Текст книги "Все на своем месте"

Клинические истории

В заморозке

В 1957 году, в период учебы в медицинском институте у Ричарда Ашера, я познакомился с его пациентом – «дядей Тоби» – и был поражен странным смешением факта и мифа. Доктор Ашер иногда говорил «случай Рип ван Винкля». Эта история часто всплывала в памяти, когда мои собственные постэнцефалитические пациенты «пробуждались» в 1969 году; она не отпускала меня долгие годы.

Доктор Ашер приехал по вызову осмотреть больного ребенка. Обсуждая с семьей лечение, он заметил молчаливую неподвижную фигуру в углу.

– А кто это? – спросил доктор.

– Это дядя Тоби – он семь лет почти не шевелится.

Дядя Тоби стал неприхотливым предметом мебели. Его замедление было настолько постепенным, что родные сперва ничего не замечали; потом, когда все стало слишком явно, семья – как ни странно – просто приняла все как есть. Его кормили и поили, переворачивали, убирали за ним. Он в самом деле не доставлял хлопот. Большинство людей просто не замечали человека в углу – тихого и неподвижного. Его не считали больным; он просто остановился.

Доктор Ашер заговорил с восковой фигурой и не добился ответа или какой-либо реакции. Он взял запястье дяди Тоби, чтобы проверить пульс, – рука была холодной на ощупь, почти как у трупа. Тем не менее слабый медленный пульс прощупывался: дядя Тоби был жив, но погружен, судя по всему, в какой-то странный ледяной ступор.

Члены семьи не выказывали беспокойства за дядю Тоби и при этом, несомненно, заботились о нем. Очевидно, как бывает при подспудных и малозаметных изменениях, люди привыкли к происходящему. Впрочем, когда доктор Ашер предложил перевести дядю Тоби в больницу, они согласились.

Так дядя Тоби попал в больницу, в специально оборудованное отделение коррекции метаболических нарушений. Его температуру было невозможно измерить обычным медицинским термометром; принесли специальный, гипотермический, и он показал шестьдесят восемь градусов по Фаренгейту – на тридцать градусов ниже нормы. Появилось подозрение, которое немедленно было подтверждено: у дяди Тоби катастрофическое снижение функции щитовидной железы, и метаболизм близок к нулю. С почти не работающей щитовидной железой, без стимуляторов метаболизма, «огня», он провалился в глубины гипотиреоидной (микседематозной) комы: живой и не живой, в заморозке.

Медицинская задача была несложной: необходимо давать пациенту гормон щитовидной железы, тироксин, и он придет в себя. Но этот разогрев, перезапуск метаболизма, следовало осуществлять очень осторожно и медленно; функции пациента, его органы уже приспособились к гипометаболизму. Если стимулировать обмен веществ слишком быстро, могут возникнуть сердечные или иные проблемы. Так что мы начали вводить тироксин медленно, очень медленно, и постепенно дядя Тоби начал разогреваться…

Прошла неделя. Изменений никаких не наблюдалось, хотя температура дяди Тоби поднялась до семидесяти двух градусов по Фаренгейту. Только на третьей неделе, когда температура тела перевалила за восемьдесят, он начал двигаться… и говорить. Говорил он очень тихо, медленно и хрипло – как запись на фонографе, пущенная со скоростью один оборот в минуту (хриплость отчасти объяснялась микседемой голосовых связок). Конечности тоже оставались застывшими и отечными, однако благодаря физиотерапии становились гибче. Через месяц дядя Тоби, хотя еще холодный, с замедленными речью и движениями, явно «проснулся» и начал проявлять оживление, понимание – и тревогу.

– Что происходит? Почему я в больнице?

Мы, в свою очередь, спросили, как он себя чувствует.

– Холодно, лениво, какая-то заторможенность.

– Мистер Оукинс, – спросили его («дядя Тоби» мы называли его только между собой), – что происходило между тем, как вы почувствовали холод, и тем, как оказались здесь?

– Да ничего, – последовал ответ. – Вроде бы ничего. Полагаю, я серьезно заболел, отключился, и семья привезла меня сюда.

– И как долго вы были в отключке? – спросили мы его небрежным тоном.

– Как долго? День или два – никак не больше.

Он с напряженным любопытством изучал наши лица.

– Тут ведь ничего такого, ничего особенного?

– Ничего, – успокоили мы его и поспешили убраться.

