Текст книги "Искупление Христофора Колумба"

Глава 2
Рабы

Хотя Тагири и сама не перенеслась в прошлое, именно она сделала так, что Христофор Колумб застрял на острове Эспаньола, и это навсегда изменило историю человечества. Она родилась через семь веков после плавания Колумба и никогда не покидала свою родную Африку, но нашла способ обратиться к прошлому и предотвратить завоевание Америки европейцами. Это не было актом возмездия. По мнению некоторых это скорее напоминало удаление вызывающей головную боль кисты мозга у ребенка. В результате ребенок не станет вполне здоровым, но уже не будет больше испытывать страданий. Сама Тагири, однако, рассматривала все иначе.

– История – это не прелюдия, – сказала она однажды. – Мы не оправдываем страдания людей в прошлом лишь потому, что в дальнейшем, к моменту нашего появления на свет, все обернулось вроде бы вполне благополучно. Их страдания значат нисколько не меньше, чем мир и благополучие, в котором мы живем. Глядя из нашего прекрасного далека на войны и кровопролития, голод и эпидемии, царившие столетия тому назад, мы испытываем чувство жалости. Когда мы считали, что не можем вернуться в прошлое и изменить его, нас можно было оправдать за то, что мы, поплакав над нашими предками, продолжали вести свой безмятежный образ жизни. Но если мы теперь отвернемся и позволим им страдать, когда знаем, что в силах помочь им, мы отравим свою счастливую жизнь, и наш золотой век перестанет существовать. Настоящий человек никогда не примирится с бессмысленными страданиями другого.

Нелегко было принять то, о чем она просила, но нашлись такие, кто согласился с ней. Не все, но в конце концов их набралось достаточно.

Ничто в ее происхождении, воспитании и образовании не предвещало того, что в один прекрасный день, уничтожив один мир, она создаст другой. Как и многие другие молодые люди, став сотрудницей Службы минувшего, Тагири воспользовалась хроновизором, чтобы проследить, поколение за поколением, историю своих собственных предков. Она догадывалась, что в течение ее первого года работы за ней, как за новичком, будут наблюдать. Но разве ей не сказали в самом начале, что пока она будет учиться управлению и точной настройке хроновизора (“это искусство, а не наука”), ей разрешается исследовать все, что угодно? В любом случае, ее нисколько не задело бы, узнай она, что ее начальники лишь снисходительно кивнули, когда выяснилось, что она прослеживает историю своих предков по материнской линии вплоть до того времени, когда они жили в деревне Донготона на берегах реки Косе. В Тагири, как и во всех людях нынешнего поколения, текла кровь различных рас и национальностей, но она выбрала для исследования наиболее важную для нее линию, которая наиболее ярко проявилась в ней. Донготоной называлось и ее племя, и гористая местность, где оно жило. А деревня Икото была родиной предков ее матери.

Нелегко было научиться пользоваться хроновизором. Хотя машина была снабжена превосходной системой компьютерной настройки, позволявшей всего за несколько минут точно попасть в нужное место и время, пока еще не создали компьютер, который мог бы решить “проблему значимости”, как ее называли сотрудники Службы. Тагири обычно выбирала наиболее выгодную для наблюдения позицию вблизи главной тропы, петлявшей среди хижин, и задавала отрезок времени, например, неделю. Компьютер затем следил за передвижениями людей и регистрировал все происходящее в этом месте.

На все это уходило лишь несколько минут и огромное количество электроэнергии, однако на дворе было начало двадцать третьего века и солнечная энергия стоила дешево. Первые недели работы Тагири уходили на отсеивание бессодержательных разговоров и ничего не значащих событий. Поначалу они не казались бессодержательными и незначащими. Когда Тагири только приступила к работе, она увлеченно вслушивалась в любые разговоры. Ведь их вели реальные люди из ее собственного прошлого. Кто-то из них наверняка ее прямой предок, и рано или поздно она непременно выяснит – кто именно. А пока что ей нравилось буквально все: и заигрывающие с парнями девушки, и жалующиеся на судьбу и болезни старики, и усталые женщины, покрикивающие на расшалившихся ребятишек. Боже мой, эти дети! Эти покрытые лишаями, голодные, неугомонные дети, слишком маленькие, чтобы понять, как они бедны, и слишком бедные, чтобы знать, что не все люди в мире просыпаются голодными по утрам и ложатся спать вечером тоже голодными. Они такие живые, такие резвые.

