Текст книги "Фаза 3"

* * *

– Два “Джамбо-джамбо”, два “Кеш геймс”, “Лаки скратч”[19]19
  Лотереи, где надо соскребать покрытие, так называемые аллегри.


[Закрыть]. И “Пауэрболл”[20]20
  Цифровая лотерея.


[Закрыть].

Кирк Хоган вытащил бумажник. Отодвинул упаковку пива, узкие темные бутылочки жалобно звякнули.

– Хотите выбрать номера? – спросила продавщица.

– Запускай любые. Доверяю. – Он многозначительно покивал и усмехнулся. – Будем ждать тираж. Надеюсь, у тебя рука легкая.

Она сунула бутылку виски в большой бумажный пакет. Туда же отправились чипсы, куриный салат и кошачья еда.

– Выиграешь двадцать миллионов – один мне.

Кирк резко обернулся на голос.

– Калеб! Привет. И что ты будешь делать с моим миллионом?

– Как это что? Вино и женщины, ясное дело. – Калеб ухмыльнулся и поставил упаковку “Будвайзера” на ленту. – В равных пропорциях.

– Не дороговато ли в нашем возрасте?

– Дороговато? Тебе? Ты не забыл случайно? У тебя же осталось девятнадцать миллионов! Куда тебе столько?

– Хороший дом. Хорошая машина.

– Ну да… и это неплохо.

– И хорошая посудина, – расширил Кирк список, – яхта, как у всех русских миллиардеров. В это время года что может быть лучше? Погрузился – и в южные моря. Да и грузиться не надо, в баре всего полно, и все – только представь! – все твое.

Калеб достал бумажник:

– Дай-ка и мне “Пауэрболл”. Тоже в южные моря захотелось.

– Само собой. – Девушка за кассой дружелюбно улыбнулась.

Калеб и Кирк почти соседи. Оба живут в Бангоре. Домов тут, считай, нет – сплошь трейлеры, куда то и дело наведываются еноты. Дом Кирка – один из немногих. Калеб пару недель в месяц работает дальнобойщиком, иногда помогает на стройках – там они и познакомились. Давно ушел бы на пенсию, но приходится работать – нужны деньги на лечение больной жены. Странно, что при такой физической нагрузке весит он не меньше полутора центнеров, так что и его особо здоровым не назовешь.

А Кирк Хоган безработный. Не так-то просто найти работу с его прошлым. Если бы не Дикки, его бы вообще здесь не было. Сидел бы в каком-нибудь пригороде, даже в пригороде пригорода – в пригородах тоже бывают свои пригороды. Пил какое-нибудь дешевое пойло и горевал о неудавшейся жизни. Но Дикки, можно сказать, его спас. Они работали вместе до катастрофы, а когда все улеглось, уговорил его переехать в Мейн. И жизнь подешевле, и люди покруче. Никто и не смотрел в его бумаги, когда брали на работу.

А потом эта болезнь. Когда стало лучше, было уже поздно. Никто не хотел его брать – возраст. Скоро семьдесят.

Кирк помахал рукой Калебу и пошел к выходу.

– Хоган! – Калеб снял с полки маленькую упаковку пастрами и положил на прилавок. – Мы в субботу собрались на зимнюю рыбалку. Присоединишься?

Кирк задержался у дверей:

– Куда? На это озеро, как его… Пушоу? Там одни щуки, больше ничего.

– Не скажи. Барри в тот раз принес штук пять отличных окуней. Здоровенные, как поросята.

– Боюсь, сейчас там все промерзло до дна.

– Ну нет, – осклабился Калеб и пошутил: – На дне еще сравнительно сыро. У нас палатка, газовая горелка – не замерзнем. – Он прищурился и внимательно посмотрел на Кирка. – А сам-то как? Как встречаю тебя – удивляюсь. С каждым разом все здоровей.

Кирк поднял большой палец:

– Как король.

А если начистоту – лучше, чем король. Не лекарство, а чудо. Прошлой зимой Кирк решил, что умирает. Чувство было такое, что провалился в медвежью западню. Самому выбраться даже думать нечего, а помощи ждать неоткуда. Летом стало вроде бы получше, а осенью все снова-здорово. Дикки случайно разговорился со знакомым врачом, которому строил террасу на крыше. Этот врач оказался настоящим Франкенштейном. Есть лекарство, сказал он. Совершенно новое, своего рода эксперимент. Мало того, если нужна неотложная помощь, страховка по условию покрывает все расходы. Магнитно-резонансная томография – бесплатно: врач объяснил, что на испытание препарата выделен большой грант. А лекарство оказалось чудодейственным, настоящий эликсир молодости.

