Текст книги "Исчезновение Йозефа Менгеле"

9

Чета Перон стремится раскрепостить Аргентину и провозглашает эстетическую и индустриальную революцию, власть плебеев. Президент Перон яростно бушует и порицает, обращаясь по радио к ошеломленным массам; он грозит кулаком и бахвалится, обещая покончить с унижениями, зависимостью, устроить сказочную жизнь, совершить большой скачок: он – спаситель нации, и перонистский хустисиализм[6]6
  Хустисиализм (от исп. justicia – «право, справедливость, юстиция») – политическая доктрина, сформулированная самим Пероном и провозглашавшая создание в Аргентине «справедливого государства».


[Закрыть] наконец впишет Аргентину в анналы истории.

Перон – первый политик, перевернувший старое, сельское и колониальное аргентинское общество. В бытность госсекретарем он благоволил рабочему классу; став президентом – делает финансовые вливания в коммунальное хозяйство при поддержке Всеобщей конфедерации труда, интегрированной в чудовищный госаппарат. Рост и самообеспечение, гордость и достоинство – Перон отменяет привилегии олигархии, строит планы, исполненные величия, централизирует и национализирует железные дороги, телефонные службы, стратегические сегменты, остающиеся в руках иностранцев.

Икона активно разворачивающейся радикальной модернизации – это Эвита. Мадонна бедняков в роскошном платье принимает профсоюзные делегации, посещает больницы и заводы, открывает участки дорог, раздает зубные протезы и швейные машинки, разбрасывает пачки песо из окон поезда, на котором неутомимо бороздит страну. Она открывает фонд социальной помощи безрубашечникам[7]7
  Безрубашечниками, или дескамисадос (от исп. descamisado – «без рубахи»), называли сторонников Перона, происходивших из социальных низов; слово нередко носило оскорбительный характер.


[Закрыть], всем обездоленным, и произносит вдохновенные перонистские речи за границей под крики ликующей толпы. В 1947 году, в ходе «радужного тура», ее принимают папа и главы многих государств.

Чета Перон, проводники божьей воли в народные массы, предпочитает сделать этот авторитарный и националистический новый режим закрытым. Они проводят чистки в университете, в судебной системе, в прессе и властных структурах; утраивают личный состав спецслужб, вездесущих типов в бежевых габардиновых пальто и коричневых костюмах. Перон вопит: «Эспадрильям – да; книгам – нет!»[8]8
  Эспадрильи (исп. espadrillas) – ныне вид легкой женской обуви; в те годы в Аргентине – скорее домашние женские тапочки. Смысл – в обычном для любой консервативной власти призыве к соблюдению семейных ценностей: нечего умничать и стремиться к европейской эмансипации, необходимо как можно добросовестнее блюсти домашний очаг.


[Закрыть]; Хорхе Луис Борхес, уволенный с работы в городской библиотеке, отправлен в инспекторы по продажам дичи и кроликов.

Перон размышляет о мире. Человек – кентавр, раздираемый противоположными и злыми устремлениями, он несется вскачь в облаке пыли в поисках рая. История – повесть о людских противостояниях; капитализм и коммунизм превращают индивидуума в насекомое: первый его эксплуатирует, а второй – порабощает. Лишь перонизм превзойдет и индивидуализм, и коллективизм. Вот простое и популистское кредо, выдвигающее доселе неизвестный компромисс между плотским и духовным, монастырем и рынком. Перон предлагает людям резко качнуть маятник: аргентинцам пора покончить с эпохой кентавров, став народом христианским, государствообразующим и социалистическим.

10

Кентавры и безрубашечники, невероятная гармония перонистских противоположностей – Грегору все это безразлично. Его сейчас заботит только одно – надо оглядеться и спасти свою шкуру.

С приходом южной весны он прекращает прогулки. В середине сентября 1949 года получает вид на жительство и устраивается плотником в Висенте-Лопесе[9]9
  Висенте-Лопес – городок, граничащий с южными пригородами Буэнос-Айреса и являющийся частью агломерации Большой Буэнос-Айрес.


[Закрыть], где снова поселяется в мышиной норе с грязным окном, деля ее с инженером и его маленькой дочкой. Ночью Грегора будит плач ребенка. С пылающим лбом, смертельно побледневшая, девчушка бьется в судорогах, и обезумевший отец умоляет Грегора, с которым еще не обменялся даже и парой слов, как можно скорее найти доктора. Грегор шепчет инженеру на ухо: он сам мог бы полечить девочку, но при одном условии – тот никому не расскажет об этом, а если не согласен, пусть выкручивается сам, он и пальцем не пошевелит, и его дочь умрет, а если он потом предаст его, то пусть пеняет на себя.

