Текст книги "Стерва на десерт"

– Но кто? Неужели Ниночка? – пробормотала Галина Ивановна.

Я напрягла свою глупую память, чтобы вспомнить, кто такая эта Ниночка. А! Вспомнила. Эта та самая чудачка, которая из года в год ходит с одной и той же прической, под кодовым названием «грива льва». Еще она носит очки-бабочки, гигантские пластмассовые серьги, и находится в том возрасте, когда уменьшительное Ниночка ей уже совсем не «катит», короче, бабе было под полтинник, не меньше.

– Кстати. Где она? – встрепенулась Галина Ивановна. – Когда я уходила, она оставалась в комнате.

– Может, обедать пошла? – предположила я.

– Да, да, наверняка, – закивала головой Галина Ивановна и тут же зашарила глазами по кабинету, надеясь найти ответ. – Если пальто нет, то она точно ушла в столовую, она ходит на фабрику-кухню, там говорит, кормят лу…

В этом месте Галина Ивановна замолкла. С выпученными глазами и все еще открытым ртом, она привстала со стула, ухнула своей мощной рукой по не менее мощной груди, выдохнула «О-о!», после чего повалилась на стол без единого проблеска сознания.

– Чего это она? – испугалась Маруся, подбежав к пострадавшей. – Перенервничала что ли?

– А, может, сотрясение? Вон она как в дверь билась… – предположил кто-то из массовки.

– Но не головой же. – Маруся побила Галину Ивановну по щекам. Безрезультатно – начальница погоревшего бюро осталась все такой же безучастной. – Притащите кто-нибудь нашатырь, – выкрикнула наша мать Тереза в коридор. – А еще…

Что еще хотела Маруся от любительниц зрелищ, мы так и не узнали, ибо она не договорила, а подобно Галине Ивановне замолкла на полу слове, выпучилась, охнула, но только без чувств не упала, а осталась стоять, подобно статуе.

– Да что вы все с ума посходили! – выругалась я.

– Там…там… – И Маруся с распахнутым, как у умирающей рыбины ртом, вновь замолкла.

– Что там? – еще пуще осерчала я.

– Она. – Почему-то шепотом закончила давно начатую фразу Маруся. И показала пальцем в дальний, заваленный обломками стеллажей угол.

– Да кто она-то? – не поняла я и шагнула к подружке.

Сначала я не увидела того, на что указывал Марусин перст, уж очень захламлен был угол разными головешками, а потом, когда сделала еще один шаг, на этот раз левее, разглядела… О, господи! Между обгоревших остовов стеллажей, между куч сгоревшего дерева, на залитом водой и пеной полу лежала Ниночка. Вернее, это была уже не она, а то, что от нее осталось – обгоревшее до черноты и скукоженное до размеров тряпки тело да буйные, лишь тронутые огнем кудри.

– Мама! – прошептала я басовито и брякнулась на круглые колени Галины Ивановны.

Мой некорректный поступок произвел неплохой эффект, от толчка женщина очнулась и проблеяла «Пить». Но напоить бедняжку было некому, так как любопытные кумушки в полном составе вломились в комнату и, тесня другу друга, бросились к месту гибели несчастной львиноголовой Ниночки.

Тут я спохватилась и с криком: «А ну назад!» преградила им дорогу.

– Посмотрели, дайте другим посмотреть! – заблеяла одна из толпы.

– Вон! – рявкнула я.

– Не имеете права! – загалдели любопытные, так и норовя поднырнуть под мои растопыренные руки.

– Маруся, – взвыла я. – Помогай!

Но подружка помочь не успела, ибо толпа умирающий от любопытства баб смела меня за считанные секунды и ввалилась таки в закуток.

Пару секунд они тупо таращились на обугленные останки, после чего разразились таким диким визгом, что шнурок, бывший некогда миленькой люстрой, качнувшись, рухнула на пол. Когда же он с хлюпаньем ударился о залитый пеной пол, толпа все с тем же визгом ломанулась из комнаты.

Через минуты в помещении остались лишь мы: члены дружины, хозяйка кабинета и Кузин.

– Что будем делать? – всхлипнула Эмма Петровна.

– Что, что? – насупилась Маруся. – Милицию вызывать. Коленьку. Или этого, начальника его противного.

– Давайте их обоих, – предложила Княжна.

– И ОМОН, – вставила Эмма Петровна, бледная и жутко напуганная.

– А ОМОН-то зачем? – удивились мы.

– На всякий случай.

