Текст книги "Мысли и факты (1889). Первый том. Философские трактаты, афоризмы и исследования"

С той же целью морская черепаха, хотя вода – ее стихия, имеет инстинкт выползать на берег и закапывать там свои яйца, а комар, живущий в удовольствии, инстинктивно опускает свои яйца в воду, потому что они могут развиваться только во «влаге». Как я уже сказал, допустимость наличия у специальных причин цели спорна и сомнительна, существование целенаправленности в природе бесспорно и неоспоримо. Simplex sigillum veri. – Интересно, что это значит? Не все, что истинно, просто, как и не все, что просто, истинно. Существуют чрезвычайно темные, сложные, даже запутанные истины и чрезвычайно простые, правдоподобные ошибки. Объективная простота, присущая некоторым «явлениям», отличается от субъективной простоты теорий. Там, где явление вообще допускает ее, мы всегда можем требовать последнюю, требовать ее, даже рассматривать ее в определенном смысле как критерий, поскольку среди нескольких попыток объяснения, «ведущих к одной и той же» цели, более простая и ничем не ограниченная всегда заслуживает предпочтения перед более «запутанной», искусственной и неуклюжей. Первые, однако, нельзя постулировать, а можно только с благодарностью принять. Там, где само явление представляется загадочным, таинственным, наполовину или полностью выходящим за пределы понимания, «глубокое мышление легко соблазняется на неглубокое объяснение, которое поглощает нерешенные проблемы и снова отдает их нерешенными». В таких головоломных случаях простота теории внушает не доверие, а недоверие. Нередко приведенное выше высказывание, как и знаменитое яйцо Эолумба, становится поводом для лености мысли, поверхностности и дилетантства, желающего «пощадить» сложное, чтобы насладиться только легкоусвояемым. Архея“ Теофраста Парацельса, душа роста (anima vs ketativa) схоластов, инстинкт становления (nisus tormalis) Блименбаха, „жизненная сила“ вита-листических физиологов шеллингианской школы и – что является настоящим прародителем всего этого – знаменитый „HeXL/sc“ Аристотеля, – они вышли сегодня из моды, признанные лишь интересными, но бесполезными древностями; Они проданы в исторический кабинет редкостей. А почему? По указанию Весфена (по приказу? Т.е. в пользу кого? Ответ: В пользу механического объяснения природы, основные понятия которого были подробно рассмотрены нами в предыдущем трактате и признаны необходимыми для интуитивно ясного понимания природы, а потому уже не гипотетическими и, применительно к нашей человеческой психической конституции, относительными идеальными понятиями. Это метафизическая фикция, что любое физическое событие, начиная с падения метеорита и кончая процессом жизни человека, есть простое изменение места, что любое изменение, даже кажущееся качественным, в конечном счете состоит в движении неизменных жестких частиц возникших тел. Этого никто не может доказать. Можно в это верить, можно возвести это в гипотезу, в теоретический постулат, с научной целью формирования наиболее понятной, рациональной, т.е. математически прозрачной концепции реальных природных явлений. Но никто не может доказать это экспериментально, никто не может продемонстрировать несостоятельность противоположного, противоположное остается столь же мыслимым и, за невозможностью эмпирического или доказательного опровержения, даже может оказаться пустотой. Поэтому, если многие (ученые) люди современности считают и объявляют необходимой идею о том, что все физические события являются простым движением, они лишь доказывают свою недостаточную рассудительность. Да, более того!