Никто не должен знать, что он врач. Он, в годы обучения в лучших университетах Германии презиравший таких хватающихся за любое дело работяг, как и любое ручное ремесло, теперь вскрывает полы и сбивает брус; ему, пустившемуся в бега, пришлось привыкать к грубой физической работе, неподобающей его персоне. На баварской ферме случалось вычищать конюшню, подрезать деревья, пахать землю. Здесь, все эти долгие недели хмурой, уединенной жизни с самого приезда в Буэнос-Айрес, он страшится неверного шага, роковой встречи и боится собственной тени; Грегор опутан с головы до ног. Каждый день он ходит на работу разными дорогами. То и дело тут и там слышится немецкая речь, но он не осмеливается заговорить. Он мечтает о свиной рульке с яблочным соком в каком-нибудь из немецких ресторанов, которые увидел во время своих зимних прогулок: прямо в центре есть «АВС», на авениде Крамера – «Цур Эйхе», а в квартале Чакарита еще и «Отто», – но он никогда не позволяет себе просто толкнуть дверь и войти, как не может и заговорить на людях по-немецки. У Грегора сильный баварский акцент. Не может быть и речи о том, чтоб просто купить «Дер Вег» – ежемесячный журнал, ратующий за свободу и порядок. Грегор утешается, получая почту, которую ему до сих пор присылают в отель «Палермо». Спасибо другу Зедльмайеру, он все еще на связи с Иреной и ее семьей: через этот почтовый ящик Грегор посылает ей письма, полные грусти, а Зедльмайер в ответ отправляет ему послания и денежные переводы от его родителей. В стране все налаживается. Семейное предприятие по продаже сельскохозяйственных машин процветает, тачки и комбайны расходятся «как горячие пирожки», – хорохорится отец. Германия еще не встала из руин и только начинает подниматься. Отец – Большой Карл – ждет его: как только «друзья-реваншисты прекратят пустячные придирки», он восстановит права семьи и созовет административный совет предприятия. «Йозеф, перестань хныкать, ты ведь бился на Восточном фронте, ты уже не ребенок. Наберись терпения, никому не верь, все еще будет хорошо».

11

Запершись на два оборота в каморке, покинутой инженером и его дочерью, Грегор слушает оперу Штрауса и жадно перелистывает «Дер Вег». Два дня назад, в приступе головокружения, он выпустил из рук пилу и едва не рухнул с деревянных лесов высотой в несколько этажей. Жизнью он обязан проворству бригадира стройки. Тогда-то, устав прозябать без цели и надеяться на возвращение мифического Мальбранка, он побежал в киоск и, купив журнал для ностальгирующих по черному режиму, сунул его под куртку.

Поэмы, напыщенная проза, расистские и антисемитские статьи – как будто Третий рейх вовсе не обрушился, – Грегор наслаждается тевтонским китчем тех писателей, которым в Германии заткнули рот, как только высадились союзники и кончилась война. Он внимательно просматривает объявления на последней странице, узнавая о существовании изысканных бакалейных лавок, пивных, туристических агентств, адвокатских контор и книготорговцев, всего громадного германо-аргентинского космоса столицы, и радуется: как знать, а вдруг ему суждено вылезти из пещеры и его жизнь в Буэнос-Айресе наконец начнется по-настоящему.

На следующий день, закончив работать, Грегор заходит в офис издательства «Дюрер», дом 542 по авениде Сармьенто и знакомится с Эберхардом Фрицшем, его директором и редактором «Дер Вег». Сидящий за массивным письменным столом Фрицш разглядывает «гауптштурмфюрера» Грегора, который предложил свои услуги, уклончиво ответив на вопрос о своей фамилии и выдав послужной список: в 1937-м вступил в нацистскую партию, годом позже – в ассоциацию нацистских медработников и в СС, потом – военная служба в Тироле, корпус альпийских стрелков, добровольцем ушел в войска СС, потом, в оккупированной Польше, – работа в Главном управлении СС по вопросам расы и поселения, после введения в действие плана «Барбаросса» воевал на Восточном фронте в дивизии «Викинг», вошли в Украину, наступали на Кавказе, битва за Ростов-на-Дону, захват Батайска, Железный крест первой степени. Сияя самодовольством, Грегор подробно рассказывает Фрицшу, как помог двум танкистам вылезти из горящей машины. Вспоминает о своем назначении в лагерь военнопленных в Польше, но не упоминает Освенцима, тяжело вздыхает о горькой судьбине изгнанника и об обожаемой и оккупированной родине, сетует на чрезмерную необъятность Буэнос-Айреса и тоскует по военной форме. Ему нужно кому-то излить душу.

