Текст книги "Крепость королей. Проклятие"

Глава 3

Анвайлер, 24 марта 1524 года

от Рождества Христова, поздним утром

Город еще не показался, но Матис уже чуял его запах. При западном ветре вонь была особенно ужасной, и требовалось некоторое время, чтобы к ней привыкнуть. Приторный запах гниющего мяса смешивался с навозом, дымом и едкими испарениями дубильной жидкости, получаемой из разваренной дубовой коры. Это был запах Анвайлера. После тоскливых дней в крепости он предвещал яркую и шумную городскую жизнь. И за это Матис любил его.

Старая, почти заброшенная дорога круто сбегала по склону. Когда поля остались позади, Матис двинулся через лес и вышел на большак. Там грязь доходила почти до колен, хотя местами земля еще не оттаяла. Миновав последний изгиб дороги, Матис увидел наконец раскинувшийся внизу городок Анвайлер, обнесенный высокой, местами уже разрушенной, крепостной стеной. Дым из труб плотным серым облаком навис над домами. В лучах восходящего солнца поблескивали серебром бесчисленные мельничные колеса, приводимые в движение небольшим ручьем. Колокольный звон возвещал об окончании утренней службы, уже слышны были смех и гул голосов. Матис глубоко вдохнул, закинул на плечо тяжелый мешок с гвоздями и коваными топорами и направился к воротам.

Юноша был бесконечно рад, что отец отпустил его в Анвайлер. За последние два дня старик буквально загонял его в кузнице. Следовало заготовить гвоздей, выковать кучу подков, ножей и других инструментов. Матис все переносил безропотно, чтобы отцу не представился повод запретить сыну эту вылазку. Поэтому утром, наскоро проглотив несколько ложек каши, парень отправился в город.

Трактирщик Анвайлера, Дитхельм Зеебах, сделал у Виленбахов крупный заказ. Еще две недели назад после долгих уговоров отец позволил Матису самому отнести ценный товар в город. Кузнец, похоже, не стал удивляться, почему этот день пришелся именно на воскресенье. Но для Матиса крайне важно было закончить работу накануне, пусть для этого и пришлось пожертвовать выходным. Все-таки не каждый день получаешь приглашение от самого Йокеля. От одной только мысли об оказанной ему чести сердце Матиса переполнял восторг. Конечно, Йокель не раз беседовал с ним о нуждах крестьян, но встречи эти проходили где-нибудь в поле, с глазу на глаз. А сегодня Матиса впервые пригласили на тайное собрание в Анвайлере.

Но, несмотря на радостное предвкушение, Матиса не покидал страх. Ведь на тайное сборище могли нагрянуть стражники и схватить его. Ему даже думать не хотелось о том, что с ним сделают в таком случае отец и, что хуже, Эрфенштайн.

Прошагав еще с четверть часа, Матис подошел к городским воротам. В прохладной воде обводного рва неспешно плавало несколько карпов. Стражник сидел со скучающим видом на скамейке у ворот и подставлял лицо весеннему солнцу.

– А, Матис, – пробормотал часовой, непринужденно ковыряя в носу. – Ну, как там твой старик? Говорят, одышка у него никак не пройдет?

Матис кивнул и постарался ответить по возможности спокойно:

– Жить будет, спасибо. По крайней мере, чтоб работать за троих, здоровья ему хватает. – он с улыбкой поднял тяжелый мешок и погремел содержимым. – Гвозди и топоры для трактирщика, надо бы занести их в «Зеленое древо». Зеебах решил наконец крышу подлатать.

– Тогда давай-ка поживее. Я там чихнуть лишний раз боюсь, как бы не развалился.

Стражник по-козьи засмеялся и отворил небольшую дверцу в правой створке ворот. Матис вошел в город.

– И Агнес от нас поблагодари! – крикнул ему стражник вслед. – Здорово она ворон проучила в тот день. Тварей и вправду убавилось! – Он хихикнул. – Ну, если не считать тех, что у виселиц. Там еще есть чем поживиться.

Матис оглянулся еще раз:

– Я… передам ей, если увижу.