Похоже, мистер Оукинс, если только мы правильно его поняли, не ощущал, что прошло много времени – так много времени. Он почувствовал недомогание; теперь ему лучше – вот и все, ничего особенного. Неужели он действительно так считал?

В тот же день мы получили живое подтверждение этому, когда медсестра прибежала в странном возбуждении.

– Он очень оживлен, – доложила сестра. – И ему хочется поговорить – он рассказывает о приятелях, о работе. Про бывшего премьера Клемента Эттли, про болезнь короля, про «новую» систему здравоохранения и так далее. И понятия не имеет, что творится сейчас. Думает, что сейчас 1950-й.

Дядя Тоби как человек, как личность замедлился и остановился, словно впал в кому. Он «отсутствовал» в течение невообразимо долгого времени. Не во сне, не в трансе, но в глубоком погружении. А после пробуждения прошедшие годы оказались пусты. Это была не амнезия, не дезориентация; его высшие мозговые функции, его разум были «выключены» семь лет.

Как он отреагирует, узнав, что потерял семь лет, что многое из того, что было важно и дорого ему, ушло безвозвратно? Что сам он уже не современник, а осколок прошлого, анахронизм, странным образом сохранившееся ископаемое?

Правильно или нет, но мы решили прибегнуть к политике умолчания (и не просто умолчания, а прямого обмана). Разумеется, это планировалось в качестве временной меры, пока Оукинс не будет, физически и умственно, готов примириться с порядком вещей, справиться с сильнейшим потрясением.

Таким образом, медики не пытались разубедить его, что идет 1950 год. Мы внимательно следили за тем, чтобы не выдать правду; запретили беспечные разговоры, снабжали пациента газетами 1950 года. Он внимательно читал их, хотя удивлялся порой, что мы не знаем «новостей», и обращал внимание на мятые, пожелтевшие, ветхие листы газет.

Теперь – шесть недель спустя – температура была почти нормальная. Выглядел пациент хорошо и значительно моложе своих лет.

И тут настала пора для финальной иронии. Он начал кашлять, сплевывая кровь, открылся обширный гемоптизис – кровохарканье. Рентген грудной клетки показал образование в груди, а бронхоскопия подтвердила злокачественную, быстро растущую овсяно-клеточную карциному.

Мы сумели раздобыть рентгеновские снимки 1950 года – и там увидели маленький и пропущенный в свое время рак. Такие злокачественные молниеносные карциномы обычно растут очень быстро и приводят к смерти за несколько месяцев – а дядя Тоби протянул семь лет. Очевидно, что раковые клетки, как и остальной организм, застопорились в заморозке. Когда пациент прогрелся, рак яростно принялся за работу, и мистер Оукинс скончался в приступе кашля через считаные дни.

Он ушел в заморозку и спас себе жизнь; мы разогрели его – и, как следствие, он умер.

Неврологические сны

Как ни толкуй сны человека, египтяне считали их пророческими и вещими; Фрейд говорил о галлюцинаторном исполнении желаний; Фрэнсис Крик и Грэм Митчисон выдвинули теорию «обратного обучения», согласно которой мозг избавляется от лишней информации. Понятно, что в снах проявляется, четко или искаженно, текущее состояние тела и разума.

И нет ничего удивительного в том, что неврологические расстройства – в самом мозге или в периферической нервной системе – способны влиять на сны ярким и странным образом. Любой практикующий невролог знает об этом, и все же мы редко спрашиваем пациента о его снах. На эту тему почти ничего нельзя прочесть в медицинской литературе, но я уверен, что такие опросы должны стать важной частью неврологического обследования, они помогут в диагностике и могут показать, как чуток барометр сновидений к неврологическому здоровью или заболеванию.

Впервые я столкнулся с этим много лет назад, работая в клинике мигрени. Стало ясно, что существует не только общая корреляция между появлением очень ярких снов или кошмаров и зрительной мигренозной аурой, но мигренозная аура сама появляется в снах. Пациент может видеть во сне фосфены и зигзаги, расширяющиеся скотомы, цветовые пятна или контуры, которые набухают, а затем тают. Во сне может проявляться дефект зрительного поля, гемианопия или, значительно реже, феномен «мозаичного» или «кинематографического» зрения.