Фрицш закуривает и сочувственно кивает. У него до сих пор чудесные воспоминания о единстве гитлерюгенда, в который он вступил четырнадцатилетним, в 1935-м, когда в первый и единственный раз побывал в Германии, и он ни на йоту не верит пропаганде союзников, приписывающей нацизму «все это вранье, выдуманное евреями». Издательство «Дюрер» он основал для помощи таким вот солдатам, как Грегор. Он предоставляет колонки и страницы литературным певцам «крови и почвы»[10]10
  Идеология «крови и почвы» (нем. Blut-und-Boden-Ideologie), то есть национального крестьянства как основы общественного процветания, была взята на вооружение национал-социализмом и составляла суть его культурно-воспитательной политики.


[Закрыть], платя им сногсшибательные для такого голодного времени гонорары, расплачиваясь бульонными кубиками, мясными консервами и какао-порошком; для товарищей, оказавшихся на берегах Ла-Платы, он устраивает собрания, подпольные организации. Молодой Фрицш уверяет Грегора, что «у него длинные руки» и опасаться тому нечего: в Аргентине, краю беглецов, огромном, как Индия, прошлого не существует. Никто не спросит у него, откуда он и зачем здесь. «Аргентинцам наплевать на европейские дрязги, и они вечно ругают евреев за то, что те распяли Христа».

Грегор слушает, как ликующий Фрицш рассказывает ему о празднестве в буэнос-айресском луна-парке в честь годовщины аншлюса; о том, что Аргентина, официально соблюдавшая нейтралитет, во время войны служила мостом из нацистской Германии в Южную Америку. Немцы отмыли здесь много миллионов долларов и обеспечили себя и валютой, и сырьем. Их разведслужбы основали в Буэнос-Айресе свою штаб-квартиру. «Отсюда было организовано свержение проамериканского боливийского правительства в 1943 году. Перон со своими полковниками, в том же году захватившие власть, искали союзника в фюрере. Они применяли насилие при разгоне манифестации в честь освобождения Парижа и запретили широко показывать “Великого диктатора” Чаплина. Когда Берлин пал, Перон не позволил передавать эту новость по радио: мы хотели сплотить целый блок наций, симпатизирующих нацистам, чтобы поставить янки раком. Но они заставили нас разорвать дипломатические отношения с Германией, а потом объявить ей войну. Мы противились всеми силами, до самого конца зимы 1945-го. Аргентина вступила в войну последней из всех…» Тут звонит телефон, Фрицш замолкает и спроваживает Грегора.

12

Вмазать бы кулаком по роже этого голубоглазенького птенчика. А лучше врезать бы кувалдой прямо по пальцам, хрясь-хрясь – ломаются фаланги, а потом и ногти, да-да, с каким бы удовольствием он повырывал все ногти у Фрицша, один за другим, они бы так и выскакивали. Стоя в ванной лачуги в Висенте-Лопесе, Грегор мимически изображает эту сцену, бормоча про себя: «Да как ты смеешь, Эберхард, дерьмовый желторотик-аргентинишка? Провел в Германии всего две недели – и ты-то вздумал учить меня с высоты твоих двадцати восьми годков? О да, “всякие там ужасы”, как ты выразился, имели место, осажденной Германии приходилось защищаться, любыми средствами давить разрушительные силы. Война тебе не детская игра, кретин недалекий, а нацизм – не только пышные балетные шествия гитлерюгенда». Грегор давит в руке тюбик зубной пасты и внезапно успокаивается – а то еще опоздает на стройку; малейшее нарушение для него невыносимо.

