой зайду?

– Можешь без меня это сделать? Ты не волнуйся, трусов, сушащихся на батарее, не найдешь. Прокладок и прочего тоже. На стуле стоит рюкзак, на вешалке кофта и штаны. У порога запасные ботинки.

– Это все?

– Да. Остальное тут. – Она хлопнула по котомке, с которой выходила из дома. – Документы, телефон, зарядные устройства, тетрадь со стихами… Ой, есть еще одна! На кровати лежит. Там же книжка, сборник рассказов Бунина. Это тоже мне нужно.

– Косметика, духи?

– Не пользуюсь. А зубную щетку давно пора выкинуть.

– Если я что-то забуду, возвращаться сама будешь, – предупредил он. Она закивала. – Ключи куда потом?

– Мне. Пока оставлю у себя.

Он удалился, а Алиса чуть отошла, чтобы не мозолить глаза оперативникам. Взгляд ее снова взметнулся вверх. Хозяйское окно опять привлекло внимание. Что с занавеской? Почему она ходит от ветра не целиком, а частично? Как будто кто-то ее изнутри отодвигает? Алиса перевела взгляд на веревки для сушки белья. На них висели полотенца разной степени затертости. Есть и ветхие, годные только на тряпки. Пожалуй, это они и есть. Рачительная Карина ничего так просто не выбрасывала. А над хорошими вещами тряслась, поэтому стираное белье без присмотра не оставляла…

Интересно, полотенца считаются ценными? Если да, то библиотекарша дома и приглядывает за ними. Но почему тогда не открывает? Полицейские звонили в дверь, но так ничего и не добились. Музыкант тоже не открыл. А он, по слухам, свой дом не покидает.

– Чем же он питается? – поинтересовалась Алиса у квартирной хозяйки, когда только заехала, и та ей рассказала о старожиле дома.

– С мини-рынка каждый вторник ему приносят овощи и сыр. По пятницам доставляют другие продукты из магазина. Но, если что-то срочно требуется, просит меня или Сосо. Не любит это, скрипит зубами, но обращается.

– У него совсем никого?

– Почему? Сестра есть, племянники. Живут не здесь, но приезжают. И к себе звали, да не едет.

Алиса тогда еще об обитателе конторы спросила. Но хозяйка буркнула: «Про жильцов я ничего не знаю!» И попросила Алису, если кто спросит, называться дальней ее родственницей. Помещения она сдавала нелегально, жильцов искала, расклеивая по району объявления, написанные от руки. Алиса оторвала его кусочек с телефоном, пришла, ужаснулась комнате, но согласилась ее арендовать, узнав цену. Сосед, очевидно, так же попал в их двор. Собирался прожить неделю, продлил пребывание еще на три и…

Так тут и остался!

Над ухом Алисы что-то хлопнуло. Она испуганно вздрогнула.

Но ничего страшного не произошло, это полицейские в конторе распахнули окно. Не форточку, а всю створку. Применили силу, поскольку рамы разбухли и чуть ли не вросли друг в друга.

Из помещения повеяло строительной пылью и табачным запахом.

– Как он тут спал? Дышать же нечем! – возмутился один из мужчин по-грузински. Это все, что Алиса смогла перевести. Дальше они заговорили тихо и торопливо, и она перестала понимать.

Зато смогла заглянуть в комнату. Огромная! Но ужасно неуютная, загроможденная казенной мебелью, коробками. Если бы что-то из этого можно было продать, Карина так бы и сделала, но желающих не нашлось, и она оставила. Чтобы хоть как-то облагородить помещение, она развесила по стенам репродукции и ковры, часть столов накрыла скатертями, а на те, что остались без чехлов, водрузила статуэтки и различную кухонную утварь. Имелся даже самовар, и в нем можно было кипятить воду, включив его в розетку.

У стены с самым большим ковром помещался диван-книжка. Он был заправлен постельным бельем. На тумбочке рядом стоял ночник.

Некогда казенное помещение совершенно точно сдавалось как жилое!