И поспешил по забрызганным грязью и нечистотами улицам к мельничному ручью. Запах кожи и дубильной кислоты стал до того едким, что окутывал Матиса, словно плащом. Вскоре показался искусственный ручей. В мутной воде со скрипом вращалось с дюжину мельничных колес. Несколько кожевников полоскали полученные кропотливым трудом лоскуты кожи и потом вешали их сушиться на деревянные рамы. Грязные дети со смехом пускали по волнам маленькие кораблики, другие помогали матерям скрести шкуры. Особенно храбрый мальчишка балансировал по колышкам и столбикам над ледяной водой.

Матису представилось, каким великолепным городом был когда-то свободный город Анвайлер. Сотни лет назад император Фридрих Гогенштауфен лично даровал ему право чеканить монету. Но, как и Трифельс, Анвайлер постепенно предавался забвению. Теперь город представлял собой селение не крупнее деревни, платил дань герцогству Цвайбрюкен и жил зловонным кожевенным ремеслом. Стены и дома приходили в негодность. Богатые купцы объезжали грязный городишко стороной, предпочитая торговать в Шпейере или Вормсе.

Пока Матис брел вдоль ручья к трактиру, мысли его то и дело возвращались к Агнес. В эти дни он ее почти не видел – слишком уж много свалилось на него работы. А если и улучал минутку, чтобы выбраться в крепость, отцу всякий раз что-нибудь приходило в голову. Матис все ждал, что Эрфенштайн вызовет его по поводу украденной аркебузы. Но, судя по всему, наместник пока не обнаружил пропажи. После того странного случая в лесу Агнес тоже ни разу его не навестила. Матис никогда не видел ее такой закрытой, как в тот вечер, когда она нашла кольцо на когте у сокола.

По-прежнему в раздумьях, юноша добрался до трактира, расположенного в конце тесного переулка прямо у городской стены. Как и все окружающие его дома, он представлял собой выкрашенное белым фахверковое строение. Когда-то трактир имел роскошный вид, однако теперь краска поблекла, и само здание покосилось, словно пострадало от сильной бури. «Зеленое древо» был одним из трех трактиров в городе. Так как располагался он вблизи ручья, то и посещали его в основном кожевники, составлявшие крупнейшую гильдию Анвайлера. Хотя временами сюда заглядывали, чтобы обсудить сделку, и более зажиточные ткачи и суконщики. На небольшой площадке перед входом росла высокая раскидистая липа. Отсюда трактир и получил свое название.

Матис нерешительно постучался. Через некоторое время дверь чуть приоткрылась, и за ней показалось свирепое лицо Дитхельма Зеебаха. Узнав Матиса, трактирщик облегченно кивнул.

– А, это ты! – проворчал он. – Я уж думал, стражники явились из-за налога на пиво. Наместник, будь он проклят, снова его задрал, а я отказываюсь платить. Пусть только вытащит меня на городской суд, уж он у меня получит!

Трактирщик нетерпеливо увлек Матиса внутрь.

– Давай, заходи. Йокель уже сказал про тебя, остальные ждут в дальней комнате. – Он едва взглянул на мешок, протянутый Матисом, и отставил его в угол. – Да-да, гвозди и топоры, я уж и позабыл про них… Заплачу потом, сначала представлю тебя остальным.

Дитхельм Зеебах повел Матиса по низкому, душному залу. После богослужения трактир только начинал заполняться народом. Несколько беззубых стариков дремали за кружкой вина, откуда-то доносились приглушенные голоса. Зеебах отворил дверь в дальнюю комнату, и голоса зазвучали вдруг ясно и отчетливо. Матис оглядел комнату: за большим дубовым столом собралось десятка полтора мужчин. Они о чем-то яростно спорили. Матис узнал некоторых из кожевников, канатчика Мартина Лебрехта и богатого ткача Петера Маркшильда. Даже аптекарь Конрад Шперлин среди них затесался. Этот щуплый человечек в очках и выбеленном берете был одним из немногих в Анвайлере, кто умел читать.

Но все внимание Матиса было приковано к Пастуху-Йокелю.