Однако уже через пару недель Тагири столкнулась с проблемой значимости. Понаблюдав за несколькими десятками флиртующих девушек, она поняла, что все девушки в Икото заигрывают с парнями примерно одинаково. Понаблюдав несколько дней за тем, как дети дразнят, мучают друг друга, ссорятся между собой или, наоборот, проявляют добрые чувства, она поняла, что дальнейшие наблюдения ничего нового в этом плане ей не дадут. Пока еще никому не удалось разработать для компьютеров хроновизора такую программу, которая позволяла бы распознавать черты необычного, непредсказуемого в поведении людей. Поначалу вообще было трудно обучить компьютер выделять из общей картины передвижения людей: сотрудникам Службы приходилось продираться через бесконечные изображения того, как взлетают и садятся птицы, снуют по земле ящерицы и мыши. И все это лишь затем, чтобы увидеть хоть какие-то сценки из жизни людей.

Тагири нашла собственное решение – решение меньшинства. Однако, знавшие ее не удивились тому, что она была одной из тех немногих, кто выбрал этот путь. В то время как большинство сотрудников Службы начали прибегать в своих исследованиях к статистическим методам, подсчитывая варианты различного поведения отдельных людей, а затем составляя доклады о культурных традициях и обычаях прошлого, Тагири избрала совершенно другой путь. Она прослеживала жизнь одного человека от рождения до смерти. Ее интересовали не схемы поведения людей, их обычаи, а история их жизни. Ну что ж, сказали наблюдавшие за ней, она будет биографом. Она представит нам жизнеописания, а не данные о культурных традициях.

Затем в направлении ее исследований произошел такой резкий поворот, с которым руководители сталкивались до этого всего лишь несколько раз. Тагири уже изучила жизнь семи поколений предков ее матери, как вдруг отказалась от биографического подхода. И, вместо того чтобы прослеживать жизнь каждого человека от рождения до смерти, она начала наблюдать жизнь каждой женщины своего рода в обратном направлении – от смерти к рождению.

Для начала Тагири выбрала старуху по имени Амами и настроила свой хроновизор так, чтобы он менял точки наблюдения, прослеживая жизнь Амами вплоть до момента ее рождения. Это означало, что Тагири могла понять смысл слов старой женщины, только перестроив программу компьютера. Причины и следствия разворачивались перед ней в обратном порядке: сначала она наблюдала результат, и лишь затем выяснялась его причина. В старости Амами заметно хромала, и только после нескольких недель наблюдения за предшествовавшими событиями Тагири поняла причину хромоты. Молодая Амами лежала на циновке, истекая кровью. Затем она как бы сползла с нее, разогнулась и встала на ноги перед своим мужем, который с силой бил ее посохом.

Но почему он избивал ее? Еще несколько минут, и Тагири получила ответ: когда Амами пошла за водой, ее изнасиловали двое крепких мужчин из соседней деревни, где жило племя Лотуко. Муж Амами не мог признать, что случившееся было действительно актом насилия, поскольку это означало, что он не способен защитить свою жену. Ему пришлось бы отомстить насильникам, а это могло поставить под угрозу хрупкий мир, существовавший между племенами лотуко и донготона, живших в долине Косе. Поэтому, чтобы не навредить соплеменникам и не потерять лицо, он вынужден был расценить рассказ своей плачущей жены, как бессовестную ложь, и утверждать, что в действительности она вела себя как распутница. Он бил ее, требуя отдать деньги, которые ей заплатили. Тагири было совершенно ясно: муж знал, что никаких денег не было, что его любимая жена не стала шлюхой и что в действительности он поступает несправедливо. По его лицу было видно, что ему стыдно. Но это не помешало ему обойтись с женой столь жестоко. Никогда прежде Тагири не приходилось видеть, чтобы какой-либо другой житель этой деревни проявлял такую неоправданную жестокость. А он все бил и бил жену еще долго после того, как она начала кричать, просить пощады и, наконец, призналась во всех смертных грехах. Поскольку он избивал ее не потому, что верил в свою правоту, а для того, чтобы убедить соседей в заслуженности наказания, он перестарался. Перестарался, и хромота Амами до самой ее смерти оставалась для него немым укором.

