Текст книги "Кровавая жертва Молоху"

– А кто же это сделал?

– Это так и осталось загадкой. Ее подруга взяла к себе ребенка и вырастила как своего собственного. В те времена это было делом нелегким.

Произнося последние слова, старик словно с легким упреком покосился на нее.

Ребекка подумала о матери Сиввинга, которая рано овдовела – ей пришлось поднимать детей в одиночку.

«Я знаю, что у меня все хорошо, – подумала она. – Я могла бы завести детей одна, и мы прекрасно жили бы. У них всегда была бы крыша над головой, еда в желудке и возможность ходить в школу. Мне не пришлось бы их отдавать».

Мартинссон взглянула на Сиввинга. Он не понаслышке знает, что такое нищета. «Мы много раз были на волосок от того, чтобы оказаться в детском приюте», – говаривал он.

«Да, не всегда можно сказать, что раньше было лучше», – подумала она.

15 апреля 1914 года. Школьная учительница Элина Петтерссон сидит в стокгольмском поезде. Ехать ей до самой Кируны. По расписанию поездка занимает тридцать шесть часов и двадцать пять минут, но поезд опаздывает из-за снежных заносов на шпалах. Вот уже две ночи провела она в поезде, спина болит из-за необходимости спать сидя, но скоро она должна оказаться на месте.

Глядя в окно, девушка видит невысокий лес, сгибающийся под тяжестью снега. Покрытые льдом болота и озера. Стада северных оленей, которые большими глазами, но без всякого страха смотрят на скрежещущий, пыхтящий, объятый паром поезд. Время от времени приходится отцеплять вагоны, паровоз разгоняется и рвется вперед, чтобы привешенные спереди лопасти могли справиться со снежными заносами на рельсах.

Сколько снега и сколько леса! Просто невозможно поверить, что Швеция – такая протяженная страна. Элине еще не доводилось бывать так далеко на севере. И никому из ее знакомых не доводилось.

Солнце заглядывает в окно. Солнечные зайчики падают на обшитые бархатом сиденья, скачут по зелено-синей обивке. Свет такой яркий, что трудно смотреть с открытыми глазами, однако учительница не хочет задергивать занавеску, ведь вокруг так невероятно красиво.

Она свободна. Ей только что исполнился двадцать один год, и она едет в Кируну! Самый молодой поселок в мире. Именно там ее дом – в новых временах.

Всего за несколько десятилетий Швеция восстала из нищеты. Немного времени прошло с тех пор, как прививки, мир и картошка привели к приросту населения. Стремительному приросту. Теперь бедняки не умирали, а продолжали жить. Создавали новых босоногих детей с впалыми щеками. А какая судьба ждет этих ребят? Будут копать обочины вдоль дорог для казны или наниматься скотницами к богатым? Нет. В прошлом веке для них уже нет места. А города были по-прежнему нелепо малы. Народ уезжал из Швеции. Молодость, силы, мечты утекали в Америку. Власти в полной беспомощности, как склеротичный старикашка, проповедовали патриотизм и умение довольствоваться малым.

Подъем начался, как это обычно бывает для самых бедных, с природных ресурсов. Руда. Леса. И затем, за порогом ХХ века, начала развиваться промышленность. Регистрировались патенты на изобретения. На каждом шагу создавались новые акционерные общества.

Теперь народ потянулся в города. Там производят целлюлозу, телефоны, пулеметы, сельскохозяйственные машины, разводные ключи, динамит, спички. Новая Швеция постепенно богатеет.

Выпрямившись, Элина думает, не прогуляться ли ей до вагона-ресторана. Надо немного пройтись. Скоро, о, уже скоро она прибудет в Кируну.

Уже одно то, что весь поселок электрифицирован, заставляет сердце биться чаще. Электрические фонари на улицах, электричество в домах. Там есть купальни, музыкальный павильон и библиотека.

Блестящий на солнце снег заставляет молодую учительницу улыбнуться. Она не привыкла этого делать. Приложив пальцы к губам, она ощупывает губы. Только теперь, покинув деревню, оставив за спиной Йонокер, она понимает, что два года не смеялась.

Это все равно что проснуться от ночного кошмара, когда уже не вспомнить, что же снилось. Она забудет деревенскую школу. Ох уж эти серолицые дети торпарей, статарей[9]9
  Торпари – крестьяне-арендаторы земельных участков; статари – беднейшие батраки.


