Текст книги "Шанс на жизнь. Как современная медицина спасает еще не рожденных и новорожденных"

Глава 3. Выстрел наугад

«Невозможно было серьезно воспринимать плод, пока он находился в коконе матки. Но со временем зоркий глаз ультразвука проник в мутные воды и сбросил завесу тайны с темного внутреннего святилища, пролив свет научных изысканий на некогда запретный плод».

Майкл Харрисон, «отец» фетальной хирургии, 2001(1)

В отделении фетальной медицины не на что толком смотреть. По крайней мере, так кажется на первый взгляд. Все, что вы увидите, – приемные и кабинеты УЗИ. Все события и вся драма разворачиваются за дверями этих кабинетов. Там сидят беременные женщины, в которых скрываются дети, не видимые никому, кроме врачей и их черно-белых сканирующих аппаратов, транслирующих нечеткое изображение. Каждый следующий толчок ребенка похож на предыдущий, но исследования показывают, что за каждым скрывается своя история. На доплеровском УЗИ измеряется сердцебиение, слышное будто через толстый слой воды и звучащее, как сигнал с другой планеты, из космоса: «уоу-уоу» – или со дна океана. Так близко и так далеко одновременно. Сердечный ритм создает рисунки на экране: дуги, волны, электрические вспышки красного и синего. Глядя на них, доктора либо остаются спокойными, либо бьют тревогу.

Чтобы понять, как фетальная медицина получила возможность существовать, придется вернуться назад во времени. До недавних пор зародыш считался недосягаемой тайной, секретом, находящимся внутри женского тела. Ранние изображения плода в матке, датированные XIII веком, демонстрируют крошечного, полностью сформированного человека, который занимается гимнастикой внутри сосуда (2). Многие годы существовало убеждение в том, что гомункулус, «маленький человек» по-латински, уже существовал в каждом сперматозоиде или в каждой яйцеклетке и попросту увеличивался в размерах после зачатия (3).

Примерное понимание того, как действительно выглядит ребенок в утробе, пришло после вскрытия плодов, полученных после выкидышей и абортов, а также после экспериментов над животными (4). В начале XIX века обычным делом было обращение к детям как к «маленьким незнакомцам» (5).

В отношении тех, кто рождался с пороками развития, теории прошлых веков варьировались от «плохих мыслей матери, сформировавших такого младенца» до «дурного предзнаменования свыше».

В 1570 году французский архиепископ Арно Сорбен написал «Трактат о Монстрах» (Tractatus de Monstris) на латыни, который заполнил гравюрами детей с серьезными (и маловероятными) деформациями (среди них – дополнительные пары глаз или ушей, четыре ступни и т. п.). Епископ считал «монстров» наказаниями свыше за людские грехи (6).

В XVIII веке в новой школе акушеров Болоньи, в Италии, были представлены восковые и глиняные фигуры детей с пороками развития. Их использовали для примеров «чудовищного рождения». Основатель школы, акушер-гинеколог Джованни Галли, читал лекции о том, как материнское воображение вызывает деформации плода (7). Отношение к порокам развития изменилось не так давно. Еще в 1931 году один из педиатров больницы Грейт Ормонд Стрит написал, комментируя книгу Сорбена: «Возможно, правы были те, кто считал этих странных монстров связанными с антихристом» (8).

Единственным способом взаимодействия с плодом была и остается мать. На сегодняшний день дико слышать, что можно не глядя воткнуть острую иглу в живот женщины, не зная, чем все закончится. Но так на самом деле делали вплоть до 1970-х годов. Первые гинекологические операции на внематочных беременностях проводились в Америке. Ребенок развивался в фаллопиевых трубах. Если врачи не вмешивались, такая беременность могла убить женщину: амниотической полости не хватало места, чтобы расшириться до нужных размеров, поэтому она разрывалась. Единственным способом лечения, предлагаемым тогда, было прерывание беременности и успешное извлечение ребенка, при котором мать выживала. Так было до 1759 года (9). В тех случаях, когда диагнозом было многоводие, первой попыткой хирургического вмешательства – вместо аборта – стал амниодренаж. Из матки откачивалась лишняя жидкость после прокола – впервые подобную операцию проделали в 1880 году, но для беременной, которой диагностировали многоводие, это означало избыток амниотической жидкости и риск преждевременных родов, как было у меня с Джоэлом (10). Приходилось выбирать между риском преждевременных родов и вероятностью выкидыша от прокола матки иглой вслепую. Антибиотики и анестезия во время подобных процедур развиты не были (и так вплоть до середины XX века).