Просил ли он когда-нибудь прощения или раскаивался в душе, Тагири так и не узнала. Он поступил, как, по его мнению, должен был поступить любой мужчина в Икото, чтобы не уронить своего достоинства. Мог ли он жалеть об этом? Пусть Амами и стала хромой, но у нее был достойный уважения муж, авторитет которого не уменьшился ни на йоту. Неважно, что даже за неделю до ее смерти некоторые деревенские ребятишки бегали за ней и обзывали словами, которым научились у детей постарше: “Лотуко шлюха!"

Чем больше внимания уделяла Тагири жителям Икото, и чем ближе они ей становились, тем больше времени она проводила, живя вместе с ними в прошлом. Она следила за жизнью этих людей на экране хроновизора и постоянно стремилась узнать причины тех событий, которые представали перед ней раньше. Мир виделся ей не потенциальным будущим, ожидающим ее вмешательства, а сочетанием необратимых результатов. И единственное, что она могла сделать, это выяснить те необратимые причины, которые привели к нынешней ситуации.

Начальники следили за ее рвением с большим интересом: те немногие новички Службы, которые до этого занимались исследованием прошлого в обратном направлении потока времени, бросали это занятие довольно быстро, поскольку такая методика только дезориентировала их. Тагири, однако, не сдавалась. Она продвигалась все дальше и дальше в глубь времен. Старухи на ее глазах возвращались в материнское лоно, а за ними следовали их собственные матери, и так продолжалось, пока она не выясняла все интересующие ее причины.

Именно благодаря ее увлеченности и настойчивости начальство продлило установленный для новичков срок обучения, в течение которого Тагири училась обращаться с хроновизором и искала свое решение проблемы значимости. Вместо того чтобы подключить ее к работе над одним из разрабатываемых проектов, ей разрешили продолжать изучение собственного прошлого. Решение было весьма разумным, ибо, занимаясь изучением хода истории, а не закономерностей ее развития, она в любом случае не вписалась бы ни в один проект. Таким, как она, обычно не мешали заниматься тем, к чему их влекло. Уникальность, а не просто необычность Тагири состояла в том, что она упорно продолжала следовать своему методу. Начальникам было любопытно узнать, каковы будут конечные результаты ее упрямства и что будет написано в ее отчете.

Тагири же, если бы она наблюдала за собой со стороны, интересовало противоположное: не куда приведет ее метод, а откуда он взялся.

Если бы начальникам пришло в голову спросить ее об этом, то, задумавшись на секунду, она ответила бы, что все дело в ее жизненном опыте. Причиной всему послужил развод моих родителей, пояснила бы Тагири. Ей всегда казалось, что оба они счастливы в семейной жизни. И вдруг, когда ей исполнилось четырнадцать лет, эта идиллия рухнула у нее на глазах. Она узнала, что родители разводятся. В действительности, все эти годы отец и мать вели жестокую борьбу за главенство в семье. Тагири не замечала этого, потому что родители скрывали свое нездоровое соперничество не только друг от друга, но даже каждый от самого себя. Однако, когда отца назначили руководителем проекта восстановления Судана, в результате чего он поднялся на две ступеньки выше по служебной лестнице, чем мать Тагири, работавшая в той же организации, их зависть к успехам друг друга в конце концов превратилась в ничем не прикрытую смертельную ненависть.

Только тогда Тагири стала вспоминать полные скрытого смысла разговоры, которые велись за завтраком или ужином, когда родители поздравляли друг друга с теми или иными достижениями в работе. Теперь, утратив детскую наивность, Тагири осознала, что каждым словом родители стремились как можно больнее ранить гордость друг друга. И так случилось, что, едва перешагнув порог детства, она внезапно заново пережила, но только в обратном порядке, всю свою жизнь и, переосмыслив все, поняла истинные причины случившегося. С тех пор она стала рассматривать жизнь именно в таком порядке – задолго до того, как ей пришло в голову использовать свой университетский диплом специалиста по этнологии и древним языкам, чтобы стать сотрудником Службы.

