Текст книги "Исчезновение Йозефа Менгеле"

15

Иногда Грегору мечтается: вот он садится на пассажирский корабль, отплывающий в Гамбург, или всходит на торговое судно, груженное красным маисом и фиолетовым льном, и они привезут его к Ирене. Усевшись в портовом бистро в третье воскресенье перед Рождеством, он написал ей письмо, какого сам от себя почти не ждал. Никогда еще он не выражал с таким пылом своей страсти, никогда так отчаянно не сожалел о том, что ее нет рядом, все твердя и твердя об их общих воспоминаниях, тысячах ночей любви, о роскошном лете в Освенциме, о рождественских каникулах, когда он возвращался с фронта и они лежали вдвоем, тесно прижавшись друг к другу, и о том, как в заснеженных лесах на ее золотевших волосах таяли последние хлопья снегопада, и он снова в который раз зовет ее к себе и в который раз умоляет ее переплыть Атлантику. В ответ Ирена прислала ему фотографию Рольфа в коротких кожаных штанишках, с пожеланием счастливого 1950 года, и только, и еще посоветовала купить собачку, чтобы одиночество не было таким горьким. Странно, но он поспешил именно так и сделать, он подарил сам себе щеночка, окрестив его Генрих Лев. Это Ирена своим письмом навеяла ему имечко: так звали одного американского предка – Гарри Лайонс, – потом онемечившегося, вот же находка! И так же звали основателя Мюнхена – Генрих Лев, князь-колонизатор, герцог Баварский и Саксонский, пес Грегора.

Но из Германии приходит другое неожиданное известие: о смерти на Рождество Карла Таддеуса, младшего брата, родившегося слишком скоро после него, – их дни рождения разделяло только шестнадцать месяцев, – Карла, которого он всегда тайно ненавидел. Грегор с важностью прохаживается по залитой солнцем террасе пивной во Флориде, вспоминая их общее детство в большом доме с окнами узенькими, как бойницы. Однажды Карл стянул у него игрушку – заводной поезд, а когда вернулась мать, младший начал хныкать, и наказали старшего. Властная Вальбурга выдрала его и заперла в погребе. За обедом Карлу всегда доставались самые большие порции. Карлу позволялось ходить с матерью в кондитерские на Марктплац. Вот маленький гаденыш: тысячу раз Беппо желал ему смерти, пусть бы сгорел при пожаре или погиб в автокатастрофе, тысячу раз он проглатывал свою зависть, кидая камни в Дунай, несший свои воды вдоль Гюнцбурга и его рощ. И вот сейчас Карл догнал Вальбургу – в крематории.

В письме отец, извещая его о кончине брата, еще рассказывал, что союзники ведут себя «все разумнее». Вот уже несколько месяцев, как они откладывают судебные преследования за военные преступления и оставляют бывших нацистов на ответственных должностях в правительстве и в промышленности новоиспеченной Федеративной республики. «До них понемногу доходит, кто их настоящие враги. Холодная война открывает им глаза. А мы, Йозеф, – мы забываем о войне, впрягаемся в восстановление и идем вперед. Посмотрим, как этот старый мудак Аденауэр поведет дела».

Во Флориде Грегор лодырничает – ведь он только что переехал к Мальбранку. После той встречи на «Фолькене» они снова увиделись. Мальбранк рассыпался в извинениях: он постоянно в разъездах по делам, а когда в Буэнос-Айресе, то чаще живет в своей резиденции Оливос, чем во флоридском доме, там больше нравится его супруге. Грегору не повезло, он приехал и позвонил в неподходящий момент. Когда Мальбранк предложил Грегору пожить у него, тот не заставил себя долго упрашивать. Из унылого пригорода он переехал на великолепную виллу, с мягкой постелью, светлой спальней, манящей выходом на патио с фонтаном, с булочками, яйцами и доброй австриячкой, которая и утром и вечером готовит на кухне.