– Развлечемся, – не унимался Калеб. – Я сына беру. Дженни под Рождество опять родила. Не выдерживает парень – сплошной ор в доме. То дети, то жена. По очереди.

Кирк засмеялся.

– Сколько же их теперь у него?

– Четверо.

– Ну и ну… Вчетверо больше, чем человек может вынести.

– Двенадцать сорок, – подытожила девушка за кассой.

– А когда?

– В шесть, как обычно.

– В шесть! – Кирк недовольно скривился.

– С утра рыба умирает от голода. Самый клев.

– Окей, я с вами. Но будь любезен – никаких щук!

Настала очередь Калеба показать большой палец.

– Отлично. Мы за тобой заедем.

Кирк вышел на улицу. Холодно. Хорошо, что догадался надеть пальто – старое, купленное еще в Бостоне, в те времена, когда он еще мог позволить себе платить за качество. Минус, конечно, не меньше десяти, но под ногами на парковке хлюпает, соли не пожалели. Каждый раз давал себе слово не замечать большую вмятину на передней двери “субару”, но она упрямо бросалась в глаза. Чудом прошел техосмотр. Надо бы поменять дверь, но при его минимальной страховке и думать нечего.

Ключ так и торчит в замке. С одной стороны, рухлядь, но есть и преимущество: никто не позарится.

Вспомнил свою “ауди”. Двойной замок на гараже, дорогая сигнализация, и все равно не чувствуешь себя в безопасности, даже в Бостоне. Там у них никакой морали, все только и прикидывают, как тебя ободрать. Магазины, адвокаты, твоя собственная жена. Кирк до сих пор развлекался, придумывая наказания – для каждого свое, в соответствии с тяжестью нанесенных ему оскорблений. Он-то искупил свое преступление, но остальные на свободе. И ухом, сволочи, не повели.

Поставил пакет с покупками на пассажирское сиденье, туда же бросил перчатки, повернул ключ и прислушался: свистит ремень вентилятора, пора менять. По радио по-прежнему говорят про стрельбу в IKEA. У какого-то старого психа снесло крышу. Ничего удивительного, так и бывает, когда в губернаторы выбирают помешанную на социализме шлюху. Прекратите полицейское насилие, не присуждайте чудовищные сроки. Не амнистировали бы целый полк криминала, и дети были бы живы. А эти, чтоб им, прогрессисты вместо радикальных мер собираются отобрать у людей оружие. А ведь будь хоть у кого в кармане пистолет – и жертв наверняка было бы меньше.

Он переключил радио на канал рока, и настроение сразу улучшилось. Даже перестал замечать назойливый свист из-под капота.

Кирк Хоган в прошлом миллионер, а теперь пария. Отщепенец. Судьба играет человеком. Религиозным он никогда не был. Обязательные воскресные походы в католическую церковь – прихоть жены. Такое же ханжество, как и все, что она делала. Как только деньги кончились, кончились и все обещания, вроде этого идиотского “в радости и в горе”, что она пролепетала при венчании. В те годы мало кому удавалось противостоять соблазнам. И Кирк оказался в числе проигравших. Он поставлял бетон для строительства самого дорогого в истории Бостона тоннеля. Стена обвалилась, при проверке бетон оказался, мягко говоря, дефектным, ни один стандарт, ни одна пропорция не соблюдены. Вообще-то Кирк про это даже не знал, его самого надули, но кому какое дело. Всегда за все отвечает поставщик.

Долгие часы в суде Кирк просидел, уткнув голову в колени, – не хотел, чтобы знакомые разглядывали его физиономию в завтрашних газетах. Эти репортеры – настоящие стервятники, их так и тянет на падаль.

А в этом городке он чувствует себя нормально. Здесь никому нет дела, кто ты и откуда родом. Люди помогают друг другу и ничего за это не требуют. В настоящем человеческом обществе это главное. Ничего больше и не нужно. Мик Джаггер знал, о чем поет: Trust in something or there’s going be war. Верь хоть во что-то, иначе начнется война. И ведь начнется! Сколько могут люди терпеть, что с ними обращаются как с дерьмом? А кто победит, угадать нетрудно – тот, у кого больше оружия.