Последствия уколов чем-то острым для беременных женщин были ясны. Поэтому в Великобритании в 30-х годах, когда аборты были официально запрещены, а за их проведение мать и врач могли получить пожизненное тюремное заключение, женщины, желавшие вызвать выкидыш, чего только не погружали в матку: кору скользкого вяза, вязальные крючки и спицы, штопальные иглы, заколки для волос и шляпок, свечи или карандаши. Дешевые и неквалифицированные доктора, делавшие аборт, в то время пользовались шприцами, глиняными трубками, серебряными или стеклянными катетерами, чтобы ввести вредные вещества в матку (при этом женщины рисковали получить заражение крови). Распространенным методом прерывания беременности с 30-х по 70-е годы (вскоре после того, как аборты легализовали), стал прокол амниотической полости и введение специального раствора, который вызывал выкидыш (11).

Все изменилось, когда врачи смогли по-настоящему увидеть тайный мир нерожденного ребенка и научились контролировать – впервые в истории – траекторию иглы с раствором.

Рентгеновские лучи вошли в медицинский обиход в начале XX века, тогда появился способ действительно увидеть плод в матке, а также подтвердить догадки в случаях многоплодной беременности или гидроцефалии (скопления жидкости, омывающей мозг, что приводит к растягиванию черепа и визуальному увеличению головы). Однако аппарат мог лишь зафиксировать застывшее изображение, дать один «снимок». К тому же процедура не была полностью безопасной. Контрастную жидкость вводили в место скопления амниотической жидкости, чтобы подсветить границы плаценты, если подозревали ее предлежание (т. е. плацента располагалась в нижних отделах матки). Иногда такая инъекция могла спровоцировать роды (12).

И все-таки рентгенография была довольно развита уже в 1950-х годах, а в 1963 году в Новой Зеландии ее успешно использовали во время первой операции по переливанию крови плоду, у которого обнаружилась анемия, гемолитическая болезнь новорожденных. На заре XX века выявили четыре группы крови, а в 1940 году открыли различия крови по резус-фактору. Мы все являемся резус-положительными или резус-отрицательными (название пошло от использовавшихся в экспериментах по выявлению нового типа крови макак-резус). Чаще люди резус-положительные, но около 15 % европеоидов имеют отрицательный резус-фактор (13).

Если у женщины резус отрицательный, а у ее партнера – положительный, то их ребенок, скорее всего, унаследует тип крови отца. Поэтому во время родов или во время первой беременности (что случается часто), когда кровь плода (с положительным резус-фактором) впервые смешивается с кровью матери (с отрицательным резус-фактором), происходит атака на кровяные клетки ребенка. Иммунная система женщины начинает борьбу, ее организм вырабатывает антитела против клеток крови плода. Во время следующей беременности, если ребенок также будет носителем положительного резус-фактора, образовавшиеся ранее антитела атакуют и полностью уничтожат его кровяные клетки, оставив его обескровленным в матке. Количество красных кровяных телец настолько снизится, что его тело не сможет получать кислород, и, скорее всего, плод погибнет.

Речь идет об уникальном заболевании. И мать, и ребенок совершенно здоровы, проблема лишь в том, что иммунитет матери воспринимает находящийся в матке плод (точнее, его кровь) как нечто чужеродное и отправляет антитела уничтожить несовместимые клетки.