Неврологические феномены в таких случаях возникают непосредственно, нарушая нормальное в других отношениях течение сна. Но могут и вплетаться в сон, смешиваться с другими образами, соответственно меняясь. Так фосфены при мигрени часто видятся как фейерверк, а одному моему пациенту мигренозная аура представала ядерным взрывом. Сначала возникал ослепительно горящий шар с типичными при мигрени радужными зигзагообразными краями, он рос, сверкая, пока на его месте не возникало слепое пятно (скотома). В этот момент пациент обычно просыпался – скотома таяла, но появлялась тошнота и зарождалась головная боль.

При наличии поражения затылочной, зрительной, коры пациенты могут испытывать во сне определенные нарушения зрения. Мистер И., художник с цветовой слепотой, которого я описал в «Антропологе на Марсе», страдал центральной ахроматопсией и заметил, что больше не видит цветные сны. Люди с определенными поражениями зрительной коры во сне не различают лица – это называется прозопагнозия. А один мой пациент, с ангиомой в затылочной доле, знал, что если сон внезапно «краснеет», то близится приступ. Если поражение затылочной коры диффузное, зрительные образы могут вовсе исчезнуть из снов. Я однажды столкнулся с этим как с отличительным симптомом болезни Альцгеймера.

Еще один пациент, страдающий фокальными сенсорными и моторными припадками, видел во сне, что его бьет судейским молотком по голове Фрейд, зачитывая обвинения. Удары почему-то отдавались в левой руке; проснувшись, пациент обнаружил, что рука онемела и трясется – типичный фокальный припадок.

Чаще всего в неврологических «физических» снах встречаются боль, дискомфорт, голод и жажда – одновременно и очевидные, и замаскированные обстоятельствами сна. Так одному пациенту, которому наложили гипс после операции на ноге, приснилось, что тяжелый человек наступил ему на левую ногу. Сначала вежливо, а потом все настойчивей пациент просил человека отодвинуться, а когда его просьбы остались без ответа, попытался сдвинуть человека. Попытки не увенчались успехом, и тогда, во сне, пациент понял почему: человек состоял из компактных нейтронов – нейтрония – и весил шесть триллионов тонн, столько же, сколько планета Земля. Пациент предпринял последнюю, отчаянную попытку сдвинуть несдвигаемое – и проснулся с болью в ноге, вызванной давлением гипса.

Иногда наступающая болезнь снится пациентам еще до ее физического проявления. Женщина, которую я описал в «Пробуждениях», заболела острым летаргическим энцефалитом в 1926 году, и всю ночь ей снились необычные и пугающие сны на одну и ту же тему: она заточена в неприступном замке, но весь замок – формой и размером с нее саму. Ей снились чары, заклятия; снилось, что она стала каменной статуей; что весь мир застыл; ей снилось, что она заснула таким глубоким сном, что разбудить ее не могут; ей снилась смерть, не похожая на смерть. Семья с большим трудом разбудила ее наутро, и проснулась женщина в величайшем испуге: за ночь она стала жертвой паркинсонизма и кататонии.

Кристина, описанная мною в книге «Человек, который принял жену за шляпу», приехала в больницу перед операцией по удалению желчного пузыря. Ей назначили профилактические антибиотики; в остальном здоровье ее было в порядке, и никаких осложнений не предвиделось. Однако в ночь накануне операции она увидела беспокойный, очень яркий сон. Во сне она раскачивалась, не в силах устоять на ногах, не чуяла земли, не могла ничего удержать в дрожащих руках, роняя все, что бы ни взяла.

Сон ее очень сильно расстроил («Никогда такого не было. Не могу выбросить его из головы») – настолько, что мы обратились за консультацией к психиатру.

– Предоперационная тревожность, – сказал он. – Обычное дело.

Однако через несколько часов сон обернулся явью, – пациентку поразила острая сенсорная невропатия. Она перестала ощущать собственное тело, не могла, не глядя, сказать, где ее конечности. Вероятно, в данном случае болезнь уже воздействовала на неврологические функции; и подсознание, спящий разум, оказалось чувствительнее, чем бодрствующий разум. Подобные сны-провозвестники могут иногда оказаться счастливыми – и по содержанию, и по результату. Пациент с рассеянным склерозом может увидеть сон о ремиссии за несколько часов до ее наступления; а пациент, восстанавливающийся после инсульта или неврологического повреждения, может увидеть в поразительном сне улучшение до того, как оно проявится в реальности. Спящий разум может оказаться более чутким индикатором неврологической функции, чем проверка рефлексов молоточком или булавкой.