Ее никто не спрашивал, почему время в ее исследованиях течет вспять, и она никому не давала объяснений. Хотя ее несколько беспокоило, что до сих пор ей не дали определенного задания, Тагири в то же время радовалась, что может продолжать самую захватывающую игру в своей жизни, решая одну головоломку за другой. Не слишком ли поздно вышла замуж дочь Амами и, в свою очередь, не слишком ли рано дочь этой дочери стала женой человека с гораздо более сильным и эгоистичным характером, чем добрый и уступчивый муж ее матери? Каждое поколение отвергало выбор предыдущего, не задумываясь о том, чем он определялся. Одно поколение прожило счастливую жизнь, следующее несчастливую, но все в конечном счете предопределялось изнасилованием и неоправданным избиением и без того несчастной женщины. Тагири уловила все отголоски звенящего колокола, прежде чем добралась до него самого; она проследила волны, бегущие по воде, прежде чем увидела брошенный в пруд камень. Точно так же, как это было в ее детстве.

Судя по всему, ее ожидала необычная и многообещающая карьера, а ее личное дело было снабжено серебряной полоской, что говорило о доверии к сотруднику. Теперь любой, имевший право перевести Тагири на другую работу, знал, что ее нужно оставить в покое и даже помочь в ее исследованиях. Тем временем, втайне от нее, специальный монитор будет неотступно следить за всеми ее действиями и, если она ничего не опубликует при жизни (как это иногда случалось с такими странными личностями), то после ее смерти будет обязательно составлен полный отчет о проделанной ею работе. Независимо от того, какую ценность он будет собой представлять. Тагири была удостоена этого знака отличия, лишь с пятью другими сотрудниками станции. И Тагири была самой странной из них.

* * *

Ее жизнь могла бы идти и дальше по этому пути, поскольку никому не разрешалось вмешиваться в ее деятельность. Однако в конце второго года работы Тагири столкнулась с событием, происшедшим в деревне Икото, которое заставило ее изменить направление исследований. А это, в свою очередь, коренным образом изменило ход истории человечества. Она прослеживала жизнь женщины по имени Дико. Ни к одной из других женщин Тагири не испытывала столь искренней симпатии. С момента ее смерти и дальше, назад, к годам ее молодости, на ней лежала печать глубокой скорби, что делало ее фигурой почти трагической. Люди, окружавшие ее, тоже ощущали это. К ней относились с большим почтением, часто обращались за советом даже мужчины, хотя она и не обладала даром предвидения и соблюдала обряды не более ревностно, чем другие представители племени донготона.

Эта скорбь не покидала ее и в ту пору, когда она была еще молодой женой, но однажды она вдруг сменилась страхом, яростью и даже рыданиями. Я близка к разгадке, подумала Тагири. Я узнаю, наконец, истинную причину ее печали. Возможно, и в этом случае виной всему был муж? Но в это трудно было поверить. Супруг Дико казался мягким и добрым человеком. Он радовался тому уважению, которым его жена пользовалась среди односельчан, и никогда не пытался воспользоваться этим в своих целях. В нем не было ни заносчивости, ни жестокости. И когда он оставался наедине с женой, было видно, как искренне они любят друг друга. И какова бы ни была причина непреходящей скорби Дико, муж всегда служил ей утешением.

Но вот наступил момент, когда ярость Дико ушла и остался только страх. Теперь вся деревня была поднята на ноги. Люди прочесывали заросли кустарника, лес, окружавший деревню, берега реки в поисках чего-то пропавшего. Исчез скорее всего человек, поскольку ни у одного жителя деревни не было ничего ценного, что заслуживало бы столь тщательных поисков. Такой ценностью могло быть только человеческое существо, ибо его ничто не могло заменить.

Потом пришел день, когда поиски еще не начались, и Тагири впервые увидела, какой могла быть Дико, необремененная скорбью: она улыбалась, смеялась, пела, лицо ее отражало радость бытия, которое даровали ей боги. И тогда же Тагири впервые увидела того, чью утрату Дико оплакивала всю оставшуюся жизнь: мальчика лет восьми – смышленого, бойкого и счастливого. Мать звала его Аго, и все время разговаривала с ним, своим постоянным товарищем в работе и играх. Наблюдая сменяющиеся поколения, Тагири встречала и хороших, и плохих матерей, но никогда не видела, чтобы сын доставлял такую радость матери, а та – ему. Мальчик любил, конечно, и отца и учился у него всему, что должен знать и уметь мужчина. Однако муж Дико был не так разговорчив, как его жена и первенец; он только смотрел на них и радовался, слушая их веселую болтовню, и лишь изредка принимал в ней участие.