После родов младенцу могут сделать переливание (кроме того, существует процедура светотерапии)[15]15
  У младенца с гемолитической болезнью может развиться желтуха: когда красные кровяные тельца разрушаются, они провоцируют появление чрезмерного количества коричневато-желтого вещества под названием билирубин, который, в свою очередь, может вызвать неврологические заболевания. Во время светотерапии ребенка помещают под очень яркую лампу, его кожа поглощает свет, что помогает телу справиться с избытком билирубина.


[Закрыть], но, если анемия находится в серьезной стадии, у ребенка может развиться водянка и он погибнет до рождения[16]16
  У Джоэла обнаружилась водянка, но наши исследования показали, что мой резус-фактор положительный.


[Закрыть].

Альберт Уильям Лайли – врач-первопроходец из Новой Зеландии и, возможно, первый настоящий специалист фетальной медицины – в 1963 году использовал рентгеновские лучи, чтобы проследить за иглой, через которую происходило переливание крови. Она прошла сквозь кожу матери, дошла до матки, откуда попала прямо в брюшную полость плода, чтобы перелить кровь и помочь ему справиться с анемией. Смелая процедура, которую после активно поддержали во всем мире и множество раз повторили. Но она требовала навыков и подготовки. Пан или пропал: порой от операции проблем было больше, чем от отказа ее проводить (14).

Стоит отметить, что к тому времени, когда Лайли провел свое первое переливание, использование рентгеновских лучей на беременных уже признали опасным благодаря работе блестящего эпидемиолога Оксфордского университета, доктора Элис Стюарт. В 1955 году ее потрясло одно открытие: оказалось, что дети, подвергавшиеся рентгеновскому облучению еще в утробе, имели вдвое больше шансов заболеть лейкемией. Стюарт опубликовала свое знаменитое исследование, в котором говорилось, что беременные женщины и их нерожденные малыши могут получить серьезные радиационные повреждения. В то время ядерная промышленность процветала, поэтому это исследование врачи встретили с явным возмущением. Понадобилось время, вплоть до конца 70-х годов, чтобы использование рентгеновских лучей при осмотре и лечении будущих матерей сошло на нет. Стюарт стала одной из самых непримиримых противниц использования радиоактивного излучения в XX веке (15).

Иглы и скальпели так и оставались бы невероятно опасными инструментами для беременных женщин, если бы не развитие одной инновационной технологии, появление которой спровоцировала гибель «Титаника» в 1912 году. После катастрофы изобрели технологию, помогавшую обнаружить айсберги, а в Первую мировую войну – местоположение и дальность подлодок. Технологию назвали сонографией.

С ультразвука началась история новой врачебной области – фетальной медицины. Рентгеновские снимки фиксировали длину световых волн, недоступных человеческому глазу; ультразвук же фиксировал звуки, недоступные человеческому уху.

Когда звуковая волна под прямым углом натыкалась на твердый объект, она отражалась от него, издавая эхо и транслируя все на экран: отраженные волны возвращались с сильным эхо-сигналом, на экране появлялись белые пятна и линии, демонстрировавшие твердый объект, в то время как жидкость вокруг него представлялась темным пространством. Неразличимый ухом звук теперь можно было увидеть. В 1950 году врачи стали экспериментировать с ультразвуковыми датчиками в поисках опухолей в груди, таким образом они изучали анатомию человека.

Даже те матери, кто рожает не впервые и кому уже отлично знаком современный аппарат для УЗИ, вряд ли бы опознали его предшественников: те представляли собой хитрые штуковины, больше походившие на ванны Викторианской эпохи. В одной из таких машин 1958 года, томографе для пансканирования, пациент сидел в неудобном полукруглом резервуаре с дегазированной водой, пока его сканируемый аппаратом торс закрывала пластиковая пленка (16).

Первым человеком, который не просто провел параллель между подлодками в море и плодом в околоплодной жидкости, но и опробовал технологию ультразвука на зародыше, стал скорый на решения, но гениальный акушер-гинеколог Ян Дональд. Он был родом из Шотландии. Высокий и рыжеволосый, профессор Дональд слыл трудоголиком: его подгонял ревматический порок сердца. Он перенес несколько операций на митральном клапане и дорожил каждой минутой своей жизни (17).

