Текст книги "Вихрь"

ГЛАВА IV

Родственные чувства всегда разгораются ярким пламенем при известии, что один из близких сделался обладателем крупного состояния.

Франц Феттерних, благодаря разорительной склонности к игре и франтовству вечно нуждавшийся в деньгах, теперь горячо возблагодарил небо, сделавшее Ирэн его сестрой.

Одеваясь, он весело насвистывал. Утро было светлое, серебристо-лазурное, хотя очень холодное. С улицы, внизу, доносился звон колокольчиков проезжавших мимо саней, веселые крики кучеров и сотни других звуков, которые так радостно отдаются в морозном воздухе на снегу.

Франц старательно завязывал свой черный шелковый галстук.

До сегодняшнего утра он не допускал, чтобы даже чья-либо смерть повлияла на выбор его галстука, но сейчас он почувствовал, что будет очень мило и даже трогательно одеться во все черное и явиться с визитом к сестре.

И точно, когда, наконец, он был готов, оказалось, что наряд его вполне подходил к предстоящему визиту: даже волосы его казались чернее, чем всегда, по милости его лакея, который нечаянно положил на щетку больше брильянтину, чем полагается.

Наемная коляска, которую Франц держал, ожидала его у общего подъезда. Он уже давно отказался от особняка: это было одним из первых проявлений его самостоятельности после смерти родителей; вторым актом было выдать Ирэн за самого богатого человека из числа его знакомых. «Я о ней хорошо позаботился, – говорил он себе, убежденный в своей добродетели, пока пил кофе. – Очень хорошо. А теперь старик умер! Сестре везет! А все благодаря мне. Я помню, как мне пришлось силой навязать ей это замужество. Она должна бы вознаградить меня за мои заботы о ней, она теперь стоит добрый миллион – миллион, по крайней мере».

Пока он ехал, закутанный в большую меховую шубу, он все время думал о счастье, выпавшем на долю Ирэн.

Было как раз время ленча, когда он подъехал к замку.

«Чертовски скучное место», – решил он, взглянув на высившийся замок. «Будь я на месте Ирэн, я бы немедленно продал его и разогнал бы всех этих трясущихся от старости лакеев», – подумал он, когда старый слуга, снимая с него шубу, нечаянно упустил ее из рук.

Он обвел глазами парадную залу с ее полинявшими порванными знаменами и рядами старинных кольчуг, прислоненными к толстым каменным стенам.

– Что за дыра! – пробормотал он.

Ирэн встретила его в одной из внутренних комнат. Франц сделал большие глаза при виде ее кремового капота с темным мехом у шеи, на руках и на подоле. Она подошла к нему.

– О, Франц, какой у тебя корректный вид! – сказала она, усмехнувшись.

Он сердито посмотрел на нее:

– Никто ведь не упрекает тебя за твой наряд.

Она опять засмеялась.

– Ну, не сердись, старина. Ведь мы долго не виделись. Не правда ли? Три месяца, по крайней мере. Пойдем завтракать.

Когда они шли вместе по коридору, она повернулась к нему.

– Дядя Карла, профессор фон Клеве, гостит сейчас у меня.

Франц нахмурил брови.

– Этот несносный старик! Честное слово, Ирэн, я нахожу…

– Прошу тебя, – прервала она его, – не говорить о нем в таком тоне. Дядя Габриэль – мой друг.

– Дядя Габриэль! – брезгливо произнес Франц. – Скрипучий моралист.

Ирэн хотела заговорить, но, внезапно остановившись, засмеялась.

– Ты очень забавен, Франц, – проговорила она, посмотрев на него через плечо.

Он уставился на нее с недоумением; она показалась ему совсем новым человеком, которого он никогда не видел. В свои редкие посещения за последние годы он ни разу не слышал, чтобы она так смеялась.

Они вошли в столовую. В большом кресле сидел старый профессор, а рядом, прижавшись к его коленям и доверчиво ухватившись за рукав, стоял Карл. Они оба были погружены в какую-то сказку Андерсена.

