Текст книги "Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных"

Как правило, большинство из нас не может полностью избежать ловушки эффективности. В конце концов, мало кто может себе позволить не заниматься электронной почтой, пусть даже в результате писем будет приходить больше. То же касается и других обязанностей: часто мы просто вынуждены впихивать как можно больше дел в один и тот же срок, даже если это ведет к перегруженности. (Наверное, домохозяйки начала XX века из книги Шварц Коуэн тоже чувствовали, что не могут не подчиниться новым стандартам чистоты в доме.) То, что вы осознаете происходящее, вовсе не значит, что вы тут же волшебным образом перестанете чувствовать себя чрезмерно занятым.

Зато вы можете перестать верить, что когда-нибудь решите проблему занятости, впихивая в свое время больше дел, и понять, что это только ухудшает ситуацию. Отбросив мысль, что это поможет вам обрести покой в будущем, вы с большей легкостью станете находить покой в настоящем, несмотря на чрезмерные требования: ведь ваше ощущение покоя больше не зависит от того, переделали ли вы все дела. Перестав верить, что с нехваткой времени можно справиться, не принимая сложных решений, вы сможете находить лучшие решения. Вы начнете понимать, что, когда дел слишком много – а их всегда будет слишком много, – путь к психологической свободе только один: смириться с ограничениями, отказаться от несбыточной надежды переделать все дела и сосредоточиться на том, чтобы сделать немногое, но по-настоящему важное.

Бесконечный список предсмертных желаний

Разговоры об электронных письмах и стиральных машинах могут создать впечатление, что чувство перегруженности связано только с офисными или домашними делами. Но в более глубоком смысле само существование на этой планете сегодня заставляет чувствовать, что дел слишком много, и не важно, сколько времени вы отводите работе. Это можно назвать экзистенциальной перегрузкой: в современном мире запас вещей, которые стоит делать, неистощим, поэтому возникает неизбежная, непреодолимая пропасть между тем, что вы бы в идеале хотели сделать, и тем, на что вы реально способны. Как объясняет немецкий социолог Хартмут Роза, в минувшие эпохи такие мысли не слишком беспокоили людей отчасти потому, что они верили в загробную жизнь{36}36
  Hartmut Rosa, Social Acceleration: A New Theory of Modernity, trans. Jonathan Trejo-Mathys (New York: Columbia University Press, 2015).


[Закрыть]. Ничто не заставляло их выжимать максимум из своего ограниченного времени: для них оно не было ограниченным, и земная жизнь считалась всего лишь довольно незначительной прелюдией к главной части жизни. Кроме того, они полагали, что в ходе истории мир остается неизменным или (в некоторых культурах) что история движется по кругу и проходит одни и те же предсказуемые этапы. Мир выглядел как известная величина, и человек был рад сыграть свою роль в человеческой драме – роль, которую бесчисленное число людей сыграло до него и такое же бесчисленное число сыграет после его смерти. Его не беспокоило, что он пропустит какие-то потрясающие новые возможности, появившиеся именно в этот конкретный исторический момент. (Если история неизменна или циклична, потрясающих новых возможностей просто не может быть.) Но нерелигиозная современность все изменила. Когда люди перестают верить в загробную жизнь, все сводится к тому, чтобы выжать максимум из этой жизни. А когда они начинают верить в прогресс – в идею, что история движется к светлому будущему, – становится особенно обидно, что жизнь так коротка и что до этого светлого будущего мы, скорее всего, не доживем. Поэтому мы и пытаемся подавить тревогу, доверху набивая свою жизнь впечатлениями. В своем предисловии к книге Хартмута Розы «Социальное ускорение» (Social Acceleration) ее переводчик на английский язык Джонатан Треджо-Матис пишет:

Чем с большей скоростью мы становимся способны посещать разные места, видеть новые вещи, пробовать новую еду, впитывать новые формы духовности, учиться новым видам деятельности, делить с другими чувственное удовольствие – от танца до секса, воспринимать разные формы искусства и т. д., тем меньше разрыв между возможным количеством впечатлений, которые мы можем получить за свою жизнь, и полным набором возможностей, доступным человеку сейчас и в будущем. То есть тем ближе мы к «насыщенной» жизни – буквально, в том смысле, что мы сыты впечатлениями, не чувствуем в них недостатка{37}37
  Jonathan Trejo-Mathys, «Translator's Introduction,» в: Rosa, Social Acceleration, xxi.