Грегор все чаще и чаще наведывается в эту редакцию, средоточие нацистов в Буэнос-Айресе. Здесь он иногда сталкивается с громилой, о котором ему еще в Освенциме говорил один из его постоянных поставщиков: всегда с овчаркой, натасканной рвать в лохмотья человеческую плоть, Йозеф Шваммбергер руководил лагерями для принудительных работ и уничтожил несколько гетто в Польше. Здесь же Грегор знакомится с Рейнхардом Копсом, журнальным специалистом по жидомасонским заговорам, отставником спецслужб Гиммлера на Балканах, и завязывает дружбу с тем, кого Фрицш рекомендует как «золотое перо, великого творца растущего успеха “Дер Вег”», – прекрасно написанные статьи этого автора, которого зовут Уиллем Сассен, Грегор уже отмечал про себя. Слишком часто прикладывающийся к виски и к тому же отчаянный курильщик (а Грегор – нет), голландец-полиглот в полосатом костюме производит на него впечатление. Грегор тщательно старается встречаться только со «сливками» или «мандаринами»: ведь он и в университете, и в Освенциме никогда не общался с низшими чинами СС, а только с главврачами и комендантами лагерей. Он не выносит посредственностей.

Два усатых нюхом чуют друг друга. Сассен, как и Грегор, добровольцем вступил в голландскую группу СС, воевал на русском фронте и продвинулся по советской территории до Кавказа, где был тяжело ранен. Как и Грегор, Сассен, работавший пропагандистом Рейха на бельгийском радио и один из виднейших коллаборационистов, был арестован после войны в Голландии и приговорен к длительному тюремному заключению, но дважды бежал, добрался-таки до Ирландии, а потом и до Аргентины, сам правя шхуной, отплывшей из Дублина.

Сассен ценит классическое образование и силу убеждений своего нового друга-медика; Грегор верит в его умение хранить тайну и впервые с тех пор, как попал в Буэнос-Айрес, открывает свое настоящее имя и рассказывает свою настоящую историю. Как и всем вокруг, прежде всего женщинам, а следом за ними и Фрицшу, который платит Сассену солидную зарплату и оплачивает его жилье, Грегору не удается устоять перед выправкой и краснобайством голландца; тот, хитрюга, за несколько месяцев в совершенстве освоил испанский язык и роет себе норку в Аргентине. Его записная книжка с адресами впечатляет Грегора. А при первой же возможности Сассен представит ему Руделя, которому иногда прислуживает как шофер или мальчик на побегушках, – да-да, того самого знаменитого оберста Ханса Ульриха Руделя, аса из асов люфтваффе, самого знаменитого орденоносца в истории Германии (2530 вылетов, 519 подбитых танков), тоже беженца в Аргентину, – и еще множество подобных шишек. Сможет он встретиться и с самим президентом Пероном, всегда готовым «уделить немцам времени столько, сколько им надо».

13

Перон никогда не забывал о главном немецком генеральном штабе, его наставнике в искусстве военного командования еще с тех времен, когда аргентинская армия носила островерхие каски и на ее вооружении состояли маузеры и пушки с заводов Круппа. Щегольская выправка, авторитет, дисциплина: немецкий военный гений так впечатляет молодого Перона, что он сочиняет тезисы о битве при Мазурских озерах и редко засыпает без того, чтоб не заглянуть перед сном в трактаты любимых прусских военных стратегов – Клаузевица, графа Альфреда фон Шлиффена и Кольмара фон дер Гольца, теоретика нации, вооруженной до зубов, той модели общества, которую дорвавшийся до власти Перон сейчас навязывает Аргентине. Все должно быть подчинено целям национальной обороны.

Его привлекает Германия, а потом, в начале 1920-х, когда к власти приходит Муссолини, и Италия. Как все метатели лассо своего поколения, Перон восхищен подвигами Итало Бальбо и Франческо де Пинедо, летающих фашистов, этих неустрашимых авиаторов, ворвавшихся в испещренный звездами эфир, дабы соединить Рим с Южной Америкой. Аргентинские радиоволны распространяют голос дуче; наслушавшийся его Перон бежит в кинотеатр «Палас» смотреть «Один человек, один народ». Муссолини поражает его: вождь, посланный самим провидением, способен спасти нацию и взорвать непрерывность Истории.

Италию он открывает для себя в 1939-м, сперва проходя обучение в фашистской армии, а потом как военный атташе при аргентинском посольстве в Риме. Целых два года он путешествует, присматривается и делает памятные записи: Перон убежден, что попал в эпицентр исторического эксперимента, не виданного со времен Французской революции, – учреждение подлинно народной демократии. Муссолини удалось объединить разрозненные силы той целью, какую он поставил: национальным социализмом. 10 июня 1940 года итальянская армия вступает в войну. С балкона площади Венеции дуче заставляет необъятную толпу ликовать от восторга в присутствии Перона – тот стоит рядом в пышном парадном мундире.