Кирк свернул на Юнион-стрит. Половина магазинчиков закрылись из-за пандемии, далеко не каждый может начать все сначала. Так и год прошел – богатые стали еще богаче, бедные беднее. Это же ясно как день – если один богаче, то другой беднее. История повторяется с каждым новым кризисом, а те, кто наверху, начинают швырять подачки, вместо того чтобы возвращать людям работу.

Он достал одну из шести бутылок пива, придерживая руль коленями, свинтил крышку и сделал большой глоток.

Зимняя рыбалка… Охотнее всего он взял бы ружье и подстрелил пару косуль, но сейчас не сезон. Да и для рыбалки тоже – все эти дни стояли такие холода, что шутка насчет промерзшего до дна озера вполне могла оказаться не шуткой. Даже бухта Пенобскота[21]21
  Река в штате Мэн.


[Закрыть] промерзла чуть не на метр, он сам видел в местных новостях. Если бы не бесконечный снегопад, вставай на коньки и катись хоть до Рокленда.

Он резко затормозил на красный свет и сделал еще один глоток. Дорогу, хохоча и визжа, перебежала стайка детишек с санками. Детям всегда весело – зима, не зима. А он много бы отдал, чтобы как можно скорее, лучше всего прямо завтра, наступила весна. Но дураку ясно – в этих северных краях об этом нечего и мечтать. Правильно сделала его бывшая жена, что переехала во Флориду. Представил ее в темных очках в “леопардовой” оправе на краю бассейна, опустил стекло, сплюнул и опять поднял. И ведь все на его деньги…

Видеть ее не хочу, подумал Кирк. Они и так уже несколько месяцев не разговаривали.

Женщины – есть ли на белом свете существа жаднее женщин? Только и умеют болтать о дискриминации, о равных правах, а когда дело доходит до того, чтобы самим деньги зарабатывать, тут ничего не могут. Но при разводе получают и масло, и деньги за масло. Ей плевать, существует ли он вообще или уже умер. Ее слова: не хочу иметь с такой жизнью ничего общего.

И он не хочет. Даже мышцы напряглись от раздражения. Раньше он не был так чувствителен к стрессу. Так и сказал доктору: все время ощущение, будто за мной погоня. Сердце, наверное. А может, гипертония. Ничего дурного с вашим сердцем, сказал тот. Пейте меньше кофе и алкогольных напитков.

И как это понимать? Рассуждает о пользе диеты и воздержания, а у самого рубашка на пузе чуть не лопается. Хорошо, этот хоть взял немного. Другие только и стараются обобрать до нитки.

Пиво кончилось. С последним глотком он проскочил светофор даже не на желтый, а на коричневый, как любил говорить Дикки, и одновременно зазвучал голос Брюса Спрингстина.

Подъехал к дому и вышел из машины. Дом не бог весть какой, две комнаты, кухня и большая прихожая, но ему хватает. Если бы не крыша, было бы совсем хорошо. Правый скат заметно просел, и сейчас, под тяжестью нападавшего снега, это особенно заметно. Летом надо будет приподнять домкратом и подвести еще один венец стропил. А еще лучше, перекрыть целиком. Все можно найти на свалке, особенно после того, как где-то снесут дом, – и брус, и монтировочные уголки. В принципе, надо начинать запасать материал уже сейчас.

Кирк подхватил пакет с покупками и, увязая в снегу, направился к дому. И сразу услышал жалобное мяуканье.

– Погоди, погоди, – пробурчал он, открывая незапертую дверь. – И для тебя кое-что найдется.

* * *

Адам подошел к окну и оперся бедром на широкую спинку кресла – единственный предмет в мансарде Матьё, который можно назвать мебелью. Все остальное – положенные на самодельные козлы доски и большой клееный щит. Да еще японский футон, рядом с которым почему-то стоит ярко-желтая стремянка. Должно быть, когда просыпаешься на полу, сразу тянет подняться повыше.

Адам повертел в руке недопитый бокал – больше пить не хотелось. Они уже и так прилично выпили.

– Ты где-то витаешь. – От неожиданности Адам вздрогнул: Матьё вышел из ванной совершенно неслышно. – О чем думаешь? По-прежнему работа? Или об отце?

– И то и другое… – вздохнул Адам.

Он попытался произнести это легко и естественно, но получилось плохо. В глазах по-прежнему стояли кадры из IKEA. И отец, конечно… Они с отцом никогда не были близки, но как только с ним что-то случалось, Адам ужасно нервничал. Вроде бы ничего страшного, все пройдет, но после разговора с матерью не отпускало ощущение тяжести, будто на плечах лежит здоровенный камень.