[Закрыть].

Поэтому пенсионер, вычеркивающий из предсмертного списка экзотические места, которые он посетил, и любительница развлечений, веселящаяся все выходные напролет, возможно, чувствуют такое же переутомление, как измученный социальный работник или корпоративный юрист. Да, по идее, у перегруженности более приятные причины. Конечно же, длинный список греческих островов, где осталось побывать, не в пример милее длинного списка бездомных семей, для которых необходимо найти жилье, или огромная пачка контрактов, которые нужно проверить. Но факт остается фактом: чувство удовлетворения у тех и других определяется тем, сделают ли они больше, чем могут физически. Так что, даже если до краев заполнить жизнь приятными занятиями, это зачастую не приносит удовлетворения, которого мы ждем. Это просто попытка досыта наесться впечатлениями, проглотить как можно больше из того, что предлагает внешний мир, почувствовать, что вы жили полной жизнью. Но опыт, предлагаемый внешним миром, по сути, не имеет границ. Поэтому сколько бы впечатлений вы себе ни нахватали, это не приблизит вас к чувству, что вы насладились всеми возможностями жизни. Напротив, вы снова попадете в ловушку эффективности. Чем больше вы накопите прекрасных впечатлений, тем сильнее чувство, что могли бы – нет, должны! – получать еще и еще, от чего ощущение экзистенциальной перегрузки только усиливается.

Вряд ли стоит напоминать, что интернет усугубляет эту проблему: с одной стороны, он обещает помочь эффективнее использовать время, с другой – заваливает нас все новой и новой информацией о том, как можно его провести. Так что инструмент, который, как вы считаете, помогает выжать из своей жизни максимум, заставляет чувствовать, что вы пропускаете еще больше. Например, Facebook – чрезвычайно эффективный способ узнавать о мероприятиях, которые вы бы хотели посетить. Но при этом он сообщает о таком их количестве, посетить которое человек физически не в состоянии. Социальная сеть OkCupid – эффективный способ находить партнеров для свиданий, но также постоянное напоминание о том, что есть еще множество весьма привлекательных людей, с которыми вы могли бы встретиться вместо тех, кого выбрали. Электронная почта – непревзойденный инструмент для того, чтобы быстро отвечать на огромный объем сообщений, но опять же, если бы не электронная почта, вы бы вообще не получали все эти сообщения. Технологии, которыми мы пользуемся, чтобы все контролировать, в конце концов неизменно нас подводят, потому что увеличивают объем того «всего», что мы пытаемся контролировать.

Почему не стоит приводить дела в порядок

До сих пор из моих слов можно было заключить, что ловушка эффективности – это просто вопрос количества: у вас слишком много дел, поэтому вы пытаетесь успеть больше, но, как ни странно, и дел становится больше. Однако опасность ловушки в том, что это также вопрос качества. Чем больше вы пытаетесь успеть, тем больше времени станете тратить на совершенно бессмысленные вещи. Примете суперамбициозную систему тайм-менеджмента, которая обещает помочь разобраться со всеми вашими делами, – и, возможно, даже не доберетесь до главных пунктов списка. Уйдя на пенсию, зададитесь целью повидать как можно больше мест по всему миру – и, возможно, даже не доберетесь до самых интересных.

Причина ясна: будучи уверенными, что времени хватит на все, мы не удосуживаемся спросить себя: а нужно ли нам то, чему мы в данный момент отдаем свое время? Обнаружив потенциальный новый пункт для списка дел, мы не задумываясь добавляем его в список. Нам и в голову не приходит, что, если мы это сделали, нам придется пожертвовать другими задачами или возможностями. Однако стоит помнить, что наше время ограничено и, чтобы сделать одно, нужно пожертвовать другим – всем тем, что мы теоретически могли бы делать в этот промежуток времени. Если мы так и не зададимся вопросом, оправданна ли такая жертва, дни начнут автоматически заполняться не просто новыми делами, а делами тривиальными и скучными, поскольку они так и не прошли проверку на важность. Обычно это задачи, выполнения которых требуют от нас другие, чтобы их жизнь стала проще. А мы и не пытаемся сопротивляться. Чем «эффективнее» мы становимся, тем вернее превращаемся, по выражению специалиста по менеджменту Джима Бенсона, в «бездонный резервуар чужих ожиданий»{38}38
  Джим Бенсон, личная беседа.


