Текст книги "Эпоха и Я. Хроники хулигана"

…и непокоренной игре

Я верю в то, что нужно знать и петь гимн своей страны, как истово верят в это немцы. Я верю в женское восхищение, как в допинг. Я верю в детские слезы. Верю в навешенный крученый мяч. В то, что французам воздается за то, что обидели ирландцев. Верю в хороший бурбон и в то, что Словения не выйдет из группы. В то, что Марадоне преподнесут урок. Что Игра, хамство и белый порошок несовместимы.

Я верю в этюд Уткина об утраченной любви в 2006-м, привычно позорном для нас году, я верю в то, что сербы будут биться, но безуспешно, но мы все равно будем за них болеть. Я верю в мат на трибунах, потому что я его изобрел, но в мат, когда нет детей и дам. Я верю в мягкое порно, в многодетного, чуть менее моего Ковальчука, я верю в раннего Михалкова, я верю в гирлянды на окнах на Новый год, а также верю в то, что невозможное возможно. Пусть даже это спел тот самый друг, который оказался вдруг.

Я верю, что, если ты любишь игру, если аллергически воспринимаешь неуважение к ней, она ответит тебе взаимностью.

После «Непокоренного» (так называется фильм) понимаешь, почему наших нет в ЮАР. Потому что там не может быть, да и не должно быть тех, кто добровольно погружается в ад, ложно оценив обстоятельства и собственное в них место. Кто не любит Игру, тот недостоин ее.

Ах, да! Иствуд снял про Манделу и про регби. Но здесь разницы никакой: футбол, регби. Речь про Игру, в которой вины и обмана нет. И она никогда, никогда, никогда не бывает скучной.

Ковальчук

Теория, что великие достижения больших, и не совсем, как я, больших мужчин, превосходящие жизнь как философскую категорию, должны создаваться большими или не очень, как я, большими мужчинами, но не от мира сего, мне нравится только в первой части. Мы все не от мира сего, если подходить к нам с точки зрения уважения как к личности. Мы все созданы для великих достижений.

Только один из нас, персонаж фильма свежеиспеченного шедевра «Железная схватка» братьев Коэнов, который не останавливается на полпути, во имя большой и не всегда объясняемой попутчиком цели. Некоторые из нас, будучи затеянными природой больших достижений, не умеют претворить в жизнь свои замыслы, потому что слабы.

Когда у Ильи Ковальчука не шли дела в начале сезона, не просто не шли, а он с треском проваливался в каждом матче, давая повод ехидничать по поводу его восьмисотмиллиардно-грузинско-лариевого контракта, у меня самого было подлейшее состояние духа. Что мне Ковальчук? Я знаком с ним, но это даже не товарищеская категория отношений. Что мне русский парень, играющий в НХЛ? Когда я привожу своим сыновьям примеры того, как нельзя сдаваться, я всегда приводил пример Ковальчука. Но у него все шло более-менее гладко в заокеанской карьере. И вот серьезнейшее испытание. Он выходил с траурным выражением его приятной и, не по-хоккейному голливудской, физиономией. Он с трудом выдавливал слова на пресс-конференциях или, как это называется у Павла Лысенкова, в смешанных зонах. Потому что он выходил со смешанными чувствами в эту смешанную зону и не понимал, почему не идет игра.

Я понимаю эти ножницы между гигантской оплатой и тем, что «улюлюкают» или «буукают» в твою сторону, когда называется твоя фамилия трибуны. Трибуны ведь состоят из Отариков, если не в буквальном смысле понимать мою личность, а как человека купившего билет и требующего за эту плату адекватной игры. Когда ты не забываешь, вчерашняя любовь перечеркивается и экстатические монологи уже начинены ненормативной лексикой. Илья Ковальчук, сам по себе персонаж, насколько я понял из нашего знакомства, боготворящий все ценности, такие как семья, дружба. Я не верю, что нет связи между тем, как он играет, верит в себя и преодолевает невзгоды, и тем, что он даже маленький отпуск проводит с семьей, нося на руках жену, детей и свою маму.