– И правда, – согласился рассудительный Кузин. – Хуже не будет. Пусть все едут.

Мы закивали, все, так все. В конце концов, человека в горящем кабинете заперли, это ж надо такое зверство удумать. На такого садиста не то что ОМОН, даже группу «Альфа» натравить не жалко.

Мы вызвали всех: и МЧС, и милицию, и ОМОН, прокричав в телефон, что «Нихлор» подвергся нападению маньяков, которых сможет обезоружить только батальон спецназа. Потом, наконец, дали попить задыхающейся Галине Ивановне. Выхлебав стакан, она принялась за старое.

– Вот горе-то! Сначала Авангард Кирилыч, потом Даша, за ней Дуся, а вот теперь Ниночка. Одна я на весь отдел оста-а-а-алась!

– Ну не переживайте вы так, – старалась успокоить несчастную сердобольная Маруся. – Вам кого-нибудь другого возьмут.

– А фонды, а патенты на новые изобретения, а…

Она опять не докончила. На этот раз помешал ей скрип. Скрипела входная дверь, которую я лично плотно прикрыла за паникующими тетеньками. Мы, как по команду, обернулись.

– Кто это? – истерично пискнула Галина Ивановна в образовавшуюся щель.

Тут дверь рывком распахнулась, явив нам потусторонне зрелище – в подкопченном проеме стояла покойница Ниночка в своих очках-бабочках, гигантских пластмассовых серьгах и с нимбом вокруг головы.

– Господи помоги! – просипела Галина Ивановна.

– Изыди! – пискнул Кузин, осеняя дверь крестом.

– Вот ни фига себе. – Оторопев, проговорила я. – Зловещие мертвецы, часть 3.

Приведение тем временем вошло в комнату и противным писклявым голосом спросило:

– Что здесь происходит?

Мы закричали, громче всех орал Кузин, меньше всех Галина Ивановна – она вновь потеряла сознание.

– Во что превратили кабинет? – продолжало издеваться над нами приведение. – Кто вам позволил? Зачем дверь сломали? И почему моя начальница бьется головой об стол? – грозно закончила покойница и почесала пальцем нимб.

Только тут мы уразумели, что перед нами не призрак, а очень даже живая и жутко злая Ниночка. А то, что мы приняли за нимб, всего-навсего огромная пуховая шапка.

– А… Э-э? – невразумительно, но с явно вопросительной интонацией пробормотала Маруся. И при этом ткнула перстом сначала в угол, где покоилась «грива льва», а потом в круглую шапку вошедшей.

– Что еще? – озлилась Ниночка. Но когда тонкий пальчик нашей подружки уперся в ее прикрытый мохером лоб, неожиданно воскресшая засмущалась и забормотала. – Ну да, паричок. И что в этом такого? Никому не возбраняется… —Ниночка нахлобучила шапку на самые брови, сконфужено потупилась.

Я пригляделась к голове мнимой покойницы повнимательнее, ну точно, из-под шарообразной беретки выбилась жалкая куцая прядка. Значит, львиная грива – всего лишь уродский, но богатый и явно сделанный из натуральных волос парик. И восхищенно зацокала языком. Надо же было столько лет это скрывать!

– Нинуся, – зашептала очухавшаяся Галина Ивановна. – Значит, ты не сгорела?

– Я в столовую ходила.

– А волосы? Как они…

– Парик под шапку не помещается. Я его сняла, чего тут не понятного.

– А я и не знала, что ты носишь па… – На сей раз договорить ей не дал приступ смеха – Галина Ивановна зашлась в диком хохоте, перемежая истерику всхлипами «Ой, не могу!» и хлопками по своим мясистым ляжкам.

– А не зачем вам знать, – огрызнулась разоблаченная Ниночка.

– Это же надо! – продолжала заливаться начальница. – А мы-то ее спрашивали, чем она голову моет, что у нее такие кудри роскошные. А она нам – хлебом да простоквашей…

– А я их и мою хлебом. Ржаным.

– Свои кудельки что ли? Те, что из-под шапчонки вылезли? Так их чем не мой. Ха-ха-ха!

Гогот Галины Ивановны оборвался так же неожиданно, как начался. Ибо разозленная обличительной речью начальницы Ниночка схватила с пола прокопченную кошму и с размаху влепила ею по радостной физиономии врагини.

