Текст книги "Мысли и факты (1889). Первый том. Философские трактаты, афоризмы и исследования"

То же самое относится и к vis acceleratrix. Правда, в соответствии с привычной для нас системой понятий мы интерпретируем факты опыта таким образом, что сила воздействия силы между двумя телами закономерно зависит от пространственно-геометрического предиката их большего или меньшего расстояния; но увеличение и уменьшение притяжения (и отталкивания), зависящее от изменения пространственного расстояния, само по себе и в себе есть нечто чисто интенсивное и непространственное. Откуда же берется это изменение интенсивности? В чем истинная причина того, что в перигелии Земля ускоряется Солнцем сильнее, чем в афелии, а не так же сильно или менее сильно?

Здесь кроется загадка! Поэтому до тех пор, пока галилеево-нейтоновская механика остается в силе, пока между массами и точками масс предполагается наличие activ in äistaus, чисто интенсиональное и пространственное событие неявно рассматривается как причинный фактор механического события. Именно поэтому в понятии activ in aistana есть что-то загадочное, и вполне понятно, когда интеллект, стремящийся к чисто математической понятности, пытается снять эту в высшей степени неказистую загадку с помощью какой-то вспомогательной концепции. Говорят, что понятие действия на расстоянии – это антропоморфизм. И это действительно так! Его архетип, данный во внутреннем опыте, – сила воли, причем отчасти прямо, отчасти косвенно; прямо – в том смысле, что мы сознаем, что волей приводим в движение свои тяжелые конечности; косвенно – в том, что волей даем мышцам то напряжение, с помощью которого сопротивляемся невидимой, лишь ощущаемой тяге. Но этот открыто допускаемый антропоморфизм как таковой отнюдь не предосудителен, отнюдь не ошибочен, а, пожалуй, вполне неизбежен, возможно, даже материально верен. Точнее, о генезисе и объективации этого загадочного понятия можно сказать следующее: Естественная аналогия наталкивает нас на него в самых разных случаях. Если подойти к мощному магниту с куском железа в сжатом кулаке, то мы реально и несомненно ощущаем невидимую силу притяжения, которая тянет руку к магниту, и которую можно преодолеть только усилием воли и напряжением мышц, т.е. нейтрализовать столь же невидимой встречной силой притяжения. Если кто-то в рассеянности видит себя рядом с креслом или при спуске с лестницы шагает прямо вперед, не замечая последней ступеньки, то он достаточно ясно ощущает тягу «вниз, к земле». Факт несомненный. Конечно, было бы опрометчиво сразу же утверждать, что то, что ощущается как чувственный факт в таких случаях, есть именно само притяжение, сила притяжения как таковая. Нет! Ощущается не сила притяжения, а само притяжение; и остается предположить, что этот чувственно воспринимаемый эффект или, вернее, ряд воспринимаемых эффектов может быть объяснен давлением невидимых токов, упругостью невидимой среды, непрерывно заполняющей пространство, в достаточной мере каким-то эонтактным эффектом a tergo. Но до тех пор, пока это контактно-механическое объяснение не будет блестяще доказано математически строгой разработкой достоверных специальных гипотез, представление о притягательной силе, действующей на расстоянии, которая вызывает прежде всего притяжение, ощущаемое нами самими, а также ускорения и изменения движения неощутимых природных тел, остается вполне законной, ни к чему не обязывающей, действительно неизбежной мыслью. Такие идеи очень современны, но уже очень стары. Когда Декарт, этот глубоко новаторский, реформаторский дух, этот отъявленный враг всякой схоластики, ловящей рыбу в штиль, и всякого qualitas occulta, в своем стремлении к ясному и отчетливому пониманию природы берется рационализировать ее полностью, т.е. математизировать ее без гнезда. Математизировать ее без гнезда, когда он, таким образом, полностью упраздняет различие между физическим и геометрическим телом, делая пространственность или протяженность простым атрибутом и даже единственным атрибутом материи, энергично отрицает идею пустого пространства – поскольку в этом случае оно должно быть свойством без вещи, предикатом без субъекта, – когда он возводит старое диалектическое положение Аристотеля и Секста Эмпирика «вещь не может действовать там, где ее нет» в аксиому механики поэтому признает эффект контакта через давление и удар единственным механическим способом действия, демонстрирует actio in distans как совершенно неустранимое из его мира qualitas occulta, объясняет падение земных тел и обращение планет вокруг Солнца давлением его невидимых вихревых потоков, – Это не только вполне объяснимо с его культурно-исторической позиции на границе между схоластикой средневековья и наукой нового времени, но и было для той эпохи поистине освободительным актом, бесконечно заслуженным достижением Jnlerim. Однако тот факт, что картезианская теория вихрей противоречит реальным процессам, в частности кеплеровским правилам построения планетарных орбит, был оставлен Ньютону для доказательства2424
  Newton. Philosophiae naturalis principia mathematica, liber II, propos. 52, 58.