Тагири так долго и с таким неослабевающим интересом доискивалась до причины безысходной печали Дико, и за это время так полюбила ее, что не смогла продолжать свои наблюдения, как делала это раньше, до появления Аго на свет, а затем до детских лет и рождения самой Дико. Исчезновение Аго изменило так много не только в жизни матери, но, через нее, и в жизни всей деревни, что Тагири просто не могла оставить неразгаданной эту тайну. Дико так никогда и не узнала, что случилось с ее мальчиком, но у Тагири была возможность выяснить это. Конечно, ей потребуется изменить направленность наблюдений и какое-то время продвигаться не в прошлое, а в будущее, прослеживая жизнь не женщины, а мальчика. Но это по-прежнему будет частью ее основного исследования. Она докопается до причины исчезновения Аго, которое повлекло за собой безутешную скорбь матери.

В те времена в реке Косе водились бегемоты. Обычно они плавали в ее верховьях, а у деревни встречались редко. Тагири приходила в ужас при одной мысли о том, что ей, возможно, придется стать свидетельницей того, как тело несчастного Аго погружается под воду, зажатое в челюстях громадного бегемота. Именно так объясняли жители деревни исчезновение Аго.

Однако виновником случившегося было не животное, а человек.

Это был чужак, говоривший на языке, неизвестном в этих местах, в котором Тагири сразу узнала арабский. Светлая кожа незнакомца и борода, его одежда и тюрбан на голове – все это вызвало любопытство у вечно полуголого Аго. До сих пор мальчик видел только людей с темно-коричневой кожей, если не считать иссиня-черных туземцев из племени динка, которые иногда охотились в верховьях реки. Не почудился ли ему незнакомец? Аго не испугался его и не убежал, как сделали бы другие мальчишки на его месте. А когда тот улыбнулся ему и произнес что-то на своем тарабарском языке (Тагири поняла, что он сказал: “Подойди ко мне, малыш, я тебя не обижу”), Аго остался стоять на месте и даже улыбнулся в ответ.

Но тут человек взмахнул палкой и ударил Аго по голове, так что тот без сознания упал на землю. На мгновение мужчина, по-видимому, испугался, что убил мальчика, но потом с удовлетворением отметил, что тот еще дышит. Затем араб свернул бесчувственное тельце калачиком, запихнул в мешок и, перекинув через плечо, направился к реке, где в лодке его ожидали два товарища с такими же мешками.

Работорговцы, сразу же поняла Тагири. Она не предполагала, что они заходят так далеко в горы. Обычно они покупали рабов у племени динка, жившего в низовьях Белого Нила и не отваживались появляться в горах такими маленькими группами. Они предпочитали напасть на деревню, убить мужчин и забрать на продажу всех маленьких детей и красивых девушек, оставив позади себя лишь голосивших от горя старух. Большинство работорговцев-мусульман не похищали людей сами, а покупали и продавали их. А эти трое нарушили заведенный порядок. В более поздних обществах, основанных на рыночной экономике, которые чуть не привели к гибели все человечество, в этих людях увидели бы, подумала Тагири, энергичных и изобретательных предпринимателей, пытающихся получить больше прибыли, обойдясь без посредников.

Тагири собралась было уже вернуться к наблюдениям за жизнью матери Аго, но почувствовала, что не может этого сделать. Компьютер был настроен на поиск новых точек наблюдения за Аго, и ей нужно было только протянуть руку и подать команду на возврат к прежней программе, но она ничего не сделала. Тагири просто сидела и смотрела, смотрела на экран, чтобы узнать на этот раз не причину случившегося, а последствия. Что же будет с этим чудным смышленым ребенком, которого так любила Дико?

Сначала его чуть не освободили, хотя могли при этом и убить. Дело в том, что трое охотников за живым товаром хватали свои жертвы, продвигаясь вверх по реке. Но они не думали о том, что возвращаться им придется мимо тех самых деревень, где они похитили детей. У одной такой деревни, чуть дальше вниз по течению, мужчины из племени лотуко, хорошо вооружившись, устроили им засаду. Двух арабов они убили и обнаружили в их мешках детей своего племени. Но третьему, в мешке у которого был Аго, позволили ускользнуть.

Уцелевший работорговец добрался до деревни, где двое его чернокожих рабов сторожили верблюдов. Привязав на спину одного из верблюдов мешок с Аго, троица тут же отправилась в путь. Тагири с возмущением отметила, что араб даже не потрудился развязать мешок и посмотреть, жив ли мальчик.