[Закрыть].

Когда я был гиком производительности на полной ставке, этот аспект беспокоил меня больше всего. Хотя я считал себя человеком, успевающим все, ко мне приходило мучительное осознание того, что дела, которые я делал с особым старанием, были неважными, тогда как важные откладывались – либо навсегда, либо на последний момент, когда приходилось халтурить и спешить. К примеру, я получал сообщение от отдела IT моей газеты о том, как важно регулярно менять пароли, – и тут же кидался действовать, хотя мог бы полностью его проигнорировать. (Это подсказывала сама тема письма: слова «ПОЖАЛУЙСТА, ПРОЧТИТЕ ЭТО СООБЩЕНИЕ», как правило, означают, что не стоит утруждать себя чтением того, что за ними следует.) Между тем я игнорировал и длинное письмо от старого друга, переехавшего в Нью-Дели, и исследование для важной статьи, которое я планировал месяцами: ведь эти задачи, говорил я себе, требуют полной сосредоточенности. А значит, нужно было ждать, пока у меня не появится много свободного времени с меньшим числом маленьких-но-срочных задач, требовавших моего внимания. Поэтому я, как исполнительный и эффективный работник, тратил массу сил на приведение дел в порядок, продираясь через мелкие дела, чтобы убрать их с дороги. А потом оказывалось, что на это ушел весь день, к утру накопились новые дела, а время, чтобы ответить на сообщение из Нью-Дели или поискать информацию для важной статьи, так и не появилось. На это можно тратить годы, систематически откладывая именно те вещи, которые ценишь больше всего.

Постепенно я начал понимать, что в таких ситуациях нужен, наоборот, некий антинавык: не контрпродуктивная стратегия для того, чтобы стать более эффективным, а скорее желание сопротивляться таким позывам – привыкать жить в тревоге от перегрузки, от того, что не успеваешь везде и всюду, не реагируя автоматически попытками вместить больше дел. Такой подход означает не приводить дела в порядок, а отказаться от этого и сосредоточиться на важном, несмотря на неприятное чувство, что в это время у вас накапливаются сообщения, поручения и прочие дела из списка, до которых вы, возможно, никогда не доберетесь. Загружать себя работой, стараясь сделать побольше дел, вам, конечно, придется, но лишь тогда, когда иначе просто нельзя. Однако это не будет вашим режимом функционирования по умолчанию, потому что вы перестанете действовать под влиянием иллюзии, что когда-нибудь выкроите время для всего.

То же касается экзистенциальной перегрузки: нужна воля, чтобы сопротивляться позыву получать все больше впечатлений. Иначе вам будет казаться, что впечатления, которые необходимо получить, только накапливаются. Как только вы по-настоящему поймете, что нельзя объять необъятное, проблема отпадет. Зато вы получите возможность в полной мере наслаждаться крошечной частью впечатлений, на которые у вас на самом деле есть время, – и свободно выбирать самое важное на каждый данный момент.

Подводные камни удобства

У погони за эффективностью есть еще один, особенно коварный аспект, портящий наши отношения с временем: соблазнительная тяга к удобству. Целые индустрии строятся и процветают на обещании помочь нам справиться с огромным количеством дел, устранив или ускорив утомительные и долгие ежедневные дела. Но в результате – по иронии, которая к этому моменту уже не должна удивлять, – наша жизнь незаметно ухудшается. Снова срабатывает ловушка эффективности: высвободившееся время тут же заполняется другими якобы неотложными делами. Это что касается количества, но страдает и качество: пытаясь устранить скучное и утомительное, мы случайно устраняем и вещи, которые, сами того не осознавая, ценили, пока они не ушли из нашей жизни.