Сгорбленный, он сидел во главе стола. Крепкое туловище его беспокойно покачивалось из стороны в сторону. Он был жилист, с жидкой бородкой и длинными черными волосами, собранными в пучок. Над правым плечом торчал небольшой горб, что придавало ему некоторое сходство со злобным придворным шутом. В рваной льняной рубахе и потертых штанах из телячьей кожи Йокель по сравнению с другими ремесленниками походил на нищего. И все-таки, когда он взял слово, остальные тут же замолчали.

– В прошлую неделю мне довелось побродить в окрестностях Ойссерталя, – начал он.

Голос у Йокеля был тихий, но при этом пробирал до костей, как нежные звуки флейты. Голос этот служил пастуху оружием, и он умело им пользовался.

– Пас там своих овечек. Вы же знаете, в этом году кормиться им особо нечем. А тут в нос мне бьет такой аромат! Жаркое и солонина, колбасы и сало… Я думал, уснул невзначай!

Йокель залился звонким, едва ли не детским смехом. Но потом в голосе его зазвучали резкие, почти угрожающие нотки:

– А в окна вижу, как монахи в монастыре подносят жирному настоятелю блюда, полные мяса. Так его много, что нашему брату даже в Кирмес[5]5
  Кирмес – в Германии традиционный праздник урожая и окончания полевых работ; отмечается в третье воскресенье октября.


[Закрыть] не видать. Мясо ваших коров и ваших свиней. А вы при этом голову ломаете, как следующую зиму пережить… И в петле болтается мальчишка только за то, что застрелил одну-единственную косулю! Вот я и думаю: справедливо это? Скажите, люди добрые, справедливо ли это?

Ремесленники согласно забормотали. Речь Йокеля так их увлекла, что они только теперь подняли головы и увидели в дверях Дитхельма Зеебаха с Матисом.

– Это Матис, – отечески произнес Зеебах, заметив недоверчивые взгляды мужчин, и похлопал Матиса по плечу: – Сынок замкового кузнеца, вы все его знаете. Он…

– На что нам сдался этот малец? – перебил его кожевник Непомук Кистлер низким, не терпящим возражений голосом. Будучи главой своего квартала, седовласый старик заседал в совете Анвайлера и уже не одно десятилетие представлял интересы общины. – Дитхельм, это мужской разговор! Да и кто тебе сказал, что мальчишка сегодня же не отправится к наместнику и не доложит о нашем собрании?

– Кистлер прав, – подал голос ткач Петер Маркшильд, еще один советник. По красному, отечному лицу видно было, что сегодня он уже принял кружку-другую вина. – Скверно ты придумал – приглашать сюда парня. Вышвырни его вон!

– Парень останется, это я его пригласил. – Йокель говорил тихо и мягко, и все-таки Маркшильд вздрогнул.

Матис вспомнил, как пронзительно этот голос звучал несколько дней назад, на висельном холме Квайхамбаха. У Йокеля поистине был талант околдовывать людей речами.

– Но… но… – пролепетал Петер Маркшильд. – Что это значит, Йокель? Мальчишка может стать нам угрозой. Если он отправится к Эрфенштайну, то…

– И что он такого расскажет? Что несколько добропорядочных горожан собираются каждое воскресенье в трактире и разговаривают? – Йокель покачал головой: – Слишком долго мы трусили перед верхами. Уж разговаривать-то нам никто не запретит.

Он улыбнулся и показал Матису на стул подле себя. Юноша не в первый раз заметил, что на правой руке у пастуха осталось только три пальца. Средний и указательный ему давным-давно отрубили прихвостни герцога, потому что уже тогда он примкнул к мятежным крестьянам.

– Матис смышленый парень, уж я‑то знаю, – мягко продолжал Йокель. – Он нам еще пригодится, можете мне поверить.

Красный до ушей, Матис сел рядом с пастухом, и тот похлопал его по плечу:

– Парень знает, о чем толкуют в крепости, и многое может поведать. Если герцог или же епископ в Шпейере что-нибудь задумают против простого люда, то наместник Трифельса узнает об этом одним из первых. А следом за ним и мы. Верно, Матис? Будешь нам вместо лазейки.

Юноша молча кивнул и неловко поерзал на стуле. Впервые он повстречал Йокеля примерно год назад в долинах Вингертсберга. С тех пор они виделись раз десять или двенадцать. Именно Йокель первым рассказал ему о Мартине Лютере, бывшем монахе и ученом, который перевел Библию на немецкий язык и выступал против торговли индульгенциями. В Анвайлер тоже не так давно заезжали священники и за деньги обещали отпущение всех грехов.