Сегодня, когда я прочел материал Павла Лысенкова, то ли я стал сентиментален с годами, как на оскаровской церемонии, получив в конце своего семидесятилетнего пути за роль в фильме «Секс на подоконнике» статуэтку вожделенную, то ли что-то случается с нами со всеми, когда мы видим, как парень, только что стоявший на коленях, встал с этих колен и помогает не просто своей команде «Нью-Джерси» идти к плей-офф, лишая нас возможности увидеть его на чемпионате мира, но дает нам всем пример – не сдавайтесь, потому что мы не двуногие кроты. Эта профессия спортивная, говорю об этом каждый раз высокопарно, за что получаю подзатыльники от наших блестяще образованных обозревателей, эта профессия учит смирению и кротости. В четверг ты был суперзвездой, в пятницу ты никто. И между четвергом и пятницей ты проживаешь бессонную ночь и торопишься пойти на тренировку или к рабочему станку, или писать статью, или торговать билетами в кинотеатр – это все очень условные границы между специальностями. И дело не в подсчете гонораров или зарплаты нижнекамского рабочего и Ильи Ковальчука, дело – в характере. Я очень рад за Илью, я рад, что у нас есть такой парень и у моих детей есть пример для воспитания. И то, как он потом отвечает на вопрос, что случилось, почему его прорвало. «Нет, нет, нет, нет, нет», – говорит Ковальчук, в отличие от футболистов известной команды, он говорит, что это все команда и это все тренер. «Он там на мостике, он улыбается нам и верит в нас, а стало быть, и я поверил в себя.

Самое важное, что человек яркого дарования еще и наделен большим сердцем. Он играет для людей, он играет для меня и для моих сыновей. И пусть он не поедет на чемпионат мира, мы это переживем. Пусть он войдет в историю как человек, из болота вытащивший себя за волосы и всю свою команду. Потому что он наш русский, он пример для всех.

Хулиган

Португалия. Чемпионат Европы. Великое ристалище. Убогие греки, и бегают. Бегает святой Фигу, разбегается Роналду. Все бегают.

Кроме наших. Наши умники – Мостовой с Ярцевым – дерутся.

Все это сообщает нашему присутствию, а я ездил от радиостанции Европа+, издевательский смысл.

Мое выбегание на поле с целью всыпать горячих судье, вызвавшее у одних умиление, у других переизбыток негодования, – это не озарение, не ура-патриотизм, это жест отчаяния, акт эскапизма от долбоебов, обрекших нас на срамоту.

Никакой доблести. Выбегая, я думал: не напрасно же мы примчались в вашу буржуазную тьмутаракань? И так-то играть не умеем, а вы нас еще и унижать взялись? Вот вам грузинский детородный, российским духом осененный!

Тогда в Португалии мы получили достаточно пощечин, вечерами под первые дни хихиканья, а последние – испуганные вопли иностранцев, бегом врассыпную предоставлявших нам пробор для алкорефлексии нажираясь и посылая рэсэпшн на три буквы с ее хлипкой службой безопасности.

В тюрьме я воплощал зыбкую грань между гениальностью и одержимостью, включал безумие, сам себя, чтоб застращать бугайчиков (в камере было шесть таких же неудачников), короновал, представляясь грузинским вориком хванчкана.

В застенках хоть внутренне я и трясся, я был не издерганным сомнамбулическим юношей, но титаном, мать его, духа!

Мне впаяли пять лет условно без права посещения Европы и 4000 евро. Я крикнул судье: «До встречи в стране кипящих котлов, чмо!»

Я возвернулся в отель, где меня встретили восторженные друзья и толпа соотечественников, которым я по своему обыкновению стал заливать о своем героизме. Суть неизменна, но к пятому пересказу я сидел уже пять дней и заплатил пять тысяч и натурально вел себя в окружении фраерков в камере, как Марлон Брандо, ужасая манерами и репертуаром «Шансона», кошмаря британцев, алжирца и янки.

Португалия, сколько я разумею, и в 2004-м входила в ЕС, а в камере, 4 × 4, не было воздуха, шесть человек его похерили, была махонькая лампочка и бутерброды раз в сутки.

И охранники, мелкие гниды, хохочущие при виде меня, жалующегося на боли в животе.

Будучи невыездным много лет (до этого я попадал в ситуации в Турции, Египте и Греции), я пережил доподлинный кризис гуманизма в отношении Европы, е…ть ее в ж…

Если за то, что заступаешься за Родину или девушку, тебя объявляют преступником, – что ж, этот белый свет таков, манерных привечает, а чистых помыслами нет!

Когда я устал п**деть и сложил с себя обязанности зека из-за переутомления, начались монологи тех, кто был при этом, подбил меня на это, спасал меня из этого.

Пылким историям не было конца.

По приезде в Москву они множились каждый день.

