Текст книги "Все на своем месте"

Отрицать возможность естественного объяснения ОСО, как доктор Александер, не просто ненаучно – это антинаучно. Это значит закрывать дорогу к научному исследованию таких состояний.

Кевин Нельсон, невролог из университета Кентукки, изучает неврологическую основу ОСО и других форм «глубоких» галлюцинаций много десятилетий. В 2011 году он опубликовал мудрую книгу о своих исследованиях: «Двери духовности в мозге: невролог в поисках Бога».

Нельсон считает, что «темный туннель», упоминаемый в большинстве описаний ОСО, отражает сужение зрительного поля, вызванное нарушением давления крови в глазу, а «яркий свет» означает поток зрительного возбуждения от ствола мозга, через зрительные передаточные станции, к зрительной коре.

Простые перцептивные галлюцинации – узоры, животные, люди, пейзажи, музыка и так далее, – возникающие при различных нарушениях (например: слепота, глухота, эпилепсия, мигрень или сенсорная депривация), обычно не включают кардинальные изменения сознания и, хотя могут испугать, почти всегда распознаются как галлюцинации. Совсем иначе с очень сложными галлюцинациями экстатических припадков или ОСО – они воспринимаются как истина, как меняющие жизнь откровения духовной вселенной, а возможно, как духовное предназначение, миссия.

Тяга к духовному чувству и религиозному верованию лежит в глубинах человеческой натуры и имеет, похоже, свою неврологическую основу. У одних людей эта тяга более сильна, у других – менее. Для тех, кто склонен к религии, ОСО может явиться «доказательством рая», по выражению Эбена Александера.

Некоторые религиозные люди приходят к доказательству рая иным путем – путем молитвы, как показала антрополог Т. М. Лурманн в книге «Когда Бог отвечает». Сама суть божественности нематериальна. Бога нельзя увидеть, ощутить или услышать обычным способом. Лурманн заинтересовалась тем, как при полном отсутствии свидетельств Бог стал реальным, близким явлением в жизни многих евангелистов и других людей веры.

Она вступила в евангелистское сообщество на правах участника-наблюдателя, погрузившись, в частности, в молитвы и визуализации – то есть представления в более ясном, подробном виде персонажей и событий, описанных в Библии.

«Прихожане, – пишет Лурманн, – учатся видеть, слышать, обонять и осязать внутренним зрением. Они придают этому воображаемому опыту сенсорную живость на основе воспоминаний о реальных событиях. То, что они могут представить, становится для них реальнее».

Рано или поздно при такой интенсивной практике у некоторых прихожан внутреннее зрение перескакивает от воображения к галлюцинациям, и прихожанин слышит Бога, видит Бога, ощущает Бога рядом с собой. Как восприятие эти желанные голоса и видения реальны, потому что активируют перцептивные системы мозга, подобно всем галлюцинациям. Видения, голоса и ощущение «присутствия» сопровождаются интенсивными эмоциями – чувством радости, покоя, благоговения. У некоторых евангелистов такое происходит неоднократно, у других случается только раз – но и единожды испытанное присутствие Бога, насыщенное ошеломляющей силой реального ощущения, может поддерживать веру всю жизнь (люди, не склонные к религии, в состоянии испытать подобный опыт с помощью медитации, сильного артистического, интеллектуального или эмоционального сосредоточения – влюбившись, слушая Баха, разглядывая сложные узоры папоротника или решая научную проблему).

За последние пару десятилетий все активнее проводятся исследования в области «духовной неврологии». Эти исследования сталкиваются с особыми трудностями, ведь религиозные переживания нельзя вызывать по желанию; они приходят, если приходят, в свое собственное время и своим собственным путем – человек религиозный сказал бы: «В божье время и божьим путем». Тем не менее исследователям удалось показать физиологические изменения не только в патологических состояниях, таких как приступ, ВТО или ОСО, но и в позитивных ситуациях – в молитве или в медитации. Обычно эти изменения объемны и затрагивают лимбические (эмоциональные) системы, системы гиппокампа (памяти) и префронтальную кору, отвечающую за целеполагание и суждения.