[Закрыть], безземельных крестьян, батраков, батрачек и поденщиков, знающие, что им не дано продолжить учебу, когда положенные шесть школьных лет закончатся. В двенадцать лет они будут считаться достаточно взрослыми, чтобы самим зарабатывать себе на жизнь. Да и не бросишь отца с матерью и малых братьев-сестер. Искра в их глазах погасла. Это очень заметно. Когда снаружи идет дождь или снег, воздух в классе становится удушливым от запаха их одежды. Пахнет скотным двором, грязью и сопревшей шерстью.

А эти сыновья зажиточных крестьян! Они могут вытворять что хотят. Толстые, откормленные, уже сами маленькие хозяева, они знают, что им дозволено вести себя как угодно с одноклассниками и учительницей, ведь папа уже владеет всей деревушкой, всеми полями и лесами в округе. Тот преподаватель, который хочет сохранить свое место, будет ласков и любезен с ребенком. И поставит ему хорошие отметки, если не хочет лишиться рождественского подарка: бочки ржи, ветчины и колбасы, а также кормов для собственной коровы. А это такая мелочь для богатых крестьян.

А деревенский пастор! Теперь Элина будет избавлена от всего этого!

«Гори он адовым огнем», – подумала она. Уже с первой встречи они не сошлись во мнениях. Она была сторонницей орфографической реформы, начиталась Эллен Кей. Он считал, что Кей аморальна, Сельма Лагерлёф вредна, Стриндерг – пропащая душа, Фрёдинг – автор грязных стишков. На его глаза наворачивались слезы, когда дети пели благочестивые песни, однако при этом он не сводил откровенного взгляда с ее груди. Окажись она с ним наедине в одной комнате, одному богу известно, где окажутся его толстые пальцы. И пастора почему-то часто заносило мимоходом в школу, когда дети уходили домой. Случалось, Элина убегала от него, а он буквально носился за ней вокруг кафедры.

В Кируне все будет по-другому. В голове у Элины кружатся смутные мечты. Сердце бьется в такт колесам на стыках рельсов.

Она вся как свежеубранный дом. Полы выскоблены. Горницы проветрены. В них пахнет мылом, ветром и солнцем. Все окна и двери открыты настежь, а сплетенные из тряпочек коврики висят на веревке между березками.

Она готова влюбиться. И в Йелливаре в поезд садится он – тот, кому она отдаст свое сердце.

Мальчик дико закричал от ужаса. Тинтин гавкнула.

Кристер велел собаке замолчать, спиной выбрался из домика и встал за дверью, где его не было видно.

– Прости, – проговорил он. – Ты испугался меня? Я знаю, что у меня страшноватый вид.

Мальчик перестал кричать.

– Я буду стоять тут, снаружи, – продолжил Кристер. – Ты меня слышишь?

Ответа не последовало.

– Могу рассказать тебе, почему я так выгляжу. Когда я был маленьким, мой дом загорелся. Я вернулся из школы и увидел, что в нашем доме пожар. Мама была в доме. Я кинулся внутрь, потому что знал, что она лежит там и спит. Тогда я и получил сильные ожоги. Поэтому у меня теперь нет ни ушей, ни волос, ни носа и кожа такая странная. Но внутри я добрый. К тому же я полицейский и искал тебя вместе со своей овчаркой Тинтин, потому что мы волновались за тебя. Ты боишься собак?

Молчание.

– Если ты не боишься, то, может быть, Тинтин зайдет и познакомится с тобой? Хочешь?

Снова никакого ответа.

– Может быть, ты киваешь или качаешь головой, но я об этом не знаю, потому что не вижу тебя. Как ты думаешь, ты мог бы поговорить со мной?

– Да.

Голос прозвучал совсем жалобно.

– Это значит, что Тинтин может войти к тебе?

– Да.

Кристер пустил Тинтин, которая проскользнула в домик, но тут же вернулась.

«Чертова собака! – выругался он про себя. – Могла бы остаться с ним внутри!»

– Ой, как быстро она вернулась! – продолжил Кристер. – Ты успел ее погладить?

– Нет.

– Видишь ли, она из тех собак, которых интересует только их хозяин. А это я. Но я знаю другую собаку, она бы точно тебе понравилась. Ее зовут Вера.