Во время Второй мировой войны он служил в военно-воздушных силах и получил медаль за спасение раненых солдат из горящего бомбардировщика. Он также входил в состав Берегового командования, где и научился использовать ультразвуковые технологии для обнаружения подлодок противника. В 50-х годах в Глазго, используя промышленный ультразвуковой аппарат, предназначенный для выявления дефектов металлических изделий, таких как водонагревательные котлы (18), он получил первое изображение головы плода, напечатанное на пленке полароида, прикрепленной к экрану (19). Ян Дональд вместе с умным молодым инженером Томом Брауном изобрел машину, которую назвал диасонографом (20). При ее использовании пациент мог не находиться в резервуаре с водой.

На первых снимках детей в матке были размытые белые пятна на черном фоне.

Дональд едва ли мог точно сказать, на какую часть плаценты он смотрит, когда получал изображение ребенка на 34-й неделе, однако контур головы плода все же просматривался. Дональд видел огромный потенциал в использовании ультразвука и верил, что можно с его помощью заглянуть в утробу, потому что ультразвук легко обнаруживал твердые объекты в воде. На первом опубликованном Дональдом снимке была матка женщины с многоводием – чрезмерным количеством жидкости вокруг ребенка (как у меня с Джоэлом). Несложно было разглядеть «невероятно расширившуюся амниотическую полость». Дональд также смог увидеть головы близнецов при затылочном прилежании плода (когда дети лежали головами вниз) на 37-й неделе. Но главным изумлением Дональда стал один случай, который он смог разрешить.

Одна женщина три месяца жаловалась на нерегулярные вагинальные кровотечения, а обследование показало значительное увеличение матки. Ранее девушке диагностировали миому матки, которую собирались удалить, и поместили пациентку в больницу. Однако ультразвуковое исследование показало совершенно другие результаты.

По словам Дональда, «образование» оказалось плодом на ранних этапах развития. Он писал: «Показатели теста Ашхайма-Зондек[17]17
  История тестов на беременность могла бы посоревноваться в причудливости с историей фетальной медицины. Считается, что первый тест разработали в 1928 году Сельмар Ашхайм и Бернард Зондек. Инъекцию женской мочи вводили мышам, кроликам и жабам, после чего животных убивали и проводили вскрытие; моча, содержавшая прогестерон (гормон беременности), по-другому влияла на репродуктивные органы животных, нежели моча без него. Таков был стандартный тест на беременность, пока не изобрели современные лаборатории и домашние тесты в 60–70-х годах.


[Закрыть] (теста на беременность) мы ждали с особенным волнением, так как на осмотре была выявлена миома. Тест показал положительный результат; отправленная домой на постельный режим пациентка вскоре перестала жаловаться на кровотечения, ей оставалось только донашивать ребенка, который потом родился без каких-либо проблем» (21).

Исследование впервые определило беременность на ранних стадиях. Благодаря этому женщине не провели операцию, результатом которой, скорее всего, стал бы выкидыш. Этот случай имел невероятные последствия для медицины.

Глядя на первые фотографии плода, мы наверняка подумаем, что они примитивны: размытые настолько, что почти невозможно сказать, что на них изображено. Диасонограф был два с половиной метра в высоту и занимал треть кабинета для исследований, чем заработал себе прозвище «Динозавр» (22).

Первыми подопытными Дональда стали пациентки его собственного отделения акушерства и гинекологии в Больнице королевы-матери в Глазго, просто потому, что у него имелся к ним доступ (23). Дональд даже использовал ультразвук на своем будущем внуке, когда его дочь Кэролайн была беременна. Во время первых исследований он не преследовал никаких глобальных целей, поэтому никто и предположить не мог, насколько важной окажется эта технология. Зародыши стали для Дональда обычными подопытными, какими были и женщины, приходившие к нему с кистами яичников или раком.