Путешествие к низовьям Нила закончилось в Хартуме, на рынке невольников. За всю дорогу работорговец открыл мешок только раз в день, чтобы плеснуть немного воды в рот мальчика. Все остальное время малыш проводил в темноте, скрючившись, в позе человеческого зародыша. Он вел себя молодцом, не плакал. После того как в ответ на жалобные просьбы мальчика отпустить его, похититель несколько раз пнул Аго ногой, тот больше ни о чем не просил своего мучителя. Он молчал, и только в глазах его застыл страх. Мешок весь промок и провонял мочой и фекалиями, но под жгучим солнцем пустыни довольно быстро высох. Поскольку Аго ничем не кормили, через некоторое время он уже не пачкал мешок своими испражнениями. Само собой разумеется, мальчика ни разу не выпустили из мешка справить нужду. Работорговец боялся, что он убежит. Араб был преисполнен решимости извлечь хоть какую-то выгоду из своего предприятия, стоившего жизни двум его товарищам.

Неудивительно, что, прибыв в Хартум, Аго в первый день даже не мог ходить. Однако, каша из сорго и побои, которыми щедро награждал его хозяин, вскоре заставили его встать на ноги. Через пару дней его купил торговец-оптовик, заплатив за мальчика вполне приличную для Хартума цену.

Тагири непрестанно следила за тем, как Аго везли вниз по Нилу: сначала в лодке, потом на верблюде, пока, наконец, его не продали в Каире. Торговец отмыл и подкормил мальчика, и теперь он заметно выделялся среди снующих по улицам жителей этого арабо-африканского города, культурного центра мусульман в те времена. Новый хозяин Аго, богатый купец, выложил за него кругленькую сумму и оставил жить у себя в доме.

Аго быстро выучил арабский язык, и хозяин, заметив незаурядный ум мальчика, позаботился о его образовании. Со временем Аго стал доверенным лицом в доме и фактически заправлял всем хозяйством, когда купец был в отъезде. После его смерти старший сын унаследовал все имущество отца вместе с Аго. Он еще больше доверял Аго, и в конце концов тот стал управлять всеми делами. Причем так успешно, что вскоре проник на новые рынки и расширил ассортимент товаров. В результате семья стала одной из самых богатых в Каире, а когда Аго умер, его не только искренне оплакивали, но и устроили необычно пышные для раба похороны.

Тагири не могла забыть, что на протяжении всех этих лет рабства в глубине глаз Аго таилась тоска, печаль, отчаяние. Взгляд его как бы говорил: “Я здесь чужой, я ненавижу это место, ненавижу свою жизнь”. Этот взгляд убедил Тагири, что Аго тосковал о своей матери так же долго и так же глубоко, как и она о нем.

Именно тогда Тагири отказалась от изучения прошлого своих предков и принялась за проект, работа над которым продлится, как она считала, всю ее жизнь: она будет исследовать историю рабства. Остальные сотрудники Службы, занимавшиеся жизнеописанием отдельных людей, выбирали в качестве объектов исследования знаменитых или, по крайней мере, влиятельных людей прошлого. Тагири, однако, решила изучать жизнь рабов, а не их хозяев. Она будет прослеживать историю не сильных мира сего, у которых была возможность выбора, а тех, кто навсегда ее утратил. Она поставила перед собой цель возродить память о забытых людях, чьи мечты были безжалостно задушены в самом зародыше, кто не принадлежал самому себе, кто не мог влиять даже на собственную судьбу. Тех, по лицам которых было видно, что они ни на мгновение не забывают о том, что не принадлежат самим себе, и поэтому лишены мало-мальских радостей в жизни.

Она узнавала это выражение на лицах всех рабов. Да, временами она видела и вызов, и открытое неповиновение, но с подобными людьми всегда обращались особым образом, и, если после такой специальной обработки они оставались живы, вызов в их глазах сменялся выражением отчаяния, как и у всех других. Это был взгляд раба, и Тагири обнаружила, что почти во все периоды истории человечества такой взгляд был у огромного множества людей.