Истоки галлюцинаций – и связанных с откровениями, и банальных – лежат не в сфере сверхъестественного; они – часть нормальной работы человеческого сознания. Это не значит, что они не могут играть никакую роль в духовной жизни или иметь громадное значение для личности. И хотя понятно, что на них можно основывать убеждения и черпать из них истории, галлюцинации не могут служить доказательством существования любых метафизических существ или мест. Они доказывают лишь возможность мозга их создавать.

Икота и другое странное поведение

В книге «В движении» я вспоминал историю человека, которого встретил, когда работал научным ассистентом в Сан-Франциско, у Гранта Левина и Бертрама Файнстайна – нейрохирургов, проводивших операции на пациентах с паркинсонизмом.

Одним из их пациентов был торговец кофе, мистер Б., который пережил атаку летаргического энцефалита во время большой эпидемии в 1920-х, а теперь сильно страдал от постэнцефалитического паркинсонизма. Мистер Б. страдал от эмфиземы, но в остальном был вполне готов к криохирургии, которой предстояло снизить тремор и ригидность от паркинсонизма.

Сразу после процедуры он начал икать. Поначалу мы сочли этот симптом банальным и временным. Однако икота не проходила; становилась все сильнее и сильнее, охватила мышцы спины и живота, сотрясая все тело. Жестокая икота мешала есть, и о сне не было и речи. Мы предлагали ему обычные способы – например, дышать в бумажный пакет и прочее… Ничего не помогало.

После шести дней и шести ночей непрерывной икоты истощенный мистер Б. был испуган не на шутку – он слышал, что изматывающая икота может привести к смерти.

Икота вызвана внезапным сокращением диафрагмы; иногда в качестве последнего средства против неподатливой икоты хирурги могут блокировать диафрагмальные нервы. Но это означает, что диафрагматическое дыхание отныне станет невозможным – останется лишь поверхностное дыхание с помощью межреберных мышц в груди. Это не годилось для мистера Б. – при его эмфиземе он не выжил бы с неработающей диафрагмой.

Я нерешительно предложил гипноз. Левин и Файнстайн согласились, что мы ничего не теряем. Мы нашли гипнотизера, и он ухитрился погрузить мистера Б. в гипнотический сон – это само по себе было похоже на чудо, учитывая непрекращающуюся икоту. Гипнотизер заложил постгипнотическое внушение: «Когда я щелкну пальцами, вы проснетесь и не будете икать». Он дал истощенному пациенту поспать еще десять минут и щелкнул пальцами. Мистер Б. проснулся, похоже, немного сконфуженный, однако икота прошла. Больше она не повторялась, и мистер Б., во многом благодаря криохирургии, прожил еще несколько лет.

Мистер Б. – один из сотен тысяч людей, переживших мировую эпидемию «сонной болезни», то есть летаргического энцефалита, свирепствовавшего с 1917 по 1927 год, чтобы через несколько лет стать жертвами различных симптомов. Летаргический энцефалит может вызвать множество нарушений гипоталамуса, базальных ганглиев, среднего мозга и ствола мозга, хотя обычно не трогает кору. Таким образом, энцефалит особенно влияет на управляющие механизмы в подкорке – системы, включенные в регулирование сна, сексуальности, аппетита, равновесия и движений; а на уровне ствола мозга – автономных функций, в частности дыхания. Эти системы управления филогенетически очень древние и присутствуют у большинства позвоночных[13]13
  Икота, как отмечает Провайн, может появляться у плода в утробе уже через восемь недель после начала созревания, но пропадает на последних стадиях беременности матери. Хотя у икоты нет очевидной функции после рождения, Провайн полагает, что ее можно считать рудиментарным поведением, аналогом движений жабр у наших предков-рыб. Подобные мысли возникают, когда видишь у пациентов с некоторыми нарушениями ствола мозга синхронные движения, затрагивающие мышцы шеи, нёба и среднего уха. Казалось бы, эти мышцы не имеют ничего общего, но стоит лишь понять, что все они – рудименты жаберных мышц рыбы, – и неврологи говорят о жаберном миоклонусе (схожие примеры, анатомические и функциональные, обсуждаются в книге Нила Шубина «Внутренняя рыба»).