Иногда сон становится не просто предвестником. У меня не выходит из головы потрясающий личный пример (я подробно описал его в книге «Нога как точка опоры»). Я поправлялся после травмы ноги, и однажды мне сказали, что пора ходить не с двумя костылями, а с одним. Дважды я пробовал, и оба раза падал ничком. Я не мог сообразить, как с этим справиться. Потом заснул и увидел сон: я протянул правую руку, схватил костыль, висящий у меня над головой, зажал под мышкой и зашагал уверенно и легко по коридору. Проснувшись, я протянул правую руку, взял костыль, висящий над кроватью, и зашагал уверенно и легко по коридору.

Сон был не просто предвестником; он решил стоящую перед мозгом двигательно-неврологическую проблему, представив решение в форме психического действия, репетиции, пробы; коротко говоря, сон стал актом научения.

Нарушения телесного образа в результате повреждения конечности или позвоночника почти всегда проявляются в снах, особенно в острой фазе, до «привыкания». Когда моя нога потеряла чувствительность, мне постоянно снились сны об отмершей или отсутствующей конечности. Однако через несколько недель эти сны начали пропадать, когда образ тела в коре мозга начал меняться, «исправляться» (подобные изменения карты тела в коре продемонстрировал в опытах с обезьянами Майкл Мерзенич). Фантомные конечности, напротив – возможно, из-за постоянного нервного возбуждения в культе, – постоянно врываются в сон (и даже в бодрствующее сознание) очень настойчиво, хотя с течением лет слабеют и тают.

Паркинсонизм тоже проявляется во сне. Эд У., человек с выдающимися способностями к интроспекции, обратил внимание, что первым проявлением паркинсонизма у него стали изменения стиля сновидений. Ему снилось, что он может двигаться только очень медленно, «застывает», или что бежит и не может остановиться. Снилось, что меняются время и пространство, постоянно переключая масштабы, вызывая проблемы и приводя к хаосу. С течением месяцев эти зазеркальные сны обернулись явью, его брадикинезия и семенящая походка стали очевидны для окружающих. Но впервые эти симптомы явились ему в снах[11]11
  Еще один мой знакомый, с синдромом Туретта, часто видел «туреттовские» сны – очень дикие и буйные, полные неожиданностей и внезапных изменений. Это прошло, когда ему назначили транквилизатор, галоперидол; сны, по его рассказам, свелись к «простому исполнению желаний, без особого напряжения и туреттовых экстравагантностей».


[Закрыть].

Изменение снов часто является первой реакцией на прием леводопы у пациента с обычным паркинсонизмом или с постэнцефалитическим паркинсонизмом. Сны обычно становятся живее и более эмоционально окрашенными (многие пациенты отмечают, что начали видеть яркие цвета). Часто сны бывают столь реалистичны, что их невозможно забыть и после пробуждения.

Такие неумеренные сны – неумеренные и в чувственной живости, и в активации содержания подсознательного, – сны, во многом похожие на галлюцинации, обычны при лихорадке или в бреду и являются реакцией на наркотики (опиаты, кокаин, амфетамины и т. д.), на отмену лекарства или появляются в ситуации «отдачи» быстрого сна. Схожий необузданный ониризм – продолжение сновидения после пробуждения – может появляться в начале некоторых психозов, когда первые маниакальные сны, как грохот вулкана, предвещают скорое извержение. Для Фрейда сны – «королевская дорога» к бессознательному. Для врача сон, если и не королевская дорога, то обходной путь к неожиданным диагнозам и открытиям, озарениям по поводу того, что происходит с пациентом. Этот путь полон очарования, и о нем нельзя забывать.

Небытие

Природа не терпит пустоты – и мы тоже. Сама идея пустоты – несуществования, небытия, беспространственности, безмолвия, всех этих «без…» – одновременно и отвратительна, и непостижима, однако парадоксальным образом нас преследует. Как пишет Беккетт, «ничто так не реально, как ничто».

Для Декарта не существовало такой вещи, как пустое пространство. Для Эйнштейна не существовало пространства без поля. Для Канта наши представления о пространстве и протяженности были формой, которую наш «разум» придает внешней чувственности с помощью универсального «априорного синтеза». Нервная система, по мнению Канта, формирует идеальное из реального, реальное из идеального. Такая идея хороша тем, что ее можно – редкость для метафизических формулировок – непосредственно проверить на практике; а конкретно – в неврологии и нейрофизиологии.