* * *

Тагири исполнилось тридцать лет, из которых почти восемь она посвятила изучению истории работорговли. Вместе с ней над проектом работал десяток сотрудников Службы, специалистов по выявлению закономерностей развития общества, и еще двое, как и она, историографов. И вот наступил решающий момент, когда она подошла к личности Колумба, а отсюда – и к переделке всей последующей истории человечества. Хотя Тагири никогда не покидала Джубу, город, где находилась станция Службы, хроновизор позволял следить за всем происходящим в любой точке планеты. Когда на смену устаревшим хроновизорам пришел Трусайт II, она смогла расширить сферу и глубину наблюдений, поскольку он был снабжен устройством для элементарного перевода древних языков. И ей теперь не нужно было самой изучать каждый язык, чтобы понять основной смысл происходящего на ее глазах.

Тагири часто посещала станцию, где трудился один из ее историографов, молодой человек по имени Хасан. Прежде, когда он работал со старым хроновизором, она довольно редко приходила туда, потому что не понимала ни одного из языков племен, населявших Антильские острова. А он как раз пытался восстановить эти языки на основе их сходства с другими языками народов Карибского бассейна и индейцев племени аравак. Теперь ему удалось обучить Трусайт понимать основы аравакского диалекта, на котором говорило изучаемое им племя.

– Это деревня в горах, – пояснил он, увидев, что Тагири тоже смотрит на голограмму. – Климат тут куда более умеренный, чем на побережье, а значит и сельскохозяйственные культуры совсем другие.

– А что именно ты сейчас наблюдаешь? – спросила она.

– Я слежу за тем, как жизнь горной деревни будет нарушена появлением испанцев, – ответил Хасан. – Всего через несколько недель их экспедиция доберется до горы, чтобы угнать людей и превратить их в рабов. Испанцам катастрофически не хватает рабочих рук на побережье.

– Они что, расширяют плантации?

– Вовсе нет, – сказал Хасан. – Фактически они терпят неудачу. Дело в том, что индейцы-рабы у них умирают один за другим.

– И что, испанцы даже не пытаются что-то сделать?

– Большинство из них пытается. Конечно, встречаются и такие, которые убивают рабов из спортивного интереса: обладая абсолютной властью над человеком, они хотят использовать ее до конца. Но, в основном, священники контролируют ситуацию и действительно пытаются спасти рабов от смерти.

Священники контролируют, подумала Тагири, а против рабства никто из них и не поднимет голос. И хотя эта мысль, как всегда, вызвала в ней горечь, она ничего не сказала Хасану: в конце концов, он работает над тем же проектом и сам все видит.

– Жители деревни Анкуам прекрасно знают о том, что происходит. Они уже поняли, что остались последними индейцами, которых еще не угнали в рабство. Они делали все, чтобы испанцы их не заметили: не жгли костров, не покидали деревню. Но внизу, в долинах, нашлось немало араваков и карибов, которые сотрудничают с испанцами в обмен на толику свободы. Они помнят о существовании деревни, поэтому скоро туда отправится экспедиция, и жители знают об этом. Вон, смотри.

Тагири увидела старика и женщину средних лет, сидящих на корточках у небольшого костерка, на котором кипел горшок с водой. Тагири улыбнулась при виде новых достижений техники, возможность увидеть пар на голограмме потрясла ее. Ей почудилось, что она вот-вот ощутит и запах.

– Варят табак, – сказал Хасан.

– Они пьют раствор никотина?

Хасан кивнул.

– Я уже видел такое раньше.

– Почему же они так неосторожны, ведь от костра идет дым.

– Трусайт, возможно, усиливает изображение дыма на голограмме, а на самом деле он может быть не так заметен, – сказал Хасан. – Но так или иначе, нельзя сварить табак без огня, а они сейчас близки к отчаянию. Уж лучше пойти на риск, что их заметят, чем провести еще один день, не услышав ни слова от богов.

– Значит, они пьют…

– Пьют, чтобы предаваться грезам, – сказал Хасан.

– То есть они больше верят таким снам, чем тем, которые приходят сами собой? – спросила Тагири.

– Они знают, что чаще всего сны ничего не означают. Они надеются, что их ночные кошмары тоже ничего не означают – это сны страха, а не настоящие сны. Они пьют табачный отвар, чтобы боги открыли им истину. Там внизу, в долине, араваки и карибы принесли бы богам человеческую жертву или сделали бы себе кровопускание, как поступают люди племени майя. Но в этой деревне не было обычая жертвоприношений, и ее жители так и не переняли этот обычай у соседей. Я думаю, они придерживаются каких-то иных традиций, подобно некоторым племенам в верховьях Амазонки. Им не нужна чужая смерть или кровь, чтобы разговаривать с богами.