Галина Ивановна замолкла. Секунду она обиженно таращилась на подчиненную, после чего медленно встала и с не предвещавшим ничего хорошего спокойствием двинулась на раскрасневшуюся Ниночку. Ниночка же, не будь дурой, приготовилась к отпору: встала в бойцовскую стойку – ноги расставлены, руки со сжатыми кулаками согнуты в локтях – и угрожающе процедила: «Не подходите ко мне, я злая, как рысь!»

Не известно, какой грандиозной потасовкой все бы закончилось, если бы не пронзительный сигнал сирены, раздавшийся за окном. Сначала он был одиноким, потом, буквально через пару секунд, к нему присоединился еще один, не менее пронзительный, но ко всему прочему еще и басовитый, а в завершении к этому дуэту присоседился еще и гнусавый гудок. И все эти надрывные звуки слились в такую адскую какофонию, что мы против воли заткнули уши.

– Что это? – проорала Маринка, стараясь перекричать дьявольский оркестр.

– Пожарные, милиция… – Заорала в ответ Княжна, подбегая к окну. А после оценки обстановки добавила упавшим голосом. – И ОМОН!

Мы бросились следом за Ленкой, уставились в подкопченное окно, и увидели вот что.

На асфальтированной площадке перед институтским крыльцом лихо затормозила алая пожарная машина, из нее выпрыгнули бравые пожарные в полной амуниции с огнетушителями и шлангами на перевес; следом, дребезжа, подкатил милицейский «козелок», выпуская из своего чрева Геркулесова и его противного начальника по фамилии Русов; за ними подтянулась серая «полбуханка» с цифрами «02» на дверке, из которой вылез молоденький милиционерчик с собакой и еще пара мужичков в гражданке; потом прибыли эмчеэсники на «ГАЗеле»… И как кульминация сего действа – металлизированный блестящий микроавтобус, подлетевший самым последним, из нутра которого на влажный асфальт повыпригивали, как из волшебного ларца, шкафообразные камуфлированные молодцы с автоматами.

– Е-мое, – прошептала Маруся. – Что ж мы наделали-то!

Полдень.
Ищут пожарные, ищет милиция…

Через 5 минут, стоило всей шатии-братии ввалиться в здание, наш сонный институт, где даже работали позевывая, стал похож на эпицентр землетрясения.

Пожарные, унюхав запах гари, носились по этажам с раскрученными шлангами, эмчеэсники сновали по коридорам, кабинетам, подвалам, выискивая несчастных, попавших в чрезвычайную ситуацию. Следом за ними бегали менты, не понимая, где же захоронилась банда маньяков. Топая своими тяжелыми ботинками, по лестницам совершали марш-броски ОМОНовцы и пугали впечатлительных сотрудниц своими автоматами. И замыкала это сумасшедшее шествие усталая собака – она все никак не могла взять след.

Словом, переполох был еще тот.

Когда, набегавшись, умученная процессия притормозила у выгоревшего кабинета, мы опасливо выползли из укрытий – кто из-за угла, кто из-под стола, кто из-за спины другого – и начали, перебивая друг друга, каяться.

– Мы не виноваты… Мы не поняли… А она лежит, вся обгоревшая… А кто-то дверь запер… И мы вас… И чтобы обязательно ОМОН… И все… А то боимся….

– А ну заткнулись все! – рявкнул багровый от злости следователь Русов. Мы разом замолкли. – Хорошо. А теперь по порядку.

– Мы пришли… Нет, сначала услышали сирену… А в туалете у нас маньяк… – Вновь начали докладывать мы.

– Стоп! – вновь перебил Русов, уже зеленый от еле сдерживаемого гнева. – Ты. – Он ткнул своим кривоватым перстом в мою сторону. – Докладывай. По порядку. Только без маньяков и сирен. По существу.

Ну я и доложила. По существу и порядку. Когда моя речь завершилась фразой «Не подходите, я злая, как рысь!», все присутствующие представители служб спасения набросились на нас с таким остервенением, будто мы вражеские оккупанты. Они орали и ругались, обзывали нас глупыми курицами (всех, даже Кузина, хоть он по половым признакам больше тянет на петуха), грозились засадить нас за решетки, оштрафовав предварительно за ложный вызов. Даже от пожарных нам досталось. Им, видите ли, не понравилось, чем мы тушили, у нас-де, сели верить отчетам, имеются гораздо более современные средства тушения, нежели кружки и сахарницы, наполненные водой.

Обруганные и запуганные, мы сбились в угол. Наши глаза просили пощады. И выпросили. Как ни странно, первым сжалился над нами на вид самый грозный, но как оказалось, более отходчивый, чем другие крикуны – старший следователь Русов.