Его хозяин оказался исключительно полезным: Мальбранк, бывший нацистский шпион, во время войны прятавший радиопередатчики и торговавший оружием, – опора нацистского общества в Буэнос-Айресе. К нему регулярно наведываются Карл Клингенфусс, бывший высокопоставленный дипломат еврейского отдела Министерства иностранных дел, великий Буби (Людольф фон Альвенслебен), заочно приговоренный в Польше к смертной казни, бывший первый адъютант Гиммлера и друг Герберта фон Караяна, и Константин фон Нейрат, сын бывшего гитлеровского министра иностранных дел. Фрицш и Сассен приходят поиграть в покер в сопровождении архитектора, страстно влюбленного в немецкую классическую музыку и литературу; его зовут Фредерико Хаасе, он носит в петличке гвоздичку и привязался к Грегору.

Тайными тропками выбравшись из склепа, Грегор обрел собственный путь в лабиринте портовых улиц.

16

«1950-й – год Освободителя», – провозглашает Перон. «Эль лидер» стремится стать духовным наследником Сан-Мартина, отца-основателя аргентинской независимости.

25 июня вспыхивает война в Корее.

14 июля Адольф Эйхман также сходит на берег в Буэнос-Айресе под именем Рикардо Клемента. Он быстро покидает столицу. Фульднер находит ему работу на «Капри», это государственное предприятие, которое строит заводы на гидроэнергии в провинции Тукуман.

17

Из всех новых товарищей Грегору больше всего нравится Ули Рудель. Орел Восточного фронта, тридцать два раза подбитый, он всегда ухитрялся добираться до немецкой линии фронта, хотя Сталин и назначил за его голову цену – сто тысяч рублей, целое состояние. Сбитый противовоздушным снарядом и в феврале 1945-го лишившийся ноги, Рудель через два месяца после ампутации снова поднялся в воздух на своей «Штуке» под рев сигналов воздушной тревоги и подбил еще двадцать шесть советских танков, после чего 8 мая 1945 года сдался союзникам.

Когда летчик показал свой орден Железного креста с дубовыми листьями, золотыми мечами и бриллиантами – он был единственным, кто такой получил, и вручал ему знак отличия сам Гитлер, – Грегор стал взирать на него глазами восторженного ребенка: Рудель, вне всякого сомнения, принадлежал к расе господ. Несмотря на протез, он играл в теннис и совсем недавно совершил восхождение на Аконкагуа, самую высокую гору обеих Америк. Он был потомком тевтонских рыцарей, легенды о которых Беппо вдохновенно приукрашивал, когда рассказывал их у костра в праздник летнего солнцестояния, – ему было лет шестнадцать-семнадцать, и он руководил местным отделением Немецкой федерации молодежи, объединявшей юных националистов и консерваторов. Рудель был немецким воином, каким хотел быть сам Грегор, – и, кажется, Рудель был не против таковым его и счесть, невзирая на скромность карьеры. Грегор, в конце концов, всего лишь ничтожный гауптштурмфюрер СС – а оберст с радостью видится с ним в ресторанчике «ABC», когда бывает проездом в Буэнос-Айресе.

Встречаясь, оба нациста каждый раз подолгу беседуют. Спиртного они не пьют и рассуждают о простых вещах: перед отъездом Руделя в Аргентину его супруга потребовала развода; оба с одинаковым апокалиптическим ужасом вспоминают Веймарскую республику их юности, «дегенеративную» и «аморальную»; оба убеждены, что в 1918 году Германия получила удар кинжалом в спину; оба «во всем» благоговеют перед немецким народом, немецкой кровью. Борьба, всё есть борьба: выживут только лучшие – таков непререкаемый закон истории; слабых и недостойных следует удалить. Очищенная и дисциплинированная Германия – сильнейшая держава мира.

Допущенный к столу пилота-героя Грегор превозносит собственное прошлое солдата биологического фронта и ничего от Руделя не скрывает. Менгеле снимает маску Грегора. Работая врачом, он лечил тело расы и участвовал в общей борьбе. В Освенциме он боролся против дезинтеграции и внутренних врагов, гомосексуалистов и асоциальных элементов; против евреев, этих микробов, тысячелетиями вредивших нордической расе; необходимо всеми средствами уничтожать их. Он поступал как человек высокой морали. Отдав всего себя делу очищения и развития творческих сил арийской расы, он исполнял свой долг в войсках СС.