За несколько месяцев до этого Перон ездил в Берлин, а потом, вскоре после молниеносного вторжения в Польшу, и на Восточный фронт. Перон, прочитавший «Майн кампф» в итальянском и испанском переводах, восхищенный бронзовыми бюстами работы Брекера и Торака[11]11
  Арно Брекер (1900–1991) и Йозеф Торак (1889–1952) – немецкие скульпторы; оба были представителями официального искусства Третьего рейха.


[Закрыть], изумлен происходящими на его глазах переменами: Германия опять поднимается, нацизм залечил раны, и больше нигде в Европе нет столь слаженно работающей государственной машины. Немцы строем ходят на превосходно организованную государственную службу. Живой вулкан Гитлер гипнотически действует на массы: История превращается в театр, это триумф воли, и, словно в фильмах «Буря над Монбланом» и «Белое безумие», где играла Лени Рифеншталь, – Перон узнал о них в первую немецкую поездку, – отвага братается со смертью. Гитлеровская лава сметет все на своем пути.

Вернувшись в Аргентину, он вырабатывает совершенно личное восприятие войны, которая свирепствует вовсю. Фашистская Италия и нацистская Германия выдвинули альтернативу коммунизму и капитализму; Соединенные Штаты объединились с Советским Союзом для борьбы с влиянием этой третьей силы – Оси, а если по Перону – первого блока неприсоединившихся сильных держав.

Теперь Германия и Италия разгромлены, и им на смену вот-вот придет Аргентина – Перон преуспеет там, где провалились Гитлер и Муссолини: ждать осталось недолго – очень скоро русские и американцы уничтожат друг друга ядерными ударами. Победителю в третьей мировой войне стоит запастись терпением и подождать, как поведут себя страны-антиподы, Аргентина – карта, которую можно великолепно разыграть. И тут, ожидая, чем закончится холодная война, Перон проявляет себя как искусный старьевщик. Он копается в европейских помойках, предпринимает гигантскую операцию по переработке; он оседлает Историю, воспользовавшись ее отбросами. Перон распахивает врата в свою страну многим тысячам нацистов, фашистов и коллаборационистов – солдат, инженеров, ученых, техработников и медиков; военные преступники приглашены, чтобы обеспечить Аргентину дамбами, баллистическими ракетами и атомными электростанциями, превратив ее в супердержаву.

14

Перон лично следит за ходом этого массового бегства. Он создает в Буэнос-Айресе специальную службу – Бюро информации, возглавляемое Руди Фройде, сыном Людвига Фройде – главного финансиста его победоносных президентских выборов 1946-го, богатейшего нацистского банкира и акционера издательского дома «Дюрер»; во франкистскую Испанию, в Швейцарию, а потом и в Италию – в Рим и Геную, – всюду, где побывал и Грегор, он посылает прохвоста с голубыми глазами, бывшего капитана СС Карлоса Фульднера. Фройде и Фульднер намечают ratlines – «крысиные тропы» – и через сложные цепочки продажных дипломатов и чиновников, тайных агентов и служителей церкви, дарующих полное отпущение грехов военным преступникам в форме постановления о прекращении преследования, согласовывают пути вывоза. Последний бой с атеистическим коммунизмом начался.

В конце 1940-х Буэнос-Айрес превращается в столицу отбросов павшего черного режима. Здесь и нацисты, и хорватские усташи, сербские ультранационалисты, итальянские фашисты, венгры из «Скрещенных стрел», румынские легионеры из «Железной гвардии», французские вишисты, бельгийские рексисты, испанские фалангисты, католики-интегристы; убийцы, пыточных дел мастера, авантюристы – призрачный Четвертый рейх[12]12
  Усташи – хорватская ультраправая клерикальная организация; «Партия скрещенных стрел» объединяла венгерских национал-социалистов; легионерами в Румынии называли военизированную часть ультранационалистической партии «Железная гвардия»; вишисты – сторонники коллаборационистского правительства во Франции, чья резиденция располагалась в г. Виши; рексисты (от лат. Christus Rex – «Царь Христос») – фашистское движение в Бельгии; фалангисты – сторонники «Испанской фаланги», ультраправой партии, продержавшейся у власти до 1975 года под руководством генерала Ф. Франко; католики-интегристы – движение в католичестве, в 1930-х годах резко противопоставившее себя «католикам-либералам» и «католикам-социалистам».


[Закрыть].

Перон лелеет своих головорезов. В июле 1949-го он амнистирует тех, кто приехал сюда с поддельным паспортом, и иногда принимает их в Каса Росада.