Франц поздоровался со старым ученым и рассеянно протянул Карлу два пальца. Но мальчик и не почувствовал этого, потому что увидел, как старый Иоахим внес рыбное блюдо, которое он обожал. Он быстро вскарабкался на свой высокий стульчик, дал лакею завязать себе нагрудник и с жаром ухватился за свою ложку. Он был готов.

Дядя Габриэль проковылял к стулу рядом с ним, опираясь на руку Ирэн. Франц украдкой взглянул на меню. При жизни фон Клеве здесь кормили прилично. Франц не надеялся, что стол будет на прежней высоте теперь, когда дом попал под управление женщины.

Тем не менее завтрак оказался лучше, чем он ожидал; его хмурое критическое настроение несколько рассеялось. Ему даже стало казаться, что в Ирэн произошла перемена к лучшему; несомненно, она помолодела на несколько лет, выглядит почти как девушка, и вид у нее очень элегантный.

«Хоть и не красавица, но все же недурна собой», – милостиво решил он. «Превосходный цвет лица и красивые зубы. Впрочем, это соединение серых глаз и черных волос никогда мне не нравилось».

Он остановился, заметив, что профессор что-то говорит, обращаясь к нему.

– Вам, кажется, принадлежит несколько домов на Хемницской улице, граф Феттерних?

Франц утвердительно кивнул головой:

– Да. Дрянное место, но все же дает кой-какой доход.

– Именно об этом я и хотел поговорить с вами. Я должен вам сказать, и думаю, что не ошибаюсь, что в каждой комнате каждого дома на этой улице живут по меньшей мере две семьи. Я уверен, граф, что это происходит без вашего ведома. Но теперь, когда я об этом довел до вашего сведения, я не сомневаюсь, что вы дадите распоряжение вашему управляющему, чтобы он предоставил каждой семье приличное помещение. Франц усмехнулся:

– Я боюсь, что вы довольно плохо осведомлены в таких делах. Я готов поручиться, что квартиры эти ничем не отличаются от всех других в этом бедном квартале и отлично удовлетворяют их нанимателей. Иначе, к чему им было там селиться?

Тонкое лицо старого медика слегка покраснело.

– Мне крайне неприятно, – промолвил он, – вас разочаровывать, но, говоря об этих квартирах, я говорил только о том, что видел своими глазами.

– Не могу ли я что-нибудь для них сделать, дядя Габриэль? – быстро проговорила Ирэн.

Он поднял свою тонкую морщинистую руку.

– В этом нет надобности, дорогая. Вашему брату стоит только распорядиться, чтобы его управляющий предоставил каждой семье отдельное помещение за половину той платы, которую с них взимают теперь, и тогда жильцам не понадобится сдавать от себя углы. Эта мысль принадлежит не мне, я ее слышал от одного тряпичника, предлагавшего поместиться у себя другому бедняку.

Он встал.

– Быть может, я вас не скоро увижу опять, граф Феттерних, – учтиво произнес он, протягивая руку.

Франц ворчливо что-то пробормотал.

– До свиданья. Не поговорить ли мне с вашим управляющим? Я его довольно часто встречаю, и он мне кажется недурным человеком. Или вы сами поговорите с ним?

– Я думаю, что сам справлюсь с этим делом, благодарю вас, – проговорил Франц с недовольным видом.

Как только дверь затворилась за дядей Габриэлем, он вскочил и сердито воскликнул:

– Что за несносный старый холостяк! Чего он суется не в свои дела! Мне и без того туго приходится, а тут еще этот старый дурак косится на мои доходы. Сам, наверное, обзавелся круглым капитальцем.

Ирэн пожала плечами.

– Дядя Габриэль отдает девять десятых своего дохода бедным, – сказала она. – Это всем известно.

– Прекрасно, я ему не препятствую, – проворчал он. – Мне это безразлично.

Он подошел к окну и стал смотреть на покрытый снегом парк. Маленький Карл вышел во двор со своими санками. Ирэн тоже подошла к окну.

– Тепло ли он одет? – заботливо произнесла она.