[Закрыть].

У многих постэнцефалитических пациентов развивались крайние формы паркинсонизма или проявлялись странные дыхательные феномены – особенно серьезные сразу после эпидемии, с годами ослабевающие. В некоторых местах даже возникали «эпидемии» постэнцефалитической икоты.

У жертв сонной болезни могут появляться спонтанное чихание, кашель или зевание, а также пароксизмы смеха или плача. Это нормальное, хотя и странное поведение, как подчеркивает Роберт Провайн в книге «Странное поведение: зевота, смех, икота и далее». Ненормальность – в его непрерывности и в отсутствии видимых причин. У этих пациентов не было раздражения пищевода, диафрагмы, глотки или ноздрей; им было не над чем смеяться и не о чем плакать. И все же их одолевали икота, кашель, чихание, зевота, смех или плач – видимо, из-за мозговых нарушений, стимулирующих или высвобождающих это поведение, так что оно представляется автономным и неподобающим[14]14
  Аналогично «насильственный» смех или плач иногда наблюдается при рассеянном склерозе, боковом амиотрофическом склерозе, болезни Альцгеймера, после приступов и у пациентов-эпилептиков, страдающих так называемыми дакристическими (насильственный плач) и геластическими (насильственный смех) припадками.


[Закрыть].

К 1935 году большинство этих постэнцефалитических пациентов погрузились во всеобъемлющую кататонию или в глубокий паркинсонизм, и необычное поведение почти исчезло.

Тридцать лет спустя я работал в больнице «Бет Абрахам» в Бронксе с постэнцефалитическими пациентами старше восьмидесяти; у большинства была болезнь Паркинсона или сонная болезнь, но ни у кого не замечалось явных расстройств дыхания, описанных прежде в литературе. Однако все изменилось, когда я в 1969 году дал пациентам леводопу – у многих развились дыхательные и фонаторные (голосовые) тики, включая учащенное дыхание, зевание, кашель, вздохи, рычание и шмыгание носом.

Каждого из пациентов я спрашивал, наблюдались ли у него прежде подобные респираторные симптомы. Большинство не могли ответить точно, однако Фрэнсис Д., интеллигентная и красноречивая женщина, сказала, что пережила респираторный кризис с 1919-го (когда ее поразил летаргический энцефалит) по 1924 год, но потом все прекратилось. В ее случае казалось возможным, что леводопа активировала или растормозила уже существующую склонность к респираторным расстройствам, и я начал подозревать, что так происходило и с другими пациентами, проявлявшими респираторные симптомы.

Я вспомнил икающего мистера Б., постэнцефалитического торговца кофе. Может, и у него было нарушение дыхательного контроля, вызванное, в свою очередь, хирургическим повреждением базальных ганглиев?

С продолжением приема леводопы развивалось упомянутое респираторное и фонаторное поведение – не только хрюканье и кашель, но и уханье, храп, шипение и посвистывание, лай, блеяние, мычание, жужжание и гудение. Роландо О., как я писал в «Пробуждениях», издавал «рокочущее мурлыканье при каждом выдохе. Этот звук был, пожалуй, даже приятен, напоминая звук дальней лесопилки, или рой пчел, или урчание льва после сытного обеда» (Смит Эли Джеллифф, писавший в 1920-х, в разгар эпидемии, говорил о «звериных шумах» у таких постэнцефалитических пациентов. Палата больницы «Бет Абрахам», полная пациентов, активированных леводопой, приводила в изумление посетителей, недоумевающих, что на пятом этаже, где обитали пациенты, расположен зверинец).

У нескольких пациентов дело зашло дальше: у Фрэнка Г. жужжание перешло в бесконечное повторение фразы «успокойся, успокойся»; он повторял ее сотни раз на дню. У других пациентов развился певческий тик – в форме ритмической мелодии, в которую вплеталось слово или фраза[15]15
  В «Музыкофилии» я описал сходную эволюцию выдыхательного/фонаторного тика в полноценные заклинания у пациента с тардивной дискинезией (глава «Случайная молитва»).


[Закрыть].