Я сам уже поверил в то, что я проницательный, умный зек, подмявший под себя португальскую юриспруденцию.

Но что было, то было: даже за час пребывания там ты физически погибаешь, превращаясь в одну из вещей на мусорной свалке.

…Но судья все равно пидор, я вам говорю!

На поле который был, е**ный ишак.

Который опорочил чистые ризы судейского идеала. Которого я успел-таки ознакомить с грузинским джиу-джитсу.

Вам это не понравится, но мысль такая: чтоб в России стать известным, на х… гранит науки, пописайте на Красной площади или ударьте на публике министра финансов Кудрина.

Малафеев

После разбитного Киева я поехал в готический зимнею порой Питер; на улицах темнели и оседали сугробы; сквозь дымку тумана над грязно-серым льдом Невы низкое солнце просвечивало совсем по-мартовски, и, может быть, потому я всю дорогу не мог отвязаться от непривычного ощущения, волновавшего сердце, что с зимой кончено, что в этом городе невозможен разлад человека со своей собственной душой.

Хоронили Марину Малафееву.

Опыт такой жестокости к тебе небес погружает, я это знаю по себе, в тяжелейшую мизантропию.

Голкипер «Зенита» Вячеслав Малафеев сначала пережил смерть мамы, пережить смерть которой, чтобы любящий сын должен прожить еще одну жизнь.

Малафеев долго не играл, но вернулся, простив Вечности, отобравшей маму, демарш.

И вот теперь – смятение, немота, бессильный вопль…

Я был знаком с Мариной. Шапочно, конечно. Я вел какую-то громкую питерскую вечеринку, где народу было – труба нетолченая, и там меня представили. Красивая, умная, несуетливая. Просила посильной помощи в катапультировании ее группы на эстрадные высоты.

Второй встречи не случилось, и группу я не слушал, а теперь и душевных сил недостанет, да простит меня группа.

Никого из нас, включая Марину и Вячеслава, природа не затевает для мелкой суеты; но кто-то живет, а кто-то существует, надеясь на лазерную коррекцию воли к жизни с пожизненной гарантией.

В понедельник победил «Зенит».

Победил Слава Малафеев.

Это маленькая по футбольным меркам победа, которая случилась на обочине больших побед, и, выросшая из большой беды, потом большие победы переживает.

Слава, мне очень жаль.

12-й игрок!

 
Вначале было слово… или дело…?
Хер кто разберет.
Воспеть мне оду не дано, таланта нету как назло.
А так хотелось, похвалить историю одну,
Произошедшую в 4-м-то году.
 
 
Далекая, прекрасная,
Не очень-то футбольная,
Портвейнно-винная страна.
Там был сей матч,
2—0 не в нашу, сука, пользу.
 
 
Вот то, что там произошло:
Семи минут и не прошло,
В воротах наших колыхался отправленный туда Манишей мяч.
Да хер бы с ним, все исправимо!
Ах нет! Взгляните Вы на лица наших игроков.
Ребята, стойте, соберитесь! Не регби это, а футбол.
 
 
Рисунка нет, игры подавно.
Какой Вам на хер ГандиКап?!
И что вообще все это значит!
Нацеленности на ворота нет и целостности духа тоже.
Унылый вид, отчаяние в глазах.
Зачем ты – Смертин фоловишь Деко?!
Зачем тебе горчичник от судьи?
Ты что, устал? Так отдохни!
 
 
И пропусти тот матч, который нам уже и так не светит.
Евсеев как Чемпион Московской Области стоит пред Терье разинув рот.
Лоськов скосил, Аленичева сбили, Каряка пробил ввысь,
Овчинников один, как рыба бился в сетке…
Не выдержали нервы… сфоловил и удален.
За ним Алдонин…
 
 
Хотя не в этом суть друзья,
А суть повестки такова.
Хочу воспеть поступок смельчака,
А не 11-ти оставшихся «ублюдков»!
 
 
В борьбу вступил 12-й игрок.
Увидев тот, не справедливый взмах флажка и удаленье,
Прорвав гвардейские блокады,
Решил обидчиков он наказать.
Каков герой! Его приветствовал весь стадион.
 
 
Он искрометно кому-то дал пинка под зад,
Кого-то словом он в руины превратил,
И грозным взглядом исподлобья судью испепелил.
Но был повязан и в кутузку увезен.
И даже там, неугомонный наш 12-й игрок всю правду матку всем вещал:
«О, как я мог смотреть на данный беспредел?!» – наш одиозный возмущался.
 