Франц засмеялся:

– В меховой шубке, меховых сапожках и рукавичках! Если этого еще мало, то он должен быть совсем кисляй. Но он крепыш, я давно не видел такого крепкого мальчика. Кстати, Ирэн, в каком положении ты осталась?

– В каком положении?

Она посмотрела на него с недоумением.

– Сколько тебе оставил муж?

– О, все завещано ребенку, ты знаешь.

– Неужели он тебе ничего не оставил, ни копейки?

– О, нет, он был очень щедр ко мне. Мне завещана пожизненная рента в две тысячи.

– Щедр! – Франц презрительно хмыкнул. – А сколько получил мальчишка?

– Все, – сказала Ирэн. – Я теперь начинаю сознавать, какая трудная задача воспитать богатого наследника.

– А твой щедрый супруг распорядился, чтобы твой доход уменьшился в случае твоего вторичного выхода замуж?

– Я теряю половину ренты. Но не думаю, чтобы я захотела во второй раз выходить замуж. С меня… – Она остановилась, потом с горечью прибавила: – С меня довольно одного раза.

Франц отошел от окна разочарованный. Вышло совсем не так, как он ожидал. Начать с того, что он пока ничего не выудил, а наоборот – еще старый дурак пытался выудить что-то у него. Затем он узнал, что Ирэн получила только две тысячи в год, и убедился, по тону ее последних слов, что, вместо благодарности к нему за то, что он устроил ее замужество, оно возбуждает в ней только глупые болезненные воспоминания.

Он подошел к столу и налил себе стакан вина.

– Однако, я думаю, – сказал он, – что немалая толика денег должна пройти через твои руки из расходов на мальчугана?

Ирэн задумчиво подошла к одному из высоких венецианских стульев и села.

– Конечно, я управляю всем, что принадлежит Карлу.

– Тогда тебе не приходится думать о тех жалких двух тысячах, – сказал Франц со смехом.

Ирэн посмотрела на него.

– Я не понимаю тебя. Ведь я только опекунша Карла.

– Ты не станешь же меня уверять, что на мальчугана может уйти весь доход?

– О, Франц, милый, ты хочешь занять у меня денег? Сколько тебе надо?

Он слегка покраснел, но чувство стыда не помешало ему слегка округлить сумму, которую он собирался попросить.

После этого его отношение к Ирэн сделалось покровительственным, он остался к чаю и, наконец, удалился как раз в тот момент, когда дядя Габриэль появился в галерее.

ГЛАВА V

Габриэль фон Клеве жил вместе со своей сестрой и ее семьей в их особняке на Херренгассе.

Ряд его комнат выходил в длинный коридор, отделенный от остального помещения дверью, обитой бязью.

Его старый слуга, вывезенный из Италии, Амадео, нетерпеливо ждал, когда, наконец, его господин возвратится из замка. Амадео имел сообщить ему новость, важную новость.

Как и его господин, он также был маленького роста, сутуловат и небрежно одет, но двигался с большой легкостью; крайняя некрасивость его лица искупалась необыкновенно добрыми и ласковыми глазами. Он вытащил свои серебряные часы, подарок профессора, и с тревогой посмотрел на них; потом бросился назад через обитую дверь и заглянул в комнату.

Увидев там высокого молодого человека, который курил папиросу и читал газету, он быстро вернулся на свое место.

Когда он услышал звук колес, он побежал к большому окну и выглянул наружу. При свете экипажных фонарей он увидел, как слуги помогали его господину подниматься по широкой мраморной лестнице.

В одну секунду Амадео очутился за дверью и скатился вниз по лестнице; через пять минут дядя Габриэль фон Клеве вошел в коридор, опираясь на его руку.

– Все ли у нас благополучно, Амадео? – спросил он.

– Не беспокойтесь, все в порядке, даже очень хорошо. Пожалуйте сюда.

Он отворил дверь и сказал: «Сюда!», указывая свободной рукой на молодого человека, который вскочил на ноги.

– Мой дорогой, дорогой мальчик, – нежно проговорил старик, когда молодой человек поднялся ему навстречу. Мой дорогой Теодор, когда ты приехал?