Один из полицейских чихнул. Потом еще раз и еще. Это был симпатичный опер с монобровью, фамилии и звания которого она не запомнила, вытирал лицо платком и ругался. Пылищи в комнате стало еще больше, а все потому, что мужчины отодвинули шкаф. За ним кирпичное крошево, известка. Стена разрушалась немного странно, казалось, что ее пытались пробить. Наверное, так и было. Как Алиса слышала, хозяйка помещений приобрела их, ожидая, что дом отремонтируют за счет городской казны. Центр как-никак, лицо старого Тбилиси! Но отделали только фасад. И все. Даже арку изнутри не тронули. Хуже того, втащили в нее мусорные баки, чтобы не бросались в глаза. Тогда жильцы стали портить имущество. Кто-то подпилил балки, кто-то мелкий поджог устроил, один идиот умудрился засорить сточные трубы, и тогда во дворе стояла такая вонь, что слезились глаза. Снова явилась комиссия и вынесла вердикт: ремонт дома нецелесообразен, легче жильцов расселить по новым квартирам. Этот вариант всех устроил, кроме старожила. Даже Карину. Она думала, ей дадут три квартиры. И хотя бы одна будет в центре. Ан нет, предлагали две и на окраине. Сосо уговаривал мать соглашаться, но та была уверена в том, что своего добьется…

Не угадала! Сейчас ей уже ничего не предлагают. Чиновники, завидев ее, велят секретаршам никого не пускать. Но Карина, надо сказать, живет в своем доме неплохо. Центральный корпус здания крепок, в нем ничего не рушится и не течет. В квартире есть душевая кабина и уборная. Чтобы сын не скучал, женщина приобрела спутниковую тарелку, и он смог смотреть двести каналов. И все же он казался несчастным, этот залюбленный мамой старый мальчик. У него даже друзей не было! Но с покойным соседом Алисы он общался. Она знала это точно: видела, как Сосо заходил в его комнату. А в руке пакет из продуктового магазина. Мама мальчику пить, курить запрещала, но старший товарищ, возможно, с радостью поддерживал компанию. Что у него имелись вредные привычки, очевидно: в конторе табаком воняет, а на полу стоит батарея пустых винных бутылок.

– Можем идти, – услышала Алиса голос за спиной и вздрогнула. Нервы ни к черту!

– Они вроде бы документы соседа нашли, – сказала она, услышав возглас монобрового.

– Теперь хотя бы личность установят. – Роман протянул ей ключи, а рюкзак закинул себе на плечо. – Давай уже валить отсюда. На меня этот дом производит гнетущее впечатление, даже если я не думаю о покойнике. Как ты тут жила?

– Нормально, – пожала плечами Алиса.

– В монашеских кельях обстановка получше, чем в твоей комнате.

– Я и платила за нее не как за номер в пятерке.

– А этот итальянский дворик, – не унимался он. – В нем все грязное, порушенное…

– Ты повторяешься, Рома, – немного сердито буркнула Алиса. – Все это я от тебя полчаса назад слышала.

– Я просто хочу кое-что выяснить, чтобы понять тебя. А ты мне про дешевизну только… – Он притормозил возле каштана, окинул его взглядом от корней до крон. – Тут даже дерево корявым выросло.

– Ему больше ста лет, и за это время ветки его и ломали и отпиливали. К нему прибивали доску объявлений, навешивали качели. В него врезались на мотоцикле. А он все стоит. Я любила пить утренний чай под кроной зеленого великана…

Он остановился и внимательно посмотрел на нее. Будто проверял, серьезно ли она.

– А орнамент на стене? Ты его рассмотрел?

– На какой стене?

– Третьего корпуса. Того, где музыкант живет. Орнамент под крышей. Он напоминает ноты. Когда старик играет на своем фортепиано, мне кажется, что звуки взмывают и опускаются на карниз. Как птички. А потом стекают, превращаясь в выпуклости на камне…

– Я не смотрю на мир так, как ты, – сказал он.

– И это нормально. Все люди разные.

– Поэтому ты пишешь стихи, а я занимаюсь компьютерным обеспечением. – Рома двинулся дальше, подхватив ее под локоток. – Но я не сухарь, не негативщик.

– В этом тебя нельзя заподозрить. Ты позитивный человек, эмоциональный и чувствующий. – Она хотела сказать «чувственный», но воздержалась.

– Были времена, когда я был похож на тебя. То есть, выглянув в окно, видел золотые купола церкви, бескрайнее небо, закат, а не мусорные баки, между которых присела пьяная девица, чтобы справить нужду…

– И что же с тобой случилось?

– Тогда мне было двадцать, сейчас почти тридцать шесть.

– Повзрослел, значит?

– Или постарел? Но я и сейчас могу не замечать плохое, если есть хорошее… Но в вашем дворе нет ничего заслуживающего внимания!

– Как скажешь, – не стала спорить с ним Алиса. Она понимала, что он тоже неспокоен. Обнаружить труп – это стресс. А он еще и наложился на личные переживания. Роме положительные эмоции нужны, а вместо них он получает новый негатив. «Уже жалеешь, что заговорил со мной?» – чуть не сорвался с языка этот вопрос. Хотелось молодому мужчине расслабиться в приятной женской компании, вина выпить, поесть вкусно, поболтать… А что получилось?