Если пациенту дают спинальную анестезию, которая блокирует нервные импульсы в нижней половине тела, он не просто ощущает, что частично парализован и потерял чувствительность; возникает ощущение «несуществования»; кажется, что разрезан пополам и нижней части просто нет – и не в привычном смысле, что она где-то в другом месте, а в нереальном смысле, что ее нет нигде. При спинальной анестезии пациенты иногда говорят, что часть тела «пропала», «отсутствует» или ощущается как неживая плоть, песок, пластилин; что она лишена жизни, «воли». Один пациент долго пытался сформулировать неформулируемое и наконец заявил, что потерянные конечности «невозможно найти», что их «как будто нет на планете». Тут вспоминаются слова Томаса Гоббса: «То, что не является телом, не является частью Вселенной. Вселенная есть все, поэтому то, что не является ее частью, есть ничто и, следовательно, нигде не существует».

Спинальная анестезия представляет собой яркий пример временного «исчезновения», а в повседневной жизни встречаются примеры такого исчезновения попроще. У всех случалось заснуть на собственной руке, передавить нерв и ненадолго блокировать нервные импульсы; ощущение очень неприятное, поскольку наша рука больше «не наша» и превращается в инертное, бесчувственное нечто, уже не являющееся частью тела. Витгенштейн строит «достоверность» на достоверности тела: «Коли ты знаешь, что вот это рука, то это потянет за собой и все прочее». Но если вы просыпаетесь, отлежав руку, вы не можете сказать: «Вот это рука», – разве что в исключительно формальном смысле. То, что всегда принималось как само собой разумеющееся, как аксиома, оказывается сомнительным и условным; обладание телом, обладание чем угодно зависит от нервов.

Есть бессчетное множество других ситуаций – физиологических и патологических, привычных и необычных, – в которых мы можем наблюдать краткое, продолжительное или устойчивое исчезновение. Инсульты, опухоли, травмы, особенно в правом полушарии мозга, вызывают частичное или полное исчезновение в левой части тела: «нарушение восприятия», «нарушение внимания», «синдром игнорирования», «агнозия», «анозогнозия», «синдром угасания» или «отчуждение». Все это означает ощущение отсутствия (или, точнее, отсутствие ощущения присутствия).

Блокировка спинного мозга или крупных нервных сплетений способна привести к сходным ситуациям, даже если мозг не поврежден, – он не получает информации, из которой можно формировать образ (кантовскую «интуицию»). Измерив электрические потенциалы в мозге во время спинномозговой или региональной блокады, можно продемонстрировать, что угасает активность в соответствующих областях корковой проекции «образа тела» – эмпирическая реальность, необходимая для кантианской идеальности. Подобное исчезновение возможно получить и на периферии – в случае повреждения нерва или мышцы конечности, или просто наложив гипс, тогда сочетание неподвижности и «замурованности» может временно затормозить нервные импульсы.

Несуществование, исчезновение – это реальность в самом парадоксальном смысле.

Видеть Бога в третьем тысячелетии

В медицинской литературе есть множество тщательно задокументированных случаев интенсивных, меняющих жизнь религиозных видений во время эпилептических припадков. Могут возникнуть галлюцинации потрясающей силы, часто сопровождаемые чувством блаженства и ощущением присутствия чего-то мистического, особенно при так называемых экстатических припадках, вызванных эпилепсией височных долей[12]12
  Я подробнее описал экстатические припадки, а также околосмертные переживания в «Галлюцинациях».


[Закрыть]. Такие приступы, даже краткие, могут привести к полной смене ценностей, метанойе.

Федор Достоевский, предрасположенный к подобным припадкам, описывал их так:

«Воздух весь загудел и заколыхался. И я почувствовал, что небо сошло на землю и поглотило меня. Я реально постиг Бога и проникнулся им. Да, есть Бог! – закричал я, – и больше ничего не помню. Вы все, здоровые люди, и не подозреваете, что такое счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком… Не знаю, длится ли это блаженство секунды, часы или месяцы, но, верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него!»

Век спустя Кеннет Дьюхерст и Э. У. Биэрд опубликовали в «Британском психиатрическом журнале» подробный отчет об автобусном кондукторе, который испытал внезапный экстаз, собирая плату за проезд.