Однажды, совершая поздно вечером обход постэнцефалитических пациентов, я услышал единый звук, своего рода хор из четырехместной палаты. Заглянув внутрь, я обнаружил, что все четыре пациентки спят, но поют во сне – мелодия была печальная, монотонная, четыре голоса прекрасно сочетались друг с другом. Снохождение, разговор или пение во сне были обычным делом у пациентов с сонной болезнью, однако согласованность четырех спящих певиц меня поразила. Возможно, все началось с Розалии Б., очень музыкальной женщины, и, подобно инфекции, распространилось на остальных спящих.

Огромное число других видов непроизвольного поведения активируется или высвобождается при приеме леводопы; практически любая подкорковая функция начинает существовать сама по себе, автономно и спонтанно, усиленная непроизвольным подражанием, когда пациенты видят и слышат друг друга.

Фрэнсис Д. продемонстрировала расстройство нормального автоматического контроля через десять дней после начала приема леводопы. Ее дыхание стало быстрым, поверхностным и нерегулярным и прерывалось внезапными резкими вдохами. Еще через несколько дней появились четкие респираторные кризисы; начиналось без предупреждения, со внезапного резкого вдоха, а затем дыхание замирало на десять – пятнадцать секунд, и следовал резкий выдох. Приступы становились все сильнее, продолжались почти минуту – Фрэнсис пыталась выдохнуть через сомкнутую голосовую щель, наливаясь кровью от тщетных усилий, и наконец делала выдох – воздух вырывался со звуком пушечного выстрела.

Подобную предрасположенность я наблюдал у Марты, соседки Фрэнсис по палате: учащенное дыхание, которое трудно унять, и приближение полного респираторного кризиса. Симптомы у женщин были так схожи, что мне казалось, будто одна копирует другую; эта мысль укрепилась, когда Мириам, третья пациентка в их четырехместной палате, начала испытывать все более серьезные респираторные проблемы.

«Первым [замеченным мною] эффектом была икота, которая каждое утро, начавшись ровно в 6:30, длилась по часу… Появились “нервный” кашель и отхаркивание, чувство, будто что-то блокирует или царапает горло… На смену кашлю и отхаркиванию пришли глубокие вздохи и перерывы в дыхании… наконец пошли респираторные кризисы, напоминающие приступы мисс Д.».

Еще у одной пациентки, Лиллиан У., было не меньше сотни различных форм кризисов: икание, астматические приступы, окулогирные (глазовращательные) приступы, шмыгание, потение, стук зубов, приступы, во время которых теплело левое плечо, и конвульсивные тики. Возникало ритуализированное поведение: пациентка топала ногой в трех местах или четырежды трогала лоб; принималась все считать; многократно повторяла одну и ту же фразу; испытывала приступы страха или беспричинного смеха и так далее. Достаточно было назвать Лиллиан любой приступ, чтобы вызвать его.

Для всех видов необычного поведения общим является то, что они не только не исчезают, но набирают силу и ширятся, словно мозг привыкает к этому извращенному поведению. Такое поведение живет собственной жизнью и по своим законам; его трудно прекратить усилием воли. Оно связывает нас с истоками поведения позвоночных и с древним ядром мозга позвоночных – стволом мозга.

Путешествия с Лоуэллом

В 1986 году я познакомился с молодым фотожурналистом, Лоуэллом Хэндлером, который рассказал мне, что у него синдром Туретта и что он экспериментирует со стробоскопической фотографией, снимая других людей с синдромом Туретта. Мне очень понравились фотографии Лоуэлла, и мы решили вместе отправиться в путешествие, встречать его товарищей по синдрому Туретта по всему миру, записывать истории их жизни и адаптации к этому странному неврологическому феномену.

Слово «тик» в контексте синдрома Туретта подразумевает множество видов странного, повторяющегося, шаблонного, неудержимого поведения. Простейшие тики сводятся к подергиванию и судорогам, морганию, гримасничанью, пожатию плечами или шмыганию носом. Бывают тики гораздо более сложные. Лоуэлл, например, очарованный моими антикварными карманными часами, испытывал непреодолимую потребность трижды легонько постучать по стеклу (однажды я, чтобы подразнить его, отодвинул часы, когда он потянулся к ним, а потом спрятал в карман; он пришел в неистовство, и пришлось достать часы, чтобы он смог удовлетворить свою потребность).