[Закрыть], и все попытки усовершенствования, предпринятые Гюйгенсом, Бернулли, Лейбницем, Папеном и другими, не смогли спасти теорию вихрей от аргументов Ньютона.

Что касается Лейбница, то он, начиная с совершенно иных метафизических предпосылок, встретился в главном споре с Декартом; его столь же упорное отрицание мыслимости actio in distans тесно связано, с одной стороны, с его учением о спонтанности монад, а с другой – с его представлением о пространстве как о чисто феноменальном понятии порядка. Если изучить замечательнейшую переписку между Лейбницем и Кларком (особенно Lettres III, V, Repliques IV, V.), то окажется, что там уже высказано все, что можно сказать принципиально pro и contra по вопросу о допустимости или недопустимости неопосредованного действия на расстоянии между пространственно разделенными телами. Лейбниц объявляет странной фантазией (une etrange fiction) предположение, что каждое тело в мире тяжело по отношению к любому другому телу, что каждое тело притягивает любое другое тело в соответствии с массами и расстояниями и что оно делает это в силу действительной притягательной силы, не возникающей из скрытого импульса чего-то материального; Он считает, что притяжение земных тел к центру Земли и центростремительное движение планет к Солнцу может быть вызвано только движением жидкости; что тело никогда не приходит в движение иначе, чем под действием давления или импульса соприкасающегося с ним тела; что если предположить любой другой вид физического действия, то это будет либо чудом, либо фантазией (ou miraculeuse ou imaginaire). Кларк отвечает: Действительно, для того чтобы одно тело притягивало другое, необходимо нечто посредствующее (moyen); но это нечто может быть невидимым и неосязаемым и вообще специфически отличным от обычного (контактного) механизма (invisible et intangible et d’une nature differente du Mechanisme); такое действие, тем не менее, можно было бы назвать естественным, если бы оно было постоянным и законным, и оно, в сущности, не является таким большим чудом, как произвольные движения животных, которые не принято называть чудесами. На это Лейбниц снова ответил: такое влечение есть схоластическое qualitas occulta, оно переносит нас в царство тьмы, желание объяснить что-либо с его помощью называется inventa fruge glandibus vesci; это посредствующее нечто называют «невидимым», «непроницаемым» и т.д., можно добавить: «необъяснимым, невразумительным, непостижимым, без основания и без примера» (inexplicable, from intelligible, precaire, sans fondement, sans exemple). Наконец, Кларк: Если мы скажем, что солнце притягивает землю через пустое пространство, т.е. что солнце и земля (какова бы ни была причина этого) стремятся друг к другу с силой, прямо пропорциональной их полюсам и обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними; если мы скажем, что пространство между этими телами пусто, т.е. что в нем ничего не существует. Если мы скажем, что пространство между этими телами пусто, т.е. что в нем нет ничего, что могло бы сколь-нибудь ощутимо сопротивляться движению проходящих через него тел (c’est a dire, qu’il n’a rien qui resiste sensiblement au mouvement des corps qui le traversent), – то все это есть только явление или реальный факт. Несомненно, что это явление не возникает без среды, т.е. без причины, которая должна быть способна вызвать такой эффект. Пусть философы ищут эту причину и, если смогут, найдут ее. Но если они не смогут этого сделать, то сам факт останется непоколебимым; и было бы очень нелепо осуждать очевидное качество как качественное, потому что его причина неизвестна.2525
  Recueil de Lettres entre Leibnitz et Clarke; Leibn. Opera Philos. ed. Erdmann, XCIX. pag. 753—788.