Молодой человек обхватил его руками и подвел к креслу.

– Сегодня в полдень, – сказал он. – Как это хорошо, что мы опять увиделись.

Амадео стоял, глядя на них с выражением кроткого блаженства; затем исчез, тихо затворив за собою дверь.

– Знаешь, – сказал профессор, – у тебя вид… как бы это выразиться… совсем удовлетворенный, не правда ли?

– Более чем удовлетворенный! Мы только что вернулись после того, как превосходно провели время. Мы совершили экспедицию на Гималаи – Фриц фон Тури, один очень милый молодой англичанин, по имени Треверс, и Курт. У нас была чудесная ружейная охота, и мы открыли новый горный проход, так что поработали недурно.

Дядя Габриэль смотрел на высокую фигуру, стоящую перед ним, на прямую, ровную линию плеч и спины, на обветренное худощавое лицо и светлые глаза.

Теодор Шторн был приемный сын любимой сестры Габриэля фон Клеве, его родная мать умерла через год после смерти его отца, и Тония фон Клеве сразу же усыновила своего крестника, а после ее смерти, случившейся через десять лет, дядя Габриэль взял мальчика на свое попечение.

Теперь у Теодора обнаружилось призвание; по собственному выбору и с одобрения старших он сделался путешественником-исследователем.

Когда Теодор уехал, жизнь дяди Габриэля потеряла много тепла и света. Это был юноша с прямым характером, до конца чистый и честный.

Теодор закурил другую папиросу и без стеснения сел на ручку кресла дяди.

– Как славно! – сказал он, положив свою смуглую руку на тонкую белую руку старика. – Кстати, я слышал, что граф фон Клеве умер.

По лицу дяди Габриэля пробежала тень.

– Да.

– И мальчик – прямой наследник?

– Да.

Теодор поднялся и отошел к горящему камину. Он стоял, поглаживая рукой затылок.

– Значит, Ирэн теперь свободна?

– Да, – опять повторил дядя Габриэль. Теодор проницательно посмотрел на него.

– Вы мне ничего больше не скажете?

Вошел Амадео, чтобы накрыть стол для обеда. Собеседники заговорили о разных мелочах.

– Когда будет готова твоя новая книга? – спросил дядя Габриэль.

– Право, не знаю. Еще надо поработать. Я должен сдать ее в мае.

– Это о Тибете?

– Да, отчет о миссии, выполненной мною для правительства. За это хорошо платили.

И с улыбкой, от которой у него выступили морщинки вокруг глаз, прибавил:

– Вероятно, кое-что смогу уделить для ваших бедняков.

– Пожалуйста, – произнес старый профессор, тоже улыбаясь и протягивая руку.

Теодор засмеялся. Он беспрерывно ходил по комнате и, наконец, уселся перед старым пианино.

– Что вам сыграть? – спросил он. – Грига, Мошковского, вашего любимого Баха, вашего слащавого Мендельсона или что-нибудь поновее?

Вместо всего этого он заиграл «Liebestraum» Листа.

Амадео входил и выходил с разными блюдами. Собака, маленький терьер, пробралась в комнату и уселась возле дяди Габриэля, который сидел, выпрямившись, в своем кресле с высокой прямой спинкой и смотрел на своего любимца.

Для него Теодор был все еще двенадцатилетним мальчиком; следующие восемнадцать лет как бы не существовали для него; старик в душе все еще считал его мальчиком, каким он его усыновил.

Амадео поставил на стол цыплят под белым соусом. Он торжествовал. Это было пиршество: блюдо, которое он приготовил в честь вернувшегося молодого барина, а также по случаю возвращения профессора из замка.

Он придвинул стулья к круглому столу, помог старику сесть и приготовился поднять блестящую серебряную крышку.

– Ваше здоровье! – произнес Теодор при виде цыплят на блюде.

Это была старая, неизменно повторявшаяся шутка, восходившая еще к тому времени, когда он в первый раз вступил в этот дом.

– Молодой барин никогда не забывает, – с гордостью заявил Амадео, – никогда!