Большинство тиков сначала не имеют «смысла», а просто похожи на непроизвольные мышечные (так называемые миоклонические) сокращения, хотя впоследствии некоторые тики становятся более сложными и обретают смысл. Несмотря на это, многие тики и компульсивные движения при синдроме Туретта словно нацелены на проверку границ социально дозволенного или даже физически возможного.

Человек с синдромом Туретта в некоторой степени контролирует в целом непроизвольное или компульсивное поведение. Например, при моторном тике его кулак останавливается в миллиметрах от лица другого человека. Но вот к себе такие пациенты не слишком бережны: я знаю двоих, кто испытывал побуждение бросаться ничком на землю, а другие ломали себе кости сильнейшими ударами по груди.

Вербальные тики, особенно выкрикивание нецензурных слов или проклятий, достаточно редки при синдроме Туретта, но могут нанести глубокую обиду – и тут в дело вступает сознание, тормозя оскорбительные слова. Например, Стив Б., который собирался выкрикнуть «ниггер!», в последний момент заменял это слово на «никели».

Поведение туреттиков часто ставит в тупик «обычного» человека. Например, когда я впервые познакомился с Энди Дж., у которого был непреодолимый плевательный тик, он выхватил у меня из рук планшет-блокнот и начал тыкать им в свою жену, крича: «Она – шлюха, а я – сутенер», – а ведь он милый, уравновешенный молодой человек и к жене относится с огромной нежностью.

И все же часто кажется, что синдром Туретта прибавляет творческой энергии. У Сэмюэля Джонсона, великого литератора восемнадцатого века, почти наверняка был синдром Туретта. Он выполнял множество компульсивных движений и ритуалов, особенно входя в дом, – вертелся, жестикулировал определенным образом, потом неожиданно подпрыгивал и делал длинный шаг через порог. У него также случались странные вокализации, молитвенное бормотание, он непроизвольно передразнивал других. Неизбежно возникает мысль, что непосредственность, шутовство и молниеносное остроумие Сэмюэля Джонсона рождались из ускоренного, моторно-импульсивного состояния.

Вместе с Лоуэллом мы отправились в Торонто, к Шейну Ф. – художнику, который умудряется создавать прекрасные картины и скульптуры, хотя тик и компульсивные движения превращают его жизнь в непрерывную череду проблем и превратностей.

С первого взгляда было ясно, что у Шейна – не такая форма синдрома Туретта, как у Лоуэлла. Он постоянно находился в движении, хотел все и вся видеть, потрогать, перевернуть, проткнуть, изучить, обнюхать – судорожное, но в то же время веселое познание окружающего мира. Предельно обостренными чувствами он замечал все, слышал шепот с пятидесяти ярдов. Он мог пробежать тридцать – сорок ярдов и повернуть обратно, с потрясающей ловкостью лавируя между прохожими. И с бесшабашным чувством юмора он часто отпускал двусмысленные тонкие шуточки.

У Шейна особо интенсивная форма синдрома Туретта, однако он отказывается принимать лекарства, способные ослабить его тики и вокализации. Для него цена выздоровления была бы слишком высока – Шейн чувствовал, что ослабнет и его творческая энергия.

Однажды мы втроем гуляли по бульвару в Торонто, гуляли спокойно, лишь порой Шейн бросался вперед или падал на колени, чтобы понюхать или полизать асфальт. Был прекрасный солнечный день; проходя мимо уличного кафе, мы увидели за столиком молодую женщину, которая подносила ко рту аппетитный гамбургер. У нас с Лоуэллом только слюнки потекли, а Шейн бросился в бой: сделав молниеносный выпад, он откусил громадный кусок от гамбургера, который девушка не успела донести до рта.

Женщина остолбенела, как и ее спутники, но тут же расхохоталась. Она увидела юмористический аспект в безумном действии Шейна, и взрывоопасный эпизод рассосался. Однако выходки Шейна не всегда заканчивались столь благополучно, ибо порой выходили за рамки социальной толерантности. Часто на него смотрели с подозрением; несколько раз его необычное поведение вызывало гнев полиции или прохожих.