 
2—0 таков итог,
11 ушли, поджав хвосты,
И лишь 12-й достоин славы.
Герой он или нет, решит пусть каждый для себя:
Он спас сей скучный матч,
Впечатал имя ярого фаната.
Не побоялся лишних слов,
Он все сказал, а главное,
Он показал, как надо биться за страну!
А не с кислой мордой по полю полазать! Наш доблестный, блистательный 12-й игрок.
 

Глава IV
О шоу-бизнесе как он есть

Новогоднее поздравление

С наступившим всех 2011 годом! Он обещает для меня быть триумфальным.

Есть у датского кино одна особенность: датчанам хорошо удаются шутки относительно шведов. Шведам – относительно финнов. Круг замыкается тем, что финны смеются над датчанами. Мне лучше всего удаются шутки в адрес В.П., надеюсь, все понимают, что я говорю не про Путина – в его адрес ничья шутка не имела бы успеха. Я имею в виду другого В.П. Но я в этом году зарекся произносить эту фамилию, потому что, как я понял, вы настолько невежественны, что не отличаете шутку от сарказма. Человек, который просил меня так часто не произносить его имя, Владимир Полупанов – мой друг. Так что я прислушиваюсь к его просьбе и обещаю в этом году полоскать других.

Пока вас не отымел в подмышки и все остальные отверстия «Самый лучший фильм, часть третья», я приготовлю вас к этой правде: фильм омерзительно хорош. Фильм настолько омерзителен, что он даже хорош. Он отвратительно прелестен. Вот теперь такие рецензии в моем изложении вы будете читать каждый раз. И х** его знает, что я хотел этим сказать.

Я, конечно, имел в виду, что за такую картину моим козлам-коллегам нужно отбить яйца, с одной стороны. С другой стороны, я люблю Гарика Харламова. И как мне сказать, что он г**дон? Так что скажу: фильм отталкивающе прекрасен. Понимайте, как хотите. Но я на этот фильм не пойду, потому что очень трепетно отношусь к своей иммунной системе (тем, кто не знает этого слова, не х*** читать дальше эту колонку).

В преддверии Нового года Зураб Церетели сказал про Марата Гельмана (это такой галерист, у нас же теперь в стране две профессии: продюсер и галерист). Так вот этот галерист наехал на величайшего создателя бессмысленных конструкций огромного размера, моего земляка Церетели. Что в ответ сказал Церетели? Церетели предложил ему познакомиться поближе с собачьим х**м, о чем сообщил в интервью глянцевому журналу.

Словарный запас Церетели настолько подкупающе богат, что теперь я, когда мне передали угрозы от одной футбольной команды, предложил им тоже вступить в контакт с определенной частью собачьего организма.

Надеюсь, что такая необходимость будет вставать передо мной все реже, потому что я устал воевать, но если все же будет необходимость кого-то отшить, отбрехаться, отбояриться, то мой богатый словарный запас будет обогащен еще и перлом моего земляка Церетели.

Умеющих читать между строк должно обеспокоить другое: если страна – нормальная, то в такой Нормальной стране не сносят памятники просто из мести или желания обосрать того, кто этот памятник возвел. Но это разговор не для вас, начитавшихся газеты «МК», а для людей, конгениальных мне.

Сколь бы отвратительным ни казался кому-то Церетели, он так же, как я, встает в три утра и х**рит. А все, кто смеется над его диалектом и прононсом, должны последовать его совету. Я его не защищаю, считаю, что все, что он делает, далеко от меня и не вписывается в мое понимание эстетики, но тем не менее отношение к нему должно включать элемент безусловного уважения. И не потому что он стар, а вы молодые, а потому что не все, что он делает, настолько плохо, насколько вам рассказали.

Я не жду в этом году от наших молодых артистов прорыва, потому что я слишком мудр, оставшись один в этой прожженной местности после смерти Айзеншписа, чтобы ждать от кого-то, кроме себя, откровений.

Но мне нравится, что не сдается Митя Фомин. Это артист, который никогда не станет моим любимым, но мне нравится его попытка выплыть, не быть затертым коллегами. Он, конечно, никакой не вокалист. Он лицедей. Но им верно понята наука войны: ты должен биться за место под солнцем. Это касается и Панайотова – о нем я так часто говорил, что вызвал недоумение моего друга Андрея Григорьева-Аполлонова, который спросил меня в прямом эфире радио «КП», с чего я вдруг так часто заговорил об А.П. Я объяснил ему природу частого упоминания Панайотова, на что сквозь треск в мембране А.Г.А. с грустью вздохнул: «А нас, сука, упоминает все реже». Пусть в этой колонке будет хоть какая-то сатисфакция. Я жду от коллег, которых считаю молодыми, уважения к группе «Иванушки».