Рудель возбуждает любопытство Грегора тем, что ему удалось так замечательно преуспеть. Он, советник Перона, вместе с гениальным авиаконструктором Куртом Танком, тоже вывезенным из Германии, курирует создание первого в Южной Америке реактивного истребителя, «Пульки». Состояние сколотил, работая посредником между военно-воздушными силами и многими промышленными немецкими гигантами – «Даймлер-Бенцем», «Сименсом», конструктором гидросамолетов Дорнье – и благодаря лицензии на ввоз, великодушно выданной ему Пероном. Свободный в передвижениях, Рудель путешествует, плавая туда-сюда, из Европы в Южную Америку, он в средоточье всех интриг, сетей для переправы беглых преступников, тайных обществ «Одесса», «Шлюз», «Паук». Рудель, их сооснователь вместе с фон Нейратом из «Камераденверка», который отправляет посылки и платит адвокатам друзей, брошенных в тюрьмы, – маршал нацистской эмиграции.

Рудель, согласившись взять Грегора под крыло, предупреждает его: и близко не подходи к нацистской казне, никаких вопросов, никому, никогда.

Об этой баснословной казне по Буэнос-Айресу ползут безумные слухи. Перед самым концом войны Мартин Борман, секретарь гитлеровской канцелярии, якобы отправил в Аргентину самолеты и подводные лодки, до краев набитые золотом, драгоценностями и произведениями искусства, наворованными у евреев: это называлось «Операция “Огненная земля”». Рудель вроде бы конвоировал все награбленные сокровища, положенные на несколько счетов на имя Эвы Дуарте. После ее замужества Перон якобы наложил лапу на нацистское золото, взяв оттуда средства для финансирования фонда супруги. Двух банкиров заподозрили в том, что они выдали припрятанную кубышку; совсем недавно их трупы нашли на улицах Буэнос-Айреса.

«Может, и так, в Аргентине возможно все, – говорит Грегору Рудель. – Знаешь мой девиз? Проиграл только тот, кто предает самого себя».

18

Тогда раскручивается и Грегор. Договорившись с отцом и Зедльмайером, продолжающими его кормить, он собирается открыть в Аргентине филиал семейного предприятия, изучить гигантские рынки сбыта сельскохозяйственных машин на субконтиненте. Рудель его подбадривает и отправляет на частном самолете в Парагвай с предложением объединить усилия: эта страна приютила колонии немецких фермеров, и одну из самых старых, под названием «Нуэва Германия», основала Елизавета Ницше – сестра великого философа и ярая антисемитка. На юго-востоке множество плодородных прерий, и почему бы тачкам, комбайнам, опыляющим и разбрасывающим удобрения машинам под маркой Менгеле не пойти там по дорогой цене. Края надежные, и у Руделя в них много друзей; именно они в 1927 году основали в Вильяррике первую нацистскую партию за пределами Германии.

Заботится о своем друге-медике и Сассен. Он предлагает ему случайные подработки – более щекотливые, однако поэтому и хорошо оплачиваемые: помогать лукавым городским прелестницам тайно избавляться от плодов греха в Буэнос-Айресе, чтобы им не приходилось уезжать в далекий город рожать и оставлять младенца в тамошнем приюте для сирот. Делать аборт считается серьезным преступлением и очень строго карается в католической Аргентине, но сделка устраивает Грегора. Поселившись у Мальбранка, он нашел применение своему дорожному сундучку с образцами крови и медицинскими инструментами. Если речь о помощи самым респектабельным семьям – как отказать? Руки у него так и чешутся, вот сейчас они вспомнят весь арсенал приемов медика, ну наконец-то, после стольких лет работы грузчиком и фермером.

Под самый конец этого, 1950 года среди фашистов Буэнос-Айреса царит некая эйфория. Третья мировая война не за горами, Перон внимательно следит за телексами, он в любой момент готов отдать приказ войскам, в Корее резкое обострение. Президент Трумэн обещает пустить в ход всю американскую военную машину, дабы предотвратить наступление северокорейцев на Юг, генерал Макартур завершает полосу радиоактивного кобальта от Желтого моря до Японского, чтобы помешать китайцам и Советам вступить в зону военных действий.