Мы с Лоуэллом отправились в Амстердам: нас обоих пригласили принять участие в популярном телешоу. Я влюбился в Голландию еще подростком – в место и, еще важнее, в ощущение интеллектуальной, моральной и творческой свободы, характерной для местных жителей со времен Рембрандта и Спинозы (впервые попав в Голландию, я поразился тому, что на банкнотах номинал не только напечатан, но и нанесен шрифтом Брайля).

Мне было интересно, как голландцы относятся к синдрому Туретта. Помогают ли свобода и независимость ума снизить шок, страх и гнев, которые провоцируют люди с синдромом Туретта?

Накануне телеинтервью мы гуляли по Амстердаму. Я шел в нескольких шагах позади Лоуэлла, чтобы наблюдать реакцию на его странные, внезапные движения и звуки. Все было написано на лицах прохожих – у кого-то любопытство, у кого-то беспокойство, а иногда – гнев.

Очевидно, наше телеинтервью на следующий день посмотрели много зрителей, потому что, гуляя на следующее утро, я отметил совершенно другую реакцию. Нас встречали улыбками, любопытными взглядами и добрыми приветствиями – люди, похоже, узнали Лоуэлла и что-то поняли о синдроме Туретта. Нам стало понятно, как важно образовывать публику и менять ее отношение – и как этого можно добиться за один вечер, с помощью одного телешоу.

В тот день в баре нам предложили травку. Мы выкурили ее на улице, а потом часами бродили по городу – любовались церквями, отражениями в воде каналов, витринами магазинов, прохожими. Лоуэлл не опускал камеру, чувствуя, что делает лучшие фото в жизни. Когда мы поздним вечером вернулись в гостиницу и зазвонили колокола старых церквей, я ощутил эйфорию. Все было хорошо в этом лучшем из миров.

Наутро, за завтраком, эйфория Лоуэлла сильно потускнела – он обнаружил, что в счастливой обкуренности забыл заправить в камеру фотопленку; и лучшие в жизни снимки, которым он так радовался, попросту не были сделаны.

В Роттердаме мы встретились с Беном ван де Ветерингом, блестящим голландским психиатром, который руководил клиникой для пациентов с синдромом Туретта. Он познакомил нас с двумя пациентами. Один молодой человек, типичный германец, очень опрятный и строгих манер, сказал, что ненавидит свой синдром, который привлекает к нему излишнее внимание. «Он совершенно бесполезен!» – заявил молодой человек, добавив, что подавляет копролалию как только может. Например, когда грубое слово было готово сорваться с его губ, он усилием воли заменял его на «удивись» (что, впрочем, привлекало еще больше внимания). Синдром Туретта, подавляемый и очищаемый в дневное время, мстил по ночам, когда с губ спящего срывалась отборная ругань.

Другая пациентка слишком стыдилась или боялась проявлений синдрома Туретта на публике – но «освобожденная» (это ее собственное выражение) буйным примером Лоуэлла, решилась потуреттить на пару с ним в удивительном дуэте конвульсивных движений и звуков. Она призналась мне: «Есть в Туретте что-то первобытное: все, что я чувствую, думаю или ощущаю, немедленно трансформируется в движения или звуки». Ее восхитил этот бурный поток; она сказала: «Словно сама жизнь», – но подтвердила, что в социальном окружении он приводит к серьезным проблемам.

По своему эффекту синдром Туретта не ограничивается самой личностью; он шире и включает окружающих и их реакцию, а они, в свою очередь, оказывают давление – часто негативное и даже жестокое – на больных. Синдром нельзя изучать и нельзя понять в изоляции, как «синдром» одного больного; необходимо учитывать и социальные последствия. То, что видят другие, это результат сложных переговоров между больным и его окружением, форма адаптации – порой веселая и добрая, а порой чреватая конфликтом, болью, тревогой и гневом.

На следующий год мы с Лоуэллом предприняли поездку по Соединенным Штатам, посетив около дюжины людей с синдромом Туретта, согласившихся нас принять.

