Текст книги "Исчезновение Йозефа Менгеле"

21

Когда Грегор узнает о неудачах своего дорогого Руделя, он как раз хрустит миндальным пирожным, лежа на каштанового цвета кожаном канапе в просторной гостиной квартиры, куда за несколько месяцев до этого перебрался: второй этаж дома 431 по улице Такуари, в самом центре Буэнос-Айреса. Он расточал советы друзьям из кружка «Дюрера», но при этом весьма доволен, что сам держится в стороне от их махинаций. В глубине души он никогда не интересовался политикой и еще с детских лет, о чем бы ни говорил – о любви к Германии или о верности нацизму, – любил всегда только себя самого и никого больше. У хитроумного Грегора под конец 1953-го все идет хорошо и всё лучше и лучше. Какая ему разница, что Аргентина еще оплакивает смерть Эвиты от рака матки, все глубже увязая в нищете; какая ему разница, что Аденауэр разорил все предприятия его товарищей по изгнанию, – он уверен в главном: он завоевал уважение, его считают ровней, и делишки его процветают – Грегор развлекается и богатеет.

Он управляет стройкой и мебельной фабрикой, финансируемыми неистощимой семейной манной, тайно делает аборты и расхваливает легендарную прочность сельскохозяйственных машин Менгеле фермерам из провинций Чако и Санта-Фе. Клан вкладывает деньги в Южную Америку – и в Буэнос-Айрес друг за другом прибывают его брат Алоис с женой, преданный Зедльмайер, а скоро и Большой Карл, старший и грозный патриарх, остающийся таким же истинным нацистом, каким был и в мае 1933-го; сегодня он – беспартийный помощник мэра Гюнцбурга. Приезд Большого Карла утомляет Грегора. Отец всегда пенял ему за брак с этой «шлюхой Иреной» и за неохоту впрягаться в цветущее семейное предприятие – ведь он-де сам, своими руками построил его, до последнего кирпичика, и сейчас, когда приехал проведать старшего сынка, на него вкалывает уже больше шестисот наемных работников.

В доме Грегора Большой Карл останавливается перед гравюрой Дюрера и гладит Генриха Льва – «неплохо обученный зверек», – и всё. Никакого тепла, ноль эмоций. Верный себе, паладин промышленности всю энергию отдает делам – в Буэнос-Айресе, как и в Гюнцбурге. Когда тот встречается с аргентинскими бизнесменами, Грегор служит ему переводчиком; отец не уточняет, что это его сын, и знакомит его с некоторыми из высокопоставленных друзей. Он с большой гордостью представляет ему Клингенфусса, бывшего дипломата из еврейского отдела Министерства иностранных дел, а теперь – одного из элиты Аргентино-германской торговой палаты, и фон Нейрата, только что принявшего руководство аргентинским филиалом фирмы «Сименс». Налаживается и партнерство с «Орбис» – многообещающим предприятием по продаже газовых кухонных плит, которым управляет нацист из Дрездена Роберто Мертиг. Патриарха Менгеле соблазняют успешность и патриотический настрой Мертига, у которого служат только немцы. Прощаясь, отец с сыном обещают друг другу скоро свидеться – а может, в Европе, как знать?

Другое охотничье угодье семьи Менгеле – Парагвай. Грегор, по предписанию отца, проводит там все больше времени – вместе с Руделем, который утешается от электоральных неудач восхождением на вулкан Льюльяйльяко, и с четой Хаасе: парагвайская супруга меломана – дочка министра финансов в правительстве генерала Стресснера, который возглавил страну после государственного переворота в мае 1954-го.

Взяв с собой Генриха Льва и вооружившись каталогами сельскохозяйственного оснащения, Грегор объезжает изобильные угодья островка земли, окруженного поместьями, пальмовыми лесами, голыми равнинами протяженного Чако, полями мате и хлопка; он навещает скотоводов, меннонитские общины и потомков фанатиков-пионеров «Нуэвы Германии». Он уже завязал во всей этой стране драгоценные связи. Хаасе представляет ему Вернера Юнга, бывшего руководителя «парагвайских юных нацистов», а благодаря Руделю он становится другом Алехандро фон Экштейна, балтийского барона в изгнании, капитана армии Стресснера: самому диктатору он – брат по оружию. В 1930-х годах они вместе сражались с боливийцами во время той глупой войны за пустыню – ибо, несмотря на уверения высшего генерального штаба, в Чако не оказалось ни капли нефти.