Тихим, вкрадчивым голосом Йокель рассказывал Матису о растущем произволе, о том, как поборы становились все тяжелее, а дворяне и духовенство жили в свое удовольствие. Потом он обрушивался на крепостничество, которое превращало крестьян в рабов: они даже детей не могли поженить без позволения феодала. А если крестьянин умирал, то вдова еще и заплатить должна была рыцарям, графам и герцогам!

Матис был не единственным, к кому Йокель обращал свои речи. За несколько лет, объезжая со своим стадом луга и долины Васгау, этот бродяга собрал вокруг себя немало последователей, и число их только росло. С недавних пор к нему примкнули многие из горожан Анвайлера. Им тоже приходилось несладко от выплат герцогству Цвайбрюкен, и по воскресеньям «Зеленое древо» становилось местом встреч для всех недовольных. Под видом утреннего застолья здесь тайно обсуждали политику и религию.

– Мы как раз обсуждали то, что наместник Гесслер снова повысил хлебный налог, – объяснил Йокель Матису. – Скоро крестьяне со своего зерна и горсти муки не получат. А потом им еще и доплачивать придется! Что скажешь, Матис? Должны мы и дальше это терпеть?

Матис почувствовал на себе взгляды всех без исключения мужчин. Кровь ударила ему в голову.

– Надо… – начал он неуверенно. – Надо написать прошение императору. Уверен, ему обо всем этом ничего не известно. Вряд ли ему хочется, чтобы его подданные померли с голоду.

Йокель склонил голову, словно задумался. При этом горб его шевелился, как живое существо.

– Написать императору, хм… – начал он тихо. – Неплохая идея. Но знаешь что? Кайзер давно утратил право голоса в Германии. Даже славного Максимилиана не воспринимали всерьез, а уж его недавно избранного внука – тем более! Он сидит где-то по другую сторону мира и живет бок о бок с маврами. Насколько я знаю, изнеженный мальчонка даже по-немецки не говорит.

Некоторые из мужчин рассмеялись, и Йокель с улыбкой продолжил:

– Нет-нет, кайзер ничего не решает. Курфюрсты поделили между собой земли и выдали по клочку герцогам, графам и епископам. А те разделили ее между своими рыцарями и баронами, охотятся и пируют. И в самом низу находится крестьянин, простолюдин, и должен оплачивать их пирушки! – Он окинул присутствующих гневным взглядом. – Задумайтесь, как английские крестьяне говорили еще столетия назад: «Адам был пахарь, пряха – Ева. Кто был король, кто – королева?» Хватит это терпеть!

Аптекарь Шперлин прокашлялся и поправил пенсне.

– Может, ты и прав, Йокель. Но что нам остается делать? Уж не драться ли? – Он с грустью покачал головой. – У господ есть деньги и оружие. Так всегда было, и так оно и останется.

– Так оно останется, потому что мы безропотно все терпим, как мои овцы! – прошипел Йокель. – Если подняться всем вместе, никто нас не остановит – ни герцог, ни епископ!

– То есть ты предлагаешь поднять восстание? – выдохнул ткач Маркшильд. – Но… это же противно заповедям Божьим! Я думал, стоит только поговорить с наместником, и…

– Мы не единственные восстанем! – перебил его Йокель. – В Альгое, на Верхнем Рейне, во Франконии – всюду бурлит! Церковь тоже расколота. Этот Лютер один из нас! Он объявил войну порочным порядкам Рима.

– Лютер хочет лишь обновить церковь, – пробормотал аптекарь Шперлин, потупив взор. – Про новые порядки в городах и деревнях он ничего не говорил.

– Трусы! – вспылил Йокель и с силой ударил по столу. – Хотите изменений, но желаете, чтобы никто не нарушил вашего покоя… Хотите есть жаркое, но при этом думаете, как умаслить господ… Так не пойдет! Или вы за борьбу, или против нее; третьего не дано!

– Попридержи язык, Йокель! Ты забываешь, с кем говоришь!