В ту ночь сливки этих отбросов встречаются на яхте, стоящей в порту.

Это теплая декабрьская ночь, безлунная; гудят штаги под порывистым северным ветром; Грегор, следующий за Сассеном вдоль набережной, видит ряд прогулочных яхт. «Кентавр», – шепчут двое мужчин на ухо гориллоподобному охраннику, который тщательно их обыскивает; ему помогают еще трое таких же громил. Голландец и немец взбегают по мосткам «Фолькена» и проходят на прокуренный ют, откуда уже слышен шум голосов – мешанина испанского и языков Центральной Европы.

Сассен охотно берет бокал пива, поднесенный ему пухленькой дамочкой; Грегор ограничивается тем, что пьет немного воды. «А тебе везет, – вскользь бросает Сассен, – нынче вечером тут отборная публика». Он показывает ему на человека, спрятавшегося за остроконечной бородкой и темными очками в черной металлической оправе: это Анте Павелич, хорватский поглавник (восемьсот пятьдесят тысяч убитых сербов, евреев и цыган), окруженный толпой усташей; Симон Сабиани, бывший «мэр» Марселя, заочно приговоренный во Франции к смертной казни, и его друзья из Французской народной партии; Витторио Муссолини, второй сынок дуче, рядом с Карло Скорцей, бывшим генеральным секретарем фашистской партии; Робер Пенсмен, руководивший милицией в Арьеже; Эдуард Рошман, «рижский мясник» (на его совести тридцать тысяч убитых латышских евреев), – «ну этот, как всегда, под мухой»; физик Рональд Рихтер – «президентский любимчик; пообещал ему первым сделать ядерный синтез. Перон отдал в его распоряжение целый остров на озере в Патагонии, чтобы тот продолжал свои исследования». Руделя пока нет, но опаздывать не в его правилах.

Сам Грегор ни с кем не знаком, кроме Копса, Шваммбергера и еще здоровяка в коротких штанах для гольфа, с которым они столкнулись у иллюминатора, – какая встреча, юрист Герхард Бон, директор-распорядитель программы умерщвления «Т-4» (два миллиона стерилизованных, семьдесят тысяч инвалидов, отравленных газом), Грегор много раз встречался с ним в Освенциме. Он продвигается, чтобы поздороваться с ними, но тут собрание умолкает. Все замерло. Четверо человек взбираются на импровизированную трибуну: аргентинский полковник, «Фульднер и Фройде-младший, наши ангелы-хранители» и некто лет сорока в костюме-тройке и галстуке-бабочке. «Бельгийский болтун, – улыбается Сассен, – мсье Пьер Дэ»; он и берет слово.

За несколько месяцев до этого дня Дэ участвовал в создании в Буэнос-Айресе центра националистических сил – группировки, объединившей рексистов, фашистов и усташей и провозгласившей своей целью стереть с лица земли американский капитализм и русский большевизм, ратуя за «христианскую» амнистию для военных преступников, брошенных в разные европейские тюрьмы. Континент не может позволить себе остаться без таких опытных бойцов накануне третьей мировой.

Дэ разглагольствует о грехопадении человека, убийстве Авеля Каином и вечной братоубийственной войне, которой человечество заражено с самого сотворения мира. «Гнусный космополитичный материализм, отрицающий существование Бога, – вот он, враг, вот корень всех наших зол! – бушует ревностный католик. – Нам надо объединить наши семьи, чтобы победить в бою. Никто и ничто не встанет на нашем триумфальном пути, когда мы примирим нацизм с христианством…» Слушатели свистят и аплодируют, Дэ ликует и продолжает с присущей ему гнусавостью: «Сиятельный президент Перон, кому мы обязаны свободой, сделал это примирение своей миссией. И давайте поможем Аргентине стать в этом полушарии противовесом Соединенным Штатам. Это лишь начало, друзья мои. Скоро русские и американцы сойдутся в смертельной схватке. В прошлом году берлинский блок едва не рухнул. Сегодня во всех четырех сторонах света множатся очаги напряженности. Так наберемся же терпения, будущее за нами, мы вернемся в Европу…»

Сассен крепко хватает Грегора за руку, шепча ему, что нужно подняться на палубу, он представит ему «парочку очень дорогих друзей».

«Oberst Рудель», – бормочет приземистая тень.

«Мальбранк», – шепчет второй голос, подружелюбней.

Жерар Мальбранк. Ну наконец-то.