– Я ее знаю. Она иногда приходит к нам с бабушкой в гости, и тогда бабушка жарит блинчики, а когда Вера поест с нами блинчиков, она уходит домой. Это собака Сиввинга.

– Сиввинг и вправду иногда ухаживает за ней, но на самом деле это собака Ребекки. Ты знаешь, кто такая Ребекка? Нет? Но… я тоже иногда за ней ухаживаю.

Кристер усмехнулся.

– Я имею в виду Веру.

– Ты можешь зайти, если хочешь. Я тебя не боюсь.

– Тогда я захожу. Вот так. Ой, как тут стало тесно. Тинтин, тебе придется подвинуться. Молодец, умная девочка. Знаешь, она выследила тебя от самого дома и теперь очень гордится собой.

– У нее такой мягкий язык. У нас тоже раньше была собака.

В домике пахло плесенью. Пора отсюда выбираться.

– Послушай, тебе не холодно? У тебя нет ни носков, ни ботинок. Ты прибежал сюда босиком?

У мальчика сделалось очень серьезное выражение лица. Он коротко кивнул в ответ. Не сводя глаз с мягких ушей собаки, он пытался погладить ее.

– Было бы хорошо, если бы ты мог потом обо всем рассказать. Но сейчас я хотел бы отнести тебя в свою машину. Она припаркована у вашего дома. Я хочу, чтобы ты оделся. Там Сиввинг. Его ты знаешь.

– А можно мне поиграть с Верой?

– Конечно, если хочешь.

«Хотя она не очень-то любит играть, – подумал Кристер. – Лучше бы у меня был лабрадор. Такой глупый и радостный пес, который послушно подставляет спину, когда дети хотят на нем покататься».

Он надел на мальчика свою куртку и свои носки. Маркус отвечал на вопросы, но избегал смотреть в глаза полицейского.

Кристеру нечасто доводилось прикасаться к другому человеку. Он задумался об этом, когда поднял ребенка на руки и понес обратно через лес, мимо рябин, через участок к фасаду дома. Совсем скоро маленькое тельце начало дрожать – от того, что к нему вернулось тепло. Мальчик обхватил Кристера ручками за шею, он был совсем не тяжелый, его дыхание согревало щеку полицейского, позвонки проступали под кожей.

Кристер сдержал порыв крепче прижать его к себе, как сделал бы взволнованный отец.

«Прекрати, – сказал он сам себе. – Это просто работа».

При виде них Сиввинг выбрался из машины, проговорил «слава богу» и чуть не расплакался от облегчения. Ребекка стояла тут же, она улыбнулась ему и посмотрела прямо в глаза. Кристеру и самому хотелось плакать, хотя он не понимал почему – наверное, от радости, что Маркуса нашли живым.

– А что стало с твоей мамой, когда ваш дом сгорел? – прошептал мальчик ему на ухо, пока Ребекка бегала в дом за одеждой и обувью.

Кристер на секунду заколебался.

– Она погибла, – проговорил он.

– А вот и Вера.

Мальчик указал пальчиком на опушку леса, откуда к ним бежала Вера.

– Мне пришлось ее ненадолго выпустить, – объяснила Ребекка.

Вера подбежала к Кристеру. Только тут он заметил, что она что-то держит в пасти.

– Что это? – спросил он.

А затем расхохотался. Но тут же взял себя в руки. Стоять и хохотать, когда бабушка Маркуса…

– Что такое? – спросила Ребекка.

– Да все Вера. Она нашла мою табакерку, которую я выбросил в лес.

«Однако табачок мне сейчас остро необходим, – подумал Кристер. – Но это будет в самый последний раз».

Инспектор криминальной полиции Анна-Мария Мелла стояла в спальне Суль-Бритт Ууситало вместе с прокурором Ребеккой Мартинссон и коллегами Томми Рантакюрё, Фредом Ульссоном и Свен-Эриком Стольнакке. Вокруг участка уже было поставлено полицейское заграждение.

– Скоро сюда нахлынут жители деревеньки, – вздохнул Свен-Эрик. – А минут через десять, максимум через пятнадцать появятся местные газетчики. За ними – вечерние газеты. Они пошлют сюда своих корреспондентов, находящихся неподалеку, это не займет много времени. И уже через час об убийстве можно будет прочесть в Интернете.

– Знаю, – проговорила Анна-Мария. – Пусть Кристер заберет отсюда мальчика. Хорошо, если он пока о нем позаботится.