– Сейчас заселим тебя, и нужно будет вздремнуть, – сказал он. – Голова болеть начала.

– Дать таблетку?

– Предпочитаю их не принимать.

– Слышала, что головную боль терпеть нельзя.

– Она пока слабая. Если посплю, пройдет. – Он увидел здание, в котором располагалась его мини-гостиница. – Я два года назад со сноуборда упал и повредил ключицу. Кости не сломаны, а болит ужасно. Прописали обезболивающие уколы на первое время. А после них таблетки вообще не помогают. И я стал закидываться ими как мятными драже. Чуть не подсел. Сейчас стараюсь обходиться без лекарств.

За этими разговорами они дошли до гостевого дома. Роман заселил Алису и проводил до номера. Когда он ушел, ее стало трясти.

Как же она испугалась, увидев у своей двери человека! Она решила, что он подстерегает ее.

«Меня нашли! – вопила мысленно она. – И сейчас накажут!»

Алисе хотелось бежать куда глаза глядят. Она готова была сорваться с места… Всегда готова, поэтому все важное: документы, зарядники, тетрадь с последними стихами – носила при себе. В сумке также имелась смена трусов, носки, спрей для полости рта, влажные салфетки… Деньги! НЗ в виде ста долларов. На них можно уехать из Грузии автобусом. Хочешь – в Армению, хочешь – в Азербайджан, хочешь – в Турцию. В Россию тоже можно, но не хотелось бы…

В рюкзаке все остальные вещи. Тоже нужные: новая пижама, термобелье, кроссовки, удобный спортивный костюм, дождевик, походный набор, аптечка, в которой обязательные антибиотики и пузырек спирта, но без этого можно обойтись, если срываешься с насиженного места и мчишься без оглядки куда глаза глядят.

…А потом Алиса услышала слова Ромы о том, что человек ранен, и передумала убегать. Она двинулась вперед, чтобы его рассмотреть…

И тут ей стало еще хуже! Рана на голове! Обширная, рваная… сочащаяся кровью.

Она нанесла такую человеку, от которого сбежала и спряталась тут, в Тбилиси.

Она не знала, выжил ли он, но была уверена: если да, то он найдет ее и накажет!

Глава 5

Прошлое

Алла не любила свое имя. Оно казалось ей возрастным. Ее ровесницы – Даши, Софьи, Ксюши. Даже Наташи и Светы, их мало, но все же есть, а Алла только она.

– Ты меня так в честь Пугачевой назвала? – спросила она как-то у матери. Других тезок она просто не знала.

– С чего ты взяла?

– Сама говорила, что я ношу имя знаменитой певицы.

– Я имела в виду Аллу Баянову.

– Не знаю такую.

– Как же! – всплеснула морщинистыми руками мама. – Под ее «Спи, мое бедное сердце» мы с тобой танцевали танго.

Этот номер они показывали на конкурсе самодеятельности в Доме культуры их поселка и выиграли приз зрительских симпатий. Тогда Аллочке было шесть, а ее маме пятьдесят пять.

Она забеременела в сорок девять. От кого, никто не знал. В поселке женщина появилась уже с крохотной дочуркой. Вернулась из города, куда уехала сразу после восьмого класса, на малую родину. В пустующий родительский дом. Когда Алла чуть подросла и ее взяли в ясли, устроилась фасовщицей на частную макаронную фабрику. Работала без оформления и по полторы смены. Никаких мужчин, ни новых, ни старых, в ее окружении не появлялось. Немолодая мама сторонилась их, если не сказать – чуралась. «Почкованием размножилась, что ли?» – хихикали поселковые сплетницы. Самые наглые из них напрямую задавали личные, а порой интимные вопросы. Все они оставались без ответа. Но и Алла не могла допытаться у матери, кто ее отец.

– Нет у тебя его, – хмуро отвечала та.

– Так не бывает, – не соглашалась девочка. – Лада Машкова… – так звали соседку, что была чуть постарше Аллы и приглядывала за ней, когда маме требовалось уехать в город, – говорит, что дети рождаются только после того, как на женщине мужчина полежит. И они должны быть голыми!

– Слушай ее больше, – пламенея от смущения, восклицала мама. – Аист детей приносит, и это всем известно.

Как бы она дальше выкручивалась, оставалось только гадать. Возможно, сказала бы наконец правду, но не дожила до дочкиного взросления – скоропостижно скончалась, когда Алла только готовилась пойти в школу.

– Она давно болела, – разъясняла всем мама Лады Машковой. Единственный человек, не удивившийся кончине соседки. – Но к врачам не обращалась. Травки все пила, думала, исцелят.