Дядя Габриэль принялся разрезывать птицу, не переставая разговаривать. Теодор слушал, смеялся и, наконец, сам дал краткое, но веселое описание года своей работы в Индии. Амадео, бесшумно прислуживая, тоже прислушивался к каждому слову.

Когда обед уже кончался и на столе остались только вазы с винными ягодами и орехами, а также кофе, Теодор, глядя в упор на дядю, повторил свой вопрос:

– Вы мне ничего больше не скажете?

Затем, не дожидаясь ответа, встал и, отодвинув свой стул, принялся шагать взад и вперед по комнате.

– Все дни, все ночи, – заговорил он отрывисто, взволнованным голосом, – с тех пор как я из газет узнал о смерти фон Клеве, я бредил, жаждал, желал только одного. Иногда, уйдя далеко, совсем один, я ложился лицом в траву, и тогда у меня бывали видения. Вы не должны смеяться надо мной. Вы меня поймете. Я не могу выразить это словами. Я даже не могу ясно понять это.

Он остановился, затем тихо продолжал:

– То же самое со мной происходит и сейчас. Мало сказать, что я думаю об этом: это стало как будто частью меня самого… моей души… моего мозга, тела. И до меня люди любили. Наверное, каждый влюбленный считал, что никто не способен обожать свою возлюбленную так, как он. Подумайте, ведь каждый человек, каков бы он ни был, имеет право бороться за свое счастье. Он стиснул пальцы.

– Я страдаю, – сказал он сквозь зубы, – я страдаю, но не могу превозмочь этого.

Он подбежал к дяде Габриэлю и с силой опустил ему на плечо свою руку.

– Я добьюсь того, чтобы увидеть ее. Я должен ее видеть, даже если это не будет для меня счастьем. Я попробую.

Дядя Габриэль повернулся к нему. Ласковая доброта покинула его лицо, и на нем появилось выражение беспощадной твердости. Его глаза глядели с суровым беспристрастием.

– Разве ты не понимаешь, – сказал он, – что именно теперь ты неизбежно лишишь Ирэн ее спокойствия? Это ли ты хочешь сделать? На ее долю выпало так мало счастья, так мало хорошего в жизни. Вся ее юность была долгой жертвой, жертвой жестокой.

Его глаза заблестели.

– Она должна получить свою долю счастья в жизни, – сказал он дрожащим от волнения голосом. – Отнимешь ли ты у нее это счастье? В твоей власти это сделать. Одно твое слово, одно лишь слово, которое вовлечет ее в неволю, и она уступит тебе. Теодор, – продолжал он, беря юношу за руку, – ты всегда делал то, о чем я тебя просил. Исполни мою последнюю просьбу. Оставь Ирэн ее спокойствие. Всю свою жизнь она была связана. В твоей власти ввергнуть ее в неволю. О, конечно, ты будешь добрым с ней, ты будешь обожать ее, ты будешь с ней честным, но поверь мне, все это для нее в теперешнем ее состоянии – ужасно. Замужество для нее – это тюрьма, из которой нет выхода. Оставь ее на время, пусть она насладится своей свободой, пусть научится чувствовать, а тогда видно будет.

– Вы требуете от меня того, чего я не в силах сделать!

Дядя Габриэль с безмолвным укором поглядел на него.

Теодор некоторое время смотрел на ласковое старческое лицо с властными глазами.

– Спокойной ночи, дядя! – сказал он и вышел из комнаты.

ГЛАВА VI

Бывает иногда, что просыпаешься с таким чувством, будто весь мир создан для твоей радости. Это самое испытывала Ирэн.

В парке от солнечных лучей на снегу загорались бриллианты. Она ясно могла различить покрытую снегом ветку, а за ней голубое бархатное небо.

Горничная принесла завтрак. Ирэн сидела на постели. Ее темная коса с большим бантом была закинута через плечо. Анастаси бросилась за матине.

– Спасибо, мне не холодно, – сказала Ирэн, – мне очень хорошо.

– Но ведь вы можете простудиться!