Старый кожевник Кистлер поднялся со стула и грозно воззрился на пастуха. Тот скрестил руки на груди и ответил старику злобным взглядом. Но он, судя по всему, понял, что зашел слишком далеко. Во всяком случае, сказать ничего не решился. В комнате воцарилась тишина, столь непроницаемая, что Матис услышал стук собственного сердца.

– То, к чему ты нас призываешь, называется вооруженным восстанием! – продолжил Кистлер, подняв указательный палец.

Седовласый, изборожденный глубокими морщинами, кожевник излучал авторитет опытного советника, повидавшего немало войн. С дрожью в голосе, но сохраняя горделивый вид, он обратился к собравшимся:

– Поверьте, в молодости я такое уже видел. Тридцать лет назад крестьяне уже восставали. Под знаменем башмака[6]6
  Башмак, Восстание Башмака – название тайных боевых крестьянских союзов в юго-западной Германии в XV – начале XVI в.


[Закрыть]. И что им это принесло тогда? Только смерть, страдания и голод, свирепее прежнего! За открытый мятеж полагается петля, если не костер. Мы, жители Анвайлера, не пойдем на такое.

– Мудрое решение. Достаточно сжечь и одного из вас.

Матис растерянно взглянул в сторону открытой двери, откуда донесся тихий голос. В возбужденной перепалке никто и не заметил, что там уже некоторое время стоял наместник Анвайлера. Как и в день казни, Бернвард Гесслер был одет в черную, подбитую мехом мантию и черный же бархатный берет, из-под которого выглядывало тощее лицо с кустистыми бровями. За его спиной три или четыре стражника, вооруженные алебардами и арбалетами, дожидались со свирепым видом приказа. Должно быть, кто-то доложил наместнику о встрече.

– Твои крамольные речи давно были для меня как кость в горле, – сказал Гесслер и смерил Йокеля взглядом, полным отвращения вперемешку с любопытством. – Теперь вот мне и самому довелось их послушать. И должен сказать, довольно… занимательно.

Он тонко улыбнулся и обратился к горожанам и ремесленникам. Те словно приросли к стульям.

– Вы всерьез полагали, что я не узна́ю об этих ваших собраниях? – Он поднял висевший на поясе мешочек с деньгами и позвенел монетами. – Всегда найдется кто-нибудь посговорчивее. Уж вам ли это не знать.

– Выше превосходительство, мы… просим прощения. Господь свидетель, это не то, что вы подумали, – ткач Маркшильд первым осмелился заговорить. Он дрожал и беспокойно потирал себя по бледному лбу.

– Да, а что же это, по-вашему? – прошипел Гесслер голосом, не терпящим возражений. – На веселое застолье добропорядочных горожан – или все-таки на заговор против меня, назначенного герцогом наместника? Говорите, Маркшильд! И хорошенько подбирайте слова. Возможно, это последнее, что я от вас услышу, прежде чем передам в руки правосудия в Цвайбрюкене.

Пока Петер Маркшильд подыскивал слова, Матис наблюдал, как наместник, сморщив лицо, вошел в пропахшую пивом и потом комнату. Бернвард Гесслер прослыл человеком осторожным, но решительным, и его неизменно окружал ореол могущества. Несколько лет назад горожане Анвайлера выступили против непосильных поборов герцога. В ответ его сиятельство Людвиг II отправил в город войска и назначил Гесслера новым наместником. С тех пор лучший человек герцога держал Анвайлер в ежовых рукавицах. Он по собственному усмотрению установил налоги и подати, конфисковал в виде контрибуции дорогую телячью кожу, разорив тем самым целые семьи.

– Ваше превосходительство, мы… мы только хотели поговорить с вами на совете, – пробормотал Маркшильд, нервно перебирая руками. – По поводу высоких податей.

– А, и для этого вам понадобилось тайком собираться в дальней комнате и слушать речи этого еретика? – огрызнулся Гесслер.

– Как вы и сами слышали, господин наместник, мы не затевали восстания, – заговорил старый Непомук Кистлер примирительным тоном. – Но налоги действительно слишком высоки. Мы опасаемся…

– Я не намерен ничего обсуждать с заговорщиками. Последствия не заставят себя ждать, Кистлер!.. Ну, хватайте уже этого вшивого пастуха. Посмотрим, как он заговорит на дыбе!