«Потом Кристер будет присутствовать на допросах, – подумала Анна-Мария. – Чтобы мальчик чувствовал себя увереннее».

– Ты возьмешь это на себя? – спросил Стольнакке. – Я имею в виду – разговор с мальчуганом?

– Если никто из вас не хочет…

Коллеги дружно покачали головами.

– Ведь не может быть, чтобы это сделал мальчишка? – вымолвил Томми Рантакюрё. – Такое случается только… где-то там, далеко.

Анна-Мария не ответила.

Они оглядели тело Суль-Бритт, покрытое коричневыми точками, надпись на стене.

«Все эти уколы, – подумала Мелла. – В состоянии ли семилетний ребенок чисто физически… Может ли он написать слово «шлюха»? Знает ли он, что это такое? Без предубеждений, без предубеждений», – прервала она поток своих мыслей.

Анна-Мария Мелла глубоко вздохнула.

– Так, – начала она. – Кто мог назвать ее шлюхой? Возможно, кто-то из местных? Ей угрожали? Есть ли какой-то старый роман? Или новый? Свен-Эрик, возьмешь на себя деревню? В пределах прямой видимости никаких соседей нет, но побеседуй с теми, кто живет вдоль дороги. Может быть, они что-то видели или слышали? Опроси ее сослуживцев. Кто последним видел ее в живых? Не замечали ли за ней в последнее время каких-либо странностей? Короче, сам знаешь.

Густые усы Свена-Эрика зашевелились, чуть разъезжаясь в стороны. Он все прекрасно знал и не возражал.

«Отлично», – подумала Анна-Мария.

Стольнакке умел находить общий язык с народом. Он вполне уютно чувствовал себя у них на кухне за обеденным столом. Попивал кофеек, беседовал о том о сем. Создавалось впечатление, что родственник завернул поболтать. А если подумать, то чаще всего именно так и было. С какого-то боку он со всеми состоял в родстве. Или учился в одной школе. Или помнил их спортивные достижения в молодости.

Свену-Эрику скоро на пенсию. Тогда она станет самой старшей в группе. Невозможно себе представить. Ведь ей только что было двадцать, как Томми Рантакюрё. Он был молодой гончей в их группе. Беспокойный, как подросток, ни минуты не сидел на месте. С огромным куском табака за губой. Постоянно держал нос по ветру. Ему задания давались в последнюю очередь. Предполагалось, что он может наломать дров. Зачастую именно так и происходило.

– Фредди, – продолжила раздавать указания Мелла, обращаясь к коллеге Фреду Ульссону. – Ты тоже знаешь, что тебе делать.

– Входящие и исходящие, – быстро ответил он. – Эсэмэски. Компьютер. Здесь и на работе, как я понимаю. Могу я пройтись по дому и поискать ее мобильник?

– В холле лежит открытая сумочка. Посмотри там, криминологи не будут ругаться. Во всяком случае, на тумбочке рядом с кроватью телефона нет. Но рыться везде мы пока не можем: они нас разорвут на части.

Фред Ульссон ушел в сторону холла. Через некоторое время он появился вновь с телефоном в руке.

– Проверю его, – сообщил он.

– Странно, что в кухне распахнуты дверцы, а ящики закрыты, – задумчиво проговорил Свен-Эрик. – Как будто там что-то искали. Что-то большое.

– Колющее орудие? – высказал предположение Фред Ульссон.

– Томми, – начала Анна-Мария. – Ты побеседуешь с учителями Маркуса? С директором школы и другими сотрудниками. И с воспитательницами продленки, если он туда ходил.

Лицо Томми перекосилось.

– О чем я должен их спросить?

– Что они думают о мальчике, какое он производит впечатление? Уравновешен ли он? Есть ли у него проблемы? Хорошая ли у него… хорошая ли у него была обстановка в семье? Мы должны разыскать его мать.

– Сиввинг наверняка знает, как ее зовут. Я могу связаться с ней, – откликнулась Ребекка.

– Отлично. Сделай это как можно скорее. А не то тебя может опередить какой-нибудь журналист. Что еще Сиввинг рассказал о Суль-Бритт?