Грегор думает про себя, что Парагвай мог бы стать неплохим убежищем, если Аргентина все-таки рухнет. В апреле 1953 года покушение едва не стоило жизни Перону, ситуация ухудшается, инфляция галопирует, металлурги вот-вот забастуют, зарплаты стремительно падают. Словно мальчишка за штурвалом самолета, «эль лидер» дергает за рычаги управления аргентинской экономикой наугад, по своей переменчивой прихоти. После смерти Эвиты, чье тело Перон приказал забальзамировать, он словно выбит из седла. Обжирается равиоли в своей резиденции Оливос, куда ему регулярно привозят совсем юных девиц, а он учит их ездить на мопеде. Его новой подружке Нелли всего тринадцать; если она ведет себя хорошо, он разрешает ей поносить драгоценности Эвиты. Пресса приписывает ему роман с Джиной Лоллобриджидой, тогда как церковь озабочена президентскими оргиями. Для всех он теперь El Pocho – Толстяк.

Грегор убедился в этом и сам: у Перона под глазами отвратительные, набухшие жиром мешки. Во время краткой аудиенции, которой президент удостоил их с Сассеном и Руделем, когда те в конце концов пришли сдержать свои обещания, Перон с отсутствующим видом поддразнивал своих пуделей, пока вся нацистская троица восхищенно взирала на него. С Грегором он обменялся лишь парой слов. Его дед был врачом, избрать врачебное ремесло собирался и он, но, к величайшему счастью аргентинцев, божья десница направила его в военную школу. Сказав это, Перон выпроводил их широким взмахом руки: ему уже доложили о приходе нового фаворита – брата Томми, американского целителя.

22

Всегда элегантно одетый, любитель побалагурить, Грегор снискал себе хорошую репутацию в немецкой общине Буэнос-Айреса. Он, считающийся высоколобым интеллектуалом, так и сыплет цитатами из Фихте и Гёте. Женщины млеют от его почти церемонной вежливости и прекрасной германской образованности. И только на одного представителя общины его обаяние не действует. Сассен познакомил его с ним, когда Грегор завтракал в ресторанчике «АВС», на своем обычном месте за перегородкой, под баварским гербом. Стоило ему поздороваться с этим опустившимся и неважно одетым типом, как Грегор сразу понял: им не поладить. Рука Рикардо Клемента была потной, взгляд, едва уловимый под толстыми стеклами очков набекрень, косил.

В тот же день Сассен не удержался и открыл обоим заинтересованным лицам их настоящие имена. Адольф Эйхман, представляю вам Йозефа Менгеле. Йозеф Менгеле, представляю вам Адольфа Эйхмана. Последнему ни о чем не говорило имя первого. Гауптманы медслужбы СС – да главный распорядитель Холокоста сотни и тысячи таких перевидал. Менгеле делал черную работу, для Эйхмана он – только насекомое, что тот и дает ему понять во время этой первой встречи, не преминув напомнить о своем блистательном взлете на самые тайные вершины Третьего рейха, о чрезмерной тяжести его ответственности, его власти: «Все знали, кто я такой! Самые жирные евреи целовали мне ноги, только бы спасти свои шкуры».

До бегства в Аргентину Эйхман тоже прятался на ферме, на севере Германии. Там он работал лесником и разводил кур. Потом, в Тукумане, был бригадиром землемеров и чертежников на государственном предприятии «Ла Капри», основанном Пероном, дабы переподготовить нацистов и, возможно, построить гидроэлектростанции. В 1953 году «Ла Капри» обанкротилось; Эйхман с женой и тремя мальчиками переезжают в Буэнос-Айрес, на улицу Чакабуко, в квартал Оливос.