Последние слова были обращены к стражникам позади него. Грозно выставив алебарды, они двинулись на бледного Йокеля. За все это время пастух не проронил ни слова. Он поджал губы, в глазах плескалась холодная ярость. Вдруг Йокель вскочил и, точно вспугнутый паук, скользнул к стене, подальше от стражников. Остальные мужчины молчали, потупив взоры, и не двигались с места, словно это не они несколько минут назад с таким почтением внимали словам пастуха. Казалось, Йокеля в одно мгновение поразила проказа.

– Это и есть ваша благодарность? – прошипел он и презрительно сплюнул. – Вот ваша благодарность за то, что я открыл вам глаза? Сначала ворчите и ругаетесь, а стоит Гесслеру пальцем погрозить, разбегаетесь, как дворняги… Трусы! Неужели никому в этой комнате не хватит смелости выступить против Гесслера и его прихвостней? Ни одного?

Но мужчины продолжали молчать. Матис вдруг увидел, насколько они слабы и ранимы; даже коренастый Дитхельм Зеебах сжался, как женщина. Матис вспомнил, с каким волнением шел на эту встречу. Он полагал, что вступает в тайное общество, которое боролось против несправедливостей этого мира. Но теперь чувствовал лишь невыразимое отвращение. Эти люди были ничем не лучше отца. Эти ничтожества только жаловались и сокрушались, вместо того чтобы действительно что-то изменить!

Не задумываясь, Матис вскочил, схватился обеими руками за дубовый стол и опрокинул его. Стол оказался легче, чем он предполагал. Бокалы и пивные кружки со звоном полетели на пол. Присутствующие попадали и загомонили, началась неразбериха. Стражники, подступившие было к пастуху, спотыкались о стулья и лежащих на полу, бранящихся людей. Йокель быстро огляделся и, несмотря на горб, с необычайным проворством бросился к выходу. Путь ему по-прежнему преграждал Гесслер.

– Держите его! – кричал наместник. – Держите подонка, чтоб вас!

Он и сам с грехом пополам попытался схватить Йокеля за рукав, но тот увернулся и толкнул тщедушного наместника. Гесслер свалился в лужу из пива и вина. Когда он вскочил, берет съехал ему на лицо, а дорогая мантия была забрызгана грязью.

– Я тебя на костер отправлю, еретик! – вопил он беглецу вслед. – Тебя и твоих треклятых пособников! Спалю тебя, Богом клянусь!

Разъяренный наместник оглядел комнату и уставился на Матиса. Тот в ужасе отпрянул.

– Это ты! – закричал Гесслер. – Ты ему помог! Хватайте мальчишку!

И снова Матис среагировал, не задумываясь. Он увернулся от стражника, перескочил через аптекаря, причитавшего в поисках очков, и бросился к открытой двери. Там по-прежнему стоял Гесслер. Наместник попытался его схватить, но Матис оказался быстрее. В общем зале некоторые из стариков провожали его растерянными взглядами. Матис пробился к выходу, вылетел в переулок и ринулся к ручью. А за спиной продолжал вопить наместник:

– Держите мальчишку! Ни Йокель, ни он не должны ускользнуть. Или я сам в башне вас запру!

Матис огляделся в поисках укрытия. Сердце выпрыгивало из груди. Чтобы хоть немного перевести дух, он спрятался в первой попавшейся подворотне. И оттуда увидел Йокеля. Пастух прятался за нагруженной навозом телегой. От его былой самоуверенности не осталось и следа, он дрожал и, точно загнанный заяц, выглядывал из-за вонючей повозки. Заметив Матиса, пастух вздохнул с явным облегчением.

– Отвлеки их, парень! – прошептал он. – Давай, беги!

– Но… они ведь тогда меня схватят! – неуверенно возразил Матис.

– Ха, тебе-то они что сделают, сорванцу безусому? Надерут задницу в худшем случае, можешь мне поверить… – И снова голос у Йокеля зазвучал мягко и вкрадчиво, каким Матис привык его слышать. – А вот меня они на костер отправят, ты сам слышал. Хочешь ты этого, мальчик мой? Скажи, хочешь ты этого?