Колесить по пригородам Финикса с Лоуэллом за рулем – непередаваемое ощущение: он то внезапно бил по тормозам, то топил газ, дергая руль вправо и влево. Но когда мы оказались на шоссе, импульсивное, почти маниакальное состояние Лоуэлла сменилось спокойствием и сосредоточенностью. Он сидел, невозмутимо уставившись на текущую под колесами дорогу – прямую стрелу через центральную пустыню Аризоны. Скорость Лоуэлл держал ровно на шестидесяти пяти милях в час.

В какой-то момент – мы ехали три часа, и пора было размять ноги – я спросил Лоуэлла:

– А вот если вы выйдете и пойдете гулять среди кактусов, вы будете много туреттить?

– Нет, – ответил он. – Какой смысл?

У Лоуэлла были сильные тики или компульсивные движения, связанные с прикосновением; он не мог находиться среди людей и не прикасаться к ним. Делал он это нежно, ладонью или ступней – так лошадь тыкается в человека головой или носом. Реакция человека, которого трогают, – позитивная, негативная или нейтральная – замыкает круг. Однако от растения не стоит ждать такой реакции.

Это напомнило мне о молодом вьетнамце с синдромом Туретта. У себя на родине он страдал копролалией; сейчас, живя в Сан-Франциско, где мало кто понимал вьетнамский, он больше не выкрикивал вьетнамские ругательства. Подобно Лоуэллу, он говорил:

– А какой смысл?

Иногда туреттеров привлекает неожиданное искажение в осязательном или зрительном восприятии: перекошенность, асимметрия или любая странная форма (один человек с синдромом Туретта, резчик по дереву, любит добавлять внезапную, конвульсивную асимметрию в свои работы – чтобы стул был «по форме похож на тик или крик»). Лоуэлл часто позволяет себе компульсивно повторять и искажать слова и звуки. Как-то утром за завтраком он пришел в восторг от овсянки, которую назвал «оксянка», и принялся повторять «оксянка, оксянка», закончив взрывным «кккссс!» В другой раз он прицепился к слову «лобстер», повторяя «лоббсстер», «лоббсстер», потом «моббсстер», «слоббсстер», заключив: «Мне нравится, как звучит и выглядит “ббсст”».

– Я получаю огромное удовольствие, повторяя слова. Точно так же, как получаю удовольствие от компульсивных прикосновений – например, трогая циферблат ваших часов и чувствуя, как ноготь стучит по стеклу, услаждая разные чувства.

Синдром Туретта может обостряться от голода; когда мы доехали до Таксона, не останавливаясь перекусить от самого Финикса, Лоуэлла обуяли такие дикие тики, что глаза всех посетителей устремились на него, едва мы вошли. Мы сели за столик, и Лоуэлл сказал:

– Хочу кое-что попробовать. Не отвлекайте меня пятнадцать минут.

Он закрыл глаза и начал дышать глубоко и ритмично. Через полминуты тики начали ослабевать, а через минуту совершенно прекратились. Когда подошел официант – он наблюдал дикие движения Лоуэлла, – я приложил палец к губам и жестом его отослал. Ровно через пятнадцать минут Лоуэлл открыл глаза; он выглядел отдохнувшим, и тиков почти не было. Такую перемену я считал физиологически невозможной.

– Что произошло? Как вы это сделали?

Лоуэлл ответил, что изучал трансцендентальную медитацию как средство справиться в общественных местах с тиками, по-другому неуправляемыми.

– Просто самогипноз, – объяснил он. – Есть мантра, слово или фраза, которое нужно медленно повторять про себя; тогда вскоре впадаешь в транс и обо всем забываешь. Меня это успокаивает.

И весь вечер тики практически не появлялись[16]16
  В другой раз мы оказались в магазинчике, где было полно настенных часов. Лоуэлл забеспокоился, увидев все эти качающиеся маятники. «Здесь нельзя оставаться, – сказал он. – Они меня загипнотизируют».


[Закрыть].