– Откуда знаешь? – вопрошали любопытствующие.

– Видела, как она к бабке Марфе ходит за ними. – Та на окраине села жила, почти в лесу, и считалась ведуньей. – Я сама у нее беру отвар для мужика своего. От пьянства.

– Не помогает, – заметил кто-то. Дядя Вася был известным в поселке алкашом.

– Вот и соседке не помогло, – вздыхала Машкова. – Дочка ее теперь сироткой осталась. В детдом заберут, наверное. У нее ж никого больше…

Но она ошибалась. У Аллы имелась старшая сестра. О ней девочка узнала незадолго до смерти матери. Женщина, понимая, что дни ее сочтены, рассказала младшенькой о старшенькой, Марине. С ней мама в пух и прах разругалась еще до рождения Аллы. Из-за чего, не сказала. Но так быстро взгляд отвела, что стала понятно – из-за нее. Наверное, Марина не хотела, чтобы мама еще одного ребенка в капусте находила.

– Сколько ей лет? – спросила Аллочка.

– Двадцать пять скоро.

– Ого, большая! А у нее тоже папы нет?

– У нее был. – Мама при этом ни разу не была замужем. – Но он умер давным-давно. Поэтому я Марину, как и тебя, одна воспитывала.

Аллочка и дальше бы расспрашивала маму, да та тему закрыла. Но, прежде чем это сделать, показала дочери страницу в записной книжке, где были данные Марины.

– Если со мной что-то случится, свяжись с сестрой, – сказала она и ушла из дома по делам.

…А через полтора месяца ушла и из жизни.

Сестра Марина приехала только на похороны, и их пришлось организовывать коллегам и соседям покойницы. Их молодая женщина за это поблагодарила, но сдержанно и как будто не от души.

– Будто царица-императрица, которой подданные угодили, – сердито бубнила старшая Машкова.

А младшая, подружка Алки, возражала:

– Нет, Марина на эльфийскую принцессу похожа. Беленькая, тоненькая, красива-а-а-а-я…

– Кожа да кости. Тоже болеет, что ли?

А чтобы не теряться в догадках, задала этот вопрос Маринке. Та заверила женщину, что с ее здоровьем все в порядке, а стройность нынче в большой моде, и она ее долго добивалась.

– Я полненькой была в детстве и юности, – разоткровенничалась она к окончанию поминок. Разговорила ее самогоночка, которую пришлось выпить за упокой, чтобы все отстали. Лучше ее, чем кошмарный кагор, купленный в сельпо по акции. – Алке зато повезло, тощая от природы.

– Да она не жрет ничего, – отмахивалась соседка. – Мать ее чуть ли не силой кормила.

– А от меня конфеты прятала. Но я все равно их находила и зараз съедала.

– Даже если килограмм?

– Было и такое. Потом меня шоколадом рвало.

– Но вы с сестрой все равно похожи, – отмечала Машкова, подливая Маринке самогонки. Ей так много нужно было узнать, чтобы потом рассказывать товаркам. – Уж не один ли у вас отец?

– Мой умер десять лет назад.

– Они неженаты были с мамкой? – Голос соседки дрожал от любопытства. Алла, которая лежала на диване лицом к стене и притворялась спящей, это отмечала.

– У него имелась семья. Дети и даже внук. Отец мой был директором Дворца культуры, а мать в художественной самодеятельности участвовала. Уж не знаю, как эти двое, старая дева и примерный семьянин в летах, поладили, но плодом их романа стала я.

– Признал батя тебя?

– Неофициально. На дни моего рождения навещал, дарил кукол. Всегда белокурых и толстых. Я их терпеть не могла. Отца тоже. Не хотела я видеть в старике с волосами, зачесанными на лысину, отца. Но мать на нашем общении настаивала. Когда папашка умер, я выдохнула. Материальной поддержки от него все равно никакой, а кукол дурацких мне и так девать некуда было: отдала бы, да мать не разрешала. Папочкины подарки же!

– Больше у нее никого не было?

– Мать мужиков не любила. Что неудивительно: отец лупил ее, а брат старший в бане за ней подглядывал да дружков водил, чтоб те тоже поглазели. Она из-за этого отсюда уехала и не возвращалась, пока все не умерли.

– От кого же она Алку-то родила? – выдала соседка главный вопрос.

Но ее любопытство удовлетворено не было. Маринка ответила скупо: «Не знаю!» – и на этом разговор свернула.