«Его вдруг охватило блаженство. Он чувствовал себя буквально в раю. Он исправно собирал плату, при этом рассказывая пассажирам, как он счастлив быть в раю… И в состоянии экзальтации он оставался два дня, слыша божественные и ангельские голоса. Впоследствии он прекрасно помнил свои ощущения и продолжал верить в их истинность. [Через три года], пережив три приступа за три дня, он снова впал в эйфорию. И заявил, что его мозг “очистился”… И он утратил веру».

Больше он не верил в рай и ад, в жизнь после смерти и в божественную сущность Христа. Это второе обращение – в атеизм – было столь же возбуждающим откровением, как и первое, религиозное.

Не так давно Оррин Девински и его коллеги сумели получить видеозаписи ЭЭГ пациентов, переживающих подобные приступы, и обнаружили точную синхронизацию богоявления и пика эпилептической активности в височных долях (чаще – в правой височной доле).

Экстатические припадки редки – они встречаются примерно у одного-двух процентов пациентов с височной эпилепсией. Однако за последние полвека резко увеличилось количество случаев других состояний, иногда пронизанных религиозным восторгом и благоговением, «райскими» видениями и голосами, а также сопровождаемых религиозным обращением, метанойей. Среди таких состояний – внетелесный опыт (ВТО), который встречается чаще теперь, когда все больше пациентов удается вернуть к жизни после серьезных сердечных приступов и подобных ситуаций, и гораздо более сложные и таинственные случаи околосмертного опыта (ОСО).

И ВТО, и ОСО, происходящие при бодрствовании, но очень часто в значительно измененном состоянии сознания, вызывают галлюцинации настолько живые и яркие, что пережившие их часто не принимают термин «галлюцинация» и настаивают на реальности пережитого. И то, что в индивидуальных описаниях очень много общего, некоторыми воспринимается как подтверждение «реальности».

Однако основная причина того, что галлюцинации – независимо от их источника или модальности – кажутся столь реальными, состоит в том, что они активируют те же системы мозга, что и реальное восприятие. Если человеку слышатся голоса, задействованы слуховые пути; если видится лицо – активируется веретенообразная извилина, обычно отвечающая за восприятие и узнавание лиц.

При ВТО человеку кажется, что он покинул собственное тело и парит в воздухе, глядя на оставленное тело со стороны. Это ощущение может вызывать блаженство, ужас или быть нейтральным. Но его необычность, очевидное отделение «духа» от тела отпечатывается в мозге и служит для некоторых подтверждением нематериальности души – доказательством того, что сознание, личность, «я» способны существовать независимо от тела и даже пережить смерть тела.

Неврологически ВТО – форма телесной иллюзии, возникающая от временного расхождения зрительных и проприоцептивных образов. В норме они согласованы, так что человек воспринимает мир, включая собственное тело, своими глазами, своей головой. ВТО, как элегантно продемонстрировали Хенрик Эрссон и его коллеги в Стокгольме, можно вызвать экспериментально, с помощью определенного оборудования – видеоочков, манекенов, резиновых рук и так далее; надо смутить зрительный и проприоцептивный потоки восприятия, чтобы возникло странное чувство отделенности от тела.

Очень многие медицинские ситуации могут привести к возникновению ВТО: сердечный приступ или аритмия, внезапное снижение кровяного давления или сахара в крови, часто в сочетании с тревожностью или болезнью. Я знаю пациенток, испытавших ВТО во время тяжелых родов, а также других – в связи с нарколепсией или бессонницей. Пилоты-истребители, подверженные тяжелым перегрузкам в полете (а иногда – на тренировочных центрифугах), сообщали о ВТО и о гораздо более сложных состояниях сознания, напоминающих околосмертный опыт.

Околосмертный опыт обычно проходит через несколько характерных стадий. Человек словно плывет блаженно по темному коридору или туннелю к замечательному «живому» свету, часто воспринимаемому как рай или как граница между жизнью и смертью. Иногда человек видит друзей и родных, приветствующих его на той стороне, мелькают быстрые, но очень подробные воспоминания из жизни – молниеносная автобиография. Возвращение в собственное тело может быть резким – например, когда сердце снова начинает биться после приступа. А может быть постепенным – например, при выходе из комы.

Нередко ВТО трансформируется в ОСО – так произошло с Тони Чикориа, хирургом, который рассказал мне, как его ударила молния. Он выразительно описал, что последовало далее; его рассказ я привел в «Музыкофилии».