– Ладно, хорош орать! Поняли они все. Больше не будут.

Повинуясь командирскому басу, замолкли даже визгливые пожарные. В наступившей тишине, нарушаемой только капаньем воды со столов, раздалось хмыканье старшего следователя.

– А ведь подожгли кабинетик-то, – пробурчал он. – И подожгли не бездумно. Смотри, – он кивнул Геркулесову. Коленька подошел к указываемому начальником стеллажу, посмотрел, потом с умным видом кивнул. Я с еле скрываемым любопытством придвинулась к ним поближе, но к своему разочарованию в куске горелого дерева ничего интересного не узрела – головешки, как головешки, тут полно таких.

А Русов все не унимался. Он кружил по комнате, заглядывал под столы, приподнимал коврики, нюхал, зачем-то плевал, тер, вновь кружил. Наконец, он увидел то, что искал – улику. А именно обгорелый коробок спичек.

– Видал! – сунул он улику под нос Коленьке. Держал он ее бережно, двумя пальцами за углышек. – Надеюсь, его никто не трогал?

– Э… М. М-у… – со страху я потеряла дар речи, от чего ответ мой прозвучал, как мычание глухо-немомого Герасима.

– Что – му? Трогал или нет?

– М… Да, – наконец выговорила я. – Но я не нарочно… Увидела и не произвольно…

– Марш отсюда!

Я пулей вылетела из комнаты. Следом за мной понеслись все остальные дилетанты, подгоняемые громовым голосом Русова.

– Все вон! Чтобы духу вашего не было. Сыщики любители. И никуда не отлучаться из комнат, к вам придут показания снимать.

Мы дунули по лестнице так, что пятки засверкали.

Перевели дух, только когда добежали до фойе. Отдышались, огляделись, заметили, что во время гонки потеряли Кузина и двух дебоширок (первый, наверняка, спрятался в своей комнате, она недалеко от погоревшего бюро, а последних, скорее всего, уже допрашивает Геркулесов). Первой нарушила молчание Эмма Петровна.

– Нас арестуют да?

– Ща-а-с, – фыркнула Маруся. – Не имеют права. Мы все сделали по закону. И нечего было на нас орать. Тоже мне, напугали! – Горячилась она, размахивая руками в опасной близости от моего носа. – Да они вообще нам медаль обязаны дать.

– За что? – не поняла я.

– За охрану правопорядка. За бдительность. И за борьбу с огнем.

– Тебе не медаль. Тебе орден дадут, – заверила я подружку.

– «Защитника отечества»? – с придыханием спросила Маруся. – Первой степени?

– Нет, «Орден дураков».

– Сама дура, – ни сколько не обидевшись, изрекла несостоявшаяся орденоноска, разворачиваясь в сторону двери. – Пошли чай допивать!

Мы и пошли.

Вернувшись в свою тихую и показавшуюся даже уютной комнатку мы расслабились. Расселись, вытянули ноги. Я лениво обвела взглядом периметр и тут увидела… Черта! Да, да. Самого настоящего черта с чумазой физиономией и острыми рожками меж вздыбленных волос.

– А-а! – заверещала я, вглядываясь в угольные глаза незваного гостя.

Гость почему-то тоже открыл пасть, блеснув белыми зубами, показавшимися просто ослепительными на грязной физиономии. Я ткнула в него пальцем, а он в меня. Я в него, он в меня… И только тут до меня дошло, что за чертенка я приняла свое собственное отражение. Что и не мудрено. Рожа чумазая, волосы дыбом, а темные приколки-крокодильчики, которыми я с утра заколола челку, чтобы в глаза не лезла, очень сильно смахивают на аккуратненькие рожки.

Короче, выглядела я ужасающе, впрочем, как и все остальные. Даже вечно аккуратная Эмма Петровна поражала чумазостью и лохматостью. Не говоря уже о главной пожаротушительнице – Марусе, которая была не просто грязна и всклокочена, она была грязна и всклокочена до безобразия, и до неприличия полуодета. То есть, кофта на ней была расстегнута, так как пуговицы поотлетали еще в первые минуты борьбы с огнем, разрез на юбке разорвался до самого пояса, колготки продрались и потерялась одна туфля.

Все остальные выглядели чуть пристойнее, но все равно сильно смахивали на бомжей. Да и пахло от нас почти так же – гарью и чем-то кислым, может, пеной из огнетушителя.