Матис молча помотал головой.

– Вот видишь! Тогда делай, что говорю, и беги, черт возьми! Я в долгу не останусь.

Матис засомневался, но, увидев исполненный мольбы взгляд пастуха, пустился бежать.

– Вон туда! Мальчишка туда побежал! Держите, хватайте же его!

Матис не поверил своим ушам. Пастух-Йокель во все горло зазывал стражников! Была ли это всего лишь уловка, чтобы отвлечь от себя преследователей? Или же мужество окончательно его оставило? Но на раздумья не было времени: за спиной уже послышались шаги. Не оглядываясь, Матис бросился в соседний переулок и опрокинул при этом несколько обтянутых кожей стоек. Наконец впереди показался ручей. Но справа и слева Матис, к своему ужасу, увидел бегущих стражников. Он в панике огляделся. Попробовать перепрыгнуть широкий ручей? Если до другого берега ему не хватит хотя бы пары сантиметров, то все пропало.

Матис лихорадочно размышлял. Тут на глаза ему попалось одно из мельничных колес. Оно медленно вращалось в мутной от помоев и фекалий воде. Матис собрал все мужество в кулак, после чего бросился к поросшему водорослями колесу и ухватился за одну из лопастей. Его начало медленно поднимать вверх, ледяная вода стекала на лицо и волосы. Оказавшись на самом верху, Матис осторожно выпрямился. Мгновение он еще мог обозреть со своего шаткого помоста весь город, а затем, как следует оттолкнувшись, прыгнул на другой берег. Стражники в изумлении остановились. Двое из них потянулись было за арбалетами, но Матис уже скрылся в тесном проулке.

Обгоняя озадаченных горожан, он бежал по узкой, извилистой тропе вдоль городской стены, пока не добрался до безлюдного закутка. Там, в увитой плющом стене, имелся лаз. Матис уже не раз выбирался через него из города после шести часов, когда запирались ворота. Сегодня этот лаз, возможно, спас его от тюрьмы. Или чего похуже.

Матис раздвинул поросль и полез через тесную дыру, пока не вывалился с другой стороны в ров, осушенный в этой части города. Куча зловонных отбросов обеспечила мягкое приземление. Не заботясь о своем внешнем виде, Матис вскочил на ноги, выбрался изо рва и припустил к дубовому лесу.

Только когда очертания города скрылись за деревьями, юноша почувствовал себя в относительной безопасности. Хотя он понимал, что чувство это обманчиво и долго не продлится. Неважно, что будет дальше, после сегодняшних событий жизнь его в прежнее русло уже не вернется.

Сам того не желая, Матис стал беглым мятежником.

* * *

– …и дома там выше самых высоких деревьев! Даже представить трудно. Элизабет говорит, будто в Кельне едят только серебряными ложками. Она сама была на каком-то празднике. Служанкой, конечно, но ложки своими глазами видела, поклясться может! А горшки и блюда, говорит, все из чистого золота…

Агнес закрыла глаза, а камеристка Маргарета все не умолкала. Они стояли в комнате Агнес, утренние лучи едва пробивались в окна. Время от времени девушка кивала, чтобы выказать притворный интерес, сама же при этом молча дожидалась, пока Маргарета снимет с нее кроваво‑красное льняное платье с окаймленными бархатом рукавами. Это было ее единственное дорогое платье. Филипп фон Эрфенштайн купил его у заезжего торговца из Фландрии и отдал за него целое состояние. Лишь в угоду отцу Агнес надевала его на богослужение, которое каждое воскресенье устраивали в тесном кругу в замковой часовне.

Так как отец Тристан, ее духовник, вот уже несколько недель пребывал в монастыре Ойссерталь, то его замещал молодой монах, который при виде Агнес неизменно начинал заикаться. Как и словоохотливость Маргареты, Агнес терпеливо дожидалась окончания богослужения, а мысли ее то и дело возвращались к странному сну. С тех пор прошло три дня, и нарядное платье снова напомнило ей о сновидении. Пышно одетые гости в парадном зале Трифельса, песни, да и сам сон – все казалось пугающе достоверным. В особенности юноша в кольчуге не желал покидать мыслей Агнес.