Грегор старается избегать встреч с четой Клемент, но с тех пор как он сам в начале 1954-го поселился в том же квартале, в прекрасном доме мавританского стиля под номером 1875 по улице Сармьенто, в нижнем этаже с выходом в сад, он часто видит их, и чаще всего мальчуганов, всегда ряженных в гаучо, как в день карнавала. Эйхман – ярмарочная диковина, он завсегдатай сборищ на «Фолькене» и сельских вечеринок у Менге, и нацистское сообщество, кажется, околдовано его мрачной аурой. Когда Сассен разговаривает с ним, он словно бы отчитывается перед Гиммлером, Герингом и Гейдрихом вместе взятыми – Эйхман хвастается, что был их личным другом. Где бы, в каком бы нацистском кружке ни появлялся Эйхман – он всегда напивается, играет на скрипке, рисуется. Представляется всем великим инквизитором и царем иудейским. Он дружил с главным муфтием Иерусалима. Разъезжал на государственном авто с шофером и терроризировал Европу как хотел. Министры бегали за ним вприпрыжку, а завидев его, расступались. Он попробовал самых ослепительных красавиц Будапешта. Тем, кто восхищается его байками, он под конец вечеринки дарит фотографию, подписывая ее: «Адольф Эйхман, оберштурмбаннфюрер СС в отставке».

Эта жажда славы раздражает Грегора, с самого дня прибытия проявлявшего осторожность. Он-то раскрывал свое настоящее имя и суть своей работы в Освенциме только редким и самым близким друзьям. Для остальных была уклончивая версия жизненного пути: военный врач, немец, приехал в Новый Свет, чтобы изменить жизнь. Знакомясь с Эйхманом все ближе, Грегор начинает презирать бывшего необразованного торгаша, бухгалтерского сынка, не окончившего даже школы и не прошедшего испытания фронтовым огнем. Эйхман – жалкий тип, неудачник из неудачников; даже открытая им в Оливосе прачечная и та уже закрылась, и он человек озлобленный, завидующий его прелестному домику, холостяцкой жизни и новой машине – превосходной немецкой «Боргвард Изабелла».

Эйхман о нем того же мнения. Что Грегор, что Менгеле – не все ли ему равно, как звать этого дристуна, папенькиного сынка: грошовая смуглявая сволочь.

23

Грегор вынимает фотографию из рамки и сжигает ее, встав у окна; от портрета очень скоро остается крохотная горстка пепла. Ее уносит сильный порыв ветра, развеивая в теплом воздухе Буэнос-Айреса. Ирена требует развода, чтобы выйти замуж за фрибургского торговца обувью. Грегор звонит Хаасе и Руделю. Ему нужен хороший аргентинский поверенный в делах, чтобы связаться с его адвокатом в Гюнцбурге. Деньги не проблема, но ему хочется побольше посредников, фальшивых препятствий, и, уж конечно, он далек от выражения хоть малейшей симпатии бывшей женушке. 25 марта 1954 года в Дюссельдорфе развод окончательно оформлен.

«Великолепная новость, – сухо пишет ему Большой Карл, – наконец-то ты избавился от этой девки. И перестань пережевывать в мозгах способы отвоевать ее обратно, в твои годы это неприлично». Развод устраивает патриарха семьи Менгеле, обдумывающего макиавеллистский план. Одним ударом – трех зайцев: его дорогое предприятие, Йозеф и еще одна надоевшая ему ведьма – Марта, вдова Карла-младшего и наследница части предприятия, принадлежавшей покойному мужу. Марта уже довольно давно влюблена: Большой Карл беспокоится, чего доброго и выскочит за иностранца, который тогда, разумеется, войдет в административный совет. Он предлагает Йозефу жениться на невестке, чтобы дело оставалось в руках клана Менгеле, а потом, после заключения брака, уступить всё Марте: даже если в конце концов ордер на его арест все-таки выдадут, предприятие не остановится. Но и тогда Йозеф диктовал бы Марте свои решения для административного совета.

Развалившись в шезлонге в садике мавританского домика, Грегор благословляет гениальный ум отца и ликует при мысли, что возьмет в жены вдову своего обесчещенного брата, представляя смятение и бешенство Ирены, когда она узнает, что и он снова женится, да еще на Марте, той самой Марте, которую она всегда терпеть не могла.