В ожидании, пока мечты империи Перона обретут реальные очертания, Грегор с новоиспеченными друзьями живут на широкую ногу. До блеска начищенные ботинки, набриолиненные волосы: Хаасе и Грегор на представлении «Тристана» Вагнера и «Кармен» Бизе в театре Колумба – его назвал красивейшим в мире еще Клемансо. Меломаны – архитектор и медик – ужинают в кафе «Тортони» или в «Кастелларе» и в ожидании вторых порций первоклассного бифштекса предаются возвышенной беседе о немецкой музыке, которая объемлет все чувства человеческие и приближает к бесконечному. Сассен, любитель мексиканских варьете, иногда затаскивает своего друга вместе с Фрицшем в кабаре или в свой излюбленный дансинг «Фантазия д‘Оливос», намоленное местечко продюсеров и актрис. Тут роли меняются: Фрицш платит; Грегор пялится на сирен со жгуче-черными волосами; Сассен пьет, танцует, тискает yeguas – кобылок – и potrancas – необъезженных красоточек; его жена с дочурками тоскуют дома. Дважды в неделю, по средам и пятницам, Грегор ходит к lechera – проститутке-минетчице – в полузакрытый клуб на Коррьентес. Его ему тоже посоветовал Сассен. Грегор запрещает этим послушным девушкам прикасаться к его коже – только к члену: никаких поцелуев, никакой интимности, заплатил – кончил – ушел.

Если в Буэнос-Айресе слишком жарко, они в конце недели уезжают в пампу, к Дитеру Менге, бывшему пилоту и еще одному другу Руделя, – этот сколотил состояньице на переработке металлолома и теперь владеет большим поместьем, обсаженным эвкалиптами и акацией. Сад оживляет бюст Гитлера, а дно бассейна украшает гранитная свастика. Вечеринки у Менге долгие, воздух прозрачен, и людей объединяет служение общему ремеслу войны, испытание огнем, убеждения. Сняв пиджаки, нацисты хлещут пиво и шнапс, жарят огромные куски бычьих туш, молочного поросенка, рыгают и говорят о далекой родине и о войне. Грегор не слишком словоохотлив, а вот Сассен превосходит самого себя: он возбужденно изображает разрывы снарядов и визг пуль, командует огневой атакой и вспоминает почерневшие лица солдат сибирских дивизий Сталина и лохмотья, остававшиеся от их формы. Каждое 20 апреля Менге и его клика устраивают факельные шествия в честь дня рождения фюрера. Бывает, Рудель приводит в обетованную землю неофита. Таков Вильфред фон Овен, бывший приближенный и сотрудник Геббельса, или другая важная птица, хотя и проездом, – эсэсовец со шрамом Отто Скорцени: этот, обколотый метамфетаминами, ухитрился на борту планера успеть вывезти Муссолини, осажденного в своей резиденции в Абруцци, до высадки союзников на юге Италии. В мирной жизни превратившись в торговца оружием, Скорцени бахвалится, что во время испанской части «Радужного тура» Эвиты Перон сумел ее соблазнить: «Трах-трах, свинюшка этакая, сеньора Перон», – вовсю трубит он; Фрицш ухмыляется, Сассен объявляет тост за Рейх и Аргентину, где нацистам живется так вольготно.

В середине марта 1951 года Менге приглашает эту дикую орду к себе в имение. Рудель, Мальбранк, Фрицш, Бон, Сассен, Хаасе – все собираются отпраздновать сорокалетие друга Грегора. Они приготовили ему подарок. Это мифологическая гравюра Дюрера «Рыцарь, смерть и дьявол».

19

Макартур ушел с поста командующего на Дальнем Востоке, и положение на фронте стабилизируется. Перон в бешенстве: выход из «века кентавра» и начало третьей мировой откладываются. Теперь его грандиозные амбиции направлены на триумфальные перевыборы. Сейчас ему надо нарастить режиму мускулатуру: запрещается клеветать на власти, в центральных ежедневных газетах вводится цензура, «Ла Пренса» закрыта, экспроприирована и превращена в орган Всеобщей конфедерации труда. Численный состав войск удваивается, пропаганда активизируется: диссиденты брошены в тюрьмы, депутаты парламента бегут в Монтевидео. Тут он и привлекает на помощь госпожу Надежду, чтобы победить наверняка: предлагает жене стать вице-президентшей своего следующего президентского мандата.