[Закрыть]

С тех пор подобные споры часто повторялись, так и не придя к какому-либо решению. В самое последнее время, после того как за последние полтора столетия нейтоническая механика все более и более натурализовалась и завоевывала одну специальную область физики за другой, старый спор возник вновь в связи с теорией электричества. Некоторые современные английские физики вновь возвращаются на путь Картезия, желая вновь провозгласить аксиому, что «тело может действовать только там, где оно находится», и, в декартовском духе, заменяют пустое пространство Вселенной, постоянно заполненной несжимаемой жидкостью, а притягивающие и отталкивающие, стремящиеся и убегающие точки массы в вакууме заменяют некими вихревыми течениями, постоянно сохраняющимися в этой жидкости, vortioes. Как уже отмечалось выше, я не нахожу ничего нового в этих самых современных обсуждениях общих и фундаментальных идей. В специальном варианте они не отличаются особой искусственностью. Здесь не место выносить окончательные суждения об их ценности, следует лишь предостеречь от некоторых самообманов, которым склонны предаваться авторы подобных вспомогательных конструкций. Во-первых, такие конструкции ни в коем случае не спасут предложение «corpus ibi agere non potest, ubi non est», которое якобы стоит на пути aotio m äistaus, поскольку, как уже не раз было верно показано, если бы это предложение было применимо, то контактный эффект был бы так же невозможен, как и actio in distans. Во-вторых, невидимое притяжение, которое мы ощущаем к центру Земли и которому вынуждены оказывать ощутимое сопротивление во всех своих положениях и движениях, является фактом, в то время как искусственно придуманные физиками механизмы контакта являются гипотезами или выдумками. В-третьих, даже если бы гипотеза непрерывности была принята, сведение физических событий в узком и широком смысле к чисто зрительным, только пространственным событиям, к чему стремились картезианцы, все равно вряд ли удалось бы; между физическим движением и чисто физическим движением всегда остается та разница, что первое действует, а второе – нет; и даже для самой последовательной эонтактной механики всегда остаются некоторые интенсивные характеристики, такие как «внутреннее давление», «энергия» и др. и т.д., которые toto genere отличны от пространственных, временных, «форономических» предикатов движимого. Человек со здравым, но грубым здравым смыслом решил бы спор так: «Конечно, если солнце должно действовать на землю, несмотря на двадцать миллионов миль между ними, то между ними что-то должно произойти – что-то вроде je ne sais quoi». И ученый, физик, философ вряд ли сможет с этим не согласиться, максимум добавив интерпретативно: «Действительно, – если пространство между Солнцем и Землей вообще обладает реальностью, отличной от нашего пространственного представления». А раз так, то в конечном счете все равно, как называть то, что находится между ними, – материей или силой, как называть то, что находится между ними, – движением или «эмиссионным» и «рецептивным потенциалом». В любом случае! В любом случае у нас нет фактического знания об этом нечто (je ne sais quoi), а есть лишь гипотетические фантазии и, при благоприятном стечении обстоятельств, математически четкие понятия, но без наглядного конкретного содержания. Здесь уместны слова мудрого Лихтенберга. Он как-то сказал по более общему поводу: «Попытки физиков, например, Ле Сажа, объяснить гравитацию, притяжение и сродство механически всегда стоят столько же, сколько изобретение машины для этого. Если бы кому-нибудь удалось сделать часы, которые изображали бы движение небесных тел с такой же точностью, как и в рост, то не было бы у него большой заслуги, хотя мир и не ходит на колесах? Даже с помощью этой машины он открыл бы много такого, что, по его мнению, не вошло бы в нее. А что такое Эалкул, как не нечто подобное этой машине?» Очень метко! Вернемся, однако, к языку строгой науки!