Большой Карл советует Йозефу встретиться с невесткой в Швейцарских Альпах. «Ты отправишься туда с аргентинским паспортом на твое подложное имя. Ты знаком со многими в Аргентине, сможешь выправить себе паспорт без затруднений. Я же образумлю Марту и займусь всем остальным: билетами, пребыванием, перевозками. И устрою так, чтобы с тобой все это время был Рольф. Пора бы тебе и повидать сынка».

24

Грегор начинает хлопотать о документах весной 1955-го. Несмотря на связи и кипы долларов, дело затягивается: перонистская бюрократия – лабиринт, а поскольку у Грегора есть только вид на жительство, ему предстоит собрать полное досье (рекомендации, поручительства, справки о примерном поведении, подтверждение диплома), и только потом ему разрешено будет ходатайствовать о получении паспорта негражданина. Он будет ждать его целый год или даже больше; за это время Аргентина погрузится в насилие и контрреволюцию.

16 июня 1955 года «гориллы» – антиперонистски настроенные военные – бомбят президентский дворец и Пласа-де-Майо. Перон уцелел, но его дни на посту главы Аргентины сочтены. Его шкуры требует церковь, ставшая прибежищем всех его противников: он отменил пособия для монастырских школ, узаконил разводы и проституцию, под влиянием брата Томми покровительствовал распространению сект. «Перону – да! Попам – нет!» – манифестации с противоположными призывами сменяют одна другую, Перон-антихрист приказывает бросать священников за решетку, церковь отлучает его, часовни разграблены, началась южная зима анархии. За каждого убитого перониста El Pocho клянется расстреливать по пять своих врагов. В сентябре, когда Грегор наконец получает законное удостоверение о «примерном поведении», уже вовсю ползут слухи о государственном перевороте, мятежи вспыхивают в Кордове и порту Баия-Бланка. 16-го числа Военно-морской флот блокирует Буэнос-Айрес и угрожает сбросить бомбы на нефтеперерабатывающие заводы. «Бог справедлив» – таков пароль путчистов.

Аргентина на грани гражданской войны, Перон уходит. Он бросает самые компрометирующие документы в огонь, чтобы его, как его ментора Муссолини, не вздернули на первом же фонаре, и отплывает на борту парагвайской канонерской лодки, доставляющей его в Асунсьон. Власть берет военная хунта под управлением генерала-алкоголика. Еще через несколько недель этот генерал низвергнут другим генералом, безжалостным Арамбуру, обещающим искоренить в Аргентине малейшие следы перонизма.

Усевшись у радиолы, Грегор слушает воинственный голос Арамбуру, а тот чеканит: «Наказание от полугода до трех лет тюрьмы ждет любого, кто выставит на обозрение фото или скульптурные изображения как беглого тирана, так и его покойной супруги, публично произнесет такие слова или выражения, как “Перон”, “перонизм”, “третий путь”, или примется расхваливать достоинства павшей диктатуры…» Именем освободительной революции арестованы профсоюзные лидеры, уволены тысячи чиновников. Все места, названные в честь Перона (города, кварталы, провинции, улицы, вокзалы, площади, бассейны, ипподромы, стадионы, дансинги), переименованы; малышки-Эвиты меняют имя на любое другое. Фонд закрыт, простыни сожгли, столовые приборы расплавили, статуи размонтировали, мопеды и драгоценности выставили напоказ – пусть народ полюбуется порочностью и алчностью свергнутой пары. Мумия Эвиты исчезает. Борхес назначен директором Национальной библиотеки и профессором буэнос-айресского факультета словесности. Перон обретает убежище в Панаме – золотое изгнание, кабаретки, сигаретки, виски, прелестницы и нимфетки – и втюривается в танцовщицу по имени Мария Эстела Мартинес; скоро она становится его третьей женой, но он предпочитает звать ее иначе – Изабель.