У Министерства труда и у входа в ее фонд, бюджет которого участвует в борьбе, Эвиту каждый день ждет бесконечная очередь. Люди готовы драться, только бы перекинуться с ней парой слов или просто поймать ее взгляд. Коснуться ее руки – все равно что дотронуться до Христа: Эвита – щедрейшая из богинь. Никогда еще она не раздавала столько домов, медикаментов и одежды отверженным Аргентины, никогда не соглашалась стольким пожертвовать; она, будто дни ее сочтены, совсем перестала спать и становится необычайно активной, словно режиму что-то угрожает; она приказывает тайно хранить оружие и собирается создать личную охрану из рабочих, которым сама будет платить жалованье.

Стены Буэнос-Айреса увешаны плакатами с ее изображением. На обелиске с авениды 9 Июля висят громадные предвыборные транспаранты: «Перон – Эва Перон, формула родины».

22 июня 1951 года сотни тысяч аргентинцев, с перонистскими значками на отворотах курток, сходятся на самом широком проспекте в мире – там, где супруги должны официально выдвинуть свои кандидатуры. Грегор и Рудель, затерянные в этом людском океане, пожирают взглядами воздвигнутую властями трибуну и Перона – он напомадил волосы и теперь с блаженным видом стоит, скрестив руки. Вдруг толпа содрогается в едином крике: вышла Эвита. Она посылает воздушные поцелуи своим верным сторонникам, те преклоняют колени и плачут, с ближайших балконов летят мириады конфетти, и в это время на стадионе появление идола приветствуют факелы, знамена, носовые платки и бенгальские огни.

Когда генеральный секретарь Всеобщей конфедерации труда требует от толпы провозгласить кандидата в вице-президенты, Эвита скромно прячется в объятьях «эль лидера», лепечет, просит четыре дня на размышление. Все потрясены. Толпа ревет. Эвита униженно спрашивает: «Денек?» Толпа топочет. Эвита просто умоляет: «Ну хоть несколько часов?» И речи не может быть, все уже решено. Восемнадцать минут хором люди скандируют ее имя: ahora, ahora, теперь, сейчас! Пошатнувшись, Эвита разражается рыданиями и отвечает: она объявит о своем решении по радио сегодня вечером.

Рудель и Грегор уходят, шутка слишком затянулась. Оглушительный грохот барабанов – bombos – режет им слух, а обступившие их negrada – нищие отбросы с рабочих окраин Буэнос-Айреса – внушают отвращение; в Германии во времена фюрера и помыслить нельзя было о таком цирке. «Митинг вполне достоин опереточной диктатуры Перона», – делятся впечатлениями оба нациста, называя аргентинцев «королями психодрамы, которые слушаются приказов и не исполняют их. Кто не умеет повиноваться, тому не судьба научиться и управлять».

Когда наконец выбрались из толпы, Рудель делится с Грегором суперконфиденциальной сплетней: поговаривают, что Эвита больна, и даже очень больна. «Если так, нашему другу конец».

Перонистский хустисиализм не выполняет своих обещаний. В центре Буэнос-Айреса по-прежнему вспучившиеся тротуары; поезда вечно запаздывают; Перон тратит кучу денег, пуская их на ветер; Рихтер прокатил его в Патагонии, проглотив сотни миллионов песо и не выработав ни одного ватта ядерной энергии; аргентинская экономика слабеет и производит только побрякушки; Рудель и Грегор видят в этом пагубное влияние христианства: Перон правит без необходимой твердости, потому что ему препятствуют несуразные иудео-христианские глупости, сострадание и милосердие, все эти формы сентиментализма, от которых нацизм избавился.

Грегор презирает клику фашиствующих католиков, окружающую «эль лидера», этих слабаков и беззубых тигров вроде Дэ, фанфарона, бахвалящегося, будто он распивал чаи с самим Гитлером и шахом Ирана. Его международное движение за объединение – бла-бла-бла. Его третья мировая – детские фантазии. Сейчас Дэ в депрессии и засел за сочинение мемуаров, сынок Муссолини пустился в производство текстильных изделий, а бывший мэр Марселя, Сабиани, разбавляет одиночество алкоголем. Когда несколько недель назад объявили о смерти маршала Петена, все они собрались на ночное погребальное бдение в кафедральном соборе Буэнос-Айреса.