В то же время один 18-летний парень, будущий врач, устроился на работу в Больницу королевы-матери в качестве акушера-стажера. Именно он продвинет ультразвуковые исследования так далеко, как никто и не мечтал. Стюарт Кэмпбелл оказался в нужном месте в нужное время рядом с нужными технологиями. Вырос он в Глазго, в медицинской школе лучше всего знал акушерство и был в восторге от возможности получить работу под начальством Яна Дональда, «номера один» в новой больнице. Хоть Дональд и считался «вспыльчивым малым», Кэмпбелл, вспоминая дни работы с ним, рассказывает: «Он был самым искренним, щедрым и принципиальным человеком» (24).

Когда я встретила Кэмпбелла в Королевском медицинском обществе в 2017 году, ему было 81, он все еще усердно работал, управляя частной клиникой репродуктивной медицины. Приземленный и ироничный, он любил гольф, театр и, как я выяснила за чашечкой чая, булочки с изюмом. Сегодня Кэмпбелла называют первопроходцем в области фетальной медицины, но тогда, на заре 60-х годов, он был всего лишь молодым и дальновидным юношей. По его воспоминаниям, Дональд «проводил свои исследования в затемненной комнате на подвальном этаже, в своеобразных подземельях больницы, где стоял вечный сумрак. Никто, кроме него, туда не спускался. Я стал первым».

Когда Кэмпбелл не принимал роды, он приходил к Дональду и смотрел, как тот проводит ультразвуковые исследования. Однажды он набрался смелости и спросил, можно ли ему научиться тому же.

«В то время мы пристально следили за людьми в космосе, на Луне, – рассказывал Кэмпбелл. – и никто ничего не знал о плоде, находившемся прямо в животе беременной женщины. И это восхищало меня».

По воскресеньям, когда было немного свободного времени, Кэмпбелл организовывал работу собственной клиники. Он замерял размер головы ребенка через матку, что позволяло ему вести записи роста плода в течение всего срока беременности.

– Матерям, должно быть, не терпелось взглянуть хоть одним глазком на своих малышей, – поделилась я своей мыслью.

– В каком-то смысле да, но они и правда очень хотели оказать нам помощь, – уточнил Кэмпбелл. – В Глазго живут удивительные женщины.

Казалось, никто особо не верил в их работу. Кэмпбелл вспоминал, как Дональд показывал снимки УЗИ ведущим специалистам.

– Они только смеялись, и это было ужасно. А я все думал, как они могут быть так глупы? Ведь за этими снимками будущее, а они смеются.

Возможность добраться до плода казалась абсурдной и эфемерной. При ведении беременности рентген долгое время не признавался необходимым, всем казалось, что и ультразвук ждет та же судьба (25).

С проведением в 50-х годах первых тестов на генетические аномалии при помощи забора околоплодной жидкости открылась новая глава фетальной медицины (подробнее в главе 6 «Диагноз»). В начале 70-х годов пункция плодного пузыря, на тот момент еще редкая процедура, проводилась без использования ультразвукового аппарата, хотя технически это уже представлялось возможным. Аппарат обычно использовали до начала, чтобы определить местоположение амниотической жидкости (26). Но когда игла входила в матку, аппарат стоял без действия, что для нас с вами звучит странно. Количество выкидышей увеличивалось, потому что все делали вслепую, но в те времена это было нормой (27). Пункция плодного пузыря была выстрелом наугад.

Врачи до конца не понимали, что конкретно аппарат УЗИ может им предоставить, и это неудивительно, учитывая явные ограничения в его работе.

К середине 70-х годов вовсю развернулась техническая революция. Доктора объяснили инженерам, что именно необходимо, и те улучшили технологии. Поэтому в середине десятилетия аппараты УЗИ, показывавшие плод «в реальном времени», стали появляться в больницах повсеместно, а врачи пользовались теперь легкими и подвижными датчиками.