Вбежал Карл и потребовал, чтобы ему позволили вскарабкаться на кровать матери вместе со своими игрушками.

Он весело улыбался Ирэн, и она отвечала ему тем же.

– Ах, как это весело! – сказал он по-английски. У Карла со дня рождения была няня-англичанка, и он говорил на английском языке чаще, чем на родном.

Ирэн пила свой горячий кофе, глядя на солнечный свет позади Карла.

Непонятная радость владела ею. Она неожиданно почувствовала, как чудесно быть молодой, как это чудесно и прекрасно.

– Не находишь ли ты, мой мальчик, – сказала она Карлу, – что я выгляжу ужасно старой?

Карл был очень занят; он все же вежливо взглянул на нее.

– Пожалуй, да, – сказал он одобрительно, – ты довольно старая.

– Жестокое дитя! – со смехом сказала Ирэн. Она увидела свое отражение в большом зеркале, висевшем на противоположной стене, пятно кружев, бледно-голубой бант и темная коса. Общее впечатление было, что ей около пятнадцати лет.

– Карл, детка моя, – сказала Ирэн, – хоть ты и совершенно не ценишь меня, я все же возьму тебя сегодня на каток.

– Чудесно! – сказал Карл и пополз с риском для подноса, на котором стоял завтрак, по кровати.

Он выпрямился и обвил ее шею руками.

– Я люблю тебя крепко-крепко.

Его шерстяная фуфайка была очень шершавой, а его объятия были способны задушить. Он наклонил голову:

– Послушай, милая мамочка!

Ирэн безмолвно кивнула головой.

Он терся своей холодной щечкой об ее волосы.

– Прошлой ночью у меня в кровати была блошка, – весело сообщил он. – Она меня покусала.

Он отодвинул одну руку и показал крошечный знак на коже.

– Поцелуй здесь.

Ирэн поцеловала. Но в ту же минуту ее глаза наполнились слезами.

– Мамочка, дорогая, – воскликнул Карл, опечаленный, – скажите, кто вас обидел?

И он стремительно опустился на пол, так что от сотрясения кофе и сливки потекли по голубому пуховому одеялу.

Он испуганно посмотрел. Затем, осторожно держась за кровать, заявил утешающим тоном:

– Это ничего, нечаянно.

В одиннадцать они были на озере. Карла сопровождали старый Иоахим и няня. Она была слишком тепло одета, вся в черном. На берегу она смотрела на происходящее с явным неодобрением. Ей не нравилось катание на коньках, а еще больше раздражал ее немец Иоахим. Продолжительное пребывание в Вене не уменьшило ее презрение к иностранцам. По ее мнению, они все слишком много разговаривали и еще при этом жестикулировали. Она считала, что Карл должен быть лучше воспитан, чем остальные его соотечественники, по возможности – как настоящий англичанин. Ее печалила мысль, что он все же вырастет иностранцем и будет говорить на этом ужасном немецком языке.

Мальчик с наслаждением скользил по льду. Его маленькие ножки в штиблетах, когда он старался сохранить равновесие, казались широко раскрытыми ножницами. Он вскрикивал от удовольствия. Старый Иоахим следовал совсем близко сзади него с вытянутыми вперед руками. Ирэн ловко описывала круги вокруг красного крокетного шара. Карл во весь опор подкатил к матери. Он вцепился в нее и висел на ней до тех пор, пока она не села рядом с ним. Эту шутку он нашел блестящей.

– Немножко холодно, – сказал он, вставая с большой осторожностью.

Ирэн тоже поднялась. Она весело смотрела, как он удалялся, гордо раскачиваясь, – почти квадратная фигурка, с его меховой шапкой, съехавшей набок. Внезапно на большой аллее она увидела всадника. И сразу, без видимой причины, – ездок был слишком на большом расстоянии, чтобы его можно было узнать, – она почувствовала, что радость этого дня улетела прочь.

Человек на лошади спешился. Тотчас же Ирэн узнала его. Только один человек из ее знакомых был такого высокого роста.

Она осмотрелась кругом, затем, слегка побледнев, направилась к берегу. Видя, что катанье кончилось, Иоахим тоже направился с мальчиком к няне, поджидавшей их.