Происходит это так. Как говорят стартаперы, заработать кучу денег в Кремниевой долине можно, определив «болевую точку» – какую-нибудь маленькую раздражающую деталь, вызванную «силой трения в повседневной жизни», – и найдя способ ее устранить. Например, «боль» от необходимости выяснять номер местной службы заказа такси и звонить по нему или просто ловить машину на улице устраняет Uber. Электронные кошельки вроде Apple Pay устраняют «боль» от необходимости лезть в сумку за реальным кошельком или деньгами. Фирма доставки еды Seamless даже запустила рекламу – шуточную, конечно, но все же – о том, что поможет избежать мучительного разговора с живым сотрудником ресторана: общаться нужно будет только с экраном. Так все протекает более гладко, это правда. Но оказывается, гладкость – сомнительное преимущество, поскольку часто именно шероховатости придают жизни прелесть, взращивая отношения, жизненно важные для физического и психического здоровья, а также для выносливости наших сообществ. Верность местной службе такси – одна из тонких социальных нитей, которая, умноженная в тысячи раз, пронизывает и объединяет весь район. Общение с владелицей местного китайского ресторанчика с едой навынос может казаться мелочью, но благодаря таким мелочам район, где вы живете, остается местом, где люди все еще говорят друг с другом, где «одиночество в Сети» еще не правит безраздельно. (Уж поверьте мне, писателю, работающему дома: парочка кратких бесед с живыми людьми может в корне изменить весь день.) Что касается Apple Pay, то мне нравится, когда при покупке возникает небольшое «трение»: порой оно помогает воздержаться от бесполезной траты.

Иными словами, удобство все упрощает; но так ли необходима и важна простота в каждой конкретной ситуации? Взять хотя бы услугу, которой в последние годы я явно злоупотребляю: она позволяет создать и отправить поздравительную открытку удаленно, не вступая в реальный контакт с адресатом. Может быть, это лучше, чем ничего. Но и отправитель, и получатель понимают, что это совсем не то, что купить открытку в магазине, написать поздравление от руки и прогуляться до почтового ящика, чтобы ее отправить. Ведь, вопреки расхожей фразе, важно не внимание, а усилие – так сказать, неудобство. Процесс становится более удобным, но лишается значимости. Как отметил Алексис Оганян, венчурный капиталист и один из основателей социальной сети Reddit, мы зачастую «даже не понимаем, что что-то идет не так, пока кто-то не показывает нам способ получше»{39}39
  Alexis Ohanian, Without Their Permission: How the 21st Century Will Be Made, Not Managed (New York: Business Plus, 2013), 159.


[Закрыть]. Но порой мы не понимаем, что какой-то повседневный процесс идет не так потому, что с самим процессом все в порядке, а сбой, из-за которого кажется, что все «не так», произошел в человеческом факторе.

Часто удобство приводит не просто к тому, что какое-то занятие начинает казаться менее ценным: мы полностью отказываемся от ценного в пользу удобного. Раз есть возможность остаться дома, заказать еду и смотреть сериалы, вы ею пользуетесь – хотя, может быть, прекрасно понимаете, что лучше бы провели время, встретившись с друзьями в городе или приготовив еду по новому рецепту. «Я люблю варить кофе, – пишет профессор юриспруденции Тим Ву в статье о подводных камнях культуры удобства, – но растворимый кофе от Starbucks такая удобная штука, что я уже почти не делаю того, что мне нравилось делать»{40}40
  Tim Wu, «The Tyranny of Convenience,» The New York Times, February 18, 2018.


[Закрыть]. При этом стороны жизни, которые не хотят поддаваться сглаживанию, начинают отталкивать. «Когда можно не стоять в очереди и купить билеты на концерт по телефону, очередь на избирательном участке раздражает», – отмечает Ву. По мере того как удобство начинает заправлять в повседневной жизни, все наши занятия постепенно делятся на два типа: удобные, но пустые и не соответствующие нашим настоящим предпочтениям и те, неудобность которых теперь ужасно раздражает.