Когда покровитель упорхнул, нацисты встревожились. Арамбуру обещал сломать хребет шкурникам бывшего режима. Многим предприятиям с немецким капиталом приходится закрываться. Полиция обыскивает жилище Руделя в Кордове и берет с него подписку о невыезде. Бон и другие военные преступники уезжают из Аргентины, Дэ замечает в своем дневнике, что «горек вкус изгнанья», Грегор подумывает бежать в Парагвай, но спохватывается: он, всегда державшийся подальше от политики и никогда не принадлежавший к ближнему кругу Перона, в конце концов, просто честный предприниматель. Прекратив свои дела с незаконными прерываниями беременностей, он ждет, когда буря утихнет. Арамбуру вроде бы тоже восхищается прусскими военными традициями, он мог бы сговориться с нацистами.

Наконец Грегору выдают паспорт, действительный три месяца. Он вылетает 22 марта 1956 года на борту ДС-7 «Пан-Америкэн» и после короткой дозаправки в Нью-Йорке прилетает в Женеву.

25

Зедльмайер встречает его в аэропорту и довозит до Энгельберга, до отеля «Энгель» – лучшего четырехзвездника на всем зимнем спортивном курорте.

У стойки портье Грегору навстречу спешат два двенадцатилетних мальчугана и соблазнительная брюнетка: Марта, ее сын Карл-Хайнц и его собственный отпрыск – Рольф.

26

Марта напевает, стоя у зеркала и поглядывая, наполнилась ли ванна. Грегор, скрестив руки на затылке, разувшись и развалившись на постели рядом с потрескивающим камином, слушает плеск воды и женский щебет. Он смотрит на снегопад за окном и жмурится от удовольствия. Пребывание в Швейцарии – настоящая идиллия, чистый горный воздух бодрит. Детям Марта представила его как дядю Фрица из Америки. Рольфу, еще маленькому, сказали, что его отец Йозеф погиб в бою в России сразу после его появления на свет.

Рольф и Карл-Хайнц – мальчики аккуратные, предупредительные и воспитанные. Они очень прямо сидят за столом и раскрывают рот, только если разрешит Менгеле-Грегор-Фриц. Они восхищаются им: дядя Фриц – превосходный лыжник еще со времен военной службы в альпийских стрелках, и они без ума от его воспоминаний. Вечно пристают к нему с просьбами что-нибудь им рассказать – за обедом, на прогулке, перед сном; Карл-Хайнц хочет слышать о танковых боях, отваге и взаимовыручке в пыльных степях России, Рольф – весь свод андских легенд о Сан-Мартине, приключениях гаучо в индейских пампасах, «на берегах Ла-Платы, потока грязи, змеей вползающего в пасть голубых китов океана». Дядя Фриц рассказывает о покорении аргентинской пустыни, «победе цивилизации над диким варварством, подобно тому что и мы сделали во время войны на восточных территориях. Никогда не забывайте, дети мои, что немцы были талантливей греков и сильнее римлян».

При каждом удобном случае Грегор наблюдает за сыном. Руки и нос у Рольфа материнские, глаза подернуты печалью, его красота скромна, и он простодушен, не так уверен в себе, как Карл-Хайнц, который на голову выше и значительно опережает его в лыжной гонке. Карл-Хайнц уже маленький мужчинка, а Рольф еще ребенок. То пожарный, то космонавт, то инженер – у него нет твердого плана, кем он хочет стать, и он каждый день говорит по-разному. В его годы Грегор был куда решительней.

Он шевелит гаснущие угли в камине и снова откидывается, вспоминая, каким был мальчишкой. Он не расставался с микроскопом, который подарил ему на десятилетие отец – тот был уверен, что в один прекрасный день Йозеф Менгеле станет так же знаменит, как и его былые кумиры: доктор Роберт Кох, император всея бактериологии, и Август Кекуле, открывший четырехвалентность углерода и формулу молекулы бензола. Сам-то он очень рано сообразил, что врач и исследователь – вот они, жрецы и светила двадцатого века. Подумывал и о Серже Воронове – тот заставил весь мир говорить о себе, прививая яйца молодых шимпанзе пожилым состоятельным клиентам у себя в клинике на Лазурном Берегу, – в 1920-х годах пресса вволю потешила себя его подвигами. Воронов был шарлатаном, зато Германия – настоящий рай для современной медицины, современной науки; биология и зоология, аспирин и микроскоп, лаборатории – все это немецкие изобретения. В Гюнцбурге он не прозябал под отцовским крылышком, уже в пятнадцать лет принял решение. Зато унаследовал от Большого Карла упорство, хитрость и честолюбие, а от матери – холодность и сухое, бесчувственное сердце.

