Текст книги "Он же капрал Вудсток"

6. Из записей Старшого

«Сначала, – продолжал Лейтер, – запускали пробные ракеты с островка Грейфсвальде Ойе недалеко от Пенемюнде. Ракеты туда привозили на специальном пароме в огромных длинных темно-серых ящиках, похожих на гробы сказочных великанов. На те первые запуски нас собиралось около ста двадцати ученых и инженеров в белых халатах. Фон Браун ходил по островку с охотничьей двустволкой, постреливал фазанов, уток и зайцев и, видимо, мечтал о том времени, когда он сам станет одним из “золотых фазанов”, то есть приобщится к генеральской элите.

– Были ли у вас уже тогда на ракете приборы, управляемые по радио с земли? – спросил Старшой.

– Да, на ракетах “А-2” мы устанавливали радиоаппаратуру, которая по сигналу с земли отключала топливный отсек и распускала тормозной парашют. Радио играло все большую роль в управлении ракетой. Помню, фон Браун, считавший, что мы лидируем в этой области, был потрясен, когда узнал, что русские применили в Харькове в ноябре сорок первого года управляемую по радио мину, причем ею был убит немецкий комендант и начальник гарнизона Харькова генерал Браун, кажется, его родственник из северо-прусских Браунов. А первый шок фон Браун испытал еще в июле сорок первого, когда нам сообщили, что “уничтоженная” армия “отсталой и невежественной” России 14 июля под Смоленском применила батарею реактивных минометов. Это были первые в мире ракетчики. Вермахт получил приказ во что бы то ни стало захватить “катюшу”, но ваши ракетчики взрывались, а не сдавались… Наш абвер никак не мог заполучить у вас секреты ваших ракетостроителей, хотя мы знали, что и у вас строятся и испытываются ракеты…

Дорнбергер поставил нам задачу – вдвое перекрыть такие рекорды артиллерии: 600-миллиметровый “Карл” конструкции генерала Карла Беккера – мы использовали этого левиафана в обстреле Брест-Литовска, Севастополя и Сталинграда – выстреливал снаряд весом в две с половиной тонны на расстояние до пяти километров; “Большая Берта” или знаменитая “Парижская пушка” – крупповская мортира времен первой мировой войны, выстреливала снаряд полегче – калибра 420 миллиметров – на сто двадцать километров. Наши ракеты должны были стать вдвое дальнобойнее сверхдальнобойной артиллерии, всех этих “Больших Берт”, “Толстых Густавов” и “Длинных Максов”, причем мы стремились, чтобы они были менее громоздкими, более маневренными, меткими и поднимали целую тонну взрывчатки. Строительство самой современной сверхзвуковой аэродинамической трубы ускорило нашу работу.

– Какие фирмы и заводы поставляли вам оборудование?

– В основном завод в Пенемюнде, авиационный завод “Граф Цеппелин” во Фридрихсгафене и “Ракс-верке” в Винер-Нейштадте, затем “Хельмут Вальтер”, в Киле, заводы Круппа, разумеется, ну и позднее наша “Дора”, конечно… После приезда к нам Гитлера число заводов увеличилось, дошло до восьмисот…»

7. Железный крест за собственный «мессер»

В эфире в тот час, пожалуй, ни один голос не звучал так взволнованно, почти истерично, как голос генерала, командующего авиабазой люфтваффе в Пенемюнде:

– Викинг Первый, Викинг Первый! Я Гроссмейстер, я Гроссмейстер! Видите ли вы самолет Штейнера? Где же он, черт вас возьми! На экране локатора вы почти рядом… Викинг Первый! Я обещаю вам «дубовые листья» к вашему Рыцарскому кресту, если вы заставите сесть этот «мессер» Штейнера или собьете его! Видите ли вы его, наконец?! Ваши точки почти сливаются. Сбавьте скорость!..

– Пока не вижу, но видимость улучшается…

– До фронта остается совсем немного. Если вы дадите ему уйти, я сорву ваши погоны, отправлю вас на фронт в штрафную роту. Слышите вы? Видите вы его?.. Видите?.. Викинг Первый, Викинг Первый!..

Стрелка компаса показывала строго на юго-восток. Позади остались города Штеттин, Штаргард, Шнайдемюль. Не слишком ли он забрался к западу, чтобы обмануть преследователей? Наверное, там за облаками справа по борту раскинулась Познань. На немецкой карте – Позен. Не пора ли ложиться на восточный курс, чтобы перелететь через Вислу, через фронт, южнее Варшавы?

В эту минуту и появился слева реактивный «мессер». Новиков узнал его по фюзеляжу с вытянутым носом и по пламени, вырывавшемуся из сопла реактивного двигателя. «Ме-262» вынырнул из-за жидкого облака и, словно идя на таран, ракетой пронесся мимо раз, другой, сверху, снизу. Затем пилот реактивного «мессера» поравнялся с Новиковым и стал делать в фонаре какие-то энергичные знаки большим пальцем вниз. Видно, приказывал идти на посадку. Потом он погрозил Новикову кулаком, и Новиков понял: «Аллее капут!» Сделал бочку, полубочку, пошел в пике, стараясь укрыться в облаке. Он падал так быстро, что от головы отхлынула кровь, но он не мог уйти от реактивного «мессера». Этот «Ме-262» почти вдвое превосходил в скорости его «Me-109», развивая до тысячи километров в час!..