При более строгом рассмотрении эта идея оказывается заведомо ложной. Ведь, как было показано выше в „xtenso“, во всех конкретных процессах движения, во всех чисто механических процессах абсолютно существенную роль играет изменение интенсивности ускоряющих сил, взаимно и закономерно связанное с изменением расстояний, а также возникновение, увеличение или уменьшение зависящей от них потенциальной энергии или силы напряжения; и это событие как раз не есть движение, не есть изменение места, но в целом отлично от него, хотя функционально и связано с изменением места. Я иногда спрашивал себя, в чем же заключается эзотерический аспект прекрасной притчи А. В. Гумбольдта „Родосский гений“; и должен признаться, что эта сказка, столь изысканная по форме, кажется мне совершенно неясной и двусмысленной. Ситуация описывается следующим образом: В стоа Пойкиле в Сиракузах с древних времен хранится картина неизвестного мастера, которая, будучи спасенной с севшего на мель корабля, кажется, происходит от Нходнса. На переднем плане картины изображены группа юношей и группа девушек, стоящих лицом друг к другу, с тоской протягивающих руки навстречу друг другу, но, как видно по их скорбным лицам, им мешают воссоединиться. Они с грустью смотрят на причину своей преграды – парящего среди них гения юности с бабочкой на плече, а он властно взирает на юношей и девушек, держа в правой руке горящий факел. У подножия картины до сих пор можно различить буквы (и;. Нтау называет картину „Родийский гений“. Мудрецы и ученые спорят о ее значении. Предлагаются самые разные толкования, и ни одно из них не кажется достаточным. И тут случайно в Сиракузы попадает еще одна картина, в которой сразу же узнается аналог „Родосского гения“. На этой картине вся ситуация полностью изменилась: гений также стоит в центре, но без бабочки, голова его склонена, погасший факел повернут к земле, а юноши и девы, до того разделенные, бросаются друг к другу и обнимаются в диком волнении. Теперь тиран Дионисий вызывает пифагорейского философа Эпихарма, который дает правильное толкование: юноши и девы – это мощные субстанции неорганической, безжизненной природы, которые, следуя своему сродству, всегда стремятся к различным соединениям. Гений, который сначала властно препятствует соединению с помощью пылающего факела, а затем вынужден разрешить его, склонив голову и погасив факел, – символ жизненной силы. Теперь Гумбольдт добавляет в пояснениях: „Родосский гений – это развитие физиологической идеи в мифическом обличье“. И что же, спрашивается, это за физиологическая идея? Гумбольдт продолжает: „Различные взгляды на необходимость «и необязательность допущения собственных жизненных сил». Итак, мы предполагаем, что Гумбольдт примет решение в пользу или против, его «физиологическая идея» будет заключаться либо в принятии, либо в отрицании особой жизненной силы; скорее всего, в ее принятии. Ибо этот гений жизни, пока горит его факел и бабочка сидит на его плече, не дает подчиненному ему обществу удовлетворять свои физико-химические желания, заставляет его подчиняться своему высшему закону и заповеди; и только после того, как бабочка улетит и факел погаснет, он оставляет его свободным для его желаний. Но нет! Самоинтерпретатор продолжает: «Трудность удовлетворительного объяснения жизненных явлений организма физическими и химическими законами объясняется в значительной мере сложностью явлений, множественностью одновременно действующих сил и изменчивостью условий их деятельности. Но ведь это было бы как раз наоборот!

Родовского гения вообще не существует, это иллюзия, есть только физические и химические силы, органическая жизнь – сложная игра этих сил, но не работа особой „жизненной силы“. Зачем же тогда, спросим мы, в образе гения? Он должен был бы отсутствовать, и в нем можно было бы увидеть только толпу ищущих юношей и девушек. Или „физиологическая идея“ Гумбольдта должна означать не что иное, как неразрешимость всего вопроса? Но и в этом случае, очевидно, останется разительное, непреодолимое несоответствие между басней и моралью. * * *