Никогда прежде нельзя было увидеть ребенка, который шевелился внутри утробы. Глаза Кэмпбелла загорелись, когда он рассказывал мне о неисследованном мире плода, а в его голосе прорезалось характерное звучание жителя Глазго:

– Ребенок может икать с десятой недели. Открывает глаза около двадцатой. Он начинает перебирать ножками, будто идет куда-то, на двенадцатой – никто не знал этого прежде.

Более того, Кэмпбелл оказался на пороге открытия чего-то большего, того, что навсегда изменило жизни детей с пороками развития, а также отношение людей к этим порокам. 13 марта 1972 года в Больнице королевы Шарлотты он как раз делал УЗИ одной беременной, когда заметил, что с ребенком что-то не так.

Женщина три года страдала от бесплодия и отсутствия менструаций. Она пришла в больницу, чтобы вылечить бесплодие, и в ноябре 1971 года после медикаментозного лечения у нее снова началась овуляция. В то время наличие овуляции проверяли посредством мазка, взятого из влагалища. Ее беременность протекала нормально, пока в один весенний день Кэмпбелл не провел плановое обследование, желая узнать, не родятся ли у нее близнецы, и сделать замеры ребенка.

Строение ребенка явно выдавало патологию, которую сложно было пропустить: у плода обнаружилась анэнцефалия (врожденное отсутствие головного мозга), что означало немедленную смерть после рождения.

– Невероятно, ведь речь шла о двадцатых неделях беременности, ребенок был еще совсем маленьким, а снимок – черно-белым и зернистым. Но тем не менее я видел, что у него не было части головы. Я перепроверил, чтобы убедиться в этом, – сказал мне Кэмпбелл.

Он проводил исследования в течение двух недель, по большей части для того, чтобы убедить пациентку в достоверности своей находки. Будущая мать попросила прервать беременность; ей дали лекарства, которые вызвали сокращения матки и выкидыш. На следующий день женщина отправилась домой в надежде забеременеть снова, а диагноз, поставленный Кэмпбеллом, позже подтвердил патологоанатом (28). Впервые в истории эмбриону официально диагностировали заболевание с помощью одного только ультразвукового исследования.

Казалось, что идея ставить диагноз нерожденному ребенку не приходила никому в голову.

– Честно говоря, пренатальная диагностика врожденных аномалий развития не являлась моей целью, поэтому я столкнулся с неожиданной дилеммой внутри себя, когда диагностировал анэнцефалию, – позже писал Кэмпбелл.

Его наставник Ян Дональд, убежденный христианин (29), категорически не принимал аборты (30). Зная неизбежную реакцию некоторых родителей, чьим детям поставят неутешительный или смертельный диагноз, Дональд не считал нужным намеренно искать аномалии. Однако новый мир уже открылся. Мир, в котором можно легко находить пороки развития плода еще во время беременности.

Кем была женщина, потерявшая тогда своего малыша, как она чувствовала себя после произошедшего? Отчет описывал ее как 25-летнюю девушку из Пакистана, работницу фабрики (31). Ей сказали вернуться на 14-й неделе, когда она вновь забеременеет. Кэмпбелл уже не помнит ни подробностей того случая, ни того, продолжила ли она попытки зачать ребенка.

Тем не менее в медицинском журнале тогда он сочувственно написал: «Рождение ребенка с анэнцефалией в третьем триместре… Это эмоционально травматический опыт для родителей… Сейчас единственный доступный способ избежать этой проблемы – диагностировать аномалии развития как можно раньше, чтобы успеть прервать беременность» (32).

Благодаря возможности видеть плод в реальном времени при помощи аппарата количество выкидышей при пункции плодного пузыря значительно снизилось (33). Врачи смогли заглянуть внутрь матки и наконец познакомиться с таинственным миром ребенка. Это, а также диагностические прорывы генетики и биохимических лабораторных исследований, изменило все.

Наряду с фетальной медициной не стояли на месте и другие сферы жизни: в 1960 году появились противозачаточные таблетки; 1967-й стал годом Закона об абортах; 70-е известны движениями за права женщин; люди научились лечить бесплодие. Женщины начали вкладывать все свои силы в одного или двоих детей.