– Она работала в отеле «Ледяной дворец», сервировала завтрак. Сегодня утром она не вышла на работ, поэтому Сиввинг решил отправиться сюда. Раньше у нее были проблемы с алкоголем, но с тех пор, как три года назад погиб ее сын, она завязала и взяла на себя заботы о внуке. Мать Маркуса жива-здорова, но проживает в Стокгольме, у нее новая семья, и ей не хочется им заниматься.

– Что за люди? – воскликнул Свен-Эрик. – Что это за мамаша, которая бросает свое дитя?

Анна-Мария смутилась, в комнате повисла тишина. Мать Ребекки бросила семью, когда та была маленькой. Позднее она попала под грузовик. Никто не знал точно, было ли это несчастным случаем.

Кажется, та же мысль промелькнула и у Свена-Эрика. Несколько секунд они стояли молча, никто не мог придумать, что сказать. Стольнакке откашлялся.

Ребекка, похоже, не слышала его слов. Она смотрела в окно. Во дворе Маркус бросал теннисный мячик. Похоже, он кричал Вере, чтобы она принесла его. Разумеется, тщетно. Эта собака никогда не выполняла команду «апорт». Теперь она стояла, глядя на мячик, пока Маркус, сдавшись, не сходил за ним сам. Потом он снова его бросил, сбегал за ним и бросил снова. Иногда за мячиком отправлялся Кристер. И только Вера стояла неподвижно.

– Что с ним? – спросила Ребекка, указывая на Маркуса. – Он хоть понимает, что его бабушки больше нет?

Все посмотрели на Маркуса.

«Дети то включаются, то выключаются, когда речь идет о горе», – подумала Анна-Мария.

Ей не раз доводилось это наблюдать. В один момент они рыдают над умершей мамой, через пять минут – полностью поглощены мультиком.

– Да, – проговорила наконец Анна-Мария. – По-своему понимает.

Мелла прошла курс обучения правилам допроса детей, и ей несколько раз приходилось это делать, когда возникали подозрения о существовании насилия в семье. Ситуация совершенно особая, однако Анне-Марии она не представлялась трудной. Знали бы ее домочадцы, какой спокойной и терпеливой она может быть!

«Это только дома я жестко задаю наводящие вопросы и не слушаю ответов», – подумала она, криво улыбнувшись.

– Встречаемся в отделении в три часа, – решила она. – Пресс-конференции не избежать. Но только завтра, ровно в восемь утра. Ни минутой раньше. Томми, ты можешь поехать в город и привезти видеокамеру? Я должна поговорить с Маркусом, пока он не… короче, чем скорее, тем лучше.

– Смотрите! – воскликнула Ребекка. – Посмотрите на собаку. Она с ним играет!

Во дворе Вера неожиданно отправилась за мячом, принесла его и положила к ногам Маркуса.

– Такого она никогда раньше не делала, – проговорила Ребекка. И добавила вполголоса, словно ни к кому не обращаясь: – Во всяком случае, со мной.

«Таких мальчишек обычно дразнят в школе, – подумал Кристер, пока Анна-Мария включала видеокамеру. – Вроде меня, только симпатичный».

Маркус был низкорослым, с длинными светлыми волосами, бледным лицом и темными кругами вокруг глаз. Однако чистый, ухоженный, ногти коротко подстрижены. В комоде, стоящем в его комнате, лежала одежда – наглаженная, аккуратно сложенная. В кладовке и холодильнике хранилось немало полноценных продуктов. А в вазе в кухне лежали фрукты. Суль-Бритт очень заботилась о своем внуке.

Теперь мальчик сидел на деревянном диванчике в кухне у Ребекки. Вера лежала рядом с ним, позволяя себя гладить. Кристер сидел с другой стороны, с удивленной улыбкой наблюдая эту сцену.

«Удивительная собака, – думал он, – будь на месте мальчика я или Ребекка, Вера давно бы уже соскочила на пол».

– Знаешь, – сказал он Маркусу, – месяц назад я ездил с Верой в Лаксфорсен в гости к друзьям. У них была кошка, которая только что родила котят и ни на секунду от них не отходила. Кошка была совсем тощая, потому что не решалась отойти поесть. Но когда я пришел туда с Верой, она оставила их с ней и убежала. Котята залезли на Веру, кусали ее за уши и за хвост.

«И присасывались к ее соскам, так что рассосали их до крови, – подумал он про себя. – Бедняга!»

– Кошка отсутствовала больше часа, – продолжал Кристер. – Наверняка успела наловить кучу мышей. Она чувствовала, что на Веру можно положиться.