Заголовок к этим рассуждениям мог бы быть и таким: „Платонизм и аристотелизм“. Если на этот раз вместо имен собственных были выбраны абстрактные uomiua appollativ», тогда как в другом случае, а именно в главе «Платонизм и дарвинизм» моего «Анализа реальности», я сделал противоположный выбор, то для этого нет недостатка в причинах. Там, противопоставляя конкретные имена собственные с эпиграмматической остротой, я хотел подчеркнуть тот удивительный и парадоксальный факт, что исследователь самого современного настоящего, живущего на устах у всех, противопоставляет себя философу древнего прошлого, что сохраняется на протяжении всей истории человеческой мысли вплоть до наших дней. Здесь же речь идет о различии двух центральных понятий двух систем, одинаково знакомых историку и одинаково удаленных от горизонта современных естествоиспытателей; возможно, будет показано, что оба центральных понятия продолжают спокойно существовать среди сегодняшних представлений о природе под разными именами и не признаются многими, и что их различие, даже если оно до сих пор «примирялось», отнюдь не бесспорно. Реабилитировать сегодня какую-либо систему классической древности с кожей и волосами было бы столь же чудовищным, даже комическим анахронизмом, как и отвергать и критиковать ее с позиций сегодняшнего познания природы со строгим знаточеством. В исторически заданном виде эти доктрины, зародившиеся две тысячи лет назад, совершенно неактуальны, они должны быть так же неактуальны, как неактуально детское платье для взрослого человека. Однако было бы большой ошибкой считать их окончательно устаревшими из-за неадекватности их эмпирического содержания. И когда в последнее время часто приходится слышать суждения о том, что, например, весь аристотелизм – это лишь утомительное нагромождение слов, бесплодная игра в комбинации с заумной номенклатурой, путаница произвольных, самостоятельно придуманных абстракций с объективными вещами и фактами, короче – глупая ювенилия, то такие суждения отталкивают судью и являются ярким свидетельством его собственной нищеты.3232
  Ср. выше с. 11—18. Я уже неоднократно высказывался по этому поводу и оставляю за собой право перепечатать манифест, также касающийся этого вопроса, который обязан своим появлением одному очень интересному случаю, для дальнейшего хода этой серии сочинений.


[Закрыть]

Космологические, физические, химические и физиологические воззрения Платона и Аристотеля, конечно, бесполезны. Первую мы видим, вторую – не видим, она – невидимо творящая богиня. Шестилучевая звезда снежинки, прозрачный куб кристалла соли и ромбоэдрическая известковая спата, вооруженная иглами эонисира и финиковая пальма, дышащее, переваривающее, чувствующее, самовоспроизводящееся животное и мыслящий, сознательно действующий человек, осмысленно раскрывающий свои мысли, – все это я воспринимаю как природные явления, аналогичные Matura naturata. Все они таковы, каковы они есть, но в силу известных причин они выросли сами по себе, выросли в свою специфическую форму, в свой особый родовой тип; они – chbsrc, продукты природы, а не продукты искусства, как кремневый нож, или египетская пирамида, или паровая машина, или гомункулус, который алхимики неоднократно пытались создать, но так и не создали. Человек создает свои произведения искусства, от простейших до сложнейших, от грубейшего камня до самых хитроумных и замысловатых машин, лишь комбинируя раз и навсегда данные законы природы, которые действуют всегда, не подвергаясь никаким изменениям, в форме, пригодной для его целей, и предоставляя им действовать самим по себе. Точно так же и Matura naturans производит свои создания, от кристаллов соли до человека, не путем антикратического прерывания и ниспровержения, а лишь путем более простой или более сложной комбинации своих постоянных агентов и законов. * *

Присутствует ли объективно, в явлениях или в метафизическом фоне явлений, что-либо напоминающее человеческие намерения, планы, цели и целенаправленные действия – об этом мы ничего не можем знать, это остается вопросом мнения. Но несомненно, что мы, люди, в соответствии с нашей спецификой (d’eistesconstiultion), вынуждены многое в мире явлений понимать как целенаправленное. Существуют ли особые целенаправленные причины, causis finalis, помимо, в дополнение, за пределами causis efficientibus (сил природы), действующих со слепой, непреднамеренной необходимостью, – это вопрос схоластического спора, и схоластический спор возможен; но то, что в природной материи существует целенаправленность, независимая от человека и бесконечно превосходящая все его искусства, – нет. Первое – вспомогательная концепция некоторых метафизических систем, второе – осязаемый факт опыта. В отношении последних можно сомневаться в их совместимости с научным принципом эвристичности, а в отношении вторых – лишь в том, можно ли или нельзя объяснить целесообразность из общих канонических законов природы. Тот, кто захотел бы собрать здесь конкретные примеры и создать яркие описания, оказался бы в затруднительном положении. Ведь помимо самого обыденного опыта, знакомящего нас с такими тривиальными, но достойными восхищения фактами, как наличие у животного глаз для того, чтобы видеть, рта для того, чтобы есть, ног для того, чтобы бегать, ловить и убегать, о более тонких и глубоких функциональных особенностях написаны не тома, а целые библиотеки.