– В роще под липой приют наш старый…

– Элизабет говорит, что Кельн – самый большой город в мире! Куда ни шагни, всюду дома. Среди них можно даже заблудиться, как в лесу. Должно быть, кое-кто уже умер от жажды и голода, потому что не сумел отыскать свой дом…

Под нескончаемый словесный поток Маргарета осторожно расстегивала пуговицы из полированного рога и серебра. С тех пор как кузина Элизабет рассказала ей о далеком Кельне, где прислуживала в вормсской торговой конторе, Маргарета не знала других тем для разговора. В течение многих лет она служила камеристкой Агнес. Маргарета всего на пару лет была старше своей госпожи и прежде даже играла с ней в куклы. Но Агнес уже тогда считала ее глупой и болтливой. Дочь ткача из Анвайлера мечтала о верном и, главное, богатом супруге, который обеспечил бы ей лучшую жизнь, нежели роль служанки в продуваемой всеми ветрами крепости. Поэтому, когда речь заходила о Трифельсе, Маргарета не особо выбирала выражения.

– …а уж уборные в Кельне – не чета нашим вонючим канавам в Васгау, – не умолкала она. – У нас-то в крепости уже хорошо, если не провалишься вместе с гнилым полом в навозную жижу по шейку. – Тут Маргарета подмигнула своей госпоже: – Но, как поговаривают, для вас в скором времени все может поменяться…

Агнес мгновенно насторожилась. Она развернулась и уставилась на камеристку:

– Что ты сказала?

– Э… ну, я имела в виду, что ваш отец заговаривал…

– Ты что, Маргарета, опять подслушивала?

Камеристка буквально съежилась под строгим взглядом Агнес.

– Ну, я… я остановилась перед дверью и услышала, как ваш отец разговаривал с казначеем. Думаю, господин фон Хайдельсхайм – не такая уж плохая партия…

Агнес схватила Маргарету за руку.

– Хочешь сказать, отец и вправду сосватал меня Хайдельсхайму? – прошептала она.

– Э… не то чтобы сосватал… Они… они скорее разговаривали о вашем будущем. А господин фон Хайдельсхайм готов даже отказаться от приданого. – Во взгляде Маргареты проявилось вдруг что-то насмешливое, и губы ее изогнулись в улыбке. – По мне, так вам бы радоваться, что казначей делает вам такое чудное предложение. Я бы на вашем месте…

– Я не выйду за Хайдельсхайма! За этого бледного, пропахшего луком секретаришку… Никогда! Раз уж замужество неизбежно, пускай отец подыщет мне рыцаря или сына наместника! – Агнес резко отвернулась от служанки. – А теперь принеси мне камзол и штаны для верховой езды. Я хочу на свежий воздух!

Маргарета несколько раз втянула воздух, как выброшенная на берег рыба, после чего бесстрастно кивнула.

– Штаны для верховой езды. Как ваша милость пожелает, – произнесла она с подчеркнутым достоинством и покачала головой.

– Раз есть что добавить, говори! – велела Агнес.

– Ну…

Маргарета долго не могла решиться, но потом все же выдала:

– Девушка в штанах – это… это просто неприлично! Да еще этот сокол… Это достойно только мужчин! – Она заговорщически понизила голос: – Вам, наверное, интересно будет узнать, что в Анвайлере люди уже языки точат…

– Боюсь, что твой язык сыграл в этом далеко не последнюю роль.

Агнес стянула расстегнутое платье и осталась стоять посреди холодной комнаты в одной сорочке. Ей захотелось поставить Маргарету на место за ее дерзость, но она отбросила эту мысль. Девушки слишком долго знали друг друга. Кроме того, Агнес опасалась, что Маргарета могла рассказать отцу о ее тайных верховых прогулках. Они заключили между собой негласную договоренность, и в качестве платы Маргарета время от времени позволяла себе подобное обращение.

– А теперь принеси мне уже штаны! – резко сказала Агнес. – Да так, чтобы никто не заметил!

– Сию минуту, ваше высочество.

Не проронив больше ни слова, Маргарета развернулась и, хлопнув дверью, вышла из комнаты.