«Котята и одинокие мальчишки, – подумал он про себя. – На них у нее хватает терпения».

– Ну что ж, начинаем, – сказала Анна-Мария. – Расскажи мне, пожалуйста, как тебя зовут и сколько тебе лет.

– Меня зовут Маркус Элиас Ууситало.

– А сколько тебе лет?

– Семь лет и три месяца.

– Хорошо, Маркус. Кристер и Тинтин нашли тебя в домике в лесу. Ты можешь рассказать, как ты там оказался?

– Я сам туда пришел, – пробормотал Маркус и пододвинулся поближе к Вере. – Бабушка придет сюда и заберет меня?

– Нет, твоя бабушка… Разве ты не знаешь, что с ней произошло?

– Нет.

Анна-Мария бросила вопросительный взгляд на Кристера. Неужели он не сказал мальчику? Неужели никто ему не сказал?

Кристер едва заметно кивнул. Само собой, он рассказал. Просто не надо торопиться. Мальчик едва успел усесться. Ей стоило бы для начала поговорить о чем-то другом.

– Твоя бабушка умерла, дружочек, – сказала Анна-Мария. – Ты понимаешь, что это значит?

– Да, как папа.

Некоторое время Мелла сидела молча. Она пребывала в растерянности. Чуть сощурившись, она разглядывала ребенка.

Казалось, он спокоен и собран, хотя и несколько молчалив. Он сидел и гладил мягкие уши Веры.

Анна-Мария чуть заметно покачала головой.

– Хорошая собака, – проговорила она.

– Да, – ответил Маркус. – Она обычно приходит к нам с бабушкой есть блины. А один раз она села со мной в школьный автобус. Взяла и залезла, хотя у нее не было билета. Но собакам он и не нужен. Всю дорогу сидела возле меня. В тот раз меня никто не дразнил. Даже Вилли. Все хотели ее погладить. А учительница – хотя она у нас только замещала – позвонила бабушке. Бабушка позвонила Сиввингу, и Веру отправили домой на такси. Это было недорого, потому что Сиввинг имеет право на бесплатную поездку. Но бабушка говорит, что пока этим воспользовалась только Вера.

– Расскажи мне, каким образом ты попал в домик в лесу.

«Опять слишком торопишься», – подумал Кристер. Он тщетно пытался встретиться глазами с Анной-Марией.

– У нас тоже была собака, – проговорил Маркус. – Но потом она пропала. Наверное, ее сбила машина.

– Угу. Как ты попал в домик, Маркус?

– Просто пришел.

– Хорошо. А ты знаешь, сколько было времени?

– Нет. Я не понимаю по часам.

– На улице было светло или темно?

– Темно. Это было ночью.

– Почему ты отправился в домик ночью?

– Я…

Он осекся, на лице появилось удивленное выражение.

– …не знаю.

– Подумай. Я подожду.

Они долго сидели молча. Кристер гладил Маркуса по руке. Мальчик лег на спину Вере и шептал что-то ей в ухо. Вопрос он явно забыл.

– Почему на тебе не было ботинок? И куртки?

– Из моего окна можно выпрыгнуть. Тогда попадаешь на крышу заднего крыльца. А оттуда можно слезть по лестнице.

– Почему на тебе не было ботинок?

– Ботинки остались в прихожей.

– Почему ты выпрыгнул в окно? Почему не вышел в дверь?

Мальчик снова замолчал.

В конце концов он тихонько покачал головой.

«Пора прекращать», – подумал Кристер.

«Неужели он не помнит?» Вопросы теснились в голове Анны-Марии, рвались наружу все одновременно. Почему ты проснулся? Что ты увидел? Слышал ты что-нибудь? Ты узнал бы…

А он сидел и гладил собаку. Внешне совершенно равнодушный к происходящему. Анна-Мария не знала, что сказать.

– Ты что-нибудь помнишь? – спросила она. – Все, что угодно. Помнишь, как ты лег спать вечером?

– Бабушка говорит, что я должен каждый день ложиться в половине восьмого. Все равно что бы там ни показывали по телевизору. Мне всегда приходится ложиться очень рано.

«Мне придется прерваться, – подумала Анна-Мария. – Я слишком заинтересована. Скоро он начнет придумывать. На курсах нам много раз это повторяли. Дети хотят угодить взрослым. Они скажут все, что угодно, лишь бы мы остались довольны».