Если какие-либо экстенсивные характеристики находятся в функциональной зависимости от каких-либо интенсивных характеристик, причем так, что каждое изменение первых закономерно связано с соответствующим изменением вторых по фиксированной пропорции, то такая закономерная взаимная связь обладает совершенно определенной определенностью в чисто математическом отношении, но в причинном отношении она остается двусмысленной, поскольку здесь реальным может быть один из трех мыслимых случаев. Либо изменение экстенсивных характеристик является реальной причиной, а изменение интенсивных – следствием; либо наоборот, первое изменение является следствием второго; либо имеет место причинная взаимность, т.е., с одной стороны, изменение экстенсивных характеристик является реальной причиной модификации интенсивных, а последняя, в свою очередь, влечет за собой в качестве следствия новое изменение экстенсивных характеристик, и т. д. altornatim. Что касается связи между основными характеристиками механического процесса, то она представляет собой пример третьего рода. Так, с одной стороны, изменение пространственно-временных характеристик системы точек-масс приводит к тому, что в новой ситуации они притягиваются или отталкиваются с измененной силой; с другой стороны, из этого изменения интенсивности сил притяжения или отталкивания возникает изменение их пространственно-временных отношений и т. д. Сами массы здесь представляются постоянными, их местоположение, расстояния, направления, скорости и импульсы ускоряющих сил – изменчивыми, а превращение кинетической энергии в потенциальную и наоборот – простым следствием взаимной причинности между изменением констелляции масс, с одной стороны, и изменением интенсивности их ускоряющих сил – с другой. Это взаимодействие экстенсивного и интенсивного в конечном счете можно выразить в следующих точных терминах. Если под «геометрической констелляцией» системы точек понимать ее простую пространственную организацию, т.е. воплощение всех взаимных положений и расстояний точек, объединенных в систему, а под «механической констелляцией» системы точек – воплощение их мгновенных направлений движения, скоростей, ускорений, взаимных интенсивностей притяжения (или отталкивания), а также возникающих при этом живых сил и сил напряжения*), то получится следующее: «механическая констелляция» системы точек-масс – это воплощение их мгновенных направлений движения, скоростей, ускорений, взаимных интенсивностей притяжения (или отталкивания), а также возникающих при этом живых сил и сил напряжения2626
  Строго говоря, в качестве промежуточной ступени между геометрической констелляцией и констелляцией, механической в более узком смысле, мы должны были бы включить то, что мы назвали бы «форономической констелляцией». Под ним мы будем понимать воплощение в геометрической констелляции точек направлений, скоростей и ускорений этих точек. Механическая констелляция в более узком смысле добавит к форономической констелляции мачты, мгновенные интенсивности притяжения (или отталкивания), а также зависящие от них живые силы и силы натяжения. Однако для наших целей достаточно второго варианта решения.


[Закрыть]. тогда применимо предложение: «Каждая геометрическая констелляция системы точек силы, данная в любой момент времени, является одновременно следствием следующей предшествующей и причиной следующей последующей механической констелляции этой системы; и наоборот: каждая механическая констелляция системы точек силы, данная в момент времени, является одновременно следствием следующей предшествующей и причиной следующей последующей геометрической констелляции этой системы».

Однако уравнивание геометрических и механических характеристик в данной формулировке может вызывать опасения и указывает на более глубокую проблему, которая будет рассмотрена далее.

6.

Второе рассмотрение. – Вернемся теперь к тем трем безусловным условиям. Первую и последнюю из них – абсолютное время и абсолютное движение – для нашей цели можно не рассматривать: первую – потому что в любом сознании, хоть как-то напоминающем наше, темпоральность и объективная шкала времени являются основным условием мыслимости реального; вторую – потому что движение, как в форономическом, так и в механическом смысле, является производной от двух других. Но как быть с абсолютным пространством? Какова интеллектуальная основа этой идеальной концепции? И насколько правомерно его гипостазирование?

Абсолютное пространство форономии и механики имеет два основных признака: во-первых, его евклидовский характер, т.е. плоскостность и трехмерность, и, во-вторых, его неподвижность. Последний признак придан ей, как уже говорилось, из научных побуждений, а именно из необходимости однозначного и универсально достоверного определения местоположения явлений, а первый, евклидовский, потому, что этот признак присущ ее архетипу, сконструированному природой нашего интеллекта, пространством нашего чувственного и образного восприятия, как неизгладимая и интуитивно не преодолимая особенность, как, так сказать, odaraktsr wäviobilis. При более пристальном рассмотрении его происхождения оказывается, что наше сенсорное пространство восприятия является оптическим, визуальным пространством. Конечно, было бы опрометчиво утверждать, что евклидова пространственная схема с ее аподиктической геометрической закономерностью является продуктом зрения; это было бы так же неверно, как если бы мы захотели назвать время «продуктом» слуха, ибо и здесь, и там закон формы, управляющий перцептивной деятельностью чувства, далеко превосходит пределы, налагаемые на индивидуальное чувственное восприятие, как по объему действия, так и по степени достоверности. Но несомненно то, что, видя, визуализируя реальное, мы получаем наиболее ясный, четкий, полный и наглядный концептуальный образ этой пространственной схемы. Человеческий интеллект, который с самого начала был ограничен только слуховым и обонятельным восприятием, развил бы сознание времени, но не сознание пространства. Спорным и сомнительным является вопрос о том, может ли человек, родившийся абсолютно слепым и чувствующий только осязание, приобрести такое же геометрическое представление о пространстве, каким обладает зрячий человек, используя совершенно другие средства. Известный слепой математик из Кембриджа Сондерсон, который даже читал лекции по оптике, ослеп только через некоторое время после своего рождения и имел слух как постоянный помощник осязания 2727
  Николас Сондерсон родился в 1682 г. в Терлстоне в графстве Орк и потерял зрение на первом году жизни в результате того, что его глаза вытекли во время паралича. Очень тщательно воспитанный и получивший образование в научных школах, он сделал математику своим основным предметом изучения и создавал осязаемые геометрические фигуры. Чувство осязания у него было настолько развито, что он мог на ощупь отличить подлинные «древнеримские» монеты от неподлинных. Он узнавал по голосу всех людей, с которыми когда-либо общался. Когда он входил в комнату, то по звуку голосов определял ее размеры и форму. В 1711 г. он стал профессором математики в Кембридже и читал, в частности, труды по оптике. – Ср. Дидро: Lettre sur aveugles – Другим математиком и оптиком, ослепшим в раннем возрасте, был Н. Вейссенбург, родившийся в Мангейме в 1760 году.