Адам рассеянно глянул в окно. Почти все окна темные. Неужели парижане так рано ложатся? Вполне может быть. Но есть и другое объяснение: многие дома в центре Парижа скуплены русскими богачами. Если они там и живут, то самое большее пару недель в году. Что ж, разумно: когда нет войны, лучше всего инвестировать в недвижимость. Потому нечего и удивляться, в Нью-Йорке на Манхэттене та же история. Да и в Париже, тут квартиры сдают, найти можно, но цены заоблачные. Если влюбленная пара захочет снять квартиру на уик-энд в этой воспетой романтиками столице любви, ей придется работать столько, что на эту самую любовь не останется ни времени, ни сил.

Матьё так же тихо подошел со спины и положил руку ему на шею.

– Мышцы у тебя совершенно окоченели, – сообщил он. – Как у трупа. Трупное окоченение.

Шутка, конечно, но, с учетом момента, более чем неуместная.

Адам уже неделю не мог расслабиться. Появляющиеся в печати подробности массового расстрела детей только усиливали тревогу. А как себя поведут другие пациенты? Преследовало почти забытое с детства ощущение: по коже ползут мурашки.

За всю неделю единственная радость – позвонил Матьё и пригласил в кафе. Никаких извинений – дескать, прости, долго не давал о себе знать, не звонил и не отвечал на звонки. Творческий период, старина… Что ж, если постараться, можно и это посчитать за извинение. Ну если не извинение, то, по крайней мере, объяснение: душой овладела пламенная страсть к созиданию.

Матьё смотрит на их отношения совершенно по-иному, он с самого начала дал понять, что отношения отношениями, но свобода прежде всего. Даже не с самого начала, а еще до начала. Извини, старина, но я никуда не гожусь в смысле постоянных встреч и звонков. Не готов ни к чему серьезному.

Тем не менее у Адама то и дело возникало ощущение, что все эти увертки – пустые слова, своего рода бравада. Никаких сомнений, Матьё и в самом деле рад его видеть. Они пообедали в любимом ресторанчике Матьё, причем Матьё даже не пытался скрыть их отношения, хотя в этом кабачке его знала каждая собака. Потом выпили по стаканчику кальвадоса в баре напротив. За стойкой Матьё прижался к нему так, что Адам почувствовал слабость в коленях.

– А сейчас ко мне, – шепнул Матьё и со стуком впечатал в стойку бокал в виде тюльпана с толстым, чуть не двухсантиметровым, донышком.

* * *

– Слышала, слышала – вы опять переругались.

Селия постаралась улыбнуться, все-таки Адам видит ее лицо. Дэвид буквально свирепел – Адам по-прежнему рассматривал случившееся как наихудший возможный сценарий. Она боялась, что Адам очень переживает, но тот был на удивление спокоен. И разговаривал вполне шутливым тоном.

– Чепуха, – сказал Адам и улыбнулся в ответ. – Дэвид просто-напросто был не в настроении. Можно понять: до этого он скользил на волне успеха, как серфингист, и надо же – удача не то чтобы изменила, но напомнила, насколько непостоянна ее любовь.

Сказал – и застеснялся цветистости выражения.

Он коротко постригся и стал похож на школьника. Такую стрижку называют “под бобрик”. И одет необычно: какое-то флисовое худи со шнурком на шее, совершенно не его стиль. Впрочем, Адам даже в мусорном мешке с прорезью выглядел бы голливудским красавцем.

– Мы все под дамокловым мечом, – сказала Селия задумчиво. – Если это какое-то неведомое побочное действие препарата…

– Пусть даже и не побочное, но как-то связано. Возможно, есть факторы, о которых мы понятия не имеем.

Именно про эти бесконечно повторяющиеся сомнения и сказал Дэвид – мол, Адам уперся как осел. Понятия не имеем… И повторил несколько раз, и вправду имитируя рев осла: не име-ем! Не име-ем!

– Я знаю только то, что ничего не знаю, – процитировал Адам и улыбнулся. – Сократ. Или кто это сказал? Платон?

– Тебе виднее. – Селия тоже не сдержала улыбки.