Чтобы сопротивляться этим тенденциям в одиночку или всей семьей, нужна смелость. Ведь чем более гладкой становится жизнь, тем более странным вы покажетесь окружающим, если будете отстаивать шероховатости жизни и выбирать неудобства. Избавьтесь от смартфона, перестаньте пользоваться Google, замените WhatsApp на бумажную почту – и вас, скорее всего, сочтут сумасшедшим. Тем не менее это возможно. Библеистка из Торонто Сильвия Кизмат отказалась от постоянной должности в университете, когда почувствовала, что ее насыщенная жизнь (со всей этой обязательной эффективностью и удобством) постепенно лишалась смысла. Вместе с мужем и детьми она переехала на ферму в глубинке, где начинает каждый зимний день с растапливания печи, чтобы согреть дом и приготовить еду:

Каждое утро я выгребаю вчерашнюю золу… Подбрасывая в печь хворост и слушая треск древесины, пожираемой пламенем, я жду. В доме холодно, и в первые несколько минут от меня требуется только внимание и терпение. Огню нужно время, чтобы разгореться, его нужно взрастить, чтобы он набрал силу, достаточную для стряпни. Если я уйду и оставлю его, он погаснет и умрет. Если я перестану за ним следить, он погаснет и умрет. Но ведь это огонь, и если я дам ему слишком сильно разгореться, то умру я. Зачем рисковать? ‹…›

Однажды меня спросили, сколько времени проходит перед тем, как я выпью первую утреннюю чашку горячего чая. Что ж, посчитаем: зимой я растапливаю печь, подметаю пол, бужу детей для ежедневных дел… наливаю воду коровам, даю им сено, даю курам зерно и воду, кормлю уток. Иногда помогаю детям покормить лошадей и амбарных кошек, потом возвращаюсь в дом. После этого ставлю чайник. Выпить что-нибудь горячее удается через час после пробуждения. Если повезет. Через час{41}41
  Sylvia Keesmaat, «Musings on an Inefficient Life,» Topology, March 16, 2017. https://www.topologymagazine.org/essay/throwback/musings-on-an-inefficient-life/.


[Закрыть].

Не будем подробно разбирать, превосходит ли новый, сознательно неудобный образ жизни, который выбрала Кизмат, тот, что привычен нам: с центральным отоплением, едой навынос и ежедневными поездками на работу и обратно. (Хотя лично я считаю, что ей, возможно, живется лучше: каждый день она занята в приятном, лишенном перегрузки смысле, как персонажи Ричарда Скарри.) И совершенно очевидно, что не у каждого есть возможность последовать ее примеру. Но главное в том, что ее решение пойти на такую радикальную перемену возникло из понимания, что она никогда не смогла бы жить осмысленно – то есть строить более продуманные отношения ее семьи с физическим окружением, – экономя время и до отказа заполняя жизнь делами. Чтобы найти время для главного, ей нужно было от чего-то отказаться.

Культура удобства взращивает в нас иллюзию, что мы непременно найдем время для главного, если устраним все тягостное и скучное. Это неправда. Придется сделать выбор в пользу чего-то, пожертвовать всем остальным и смириться с неизбежным чувством потери. Кизмат выбрала огонь в печи и уход за грядками в огороде вместе с детьми. «Как мы полюбим место, где живем, если не будем ухаживать за ним? – пишет она. – Если не выращивать овощи, которые едим, как мы узнаем живой характер почвы, особенности перца, салата и капусты?»{42}42
  Sylvia Keesmaat, «Musings on an Inefficient Life,» Topology, March 16, 2017. https://www.topologymagazine.org/essay/throwback/musings-on-an-inefficient-life/.


[Закрыть] Конечно, ваш выбор может быть совсем другим. Но неизбежная реальность конечной человеческой жизни заключается в том, что выбирать придется.

3
Лицом к лицу с конечностью

Нельзя всерьез говорить о конечности человека и земного времени, не обратившись к мыслителю, которого, наверное, больше всех занимала эта тема, – Мартину Хайдеггеру. Начиная с 1933 года он почти 10 лет был активным членом национал-социалистической партии. (Вопрос о том, как это сказалось на его философии, противоречив, сложен и очень интересен, но он уведет нас в сторону. Так что сами решайте, насколько этот крайне неудачный жизненный выбор лишает оснований его мысли о жизненном выборе как таковом.) При этом его работы сложно читать. Они полны заковыристых терминов вроде «бытие-к-смерти», «от-даление» и – лучше присядьте – «ужас „перед“ наиболее своей безотносительной и необходимой способностью быть». Ни одну интерпретацию работ Хайдеггера, включая мою собственную, не стоит принимать за исчерпывающую. И хотя язык отражает наше повседневное мышление, Хайдеггер стремится забраться внутрь самых базовых элементов бытия – тех, которые мы едва замечаем из-за того, что они нам так знакомы, – и заново преподнести их для оценки. А чтобы представить вещи незнакомыми, требуются незнакомые формулировки. Поэтому при чтении приходится блуждать и спотыкаться, зато в результате мы порой стукаемся головой о самую что ни на есть реальную действительность.