[Закрыть]Однако слепому калеке, как и слепорожденному, а в остальном вполне разумному человеку, необходимо построить специфическое тактильное пространство, тактильную пространственную схему; Приблизительное представление об этом мы можем получить, правда, под сильным влиянием нашей доминирующей привычки к лжи и лицевой фантазии, если неоднократно будем вводить себя в совершенно незнакомые вокалы в темноте и с завязанными глазами и пытаться сконструировать формы, положения и расстояния до ощущаемых нами предметов путем ощупывания и прощупывания.

При очень высокой степени совершенства, как в случае Сондерсона, это тактильное пространство будет намного превосходить наше визуальное пространство даже с точки зрения правильности; ведь в нем искажающее влияние перспективы, сужение и укорачивание линий и фигур, вызванное изменением расстояния и угла зрения, будет полностью устранено, и две параллельные линии, например, будут действительно восприниматься как параллельные, а не, как в нашем визуальном пространстве, как сходящиеся под острым углом2828
  Эта истина, очевидная сама по себе, повсеместно подтверждается опытом. Везде, где и когда удавалось с психологической точностью наблюдать за слепыми от рождения, прошедшими успешные операции по обучению зрению, регулярно, от знаменитого случая Чезелдена до случая Дюфура, показывалось, что эти люди очень удивлены феноменом перспективного омоложения видимых объектов, который для них совершенно нов и непонятен из их тактильного пространства. Сначала, например, они не могут понять, как на очень маленькой картинке-медальоне может быть достоверно изображено человеческое лицо; их удивляет, что дом напротив виден через окно, хотя он гораздо больше этого. Даже Сондерсон был бы поражен, если бы увидел наяву то, что он знает теоретически из геометрических построений.


[Закрыть].