На днях перебирал письма, присланные мне в журнал «ОМ», для моей второй книги (первая стала бестселлером). Как правило, я получал письма, полные желчи, от людей, у которых все дисфункционально – от способности эрегировать до способности мыслить.

В одном из писем было написано так: «Если ты дурак, читай Отарика. Если ты идиот – слушай “Иванушек”». В конце была фраза: «Кто хочет пойти за неудачниками – вы правильно выбрали ориентир». Взамен предлагалось послушать какую-то группу, которую продюсировал Шульгин. А мы знаем, что все, кого продюсировал Шульгин, уже на погосте.

Это было в 1997 году. Считайте сами, сколько лет прошло. Я не знаю, что случилось с этой е**нутой тварью, бездарностью, которая писала мне письмо. Но я по-прежнему здесь. И должен вам сказать, что похож в профиль на Шона Пенна еще больше, чем десять лет назад. А «Иванушки» отметили 15-летний юбилей, и, сучьи потрохи, не собираются останавливаться. А эта девушка, наверное, неудачно вышла замуж, ее прибил муж или она где-нибудь гниет.

Читая эти письма, я понимаю, что название альбома Take That «Progress» – это еще и напоминание нам, что всем бывает худо, мы падаем, шмякаемся об землю, и есть только одна разница между Отариком и всеми остальными случайными обитателями зоопарка имени Медведева и Путина: Отарик встает, а кто хочет лежать, тот читает другие колонки. Лежа.

АГА и его Аполлоны

Вообще-то, говоря об Андрее Григорьеве-Аполлонове, думая об АГА, я всегда улыбаюсь, чуть-чуть ухмыляюсь, иногда хохочу.

Он тоже меня пока не записывал в люди Великой святости.

Если я чертовски хорошо делаю три вещи: работу, глупости и детей, он хорошо делает работу, феноменальных детей, а глупостей делает меньше.

Он, например, именно что повышает голос на двух своих бойцов, а я, на домашней территории будучи коронованной размазней, когда накопится – ору. В тональности белуги да сплошным матом.

Если мои дети даже в быту излагают мысли выспренне-пафосно, от чего способна осатанеть даже певица Шадэ, бойцы АГА – Ваня и Андрей – снайперски лапидарны и метки.

– Осатанеть? – АГА смеется. – Зато с моими начинаешь размеренно (общение), через пятнадцать минут доводят до истерики, а завершаешь (это, конечно, касается особо чувствительных) слепой паникой.

«Особо чувствительная» особа – это я.

АГА сам удивляется, почему всякий раз, когда старший, Ваня, видит меня, сразу вызывает на бой. Между вызовом и ударом промеж нижних конечностей не проходит секунды. Я всякий раз не готов. Когда я кричу:

– За что такие немилости-с? – боец хохочет, а в последний раз, ему было четыре, на серьезе, без смеха ответил:

– Потому что плут.

Я спрашиваю АГА, кто в семье отвечает за помощь буйным детками в физическом и интеллектуальном смыслах.

По взгляду понимаю, что спросил ерунду, сопоставимую по оскорбительности с вопросом: «Кто в семье главный?»

Но АГА – вдруг:

– Хотя… Маня с ними больше, конечно, возится. Но пример берут с меня. Ты же любишь высокопарности, придумай.

Вот: Маня знает, что впереди деток ждет житейский бурелом, через который – в идеале – пробираться бы без нытья; поэтому она предъявляет папу в качестве образца и устраивает бурелом здесь и сейчас.

Ваня при этом лицом в Маню, а энергией в папу, каковой симбиоз превращает его в терминатора, рядом с которым и динамит сливочное масло, а Малкович никудышный актеришка. То есть он улыбается, протягивает длань, потом со всего маху заряжает в причинное место.

Или только мне так нечеловечески везет?

Ваня отлично владеет логическими уловками. Даже не зная азов формальной логики. И абсолютно владеет собой даже во время приступов завиральности.

– А младшой – он какой?

– Отличный. Отличная скорость. Переросток. Старший стонет.