Возникли новые этические вопросы. Например, кого считать более приоритетным пациентом: мать или ребенка?

В 1965 году шведский фотограф Леннарт Нильсон опубликовал в американском журнале Life цветные фотографии плода, ставшие настоящей сенсацией. (Фотографии якобы демонстрировали живых младенцев в утробе, но на самом деле на снимках были зародыши, появившиеся в результате аборта или выкидыша.) Журнал продал восемь миллионов экземпляров за четыре дня с момента публикации. А книга Нильсона «Ребенок родился»[18]18
  Оригинальное название «Ett barn blir till», опубликована в 1965 году. – Прим. пер.


[Закрыть] стала мировым бестселлером. Благодаря его фотографиям зародыш занял умы общественности XX века (34).

Плод приобрел статус знаменитости и был увековечен Стэнли Кубриком, снявшим в 1968 году фильм «Космическая Одиссея 2001 года». В фильме было показано «Звездное дитя», парящее в космосе. (Некоторые из фотографий, сделанных Нильсоном, действительно отправили в космос с «Вояджером» 1970 года (35), предположительно, чтобы инопланетяне могли обнаружить капсулу с земными артефактами.)

– Ребенок внутри матери не является безынициативным пассажиром, он неплохо контролирует процесс беременности, – написал однажды новозеландский врач Альберт Уильям Лайли в довольно точно озаглавленном эссе 1972 года «Плод как личность»[19]19
  Liley A.W. ‘The foetus as a personality’. Fetal Therapy, 01 Jan 1986, 1(1):8-17.


[Закрыть], в котором описал насыщенную жизнь плода в утробе. А если ребенок вел активную жизнь, выходит, он в полной мере мог называться пациентом. Тогда каковы его права на лечение, на жизнь? Что делать врачам в случае, если с ним что-то не так? Подняла голову политика фетальной медицины (некоторые называли ее «культом личности плода») (36), и разгорелись ожесточенные дебаты по вопросам допустимости аборта. Лайли агитировал против абортов, пока не покончил жизнь самоубийством в 1983 году. Как заявляли некоторые, этот поступок был следствием того, что работать мужчине приходилось на два лагеря: как активист он выступал против абортов, но как врач бывал и по противоположную сторону баррикад (37).

* * *

Цель медицины – лечение, возможность спасения жизней. Если 70-е годы стали временем запуска пренатальной диагностики, то 80-е ознаменовали истинное начало фетальной медицины. Исследование ультразвуком только входило в обиход врачей, и они сосредоточились на получении доступа к невидимому миру нерожденных детей, а также их реальному лечению при помощи инструмента под названием фетоскоп.

К тому времени один молодой врач родом из Глазго, подававший надежды молодой акушер, работал преподавателем при больнице Королевского колледжа Лондона. Он запускал первое отделение фетальной медицины в Великобритании[20]20
  Harris Birthright Centre. – Прим. пер.


[Закрыть]. Этот врач по имени Чарльз Родек заинтересовался «получением доступа к плоду, который раньше казался недосягаемым», как мне сказал сам Чарльз, когда мы встретились с ним через много лет после этого. Сейчас он был значимой фигурой в больнице, а еще милым, активным мужчиной, уже имевшим внуков, любителем истории, классической и фольклорной музыки, который продолжал жить в Лондоне. Будучи молодым человеком, он своими глазами видел скепсис докторов старой школы.

«Вы и правда не верите этим фотографиям снежных бурь?», – посмеивался Родек тогда, имея в виду снимки детей в утробе.

Стюарт Кэмпбелл заставил старую гвардию врачей засомневаться, когда начал диагностировать врожденные аномалии нерожденным малышам. Но Родек понимал, что лучшим доказательством станут образцы тканей или крови плода.