Ирэн вбежала в свою комнату и переоделась, не позвав даже горничной. Затем она спокойно сошла вниз в голубую гостиную.

Теодор стоял перед громадным камином.

Он повернулся, когда Ирэн вошла, быстро подошел к ней и поцеловал руку.

Он выглядел очень веселым, спокойным и любезным.

– Здравствуйте, Ирэн! Как поживаете? – спросил он. – Дядя Габриэль прислал меня с письмом. Оно касается благотворительного дела, о котором он, кажется, уже говорил с вами.

Ирэн почувствовала какое-то неприятное сердцебиение.

– Да, – сказала она с усилием, – да, я напишу дяде Габриэлю.

– Я был в Тибете, – сказал Теодор. – Простите, можно здесь курить?

Он вынул свой портсигар и предложил ей папиросу. Она взяла папиросу, но не зажгла ее, так как чувствовала, что губы ее дрожат. Прошло уже почти пять лет с тех пор, как она в последний раз виделась с Теодором.

Теодор пододвинул для нее к огню одно из больших кресел, а сам сел напротив, положив ногу на ногу.

– Вы чудесно выглядите, – сказал он.

Она быстро заговорила:

– Вы сказали, вы были в Тибете? Хорошо там провели время? Я хочу сказать – достигли того, чего хотели?

– Приблизительно. Это был великолепный спорт. Я установил местоположение нового горного пути, более короткого, в Чильтахан.

Наступила пауза.

– Не правда ли, вы переделали эту комнату? И столовую тоже?

Его серые глаза смотрели вопросительно.

– Я постаралась сделать их менее мрачными. Карл-Фридрих не любил цветов, если вы помните, а теперь комнаты полны ими.

– А также веселья, – заметил Теодор.

Он отодвинулся от скачущих языков пламени.

– Вам, вероятно, живется теперь спокойно, – сказал он, не глядя на нее.

Она молча кивнула утвердительно.

– Как мальчик?

– Превосходно. Хотите на него посмотреть? – добавила она после минутного колебания.

Теодор сплетал пальцы своих перчаток.

– Если вы тоже этого хотите, – сказал он и затем вдруг стремительно встал.

– Ирэн, – сказал он.

Его голос трепетал от чувства. Он стоял над нею. Он видел изгиб ее лица, темные ресницы на ее щеке. Тонкая шпилька выскользнула сзади из блестящих волос; она казалась черной на изгибе ее белой шеи.

Он упал на колени рядом с ней, не решаясь коснуться ее руки.

– Ирэн, вы читаете, что в моем сердце, в моей душе?

Он видел, как она задрожала. Ее губы трепетали, как у испуганного ребенка. Возможно, что именно этот признак страха, этот простой симптом настоящего испуга сказал ему больше, чем могли бы сказать слова, которые он боялся услышать.

– Ирэн! – сказал он, словно защищаясь от себя. Она пристально смотрела на огонь, игравший в ее перстне, на плотные обшлага своего платья. Неужели она попадется опять в плен? И кто-то другой опять подчинит ее волю? Слова не приходили к ней. Она казалась себе такой растерянной и беспомощной. Теодор тихо встал.

– Хорошо, – сказал он. – Ирэн, дорогая, не принимайте этого так. Я хотел испытать свое счастье. А вы, – он попробовал смеяться, – вы только расстроились.

Он утешающим жестом обнял ее за плечи.

– Я ухожу, моя дорогая.

Она подняла на него глаза.

– О, Теодор!

Острая боль пронзила его при виде ее бледного лица.

– Боже мой! Вы боитесь меня! – воскликнул он. – Я не думаю, чтобы заслуживал это.

Он поднял свой хлыст и перчатки.

Где-то близко, в коридоре, смеялся Карл-Фридрих.

Они оба его слышали. Лицо Теодора чуть-чуть побледнело. Он остановился в дверях и сделал назад один шаг. Затем посмотрел на Ирэн и, не сказав ни слова, снова повернулся и вышел из комнаты.