Анатомия, физиология и эмбриология непрерывно занимаются раскрытием чудес целенаправленности внутреннего строения, взаимодополняющих функций и плановой истории развития животного организма, и чем больше проникаешь с помощью микроскопа, ножа и эксперимента в мельчайшие и мельчайшие детали живых организмов, тем больше «объединенно действующие» атомы не имеют никакого субстрата.

У объединенных атомов нет никакого субстрата. Он сидел бы между всеми стульями. Он был бы пятым колесом в повозке. – Если только его не разделить концептуально и не прикрепить к отдельным атомам в виде высших индивидуальных сил, которые становятся свободными только в случае их совместного пребывания в организме, а в остальном остаются латентными в неорганической природе. Логико-математический идеал состоит в том, чтобы каждую природную силу, обнаруженную в области явлений, путем умозаключений загнать в фиксированную форму количественно однозначной формулы. Если в случае с умершей жизненной силой это не удалось, то вина может заключаться исключительно в расплывчатости концепции. Кстати, как известно каждому физику-математику, ее постигла та же участь, что и большинство так называемых молекулярных сил. Общенаучным постулатом является то, что всегда и везде один и тот же эффект возникает из одних и тех же причин, и, следовательно, атомы водорода, кислорода, углерода, азота и фосфора, соединенные в растительных или животных телах, оказывают внутри живого организма такое же химическое воздействие, как и вне его, при соблюдении тех же законных предпосылок. Но может ли этот абсолютно обоснованный постулат, необходимый для рационального функционирования науки, быть реализован в такой степени, что на идеальном будущем этапе абсолютно совершенной науки мы действительно должны будем рассматривать органический жизненный процесс как единственный продукт физико-химических сил атомов и не должны будем уступать гнезду, выходящему за рамки всей физики и химии, мы просто не знаем. Наконец, научным идеалом является доказательство теоремы о сохранении силы, этого априорно выведенного следствия из принципов причинности и постоянства вещества, после того как она эмпирически подтвердилась во многих областях неорганической природы со времени открытия механического эквивалента тепла, также и в темных лабиринтах органических жизненных процессов в качестве неизменно действующей нормы. Но, несмотря на все экспериментальные доказательства связи органического и неорганического природного хозяйства, мы еще далеки от полного воплощения этого идеала, даже в отношении морфологических процессов образования или даже в отношении тех загадочных явлений, которые могут сопровождать психическую жизнь животных и человека. Тот, кто сегодня взялся бы за полное и в то же время исключительно физико-химическое объяснение жизни, все равно был бы сравним с тем, кто взялся бы объяснить образование Акрополя в Афинах из геологических процессов. Рассмотрим эмбриологическое развитие органического индивида. В оплодотворенном курином яйце, окруженном белком, плавает желтый желток, в котором находится незаметный зародыш. Когда курица, повинуясь загадочному материнскому инстинкту, осторожно садится на яйцо и неделями с удивительным, поистине телеологическим упорством согревает его своим телом, не поддаваясь никаким соблазнам, зародыш сначала набухает и делится на несколько частей, образуя ряд позвонков; Самый верхний из позвонков разрастается в будущую голову; через ряд позвонков проходит тонкий шнур, который становится спинным мозгом и разворачивается в головной мозг будущего существа; из головы с обеих сторон очень рано выступают будущие глазные яблоки, которые постепенно превращаются в светопреломляющий зрительный аппарат, способный создавать изображения. Клюв, крылья и ноги появляются сначала крошечными и зачаточными, затем все более отчетливыми, крупными и членораздельными, пока, наконец, в результате непрерывного деления, перестройки и планомерного развития первоначально аморфной массы яичного белка и желтка развивающееся и растущее существо не оказывается настолько сформированным и готовым, что, разбив острым клювом твердую скорлупу яйца, уже спешит к рассыпанной перед ним пище. Что здесь происходит! В высшей степени замысловатый, почти жуткий, даже демонический аспект этого таинственного процесса, который, так сказать, ни на что не похож, по крайней мере, с точки зрения не-формы, тонкой и тонкой. формы, на тонко и целенаправленно структурированное существо, одушевленное собственными целенаправленными инстинктами, способностями, чутьями, навыками, чувствующее, желающее, двигающееся произвольно с врожденной виртуозностью, – Адекватно объяснить эту глубокую загадку с помощью эмпирических знаний и теоретических средств нашей физики и электроники или даже свести ее к чисто молекулярно-механическому процессу движения – сегодня и отчасти – (а именно в том, что касается психики) – навсегда невозможно. – Здесь действует нечто закономерное. Согласно принципу причинности, в каждом нормальном курином яйце от тех же или подобных причин возникает то же самое или подобное. Говоря более общо, этот чудесный процесс будет подчиняться сначала логическим требованиям чистой математики, затем интуитивным требованиям геометрии, хронометрии и форономии, наконец, реальным требованиям механики, в общем, подчиняться великой ораторской логике фактов. Конечно, следуя нашей вполне оправданной склонности к интуитивно ясному знанию, мы должны предположить, что, по крайней мере, физико-материальный аспект этого прогрессивного события, распространяющегося все дальше от таинственного центра к видимой периферии, состоит в перестройке, накоплении, слиянии, коагуляции, короче говоря, в движении уже существующей материи. Все будет происходить естественным путем (Φυσει), без сверхъестественного вмешательства. Но это не проясняет сути дела. Остается некое таинственное нечто. В современном художественном языке это описывается такими выражениями, как «органический инстинкт становления» или «органические законы становления». Если перевести это на греческий язык, то более подходящего слова, чем – Εντελεχεια, не найти. И если для некоторых носов это слово имеет неприятный оттенок, – что серьезные люди будут спорить из-за слов?