С этими все кончено. Они смотрят в прошлое, а вот нацисты из Буэнос-Айреса приглядываются к будущему.

К Германии.

20

Они мечтают отвоевать Германию. Люди, группирующиеся вокруг издательства «Дюрер», не верят в «демократию», навязанную союзниками. Их обожаемая родина не изменилась по мановению волшебной палочки, так не бывает. Они следят за новостями и откликаются на них в собственном журнале, и его тираж непрерывно растет, несмотря на цензуру и запреты. Они знают, как их соотечественники ностальгируют по Германской империи Вильгельма и первым годам Третьего рейха, знают, что они не верят в «зверства» в лагерях и после Нюрнбергского процесса взывают о мщении победителям. Можно уверенно сказать: немцы не отреклись от нацизма. Разве не сами они выбрали этот режим, разве не они поддерживали его завоевания? Боготворили фюрера? Грегор рассказывает Фрицшу, Сассену и Руделю об энтузиазме университетских профессоров и врачей в 1930-х годах. Об их ликовании, когда избавлялись от старых очкариков-гуманистов, и об их чаяниях радикальных перемен. О популярности социального дарвинизма и расовой гигиены буквально в любой социальной среде. Об эксплуатации труда заключенных гигантами промышленности в концлагерях, об опытах над людьми в фармацевтических лабораториях, о том, как вырывали золотые зубные коронки и каждый месяц отправляли их в рейхсбанк.

Все пользовались благами этого режима вплоть до разрухи последних военных лет. Никто слова не сказал против, когда евреи ползали на коленях, отдраивая мостовые, и никто даже не пикнул, когда они вдруг за одну ночь куда-то исчезли вовсе. Если бы против Германии не объединилась вся планета, нацизм до сих пор был бы у власти.

Люди круга «Дюрера» верят в его возрождение. Они презирают банальную обыденность нового буржуазного прозябания на краю света и не желают ограничиваться исполнением служебных обязанностей да содержать любовниц. Разгром прервал их грозное восхождение. И теперь тридцатилетние – Фрицш, Сассен и Рудель – решаются продолжать борьбу. Им необходимо действовать быстро – родина в опасности, Аденауэр продает Германию Западу и Соединенным Штатам и интегрирует ее в западный мир, пока Восточную Германию грабят Советы.

Они колеблются. Здесь, в Аргентине, непросто оценить соотношение сил, а уж тем более сорганизоваться. Должны ли они сформировать правительство в изгнании? Разжечь революцию в Германии? Свергнуть Аденауэра, совершив государственный переворот? Конспираторы решают избрать путь, уже проложенный Гитлером двадцать лет назад: вступить в политическую игру, сколотить альянсы, завоевать власть, призвав людей проголосовать за них. Ближайшие федеральные выборы – в сентябре 1953-го, Рудель идет кандидатом, немцы не забыли о его подвигах.

Летом 1952-го пилот вылетает налаживать партнерство с военными нацистами из Социалистической партии Рейха. Кажется, положение благоприятствует замыслам кружка «Дюрер», ибо в Германии в сентябре как раз разражается скандал: в соответствии с люксембургским соглашением «ребе Аденауэр», как шутит Рудель, признает вину немцев и обещает от имени Федеративной Республики Германия выплатить миллиарды долларов репараций Израилю и компенсации евреям. Еще через месяц канцлеру удается запретить Социалистическую партию Рейха: об этом партнерам сообщает вернувшийся в Буэнос-Айрес Рудель. Вскоре он опять летит в Германию, где на сей раз в него вкладывается Немецкая имперская партия национально-консервативного типа. Но кружок «Дюрера», оторванный от экономического чуда, ошибся. Ностальгии по нацистам немцы предпочитают отпуска в Италии. Тот самый оппортунизм, который подтолкнул их служить Рейху, теперь бросает в объятия демократии: немцы прогнулись – и на выборах 1953-го Имперская партия провалилась.