Кто ее отец, Алка все же узнала, но гораздо позже. В тот же вечер после поминок она долго не могла уснуть. Вроде и устала, и намучилась, и наплакалась, а даже в дрему погрузиться не получалось. Думы покоя Алле не давали. Она представляла свое будущее, и сердце сжималось от страха. В нем не будет ни мамы, ни родного поселка, ни их небольшого, но такого привычного хозяйства с курочками и козой, ни подружки Лады, ни клуба, на сцене которого она выступала со стихами и танцами, ни учительницы Руфины Радиковны – именно к ней в класс Алла мечтала попасть…

Маринка увезет сестру в город и станет ее опекуном. Они будут вместе жить в малогабаритной двухкомнатной квартире на одиннадцатом этаже. Вдвоем, а не вчетвером, как Алла надеялась. То есть собачку Жужу и кота Матвея они не берут. Кур забивают, козу продают. Дом впоследствии тоже. Если кто-то купит! Но лучше бы не купили, тогда у Аллы было бы место, куда можно сбежать хотя бы на время. В том, что ей потребуется убежище, девочка не сомневалась. Сестра Маринка ей категорически не нравилась. Ни царицей она ей не казалась, ни тем более феей – вампиршей. Худая, бледная, неулыбчивая… Холодная! Она не умела любить и даже заботиться. Разве можно такой доверять осиротевшего ребенка?

Но больше некому… Увы.

* * *

Дом был продан ровно через полгода. Как только Марина вступила в права наследования, избавилась от него. Отдала за копейки, а их потратила на норковую шубу. Аллочке же с вырученных денег купила подержанный плеер. Но это не для того, чтобы ее порадовать, больше ради себя. Маринка терпеть не могла шум в своем доме, а сестра часто слушала музыку, чем раздражала…

Впрочем, раздражала она Маринку всем. Одним своим присутствием! Поэтому Алла ходила в продленку, на разнообразные кружки (благо они жили рядом с Домом детского творчества), а все каникулы проводила в загородных лагерях. Сестра работала в социальной сфере, могла доставать путевки почти даром, и это спасало их от общения друг с другом.

Марине давно исполнилось двадцать пять, а она все еще была не замужем. Это ее злило, но больше пугало. Поклонники у красавицы имелись, но все они, как она сама говорила, были средней паршивости. Работяги да инженеришки, а Маринке требовался принц. Чтобы завлечь его, и была куплена шуба из голубой норки. Сестра накидывала ее поверх облегающего платья, навешивала на себя золотые украшения, вставала на высоченные каблуки и отправлялась в бары при хороших гостиницах. Иногда ее оттуда гнали проститутки, принимая за конкурентку, но все же Маринке удавалось знакомиться с приличными москвичами или иностранцами. Да, принца хотелось столичного, а лучше заграничного!

И Маринка нашла такого. Али был родственником эмира Шарджи. В Екатеринбург он прилетал по делам семейного бизнеса (одного из). Был хорош собой, прекрасно образован, щедр. За него Маринка мечтала выйти замуж. Даже после того, как узнала, что к семье шейхов Али никакого отношения не имеет и вообще он не эмиратец, а ливанец, да еще является наемным работником. Все равно он лучше остальных кавалеров. Не паршивый!

Но Али ее замуж не позвал. А когда Маринка поставила ультиматум, расстался с ней. Легко, будто еще вчера не клялся в любви. Она пожалела, хотела все вернуть (мужчина помогал деньгами), да Али перестал прилетать в Россию.

– Неужели Вселенная мне больше не пошлет принца? – вопрошала Маринка у бутылки. Она крайне редко пила, потому что от алкоголя полнеют, но в моменты отчаяния прибегала к его помощи. – Упустила Санечку, и другого не будет?

– Кто такой Санечка? – любопытствовала Алла. Сестра пила дома, в одиночестве, потому что у нее не было подруг.

– Гениальный музыкант, – отвечала та. Была бы трезвая, проигнорировала бы вопрос. – Композитор и исполнитель. Мировая звезда.

– И он был в тебя влюблен?

– Еще как! Называл своей музой. Симфонию мне посвятил.

– Где вы познакомились?

– Во Дворце культуры. В том, где мать самодеятельностью занималась. Санечка там выступал, когда был подростком. Он приехал на прощание с директором ДК, по совместительству моим отцом.

– Тебе тогда четырнадцать было, – произвела нехитрые расчеты Алла.

– С половиной.

– А ему?

– Двадцать семь.

– Старик!

– Не болтай ерунды, – скривила свои красивые, пусть и суховатые губы сестра. Без помады они не смотрелись, поэтому Маринка не расставалась с ней. Пусть гигиеничка, но во всех карманах. – Молодой мужчина, состоявшийся и состоятельный. Живет в Питере, ездит с гастролями в Европу.