Выброшенные во время

Как утверждает Хайдеггер в своем капитальном труде «Бытие и время»{43}43
  Хайдеггер М. Бытие и время. – М.: Академический проект, 2015.


[Закрыть], главное в мире, что не поддается нашему пониманию, – это удивительный и непостижимый факт, что вообще существует, то есть что существует нечто, помимо небытия. Большинство философов и ученых всю жизнь размышляют над тем, как вещи существуют: какими они бывают, откуда берутся, как соотносятся друг с другом и т. д. Но мы забыли поразиться тому, что что-то вообще существует, что, по выражению Хайдеггера, «бытие бытийствует». Сам факт, что бытие есть, – это «грубая реальность, о которую каждый из нас должен постоянно спотыкаться»{44}44
  Sarah Bakewell, At the Existentialist Cafe: Freedom, Being, and Apricot Cocktails (New York: Other Press, 2016), 51.


[Закрыть], как прекрасно выразилась писательница Сара Бейквелл. Но он почти всегда проходит мимо нас.

Обратив наше внимание на эту фундаментальную проблему самого «бытия», Хайдеггер переходит конкретно к людям и к нашему особому типу бытия. Что значит для человеческого существа быть? (Я отдаю себе отчет в том, что эти рассуждения начинают походить на плохой скетч о философах, утонувших в дикой абстракции. Боюсь, следующие несколько абзацев будут еще хуже, но потом обещаю исправиться.) Наше бытие, отвечает Хайдеггер, полностью, неразрывно связано с нашим конечным временем. Настолько, что эти два понятия, в сущности, синонимичны: быть для человека означает, помимо всего прочего, существовать временно, в промежутке между рождением и смертью, в уверенности, что конец наступит, но не зная когда. Как правило, мы говорим о том, что у нас есть ограниченное количество времени. Но, если встать на странную точку зрения Хайдеггера, наверное, правильнее сказать, что мы и есть ограниченное количество времени. Вот до какой степени наше ограниченное время определяет нас.

С того самого момента, как Хайдеггер сделал это утверждение, философы спорят, что значит «мы и есть время» (некоторые даже полагают, что ничего не значит), поэтому нам не нужно на нем надолго задерживаться и пытаться прояснить это с абсолютной точностью. Достаточно принять к сведению, что каждое мгновение человеческого существования полностью пронизано тем, что Хайдеггер называет конечностью. Ограниченность имеющегося у нас времени – это не просто одна из многих вещей, с которой нам приходится иметь дело; напротив, она определяет нас как людей еще до того, как мы начинаем иметь с чем-либо дело. Прежде чем задать хоть какой-нибудь вопрос о том, как мне распорядиться временем, я осознаю, что уже выброшен во время, в этот конкретный момент, с моей конкретной жизненной историей, которая сделала меня тем, кто я есть, и которую я никак не могу отбросить. Смотря в будущее, я осознаю, что точно так же скован своей конечностью. Река времени несет меня вперед, не давая мне возможности выйти из потока, – несет к неизбежной смерти, которая может наступить в любую минуту.

Таким образом, любое решение, как мне распорядиться временем, уже сильно ограничено. Во-первых, оно ограничено с ретроспективной точки зрения, потому что я уже тот, кто я есть, и там, где я есть. Но оно также сильно ограничено с точки зрения движения вперед, не в последнюю очередь потому, что решиться на что-то одно – значит пожертвовать бесконечным числом возможных альтернативных путей. Делая сотни маленьких выборов в течение дня, я строю жизнь – но в то же время навсегда закрываю возможность бесчисленных других жизней. (По-латыни слово decidere – «решить» – означает «отрезать», как бы отрезать альтернативы; оно состоит в близком родстве со словами «геноцид» и «суицид».) Следовательно, в ходе любой конечной жизни – даже самой лучшей, какую только можно вообразить, – мы постоянно прощаемся с возможностями.