Лоуэлл нашел в Аризоне пару однояйцевых близнецов с синдромом Туретта. Синдром проявлялся одновременно у обоих мальчиков – внезапно они принимались изображать скрипучий крик своего ручного какаду. Затем оба пожимали плечами, морщили нос, щелкали, а дальше начинались сложные тики: они двигали конечностями и извивались телами. Хотя движения мальчиков имели много общего, у одного были мигательные тики, а у другого – респираторные. Однако, если не приглядываться очень пристально, они были похожи и вели себя одинаково. Мне стало интересно: насколько это обусловлено генетически и насколько – их тенденцией подражать друг другу?

В Новом Орлеане мы познакомились с молодым человеком с несколькими тиками, а также с навязчивыми компульсивными движениями – вполне обычное сочетание. Он когда-то служил в пусковой ракетной шахте в Южной Дакоте; с постоянной тягой поиграть с переключателями он вполне мог запустить ракету и начать ядерную войну. Получал он большие деньги, с сослуживцами ладил, но постоянное ощущение риска – хоть и приятное – его угнетало, и он сменил работу на менее стрессовую.

В Атланте мы повстречали Карлу и Клодию, тоже однояйцевых близнецов, у которых, как у Шейна, синдром приобрел экстравагантную, фантасмагорическую форму, которую я иногда называю «супертуретт». Голоса этих милых интеллигентных молодых женщины, слегка за двадцать, охрипли от непрерывного крика. У них также было множество двигательных тиков и «сдвигов», но именно с губ срывались самые причудливые импульсы и фантазии.

Ездить с Карлой и Клодией на машине было тяжело: на каждом перекрестке одна кричала «направо!», вторая – «налево!». Они рассказали, как устраивали панику в кинотеатрах, хором крикнув «пожар!», и как расчищали пляжи криком «акула!». Из окна спальни девушки кричали во всю мощь – или «черные и белые лесбиянки!», или, хуже того, «меня насилует отец!». Все соседи уже знали об их диких туреттовских воплях, однако отец так и не привык и нещадно страдал от криков девочек об изнасиловании.

Наш короткий обрывочный тур по Америке завершился такой крайностью, наверное, по несчастливой случайности, но подобные случаи застревают в памяти и часто очень информативны.

Путешествуя по стране, мы с Лоуэллом встретили дюжину людей с синдромом Туретта и их семьи; мы увидели больше вариантов синдрома, чем можно встретить обычно в клинике, гораздо больше, чем попадается обычному неврологу. Если есть экстравагантные формы, то есть и формы настолько мягкие, что ускользают от внимания клиницистов; синдром Туретта, как и аутизм, разнообразен в проявлениях. У человека может обнаружиться очень сложная, но мягкая форма синдрома, а может – очень простая, но серьезная.

Лоуэлл слышал об одном почти мифическом месте на крайнем севере Канады – там проживает целая коммуна туреттеров, большая семья меннонитов; синдром Туретта наблюдается у них как минимум уже шесть поколений (Лоуэлл уже называет это место Туреттсвилль). Каково это – быть членом огромной семьи, в которой тики и крики – самое обычное дело, можно сказать, часть традиции? Как синдром Туретта влияет на мораль и религиозные верования? Мы решили выяснить.

В ближайшем к деревне Ла-Крит аэропорту – просто взлетно-посадочная полоса посреди леса – мы арендовали видавшую виды машину с ветровым стеклом, растрескавшимся от летящего из-под колес гравия. Отправляясь в семидесятимильную поездку в Ла-Крит, я чувствовал, как меня покидает городская суета, и наблюдал, как смягчаются туреттовские выходки Лоуэлла, сглаженные красотой, покоем, отдаленностью провинции. У деревни Ла-Крит чета меннонитов продавала арбузы. Мы остановились, чтобы купить арбуз, и немного поболтали: они приехали из Британской Колумбии – перебрались из одной крохотной общины в другую, часть полурелигиозной, полукоммерческой сети, связывающей все общины меннонитов Северо-Запада.

Меннониты ведут род от большой группы выходцев из Германии и стран Бенилюкса, искавших религиозной свободы сначала на Украине, а потом в Канаде. Они по-прежнему ведут традиционную фермерскую жизнь, верят в близость к земле, в семью, ненасилие, простоту; и частично изолируются от внешнего мира.