«Я летел вперед и изумленно оглядывался. Я видел собственное тело на земле и сказал себе: “О черт, я умер”. Я видел людей, собирающихся над телом. Я видел, как женщина – она стояла в очереди к телефону сразу за мной – склонилась к моему телу, чтобы сделать искусственное дыхание… Я воспарил к звездам – в полном сознании. Я видел своих детей, понимал, что с ними все будет хорошо. Потом меня окружил бело-голубой свет… появилось небывалое чувство радости и покоя. Моменты жизни проносились передо мной… чистая мысль, чистый экстаз. Я чувствовал ускорение, меня тянуло… чувствовал скорость и направление. И вот когда я говорил себе: “Такого славного ощущения у меня никогда не было” – бац! – я вернулся».

На протяжении месяца доктор Чикориа испытывал проблемы с памятью и все же возобновил практику хирурга-ортопеда. Однако он стал, как говорил сам, «новым человеком». Прежде он не испытывал особого интереса к музыке; теперь его охватило непреодолимое желание слушать классическую музыку, особенно Шопена. Он купил пианино и начал одержимо играть и сочинять музыку. Он был уверен, что все произошедшее: удар молнии, трансцендентное видение, воскрешение и новый дар нести в мир музыку – часть божественного замысла.

У Чикориа докторская степень в неврологии, и он считал, что внезапное обретение духовности и музыкальности должно быть связано с изменениями в мозге; эти изменения возможно обнаружить с помощью сканирования мозга. Он не видел противоречий между религией и неврологией – мол, если Бог трудится над человеком или в человеке, Он делает это через нервную систему, через отделы мозга, предназначенные, хотя бы потенциально, для духовных чувств и веры.

Разумный и (до какой-то степени) научный подход Чикориа к собственному духовному перерождению значительно отличается от мнения другого хирурга, доктора Эбена Александера, описавшего в книге «Доказательство Рая: нейрохирургическое путешествие в жизнь после смерти» подробный и сложный ОСО, пережитый, когда он семь дней провел в коме в результате менингита. Во время ОСО, пишет Александер, он пересек яркий свет – границу между жизнью и смертью – и оказался на идиллическом прекрасном лугу (Рай), где встретил прекрасную незнакомку, которая телепатически передавала ему сообщения. Продвигаясь дальше в жизнь после смерти, он все сильнее ощущал присутствие Бога. После своих приключений Александер стал кем-то вроде евангелиста, который хочет донести благую весть: рай существует.

Александер использует большой опыт нейрохирурга и специалиста по работе мозга. В приложении к своей книге он подробно описывает «научные медицинские гипотезы, которые я рассматривал с целью объяснить мой опыт», – но отметает их все, как неприменимые к его случаю, потому что кора его головного мозга была полностью отключена в коме.

И все же его ОСО включал множество зрительных и слуховых подробностей, как и многие подобные галлюцинации. Александер озадачен этим, поскольку такие сенсорные детали обычно порождает кора. Тем не менее, его сознание путешествовало по блаженному, неописуемому царству жизни после смерти – и путешествие, как он считает, длилось почти все время, пока он лежал в коме. А значит, полагает он, его сущностное «я», его «душа» не нуждалась в коре головного мозга и вообще в каком-то материальном базисе.

Однако не так-то просто отмести неврологические процессы. Доктор Александер описывает свой выход из комы как резкий: «Мои глаза открылись… мозг мгновенно вернулся к жизни». Но выход из комы почти всегда происходит постепенно; есть промежуточные состояния сознания. Именно в этих переходных стадиях, когда сознание как бы вернулось, хотя еще не к окончательной четкости, и появляются околосмертные переживания.

Александер настаивает, что путешествие, длившееся, по его мнению, несколько дней, могло возникнуть, только когда он был в глубокой коме. Но ему известно, по опыту Тони Чикориа и многих других, что галлюцинаторное путешествие к яркому свету и дальше, полноценный ОСО, длится двадцать – тридцать секунд, хотя и воспринимается как гораздо более длительное. Субъективно в процессе подобного кризиса само понятие времени меняется или становится бессмысленным. Одна из более правдоподобных гипотез для случая доктора Александера состоит в том, что его ОСО произошел не во время комы, а в момент выхода из комы, когда кора мозга возвращалась к нормальной работе. Забавно, что он отказывается от такого очевидного и естественного объяснения в пользу сверхъестественного.