Единственный по-настоящему волнующий нас вопрос во всех разговорах о конечности – готовы ли мы с ней мириться. Для Хайдеггера это центральный вопрос человеческого существования: поскольку мы обусловлены конечностью, для того чтобы прожить подлинную, поистине человеческую жизнь, мы должны эту конечность выбрать. Нам следует проживать жизнь, по возможности трезво признавая предел своих возможностей, в лишенном иллюзий режиме существования, который Хайдеггер называет «бытием-к-смерти», осознавая, что это все, что жизнь не генеральная репетиция, каждый выбор требует множества жертв, а время течет только в одну сторону. А истечь оно может сегодня, завтра или через месяц. Так что мало, согласно расхожему выражению, проживать каждый день как последний. Он ведь и правда может оказаться последним. Я не могу полностью рассчитывать ни на один момент в будущем.

Очевидно, что с обыденной точки зрения все это звучит невыносимо мрачно и тревожно. Но, если уж мы готовы принять такой взгляд на жизнь, наша точка зрения уж никак не обыденна, и мрачным и тревожным, по крайней мере по убеждению Хайдеггера, этот взгляд как раз не является. Напротив, это единственный способ для конечного человека жить полной жизнью, относиться к другим как к полноценным людям и воспринимать мир таким, какой он есть на самом деле. Напротив, по-настоящему мрачно то, что большинство из нас обычно делает. Вместо того чтобы принять свою конечность, мы ее всячески избегаем и отрицаем: Хайдеггер называет это «падение присутствия». Вместо того чтобы принять ответственность за свою жизнь, мы ищем, на что бы отвлечься, или глушим себя занятостью и текучкой, чтобы забыть о нашем настоящем жребии. Или пытаемся избежать пугающей ответственности за то, чтобы принять решение о своем конечном времени, говоря себе, что у нас вообще нет выбора: мы должны вступить в брак, остаться на тянущей жилы работе и т. п. просто потому, что это вопрос решенный. Или, как мы видели в предыдущей главе, беремся за тщетную попытку переделать все дела – а это, в сущности, очередной способ избежать ответственности за принятие решения. Ведь если бы мы на самом деле могли переделать все дела, то нам бы никогда не пришлось выбирать из нескольких взаимоисключающих возможностей. Конечно, жить, избегая правды, удобнее. Но это отупляющее, убийственное удобство. Только приняв свою конечность, мы можем вступить в правдивое, истинное взаимодействие с жизнью.

Реалистический взгляд на вещи

В книге 2019 года «Эта жизнь» (This Life) шведский философ Мартин Хегглунд несколько проясняет ситуацию и очищает ее от мистики, сравнивая идею признания нами своей конечности с верой в вечную жизнь{45}45
  Martin Hägglund, This Life: Why Mortality Makes Us Free (London: Profile, 2019), 5.


[Закрыть]. Если вы правда считаете жизнь бесконечной, утверждает он, то в ней не может быть ничего важного, потому что вам никогда не пришлось бы решать, чему посвятить часть вашей драгоценной жизни. «Если бы я верил, что моя жизнь будет длиться вечно, – пишет Хегглунд, – для меня не существовало бы „вопросов жизни и смерти“ и я бы не испытывал потребности как-то распоряжаться своим временем». Вечность была бы смертельно скучной, потому что на вопрос, стоит ли заняться тем или иным, ответ всегда был бы один: «Какая разница? Ведь есть завтра, и послезавтра, и послепослезавтра…»» Хегглунд приводит в пример заголовок из журнала U.S. Catholic, похожий на вопрос, который задает истово верующий после того, как ему в голову приходит жуткая мысль: «Рай: будет ли в нем скучно?»