Теперь Грегор видит себя студентом – в Мюнхене, Вене и Франкфурте, пьянящие 1930-е, пора крутых перемен. Пока его однокашники бились на дуэлях, напропалую пили или строили из себя важных шишек в штурмовых отрядах, он напряженно работал, и ему хорошо платили, на его исследования ссылались самые знаменитые светила: Ойген Фишер, прославленный специалист по евгенике, в начале века своими глазами видевший резню пастушеских племен гереро и нама в Намибии, и профессор Моллинсон, специалист по вопросам наследственности и расовой медицины, научный руководитель его диссертации («Морфологические и расовые исследования нижней челюсти четырех расовых групп», удостоившейся summa con laude[13]13
  Зачет с похвалой (лат.).


[Закрыть]). Моллинсон порекомендовал его самому знаменитому из всех немецких генетиков, барону Отмару фон Фершуэру, главному специалисту по близнецам, ассистентом которого ему удалось стать всего в двадцать шесть лет, да что ассистентом – очень скоро и любимцем всего Института биологии и расовой гигиены Третьего рейха при университете Франкфурта. Когда фон Фершуэр возглавил Институт кайзера Вильгельма по проблемам антропологии, человеческой наследственности и генетики в Берлине, он отправил Менгеле в Освенцим, «величайшую лабораторию Истории, это такая честь для молодого исследователя, блестящего и прилежного. Возможно, там вам удастся проникнуть в тайну рождения нескольких близнецов сразу». Барон финансировал его поиски, и Менгеле регулярно отправлял ему пробы (костного мозга, глаз, крови, органов), скелеты и результаты опытов. Те двадцать и один месяц в лагере он не бездельничал. Со всей суровостью, какая требовалась в таких делах, он только и бегал туда-сюда взмыленный, обеззаразил сотни бараков, несколько раз поборол эпидемию тифа, и его усердие еще тогда было вознаграждено Железным крестом со шпагами вкупе с хвалебными отзывами начальства. Рольфу необходимо, чтобы я сам занялся им, думает Грегор в просторном номере четырехзвездника с балконом, иначе он никогда не закалит душу и тело при матери и этом фрибургском башмачнике. Таких жалких воробушков бабы не любят. Они предпочитают смелых и мужественных, он убежден в этом.

Марта сразу почувствовала, что его шкура покрепче, чем у покойного брата. В первый же вечер, за ужином, пока мальчики ели, уткнувшись в тарелки, дядя Фриц раздел ее взглядом. Он чуть задержался на черных волосах, собранных в шиньон, красных губах, лошадиной челюсти и, когда она встала, чтобы выйти в туалет, долго провожал взглядом ее крепкий и плотный зад: по Гюнцбургу ходила молва, мол-де у Марты Менгеле, урожденной Вайль, походка вразвалку из-за несчастного случая. Лишенная изящества Ирены, она не была летуньей, легкой как эфир, но здесь, в отеле «Энгель», Грегор поклялся себе больше не думать о бывшей жене и никогда ни с кем ее не сравнивать. У Марты достаточно и темперамента, и благонадежности. Рольф и Карл-Хайнц ее слушаются, она убежденная нацистка, преданная мать, и, хоть некрасива, зато чувственна в свои тридцать пять. А главное, она вдова Карла-младшего: во вторую ночь, снимая с нее кружевной лифчик с бантами, он испытал чудесное ощущение, что добивает своего брата, во второй раз хоронит его. «Посмотрел бы он, как я деру его бабу», – криво ухмыляется он, соскакивая с кровати.

Он раздевается и залезает в наполненную ванну. В ней его уже ждет Марта.