У полностью разумных людей зрение изначально корректируется осязанием на каждом шагу, а затем становится его проводником и руководителем. Зрение, которое проникает далеко за пределы узкого диапазона «осязаемого» на неизмеримые расстояния, воспринимает бесчисленное множество сосуществующих вещей одновременно с мгновенным обзором и умеет почти безошибочно отличать прямые расстояния от кривых линий, учится исправлять перспективные искажения под руководством чувства осязания, которое ограничено непосредственным контактным восприятием, но избавлено от влияния перспективы. И из этого сотрудничества возникает сознание той правильной наумшейны, в которой степень познания намного превосходит пределы индивидуального сенсорного восприятия. Но несомненно и то, что, видя, визуализируя реальное, мы получаем самый ясный, самый четкий, самый полный и самый наглядный концептуальный образ этой пространственной схемы. Человеческий интеллект, который с самого начала был бы ограничен восприятием только на слух и обоняние, развил бы в себе сознание времени, но не сознание пространства. Спорно и сомнительно, что человек, родившийся абсолютно слепым и чувствующий только на ощупь, мог бы приобрести ту же геометрическую концепцию пространства совершенно другими средствами, которыми обладает зрячий человек. Известный слепой математик из Кембриджа Сондерсон, который даже читал лекции по оптике, ослеп только через некоторое время после рождения и имел слух как постоянный помощник чувства осязания. Однако слепому калеке, как и слепорожденному, а в остальном вполне разумному человеку, необходимо построить специфическое тактильное пространство, тактильную пространственную схему; Приблизительное представление об этом мы можем получить, правда, под сильным влиянием нашей преобладающей зрительной привычки и зрительного воображения, неоднократно попадая в совершенно незнакомые места в темноте и с завязанными глазами, и пытаясь на ощупь определить форму, положение и расстояние до ощущаемых предметов. При очень высокой степени совершенства, как в случае Сондерсона, это тактильное пространство будет даже значительно превосходить по правильности наше зрительное пространство, поскольку в нем полностью устраняется искажающее влияние перспективы, сужение и укорачивание линий и фигур из-за изменения расстояния и угла зрения, и две параллельные линии, например, действительно будут восприниматься как параллельные, а не как сходящиеся под острым углом, как в нашем зрительном пространстве. На самом деле у людей с полноценными органами чувств ситуация такова, что зрение изначально на каждом шагу развращается чувством осязания, чтобы впоследствии стать его проводником и руководителем. Зрение, которое проникает далеко за пределы осязаемого, на неизмеримые расстояния, воспринимает бесчисленное множество сосуществующих вещей одновременно с мгновенным обзором и умеет почти безошибочно отличать прямые расстояния от кривых линий, учится исправлять перспективные искажения под руководством осязания, которое ограничено непосредственным контактным восприятием, но избавлено от влияния перспективы. И из этого взаимодействия возникает осознание той правильной пространственной схемы, в которой лицо затем достаточно ориентировано исключительно с помощью приобретенных знаний о законах перспективы и которая составляет предмет чистой геометрии. Однако теперь три обстоятельства объединяются, чтобы придать этому визуальному пространству такую степень объективности, такой убедительный авторитет для наших суждений о природе внешнего мира, какой не обладает ни одна из других доступных нам концептуальных схем. Это, во-первых, незыблемая определенность оптической локализации, во-вторых, уже упоминавшаяся интуитивная необходимость законов геометрии, наконец, совпадение локализаций и зрительных пространств у всех нормальных людей.

Что касается первого обстоятельства, то совершенно верно, что, как говорят идеалисты, наше представление о пространстве должно быть в определенном смысле нашим собственным продуктом, что внешние вещи могут быть пространственно упорядочены для нас только потому, что они пространственно упорядочены нами. Мы сами должны их таким образом локализовать! Кто еще может это сделать? Поэтому такая локализация, несомненно, является нашим собственным актом, пусть непроизвольным, а в подавляющем большинстве случаев и бессознательным; и поскольку камень, растение, полип не совершают этого акта, то они сами по себе не выглядят в нашем упорядоченном пространственном мире. Но, конечно, локализованные нами, вещи этого пространственного порядка стоят для нас на своих местах с совершенно жесткой объективностью, объективностью, которую невозможно поколебать никаким усилием воли; мы вынуждены практически и теоретически подчиняться самосозданному пространственному порядку, как если бы это был фаталистически-божественный миропорядок, продиктованный свыше. Кто не подчинится ему, тот погибнет. И именно поэтому здравый смысл слепо верит в метафизическое существование пространства, не испытывая ни угрызений, ни сомнений. Если мы хотим проникнуть здесь в психогенез, если мы хотим уловить пространство в его генезисе как эманацию или эффульгацию эго в уаградти по установленным законам, то необходимо обратить внимание на некоторые полубессознательные состояния сумерек, такие, которые возникают между сном и совершенным бодрствованием. Наблюдения и мысли, относящиеся к этому вопросу, я изложил в работе «Anal. d. W. 1. Anst. pp. 161—164, 2-е изд. стр. 178—181; можно было бы добавить еще много подобных фактов.

Что касается второго обстоятельства – необходимости плоскостности и трехосности размеров нашего пространства, которые не могут быть преодолены нашим восприятием, – то, конечно, существует целый ряд попыток его объяснить, среди которых первое место занимают «Построение разумного пространства» Гербарта и психологическая теория пространства. Этим попыткам и их несостоятельности посвящена моя глава «Характеристика рамы и дедукция пространства» (Там же, 2-е изд. С. 72 и далее). Здесь мы действительно сталкиваемся с первобытным явлением, до сих пор не разгаданной первичной тайной нашей собственной природы, а вместо неизвестных достаточных причин имеются лишь намеки и подсказки. Плоскостность зрительного пространства, как я уже говорил в предыдущей главе и в других местах, находится в некой условной связи с тем оптическим фактом, что и физические лучи света, которых лишен глаз, и интеллектуальные зрительные лучи или зрительные линии, в которых он передает свои впечатления во внешний мир, являются не кривыми, а прямыми линиями.