– Я просыпаюсь, когда кто-то входит, – сказал Маркус Кристеру. – Когда пришли вы с Тинтин, я сразу же проснулся. Может, я хожу во сне?

«Но только что он помнил, как выпрыгнул в окно, – подумала Анна-Мария. – Так не пойдет. Я могу все испортить. Надо пригласить профессионала».

– Беседа с Маркусом Ууситало заканчивается, – сказала она и выключила видеокамеру.

– Мы позвоним твоей маме, – сообщила она Маркусу. – Но она живет в Стокгольме, это далеко. Есть ли здесь по близости кто-нибудь из взрослых, кого ты знаешь и у кого хотел бы пока побыть?

– Мама даже не хочет со мной разговаривать. Можно я поеду домой к бабушке?

Анна-Мария и Кристер переглянулись.

– Но… – начала Мелла и осеклась, так и не договорив.

Кристер обнял Маркуса.

– Послушай, приятель, – начал он. – А давай мы с тобой, и с Верой, и с Яско, это тоже пес Ребекки… Яско… Хотя знаешь, как мы его называем? Щен! Давай мы все вместе, и мои собаки тоже, поедем ко мне домой завтракать? Ты наверняка жутко проголодался!

Маркус выбежал во двор и стал играть с собаками. Кристер Эриксон пошел следом и в дверях столкнулся с Ребеккой. Они чуть не стукнулись лбами. Она отступила на шаг назад и улыбнулась ему. Усилием воли полицейский сдержался, чтобы не прикоснуться к ней. Собаки стали прыгать и ластиться к ней.

– Я поговорила с его матерью, – произнесла Мартинссон.

– И что?

Ветер залетел на крыльцо, тронул ее волосы. Глаза у нее были того же цвета, что и серое небо, что и сухая осенняя трава. Кристер затаил дыхание. Сердце забилось быстрее.

«Спокойно, – сказал он сам себе. – Стоять совсем рядом и смотреть на нее. Кажется, мы становимся друзьями. Я должен довольствоваться этим».

Ребекка шумно выдохнула через рот. Явный знак того, что разговор оказался нелегким.

– Что тебе сказать? Конечно же, она пришла в ужас от того, что произошло, но объяснила, что Маркусу никак нельзя переехать к ней. Понимаешь? Она сказала, что у нее и ее мужа не все гладко, что он ее бросит, если ей придется забрать сына. Что ее мужик своих собственных детей едва выносит. Что он эгоист и сволочь. Что у него проблемы на работе. Что его, собственно, можно понять. Что я должна понять. Что она вовсе не думает о себе, что дело не в этом. И так далее и тому подобное.

Лицо Мартинссон напряглось, губы сжались. Сощурив глаза, Ребекка смотрела в сторону.

– С тобой все в порядке? – спросил Кристер.

– Тут не обо мне речь, – ответила она.

«Сейчас или никогда», – подумал он, протянул руку и погладил ее. Сперва по щеке и уху, потом по волосам.

Ребекка не отстранилась. Вид у нее был такой, словно она вот-вот расплачется. Затем она откашлялась и взяла себя в руки.

– Анна-Мария еще там?

Он кивнул. Ему так хотелось заключить ее в свои объятия. Прижаться губами к ее щеке, уткнуться носом в ее волосы. Словно электрический разряд пробежал между ним и ею. Неужели она не чувствует этого?

– Вам удалось что-нибудь узнать?

Он отрицательно покачал головой. С некоторым усилием заговорил своим обычным голосом:

– Я заберу его к себе домой. Я не знал, когда ты вернешься, так что я взял и Веру со Щеном. Мальчику нравится Вера. С ней он чувствует себя уверенно. Я не собираюсь отдавать его чужим теткам из социалки. Анна-Мария привезет сюда профессионала, который поговорит с ним. А пока он побудет со мной и собаками.

– Очень хорошо, – улыбнулась Ребекка. – Очень хорошо.

Анна-Мария Мелла с удовольствием согласилась поесть каши с черникой и выпить кофе у Ребекки.

– У меня вся морозилка забита ягодами, – сказала Ребекка. – Я буду рада, что они пошли в дело.