В Йельском университете США акушер Джон Хоббинс начал использовать странное устройство, которое называлось фетоскопом. Через тонкую полую канюлю острая игла под контролем ультразвука могла войти в матку, а врач – заглянуть внутрь благодаря оптоволоконному освещению (много лет спустя телескопическая камера будет транслировать изображение крупным планом на экраны телевизоров).

В те годы ультразвуковые исследования только начинали развиваться, поэтому Родек сперва надеялся, что разглядеть плод поможет фетоскоп. К сожалению, вскоре стало ясно, что через этот хороший «телескоп» сложно было разглядеть сам объект. Фетоскоп демонстрировал слишком близкое изображение, не давая при этом панорамного вида (позже разглядеть ребенка со всех сторон поможет ультразвук). Смотреть в фетоскоп – то же самое, что смотреть на мельчайшие детали поверхности луны, когда нужен полный обзор, как на небе.

Однако именно благодаря фетоскопу врачи делали забор крови или тканей плода. Образцы крови, смешанные с амниотической жидкостью, соскабливались иглой с кровеносных сосудов, которые обволакивали плаценту. Благодаря этому ставились такие диагнозы, как талассемия, серповидноклеточная анемия, гемофилия, а также наследственные заболевания крови. Серповидноклеточная анемия и ее смертоносная кузина талассемия – наиболее часто встречающиеся генетические аномалии в мире (38), особенно среди жителей Средиземноморья, Африки, Карибского бассейна и Азиатских стран. Быть носителем серповидной клетки не страшно, к тому же, говорят, они в какой-то мере защищают от малярии. Но когда родители, оба являющиеся носителем серповидной клетки, встречаются, ребенок наследует пораженный ген от обоих родителей, заболевает и нуждается в пожизненном переливании крови. Заболевания не представляют угрозы, пока малыш находится в утробе – все проблемы начинаются после рождения. Поэтому появившаяся возможность диагностировать отклонения во время беременности – это также возможность предложить матери сделать аборт, если она согласна.

Из-за потока иммигрантов в больнице Королевского колледжа Лондона появилось много беременных женщин – носительниц поврежденного гена. Талассемия в те годы была «страшным пожизненным приговором», вспоминал Родек. В некоторых семьях было по нескольку больных детей.

– Они жили между больницей и домом, каждую неделю приходя на переливания и наблюдая, как их малыши умирают.

Чарльз Родек отправился в Йельский университет в 1976 году, чтобы научиться пользоваться фетоскопом, и сумел тайно провезти его через таможню в Великобританию. Он надеялся повторить успех Хоббинса в диагностировании талассемии и серповидноклеточной анемии. Никто из врачей и представить себе не мог, что эксперименты с фетоскопом однажды приведут к первой в истории относительно безопасной процедуре переливания крови плоду.

Врачи начали применять фетоскоп на беременных. Образцы крови брали с поверхности плаценты, как это делал Хоббинс. Эта новая для Великобритании процедура несла огромные риски для плода, поэтому ее проводили только тем женщинам, которые прерывали беременность по разным причинам: «социо-психиатрическим», как называл их Кэмпбелл, или из-за врожденных пороков развития (обычно из-за высокого риска гемофилии). Операции проводили под общим наркозом, а Кэмпбелл в процессе пользовался ультразвуковым аппаратом.

Женщины, прерывающие беременность, но помогающие в исследованиях. «Звучит ужасно, – по словам Кэмпбелла, – но, возможно, они находили в этом некий альтруизм, что-то светлое в своей трагической ситуации».

Во время одной из операций в 1977 году Чарльз Родек «с нетерпением желал взять образец крови», отчего довольно импульсивно вонзил иглу в «сочный» кровеносный сосуд пуповины – место, которого врачи сознательно избегали из опасений, что их действия спровоцируют спазм и немедленный выкидыш. Спазма не случилось. Внезапного выкидыша тоже (плановое прерывание беременности случилось чуть позже). Ассистент, подававший иглу, сообщил, что образец состоит только из крови плода (39). Так Родек открыл способ забора чистой крови.