Но если, подобно Сондерсону, слепые от рождения и слепые в раннем возрасте также представляют свою тактильную пространственную схему как плоскостную, то это является доказательством того, что и их слепая зрительная деятельность подчиняется тому же закону, и что причина этого не может быть исключительно оптической. Что касается основных противоположностей направления в трех измерениях, то здесь я также привел некоторые факты, которые имеют решающее значение для нашего суждения и служат опорой для эмпирической характеристики пространства. C. Фортлаге в цитированном выше месте2929
  Vgl. oben S.21.


[Закрыть] также сумел глубоко и образно связать мою характеристику трехмерной схемы с тремя основными физиологическими силами – чувствительностью, раздражимостью и воспроизведением.

Только к его рассуждениям, как он сам признает, применимо то, что я сказал о своих собственных соображениях: Связь не является убедительной, не объясняет эту необходимость, и в любом случае мы не можем доказать nexus metaphysicus, но, самое большее, некий nexus phaenomenalis. Что касается третьего обстоятельства, то здесь мы сталкиваемся с чрезвычайно любопытным фактом. Несмотря на обособленность отдельных сфер сознания, все мы имеем общее пространство, и наши локализации совпадают конгруэнтно! Если, что не подлежит сомнению, индивидуальное зрительное пространство возникает у каждого человека полностью для него самого и отделено от сознания каждого другого человека, так сказать, для его личного частного использования, то откуда же берется совпадение зрительных пространств множества людей, несмотря на эту изолированность их психического начала? Очевидно, что это прежде всего психологическая проблема, а кроме того, метафизическая проблема самого сложного рода. Локализация индивидов неизменно носит взаимный характер. Каждая личность в своем индивидуально созданном пространстве восприятия всегда переносит каждую другую личность, вступающую с ней в контакт, в «определенное» место, и в то же время она сама переносится в чужое, закрытое для нее место в «пространстве-сознании» этих других. И вот, пожалуйста! – и пространства восприятия, и внутри них взаимные локализации индивидов оказываются на деле, а именно в практическом общении, в таком прекрасном согласии, что единое пространство предстает для всех этих индивидов как их общее место обитания, а единая система взаимных определений места – как общая система локализации. Откуда это следует? Как бы то ни было, перед нами одно из многих чудес, не замеченных из-за своей обыденности, шедевр природы, ничуть не уступающий по изумлению до-стабильной гармонии Лейбница. Этот рассказ о причинах объективности нашего представления о пространстве теперь вплотную подходит к вопросу о реальности. Здесь возможны две точки зрения. Либо «евклидово пространство» наделяется метафизической реальностью; оно мыслится как реальность, не зависящая от индивидуального чувственного восприятия, предшествующая ему и каким-то образом навязывающая себя ему с непреодолимой силой. Тогда возникает обязанность доказать, как возможно, чтобы пространственное сознание индивида развивалось настолько полно и гармонично с предполагаемым реальным пространством, как если бы индивид был куском воска, на который внешний мир так легко накладывает свой отпечаток.

Или же эта пространственность рассматривается как специфический закон локализации, управляющий нашей способностью видеть, и действительно «косвенно присущий только нашему зрению и осязанию, которому абсолютно реальное должно быть столь же мало конгруэнтно или даже только соизмеримо, как и отклоняющемуся способу расположения любых разнородных нам существ или как специфически непространственному способу расположения нашего собственного чувства слуха». Это и есть критическая альтернатива. Я придерживаюсь ее, как некоторые

Ltebmann, Gedanken und Thatsachen. 6 других пограничных вопросов, не является строго разрешимой. По следующим причинам. Во всяком случае, как в первом, так и во втором случае психологическая проблема генезиса нашего представления о пространстве останется точно такой же; в первом случае она лишь усилится метафизической проблемой того, как достигается полная гармония реального пространства с констелляцией, возникающей в нас самих по психическому! закону, возникающему в нас самих. «Решение в пользу абсолютной реальности пространства», очевидно, означает не что иное, как «решение о том, что известное нам визуальное пространство конгруэнтно способу устройства абсолютно реального, который сам по себе нам