В качестве противопоставления Хегглунд описывает ежегодный летний отпуск, который он проводит с родственниками в доме на открытом всем ветрам балтийском берегу Швеции. Для него безусловная ценность этого опыта в том, что возможности переживать его вечно не будет ни у него, ни у его родных, отношения с которыми, таким образом, тоже временны. Даже береговая линия в своей нынешней форме – кратковременное явление, поскольку ледники отступают вот уже 12 000 лет. Если бы Хегглунду сказали, что эти летние отпуска будут длиться вечно, в них бы почти не осталось ценности. Но, поскольку это исключено, ими стоит дорожить. И только с этих позиций – если ценить конечное за то, что оно конечно, – есть смысл всерьез беспокоиться о глобальных бедствиях вроде изменений климата, наносящих ущерб ландшафту родной страны. Если бы наше земное существование было просто прелюдией к вечности в раю, угрозы этому существованию не имели бы значения.

Скорее всего, вы не религиозны, однако даже если это так, едва ли верите в вечную жизнь в буквальном смысле. Но тот, кто отказывается признавать правду о своей конечности и на подсознательном уровне убеждает себя, что его время бесконечно растяжимо и может вместить бесконечное количество дел, по сути, верит в загробную жизнь. Такой человек не принимает факта, что его время ограничено; поэтому, когда дело доходит до принятия решения, как это время использовать, для него ничего не стоит на кону. Только сознательно принимая неизбежность смерти и то, что из нее следует, мы перестаем выпадать из присутствия в собственной жизни.

Все мы слышали расхожие истории знаменитостей, столкнувшихся с онкологическим заболеванием и заявлявших, что это было лучшим, что случилось с ними за всю жизнь: рак переместил их в более правдивый режим существования, при котором все неожиданно начинает ощущаться более ярким и значимым. В этом присутствует зерно мудрости. Слушая такие истории, можно подумать, что, напрямую столкнувшись с правдой о смерти, люди становятся счастливее, но это не так. «Счастливее» явно не подходящее определение для новой глубины, которую обретает жизнь, когда всем нутром чувствуешь, что когда-нибудь умрешь и твое время ограничено. Но все, безусловно, становится реальнее. Мэрион Куттс, британский скульптор, в мемуарной книге «Айсберг» (The Iceberg) вспоминает, как впервые повела двухлетнего сына знакомиться с новой няней, там ее разыскал муж, искусствовед Том Лаббок, и рассказал, что ему поставили диагноз: злокачественная опухоль мозга, от которой он должен был умереть в течение трех лет:

Что-то случилось. Новость. Это был не просто диагноз, а событие. Новость, отрезавшая нас от прошлой жизни начисто и безвозвратно, во всех отношениях, кроме одного. После этого события, кажется, наше решение останется в силе. Наша [семейная] единица продолжает существовать…

Мы кое-что поняли. Мы смертны. Вы скажете, что это всем известно, но это неправда. Новость точно уместилась в промежутке между одним мигом и следующим. Никогда бы не подумала, что между мигами может быть промежуток… Как будто специально для нас открыли новый закон физики: такой же всеобъемлющий, как и все остальные, но ужасающе случайный. Это закон восприятия. Он гласит: «Что ни увидите, потеряете»{46}46
  Marion Coutts, The Iceberg: A Memoir (New York: Black Cat, 2014), loc. 23 of 3796, Kindle.


[Закрыть].

На случай, если нужно объяснять: дело не в том, что смертельный диагноз, утрата или любая другая встреча со смертью – это хорошо, желательно или стоит того. Но такой опыт, хотя и полностью нежелательный, часто приводит тех, кто его пережил, к новым, более честным отношениям со временем. Вопрос в том, можно ли хотя бы частично приобрести такой взгляд на жизнь не ценой мучительной утраты. Писателям трудно передать словами особое качество, присущее этому способу существования: «счастливее» звучит неправильно, «печальнее» – тоже не то. Можно назвать это светлой грустью, как Ричард Рор, священник и писатель, упрямым счастьем, как поэт Джек Гилберт, или трезвой радостью, как исследователь Хайдеггера Брюс Баллард{47}47
  Richard Rohr, Falling Upward: A Spirituality for the Two Halves of Life (San Francisco: Jossey-Bass, 2011), 117; Jack Gilbert, Collected Poems (New York: Knopf, 2014), 213; Bruce Ballard, "Heidegger's Moral Ontology by James Reid," Review of Metaphysics 73 (2020): 625–626.


[Закрыть]. А можно назвать это встречей с реальной жизнью, а также с голым фактом конечности наших дней.