* * * Одним из крупнейших телеологов современности является Чарльз Дарвин. Точнее говоря, он является телеологом аристотелевской школы. Он удачно переосмыслил уже существовавшую идею учения о нисхождении, проиллюстрировал ее с помощью поразительно богатого наблюдательного материала, поддержал и обосновал ее, дополнил и мотивировал, приведя некоторые обстоятельства, которые никогда не были упущены или недооценены, и тем самым распространил центральное понятие аристотелевской метафизики за пределы вида на все царство организмов. Если теория нисхождения хочет видеть все роды и виды современного растительного и животного мира как дивергентные отпрыски одной и той же родословной, если она исходит из аксиоматического положения, что аналогия или одинаковость органического типа всегда должна быть основана на общем происхождении, если она поэтому, помимо всего прочего, хочет видеть «викарные формы» разных частей света, напр. Например, африканский верблюд и американская лама – из-за аналогии их типа по зрительному аппарату, который постепенно развивался в изоляции. Клюв, крылья, ноги сначала кажутся крошечными и рудиментарными, затем все более отчетливыми, более крупными, более сочлененными, пока, наконец, в результате непрерывного деления, перестройки и планомерного разворачивания первоначально аморфной массы яичного белка и желтка формирующееся, медленно растущее существо не становится настолько сформированным и завершенным, что оно разбивает острым клювом твердую скорлупу яйца и теперь спешит к разбросанной перед ним пище. Что здесь происходит! Самый замысловатый, почти жуткий, даже демонический аспект этого таинственного процесса, который как бы из ничего, по крайней мере из небытия формы, позволяет тонко и целенаправленно структурированному, чувствующему, желающему существу, одушевленному своими целенаправленными инстинктами, способностями, драйвами, навыками, двигаться произвольно с врожденной виртуозностью, – Адекватно объяснить эту глубокую тайну с помощью эмпирических знаний и теоретических концепций нашей физики и химии или даже свести ее к чисто молекулярно-механическому процессу движения – сегодня и отчасти – (а именно в том, что касается психики) – навсегда невозможно. – Здесь действует нечто закономерное. Согласно принципу причинно-следственной связи, в каждом нормальном курином яйце от тех же или сходных причин возникнут те же или сходные вещи. Говоря более общим языком, этот чудесный процесс будет подчиняться сначала «логическим» требованиям чистой математики, затем интуитивным требованиям геометрии, хронометрии и форономии, наконец, реальным требованиям механики, в общем, подчиняться великим оргвыводам логики фактов. Конечно, мы должны предположить, следуя нашей избирательной склонности к интуитивно ясному знанию, что, по крайней мере, физико-материальное этого прогрессирующего, от таинственного центра к видимой периферии «растекающегося» события в суперпозиции,