Следующий час мы приводили себя в порядок: мылись, оттирались, зашивались, расчесывались, обливались духами, хоть это мало помогало, ибо бомжевый душек сдаваться иноземным врагам не собирался, и перебивал французский парфюм без всяких усилий.

Наконец, более менее пристойный вид был восстановлен. Мы, бледные от усталости, сверкающие чисто умытыми, естественными лицами, расселись вокруг электрочайника, взяли по конфетке, то-о-лько приготовились испить бодрящей жидкости, как…

Тук-тук-тук.

– Открыть? – испуганно пискнула Маринка, ставя свою чашку на стол.

– Открой.

– Да-а? А вдруг это Русов?

– И что?

– Заругает. Я его боюсь.

– И что теперь? – хорохорилась Маруся, но сама не подумала даже привстать.

– Я открою. – Сказала я и смело распахнула дверь.

Страшного ничего не произошло. В сумраке коридора я разглядела очертание мужской фигуры. Очертание напоминало гору Айюдак, это означало, что в нашу дверь стучал электрик Сеня, именуемый в нашем коллективе Слоником за свою молодость и габариты – из всех институтских великанов он был самым масштабным.

– Чего тебе? – не слишком приветливо осведомилась я.

Слоник смущенно улыбнулся – для человека-горы он был очень застенчив.

– Я тут кое-что нашел, – сообщил он и, чуть не размазав меня по стене, втиснулся в комнату. – Девочки, это не ваше?

Он поднял руку, в которой был зажат измятый, местами грязненький лист, размером с альбомный, исписанный ровными машинописными строчками.

– Чего это? – привстала со своего кресла Марья.

– Документ, кажется. Вы ведь разные документы обрабатываете, да? Приходы всякие, расходы, дебеты, кредиты…

– Дебеты это не мы, а бухгалтерия, – прервала я поток его красноречия.

– Да? А я считал… – Он надолго задумался, рассматривая находку, вертя ее и так и эдак, потом сунул ее мне под нос. – Нет, это точно вы потеряли. Здесь много непонятных слов. И формулы какие-то.

– Нет, это точно не мы, – заверила я, безрезультатно подталкивая Слоника к двери.

– А кто же? Мимо нашей комнаты больше никто не ходит, кроме вас.

Это точно. Тот отсек коридора, где располагаются наши с электриками коморки (мы соседи), радиорубка да кладовка дворника, является не очень популярной пешеходной трассой. Нихлоровцы предпочитают сделать крюк: обойти вторым этажом или даже улицей, чем пробираться в кромешной тьме. А тьма в нашем коридоре стоит непроглядная – из-за отсутствия окон, и перманентная – из-за гнилой проводки. По этому, можно сказать, что мы обитаем на выселках, хоть отделены от фойе лишь дверью.

– Где, говоришь, нашел? – поинтересовалась я, попытавшись выдернуть находку из толстеньких, но цепких Сениных пальцев.

– Да говорю же, в коридоре. Я этот документик там и подобрал, прямо у двери в радиорубку. Иду, смотрю, кошки Васины шустрят, играются с чем-то… Вася, это мой напарник, знаете, наверное, Вася Бодяго…

– Да кто твоего Васю не знает. Его кошки весь институт загадили. Ты по делу, по делу, – направила разговор в нужное русло нетерпеливая Маруся.

– Да. Ну вот… О чем уж я там говорил? А! Подошел, значит, отогнал кашаков, смотрю – бумажка. И сразу решил, что вы потеряли. А кто ж еще? – Он распрямил лист, разгладил руками, стряхнул с него песок, и только после этого протянул мне. – Он ваш?

– Не-е! – хором ответили все присутствующие.

– Наш! – гаркнула я и сдвинула-таки его к двери. Пусть выметывается, решила я, а с листком потом разберемся.

– А они говорят, не ваш, – пожаловался он.

Я распахнула дверь, подпихнула его коленом к выходу. Слоник потоптался на пороге, пожевал губами воздух, вздохнул. Потом лицо его прояснилось.

– Но вы ведь все равно передадите документ хозяину, да?

– Конечно. Всенепременно.

– До свидания, – попрощался он со мной. И с чувством исполненного долга он шагнул в темноту.

Я уже готова была захлопнуть дверь, как Слоник вновь подал голос, но в этот раз обращался он не ко мне.

– Товарищ, это не вы документик потеряли? – прокричал он в темноту.

– Ты к кому обращаешься? – опешила я.