Адам буквально светился, а с новой стрижкой помолодел лет на пять. Красавец. Может, в том и скрыта причина постоянных нападок Дэвида? Зависть? Странно – чему, казалось бы, завидовать? Дэвид и сам на редкость привлекателен. Хотя, конечно, на пятнадцать лет старше. Все знают, особенно женщины, что даже сорок – уже не тридцать, а Дэвиду скоро пятьдесят. Не тот возраст, чтобы сорваться в Париж и жить там на перекладных, прыгая, как блоха, с квартиры на квартиру. Дэвид всегда был неравнодушен к женщинам, и для него наверняка мучительно сознавать, что стареет. Хотя женщины по-прежнему летят к нему, как бабочки на свет. Что-то в нем есть невероятно притягательное – повадка, взгляд… трудно определить. Но сам-то он наверняка обеспокоен возрастом.

Ей почему-то стало жаль Дэвида. Адаму легко – богатые родители, куча денег. Классовые привилегии. Сам-то он наверняка не замечает, но со стороны сразу видно, а иначе откуда эта непринужденность, беззаботный, открытый взгляд? Все, чего Дэвид лишен напрочь. Сделал себя сам с нуля.

– И как там Париж? – спросила Селия.

Адам почему-то засмеялся и стал окончательно похож на развеселившегося мальчишку в своем размера на два больше, чем нужно, худи.

– Магия и очарование. Изо всех сил старается оправдать свою репутацию.

– Хватит… Официально декларирую черную зависть.

– А ты не была в Париже?

– Не только в Париже. Вообще в Европе.

– Серьезно? Бросай все и приезжай.

Селия промолчала. Бессмысленно объяснять сыну миллиардера, что стоимость авиабилета в Париж на двести-триста долларов превышает ее скромный бюджет. Тем более сейчас, когда она бьется изо всех сил, чтобы хоть частично и без новых кредитов оплатить больничные счета отца. А они копятся и копятся. Адам вряд ли поймет, каково это – в конце каждого месяца шарить по банковским счетам и пытаться свести концы с концами.

Селия никогда и ни с кем не делилась. Да, она окончила Гарвард, но только потому, что одарена ничуть не меньше, а скорее даже больше, чем юноши и девушки, чьи отцы, деды и прадеды учились в Гарварде. Не сразу, но вписалась в эту среду, и никто даже не догадывался, что выросла она в полуразвалившемся бунгало, что ее мама была то официанткой, то стюардессой, а отец – кочующий садовник по вызову.

Нет, она никогда не была в Европе. Чему тут удивляться?

– А как твой отец? – вспомнил Адам. – Нгуен говорил что-то про несчастный случай.

– Ну какой там несчастный случай! Поскользнулся.

– А у моего было огнестрельное ранение.

– Что? Он воевал?

– Дурацкая история. Был в гостях у какого-то инвестора. Ты же знаешь, у отца есть несколько ресторанов…

– Знаю, конечно.

Несколько ресторанов… Адам явно поскромничал. Его отец владеет концерном “Миллер”, включая кабаре и ночные клубы.

– А этот инвестор не только куда-то там инвестирует, он еще и коллекционирует оружие. Захотел похвалиться – вытащил откуда-то старинный дробовик времен Гражданской войны. Последнее приобретение. Отец решил попробовать… как ребенок, ей-богу. Угодил себе в ногу. Говорит, не знал, что ружье заряжено.

– Твой папа?!

– Ну да.

– Серьезное ранение?

– Это смотря что называть серьезным. Ногу сохранили, во всяком случае, но рубцы безобразные, мягкие ткани всмятку. Ничего удивительного – дробовой заряд с полуметра. Декоративно хромает и глотает оксикодон[22]22
  Обезболивающий препарат опиоидного ряда.


[Закрыть]. Думаю, не без удовольствия.

– А ты с ним говорил?

Глаза Адама внезапно погасли, словно подернулись мутной пленкой, как у птиц.

– Мы не общаемся, – сухо сказал он.

Селия растерянно молчала. Собственно, она ни разу не слышала от Адама рассказов о родителях. Все, в том числе и она, знали, чей он сын. Селия считала эту информацию вполне достаточной, она даже подумать не могла, что в такой семье могут возникать какие-то неурядицы. Принято считать, что у богатых всегда все в порядке. О чем спорить, если у тебя столько денег?

– Он наверняка выдумает какую-нибудь историю и будет хвастаться боевым увечьем. Ветеран неизвестно какой войны.

Никакой горечи в голосе, лишь разочарование. Так вот почему он так охотно принял предложение поработать во Франции! Оказывается, не только из-за Дэвида…

Селию внезапно окатила теплая волна. Если вдуматься, на судьбу пенять не стоит.