накоплении, коалесценции, коагуляции, короче говоря, в движении предсуществующей материи. Все произойдет естественным путем, без сверхъестественного вмешательства. Но это не позволяет нам понять суть дела. Остается некое таинственное нечто. На современном художественном языке это нечто описывается такими выражениями, как «органический инстинкт становления» или «органические законы становления». Если перевести это на греческий язык, то более подходящего слова, чем – Εντελεχεια, не найти. И если это слово имеет неприятный для некоторых носов гених, – что серьезные люди будут спорить из-за слов?

* * *

Одним из величайших телеологов нашего времени является Чарльз Дарвин. Точнее говоря, он телеолог аристотелевской школы. Он успешно переосмыслил уже существовавшую идею учения о происхождении, проиллюстрировал ее с помощью поразительно богатого наблюдательного материала, подкрепил и обосновал ее, дополнил и мотивировал, приведя некоторые обстоятельства, которые обычно упускаются из виду или недооцениваются, и таким образом распространил центральное понятие аристотелевской метафизики за пределы видов на все царство организмов. Если теория происхождения хочет рассматривать все роды и виды современного растительного и животного мира как дивергентные отпрыски одной родословной, если она исходит из аксиоматического положения о том, что аналогия или одинаковость органического типа всегда должна основываться на сходстве происхождения, если она поэтому объявляет, в частности, «викарные формы» разных частей света, например, африканского верблюда и американской ламы, ветвями одной генеалогической ветви, постепенно выросшими в изолированном развитии, то верно и то, что «викарные формы» разных частей света, например, африканского верблюда и американской ламы, являются, в силу аналогии их типа, ветвями одной генеалогической ветви, постепенно выросшими в изоляции. Поэтому, объявляя «викарные формы» разных частей света, например, африканского верблюда и американской ламы, ветвями одной и той же генеалогической ветви, постепенно выросшими в изолированном развитии, он отводит форме (Ειδος) именно ту главенствующую роль, которую приписывал ей Аристотель, отказываясь при этом от механического, т.е. физико-химического, объяснения органического типа. Основная идея учения о происхождении звучит для нас весьма правдоподобно, но является ли она абсолютной истиной, мы не знаем. Сомнительно, что борьба за существование и естественный отбор, как учит Дарвин, являются единственными существенными факторами, благодаря которым великое органическое развитие в целом внешне принудительно направляется по столь разным специальным направлениям; во всяком случае, последнее слово на этот счет еще не сказано. Несомненно, однако, что внешний механизм борьбы за существование и естественного отбора уже предполагает наличие живых и воспроизводящихся организмов, что он может осуществляться только на основе определенных внутренних факторов, например наследственности, изменчивости и приспособляемости органических индивидов, при этом многие явления «дистеологии» – (эти ошметки природы!) – отпадают сами собой. Под словом «наследственность» или «наследственность» подразумевается то загадочное, необъяснимое для физики и химии явление, что в человеческой матке рождается человеческий ребенок, а не молодой птенец, в курином яйце – молодая курочка, а не маленькая саламандра, или вообще потомство – мы не знаем почему! – регулярно повторяет в себе те же характерные органы, свойства и функции, которые ранее развились у его родителей и которые в большинстве своем будут полезны ему в будущем. Адаптивность заключается в том, что потомство стремится изменить свои врожденные свойства в подходящую и соответствующую новым условиям форму. Оба эти фактора являются в значительной степени теологическими.