– Да вон там кто-то… Товарищ, если вы потеряли, то я его Леле отдал! Эй! – Слоник аж вытянулся весь, пытаясь разглядеть невидимого «товарища». – Эй! Постойте! Эй!

Сначала мне показалось, что Сеня бредит, ибо лично я в кромешной тьме коридора не увидела ни одной живой души. Но потом, когда последнее «Эй!» слетело с губ Слоника, я услышала тихий топот удаляющихся шагов, и поняла, что в помещении был еще кто-то третий. От этого открытия мне стало не по себе. Что и не удивительно, в свете последних событий.

– Кто это был, Сень?

– Не знаю.

– Но это мужчина?

– Не знаю.

– Как – не знаю? – осерчала я. – Ты же к нему обращался, как к мужчине.

– Я? Обращался? Как к мужчине? Когда?

– Ты кричал – товарищ. А это мужской род.

– Почему мужской? – удивился он.

– Ты в школе учился? – Он кивнул. – Три класса закончил? – Опять кивок. – Тогда ты должен знать, почему.

– А как же товарищ Крупская? Она тоже мужского рода была? – прищурился он. – Это мы тоже проходили. Уже в 5 классе. Товарищ, это не род… это… это…гордо звучит… это…

– Ты, Сеня, на выборах случайно не за Зюганова голосовал?

– А как ты догадалась? – почему-то обрадовался Слоник.

– Не важно.

– Нет, ты скажи…

– Значит, ты не знаешь, кто в темноту прятался? – прервала я не слишком вежливо.

– Нет. Откуда? Здесь же ни черта не видно.

– Тогда прощай.

– Как? А о политике поговорить?

– Как-нибудь в другой раз. – Заверила я и захлопнула дверь.

Когда я вошла в комнату, все уже выпили свой чай, на столе осталась стоять только моя чашка с чуть тепленьким противным пойлом.

– Где листок? – поинтересовалась я, выливая чай в розан.

– Выкинули, – ответили подружки, устало потягиваясь.

– Куда?

– В урну.

– Зачем? – ужаснулась я. – Вдруг это что-то нужное!

– Ничего там нужного нет, – отмахнулась Маруся. – Я смотрела. Одни матные слова.

– Какие например? Ерш твою медь? – проорала я из прихожей.

– Нет. Суспензионные, гидроэтилхлоридные и прочее, прочее, прочее.

Пока Маруся выговаривала эти труднопроизносимые термины, я достала листок из урны, стряхнула с него засохшие огрызки и с умным видом уставилась в ровные машинописные строчки. Да-а. Подружка права. Ни черта не поймешь! Без высшего химического образования тем более. Сплошные термины, длиннющие формулы, схемы.

– И что это, как думаете? – спросила я у дремавших товарок.

– Не знай. – Позевнув, ответила Маруся.

– Как не знаешь? Ты же по образованию химик-технолог! – возмутилась я. – Средне-техническое образование как-никак, должна знать!

– Ну и что! – лениво огрызнулась она. – У тебя незаконченное высшее. Замечу, экономическое. А ты таблицу умножения не знаешь.

Я заткнулась, не найдя, что на это ответить. Дело в том, что я и вправду не знаю таблицу умножения. Вернее, до пяти помню очень отчетливо, а дальше темный лес.

– По-моему, – сжалилась надо мной Маруся, – это описание какого-то химического процесса производства. Может, как герметик варить. Или состав пенопластовый производить. Или еще чего-нибудь. Что там у нас в НИИ делают?

– Значит, это нужная вещь. А вы ее в урну! – ужаснулась я.

– У них, наверняка, копия есть, – открыла один глаз Княжна. – За фиг им документ, на который Васькины кошки покакали?

– Это на машинке напечатано, не на компьютере, – рассмотрев и так и эдак бумагу, пробормотала я. – Вдруг в одном экземпляре…

Я еще потаращилась на лист. Перевернула его обратной стороной. На ней кроме пыльного отпечатка кошачьей лапы обнаружила несколько букв, накарябанных карандашом. Буквы видны были отчетливо, но ни о чем мне не говорили, сплошная тарабарщина «Сп. у г.д. ч. д» и еще какая-то околесица такого же рода. Что за «г.д.» и «ч.д» не ясно. Скорее всего, ерунда какая-нибудь, типа рецепта пирога.

– Оставлю у себя, – наконец, решила я, – пусть лежит, а если никто не хватится за эту неделю, выбросим.

После этого, я засунула документ в верхний ящик стола и благополучно о нем забыла.