В этом месте я вскидываю брови.

– Да-да! Он – это Ванька в кубе.

– Как же вы с ними справляться будете, когда их начнет одолевать гормональный драйв?!

АГА хохочет:

– Тогда с ними должны будут справляться другие, и «других» будет много.

(Специально из уважения к Мане я выпускаю абзац, в котором должен был, как честный автор, рассказать, что творил в эпоху расцвета гормонального драйва популярный папа двух бойцов.)

– Ты суровый папа?

– Ну, гастролер суровым папой быть не может, но когда… могу и кулаком по столу.

Вот насчет гастролей, кстати. Я сошел с дистанции, а он по-прежнему бьет копытом при звуках походного горна. И гордится этим, утверждая даже, что, будь такая возможность, никогда бы не стал менять в своей биографии «разъездной» момент.

Он утверждает, что дети еще более коммуникабельны, нежели он. Не беспокоит его это, учитывая, что настали времена, когда каждый от каждого ждет подлянки? Он отвечает, что нет, потому что их так воспитывают, чтобы они могли дать по башке, когда надо, и держать удар могли, а жить в футляре, в обстоятельствах житийной стерильности, – это не про Григорьевых-Аполлоновых.

Мы однажды балясничали с ним на гастролях в Нижнем, у него еще не было мальцов, а я выл, что скучаю по своим (тогда троим… Господи, жизнь назад то было!).

Я помню, как завистливо он облизывался и восхищенно пялился.

– Ты так рассказываешь… надо срочно завести бэбика!

– Тебе-то, бонвиван, на кой?

Точного ответа я не помню, но я же люблю высокопарности, придумал: чтобы, вроде того, избежать адского пламени.

А потом он встретил в Омске Маню.

Дети на Маню похожи один лицом, другой глазами, оба стремлением даже в «напалмовых» условиях гнуть свою линию, до победного своего и обессиленного вражьего конца.

Панегирик от Наталии Вале

Шаблонно мыслить не запретишь. Но иногда самый седовласый шаблон идеально описывает самого нешаблонного человека. «Его можно либо любить, либо ненавидеть; третьего не дано». И ведь это действительно так. Безудержность эмоций, по-детски прямая манера «все в лоб», нежелание облачать неприятие в мнимое добродушие – этим Отар влюбляет в себя. Этим же раздражает до нервного тика всех тех, кто сразу не влюбился.

Я спрашиваю АГА, какого будущего он желает своим детям и связана ли эта будущность с нашей страной.

Я знаю, как он закипает, когда начинаются турусы про патриотизм, и знаю, что ему очень нравится Америка, Мане – тем более.

– Уже нельзя так ставить вопрос. Они ВСЕГДА будут русскими, но я сделаю все, чтобы они были гражданами мира. В Нью-Йорке, Донецке, Ташкенте, Тбилиси, Владивостоке, Токио они, будучи русскими, должны быть своими. Тут надо понимать вот что: как бы мне не было хорошо в Майами, МОЙ город – СОЧИ!

Неизбежен разговор о недавнем новоселье.

– Мы так счастливы в новой квартире, что иногда становится страшно. Это рай, чувак. В глазах детей – праздник.

Он шоумен, конечно.

И сыновья его – шоумены.

Папа их научит делать шоу.

Но сначала – быть менами.

Аполлонами.

Моя бабушка, которая не стесняется в выражении нелюбви к современным знаменитостям, сказала, что Отар очень хороший парень. А как можно не поверить бабушке?!

Идя на встречу с публичным человеком, представляешь – каким же он окажется в жизни. Абсолютно бесполезное в данном случае занятие. Он настоящий. И на экране, и в жизни. Это сначала шокирует, а потом еще больше цепляет.

С ним можно не соглашаться, его суждения порой слишком категоричны. Это потому, что Отар не знает, как делать что-то вполсилы, и не прощает это другим.

О его жизни можно снять фильм. Драма, обязательно с хеппи-эндом. А вообще такие фильмы уже были, и жизни такие были, но от этого проживать их не становится легче.

Отара Кушанашвили все равно будут любить, несмотря на потоки желчных оскорблений и обвинений во всех смертных грехах от злобных до крайности закомплексованных и не удовлетворенных жизнью людей. И эти люди будут только подогревать интерес к нашему 99-летнему Отару. И не помешают они ему быть удачливым и счастливым объектом обожания по крайней мере до его легендарного двухсотлетия!