И, наконец, если сходство потомков с их родителями и другими потомками объясняется имманентной тенденцией развития семени к определенному типу, то эта тенденция развития называется, с помощью древнегреческого термина, энтелехией. * *

Как только человеческий дух начинает подниматься над сгустком чистой фактичности, к которому животное как истинный «xlebao aäsvrip– ta» привязано всю жизнь, как только оно видит множественную условность и относительность эмпирически данного и поэтому ощущает потребность в интеллектуальном дополнении понятного, оно вступает в пору зрелости. Это существенное освобождение мысли от чистого факта может и должно проявляться по-разному. Оно уже проявляется в понятии термина «история», ибо история, выходящая далеко за пределы чувственно-настоящего, которое только и дано нам как факт, в пространстве и времени, призвана осмыслить настоящее как ограниченный член неосязаемого, всеобъемлющего общего развития. Но оно устремлено также в глубины и высоты; оно, я имею в виду духовное освобождение от чистой фактичности, не является единственным источником всей религии и искусства, всей философии и теории, но оно – один из основных источников. Тот же необоримый интеллектуальный порыв, который в естественных науках разрабатывает математические гипотезы для объяснения явлений, из которого, например, исходит наша научная механика и смелый идеал чисто механической теории природных явлений, тот же интеллектуальный порыв заставляет наш разум представить себе весь эмпирический мир как Natura naturata и добавить к нему в качестве дополнения Matura naturans. Существует некий общий фонд бытия, natura naturata, который включает в себя все разнообразно градуированные формы возникновения и стадии существования как систему реальных возможностей с незапамятных времен; они дремлют в нем как диспозиции, потенции, συναμει, становятся свободными при законно необходимом поводе (causa occasionalis), выходят внезапно или постепенно из латентного состояния в сферу ощутимого существования. Этот природный фонд неисчерпаем, он существовал уже в хаосе, как и сегодня в космосе; из него возникли гравитация, кристаллизация, электромагнетизм, эффекты химического сродства, органические образования и животное одушевление, чтобы всегда возникать заново из той же самой причины. Основные различия метафизических систем возникли из различных форм этого понятия, которое является эластичным в силу своей надэмпирической природы. В основном возможны два варианта формулировок. Либо в центре нашего внимания доминирует закономерность всех событий, тогда индивид низводится для нас до бескорыстного слуги законодательной и исполнительной власти единого мирового бытия, и таким образом возникает номократическое мировоззрение. Или на первый план нашей мысли выдвигается множественность индивидов, исполняющих закон; тогда мы склонны приписывать индивидам субстанциональность и спонтанность; каждый из них самодеятелен и действует sua спонтанно в соответствии со своей имманентной нормой развития так, что впоследствии нашему интеллекту позволено абстрагировать общие законы и типы видов; так возникает иди атипичный взгляд на мир. Большинство фактов Natura naturata допускают как одну, так и другую интерпретацию. Когда капля воды, или ртути, или даже планета, ускоренная от вращающегося центрального тела современной космогонии, сразу же принимает шарообразную форму; когда жидкие пузырьки водяного пара, попадая в холодный поток воздуха, мгновенно застывают в шестилучевые звезды снежинки; когда семя, посаженное в плодородную почву, в поисках питания протягивает вниз указанное ранее корневое волокно, а вверх гонит крону зеленых листьев; когда у зародыша млекопитающего в утробе матери формируется скелет, мышцы и нервная система, рассчитанные на его будущее существование, легкие – на будущий процесс дыхания, глаза – на будущее зрение; Когда жук или рыба, с неизвестной им самим заботой, откладывают свои яйца в том месте, где они должны вылупиться в будущем, и где молодой выводок найдет подходящее ему питание; – все это может быть внешним полетом единой мировой силы, с неодолимым всемогуществом исполняющей свои законы в каждый момент времени во всех местах Вселенной; но это может также возникнуть из спонтанных тенденций притяжения, кристаллизации, организации и жизни отдельных веществ. * * *

Расширение и сужение наших понятий при неизменности их содержания, расширение и сужение их сферы без изменения их сущностных характеристик – две операции интеллекта, не имеющие чисто логического характера, но стимулируемые извне достижениями эмпирики или теории. И те, и другие нередко оказывают большое влияние на историю науки. Примеров тому множество. Возможно, подобную операцию можно провести и с понятием энтелехии. Для эмбриологии и учения о происхождении она существует и сегодня в том же виде, в каком ее когда-то представлял Аристотель