Она с улыбкой наблюдала за Анной-Марией, которая ела как настоящая многодетная мать – энергично убирала с тарелки кашу и пила кофе большими глотками, словно это был сок. Ребекка рассказала о своем разговоре с матерью Маркуса, а Анна-Мария – о своей попытке допросить его.

– Казалось, он совершенно равнодушен к происходящему, – проговорила Мелла, уминая бутерброд. – И совершенно не врубается, что его бабушка умерла. Короче, ничего не вышло. Можешь потом посмотреть запись. Но что-то он наверняка видел и слышал. Ведь это очевидно, не правда ли? Иначе с какой стати он выпрыгнул в окно комнаты и убежал в домик? Он чего-то испугался.

– Я поговорила с Сиввингом, – сказала Ребекка. – Он говорит, что у Суль-Бритт нет родственников в Кируне – за исключением кузины, которая временно живет здесь, в Курравааре, поскольку ее мама лежит в больнице. С ней мы в любом случае должны поговорить. Может быть, Маркус может пока пожить у нее? Спросить, по крайней мере, стоит. Сиввинг не знал, общаются ли они.

– Ты можешь переговорить с ней?

– Хорошо.

Анна-Мария посмотрела с улыбкой на свою пустую тарелку и жестом выразила одобрение.

– Спасибо за угощение. С самого детства не ела кашу с черникой.

Анна-Мария оглядела кухню Ребекки. Ей здесь нравилось. Тряпичные коврики на вощеном деревянном полу. Подушки, украшавшие голубой деревянный диван, сшиты бабушкой Ребекки из ткани, которую она соткала сама. Они набиты пером водоплавающей птицы, которую подстрелил дедушка Ребекки.

Рядом с печкой висели букетики сушеных лютиков и кошачьей лапки вместе с букетом из перышек глухаря, которыми хозяйка дома сметала крошки с отутюженной вышитой скатерти. И даже тонкие белые занавески были накрахмалены так, как делали во времена бабушки Ребекки.

«Совсем не успеваешь всем этим заниматься, когда у тебя дети», – подумала Анна-Мария.

Все ее фамильные скатерти, доставшиеся ей по наследству, лежали неглаженые где-то в шкафу и лишь иногда напоминали о себе уколом совести – непонятно почему. У нее на кухне на столе лежала клеенка, почерневшая от типографской краски, сыпавшейся из газет.

Мелла посмотрела на свой мобильник.

– Поговори с ней. Встретимся у Похъянена в два часа. Я хочу послушать, что он скажет, перед совещанием в три часа.

Ларс Похъянен был судмедэксперт. Ребекка кивнула. Она знала: Анна-Мария попросила ее прийти, чтобы она не чувствовала себя в стороне, а не потому, что той нужна была помощь.

«Странно все же устроен человек», – подумала Ребекка, вспоминая прошлый случай, когда она возглавляла следствие, а Анна-Мария – оперативную работу.

В тот раз взаимодействие не клеилось, и Ребекка чувствовала себя лишней. А теперь, когда Анна-Мария приглашала ее, она испытывала легкое раздражение.

«Ты всегда недовольна, – сказала она себе. – Она спрашивает, хочу ли я участвовать в игре. И не стоит ломать голову над ее мотивами: действительно ли я ей нужна или она это делает по доброте душевной».

– Приду обязательно, – проговорила Ребекка. – И – на здоровье. Меня бабушка постоянно кормила в детстве такой кашей.

– Кстати, – продолжала она, пока Анна-Мария зашнуровывала в прихожей свои ботинки. – Сиввинг рассказал, что бабушку Суль-Бритт Ууситало тоже убили.

– Не может быть!

– Именно так. Она была учительницей в Кируне.

Директор шахты Яльмар Лундбум заходит в поезд на станции Елливаре 15 апреля 1914 года. Он устал и пребывает в дурном расположении духа, чувствует себя старым и изношенным. Как будто на плечах у него туесок, полный людей и забот. Там разгоряченные рабочие, всегда машущие кулаками в воздухе, всегда готовые к борьбе. Их жесткие ладони, ударяющие о стол – «когда же, черт подери, настанет конец этому произволу?».

Все эти профсоюзные деятели, горячие головы, которых уволили с лесопилок в Вестерботтене за революционные настроения, – все они перебираются в Кируну. А здесь нужен каждый, кто в состоянии вынести тьму и холод. Но потом ему без конца приходится возиться с ними – этими агитаторами, социалистами и коммунистами.