– Может, не надо так уж… – начала было она, но Адам ее прервал:

– Неважно. Выкинь из головы. У нас другие проблемы. Если бы они не застрелили Фреда Ньюмэна… но дело сделано. Надо, по крайней мере, добиться, чтобы нам отдали его мозг.

– Эндрю не слезает с телефона. Пытается уговорить судебных медиков передать мозг нам. Послали экстренный запрос в комиссию по этике – мол, экстраординарные обстоятельства, общественная безопасность и тэдэ и тэпэ. Те, как всегда, тянут с ответом. Ты же понимаешь, вопрос стоит гораздо шире: на что мы имеем право, а о чем лучше не заикаться. Правила нельзя нарушать, но… но у нас же два трупа среди добровольцев! И дети…

Селия осеклась, вслушалась в собственные только что отзвучавшие слова, и ее зазнобило.

– Что да, то да, – со вздохом согласился Адам. – Я с детства мечтал заниматься наукой, но если бы мне рассказали про наши проблемы… даже не знаю… Может, сидел бы и подбивал дебет с кредитом в каком-то из отцовских ресторанов.

– Но ты же знал, что всякое бывает. Не только такой кошмар, как сейчас у нас, а что-то другое… Загубленные без нужды животные и все такое прочее.

Адам задумался.

– Наука… ну да, всякое бывает. Как и в жизни. Но вековой опыт показал, что нет ничего постояннее. Истина вечна.

– Тебе надо было пойти в теологию, – улыбнулась Селия. – Вот уж где вечные, постоянные и неопровержимые истины. И мышей не надо гробить.

– Пожалуй… – Адам тоже улыбнулся, но улыбка получилась невеселой.

– А еще лучше – в буддисты. В тибетские монахи. Сидишь с плошкой риса и всем доволен.

– Ну да… пока не заметишь другого аппетитного монаха. Или не понюхаешь гамбургер, к примеру.

Селия рассмеялась, на этот раз искренне.

– Ладно, Адам, мы отвлеклись от темы, тебе не кажется? Я позвоню попозже.

– Чао…

Он нажал на кнопку отбоя.

Селия посмотрела в окно. На выцветшем голубом небе медленно плыли редкие облака, похожие на парусные корабли с темными днищами. У причала медленно разворачивался огромный паром из Чарльзтауна. Чайки, отчаянно переругиваясь, то и дело пикировали в ледяную воду. День наверняка будет на славу, надо уговорить Мохаммеда взять с собой ланч и пойти на пирс. Солнце, пусть и зимнее, все равно солнце. Она улыбнулась, представив недоуменные лица прохожих, хотела было вернуться к работе и вздрогнула: заверещал мобильник. Незнакомый номер, но первые цифры 508 – Кейп-Код. В животе похолодело.

– Селия? Добрый день. Это Элеонор, соседка вашего папы, я хотела…

– Что случилось?

– Не волнуйтесь, ничего страшного. Он уже дома. Я только хотела рассказать… вам надо знать. Я встретила его в нашем супермаркете, ну вы знаете, Stop&Shop. У него не оказалось с собой денег. Я одолжила, естественно, а потом… он никак не мог найти машину. Я поехала с ним. Теперь он дома, отдыхает… я присмотрела.

Присмотрела… Почему-то это словечко испугало Селию больше, чем рассказ соседки.

– Я сейчас приеду.

– Нет-нет, что вы, никакой необходимости. Вы ведь в Бостоне, не так ли? Но… наверное, ему нужно обратиться к доктору… Барри говорит, не лезь не в свое дело, Элеонор, но это же ваш папа, и…

– Спасибо, Элеонор. Правильно сделали, что позвонили.

– Я могу зайти и вечером, и завтра утром, так что вам не надо приезжать.

– Не знаю… я… не надо…

День забит как никогда. Не меньше десяти встреч, три совещания.

– Как это – не надо? Мне совсем не трудно, наоборот.

– Я верну вам деньги…

Элеонор засмеялась.

– Он уже все вернул. Забыл дома бумажник. Хотел даже чаевые вручить.

– Ну хорошо… еще раз спасибо.

– Простите, дорогая… Мне не следовало вас беспокоить.

На глаза навернулись слезы. Селия судорожно вздохнула, пытаясь сдержать их.

– Что вы, что вы… наоборот, я вам очень благодарна.

– Вам надо знать: мы тут все очень любим Теда. Ваш папа замечательный, солнечный, сама доброта.