Немец сделал крутой разворот, чтобы атаковать Новикова на встречном курсе. Перед глазами мелькнуло желтое клепаное брюхо «мессера». В плексигласовом фонаре «мессера» в одно мгновение появился ряд лучистых дырок. Из другого пулемета немец прострочил ему консоль. Сразу же громче, слышнее ворвался в кабину рев мотора. Со всех сторон самолет окутало облаком. Бешено крутилась стрелка альтиметра. Самолет быстро терял высоту, падая словно камень. Новиков резко отвел на себя ручку управления – самолет продолжал падать. Только тут ощутил Новиков тупую тяжесть в груди и левом плече. Левый глаз заплыл теплой кровью. Ноги напряглись в ожидании удара о землю. Но нет, до земли еще далеко… Считаные секунды оставались в его распоряжении. Ведь земля мчалась навстречу со скоростью почти полутысячи километров в час!

Спокойно, Владлен, спокойно! А то гробанешься, как рояль с крыши небоскреба!..

К запаху гидравлического масла прибавился удушливый запах дыма. Что-то горело. Наверно, ударил зажигательными, гад!..

Внизу он увидел землю – косо вздыбившийся темно-зеленый массив большого хвойного леса, крест-накрест изрезанный прямыми как стрелы просеками. Теперь главное – убрать скорость, выбрать место для вынужденной посадки.

Он не видел, как приземлился самолет, кое-как посаженный им на широкую просеку. «Мессер» срубил, точно топором, несколько сосенок, лишился крыльев и, сломав шасси, ударился о землю, заскользил, запрыгал по земле и наконец остановился, высоко задрав хвост. Не видел, как его противник дважды прокружил над ним и с торжествующим воем улетел на северо-запад, обратно в Пенемюнде.

Это видели две группы польских партизан. Одна из них, направлявшаяся на восток, проследив за ходом воздушного боя, возобновила путь. Командир ее группы поручник Казубский в недоумении проговорил:

– Первый раз вижу, чтобы фриц фрица сбивал! Просто загадка! Ну что ж, одним гитлеровским асом меньше, собаке собачья смерть!

Его заместитель, Богумил Исаевич, одетый в форму подпоручника, с польским орлом без короны на полевой конфедератке, повернулся к командиру:

– Может, пойдем посмотрим? Это недалеко отсюда…

– Напрасные хлопоты! От этого «мессера» одни обломки остались. Другое дело, кабы русский был… Пошли!..

На конфедератках и пилотках партизан этой группы был нашит зеленый треугольник с белыми буквами «АЛ» – «Армия Людова». Вооружены они были советскими и трофейными немецкими автоматами.

Другая польская группа, направлявшаяся на запад, – она в предрассветный час пересекла лесную дорогу, где стоял столб с надписью «Рейхсгренце» – «Граница рейха», вскоре вышла к просеке, на которой дымил упавший самолет с черным крестом на фюзеляже и свастикой на задранном кверху хвосте. Командир группы, майор Армии Крайовой, приказал своему заместителю, капитану, посмотреть, жив ли пилот. Когда капитан вытащил Новикова из самолета, раненый летчик застонал, открыл глаза, увидел над собой человека в четырехугольной конфедератке с четырьмя звездочками.

– Поляки? – спросил он слабым голосом по-русски. – Партизаны? Значит, не зря! Не зря!.. Возьмите… у меня… важные документы… Переправьте нашим за фронт. Это очень важно… Пенемюнде… «Фау-2»…

Капитан достал документы из кармана простреленного комбинезона. Залитые кровью записи на русском, немецком языках, чертежи ракет… Быстро взглянул на бортжурнал в планшете.

К капитану подошел майор с английским «стеном» на груди.

– Что-нибудь интересное, Серый? – спросил он по-польски.

– Пан майор! – воскликнул капитан. – Да это манна небесная! Полюбуйтесь: русский «полосатик» в комбинезоне немецкого летчика, а в кармане у него – секретнейшие документы Гитлера: чертежи ракеты «Фау-2»!

Впадая в беспамятство, Новиков тихо и заученно шептал:

– Длина двенадцать метров, стартовый вес… Стальная боеголовка со взрывчаткой – одна тонна, горючее – этиловый спирт и кислород…

Майор вырвал из рук капитана документы, глянул на подробный чертеж ракеты.

– Да это, это… здесь целое состояние! Это настоящий клад! – прошептал он, бледнея. – За этими данными давно и безуспешно охотится наш главный штаб!..

Вдали, на лесной дороге, послышался гул автомобильных моторов.

– Надо уходить! – сказал капитан. – Что делать с русским?

– Странный вопрос, капитан! – усмехнулся майор.

Расстегнув кобуру, он вытащил вороненый английский «уэбли», взвел курок и, почти не целясь, выстрелил в лоб Новикову.

– Огонь сделает остальное. Хлопам, Серый, об этом не надо говорить. У нас хватает неприятностей с этим быдлом, И о документах ни слова! За мной, капитан!

Майор снял полевую конфедератку – конфедератку с польским орлом с короной, вытер лоб тылом ладони.

Офицеры скрылись в густом сосняке. Через несколько минут взорвался бензобак. Ярко вспыхнул «мессер» на лесной просеке…

8. Из записей Старшого

«– Когда приезжал к вам Гитлер?

– В первый раз фюрер приехал в Кюммерсдорф в марте тридцать девятого. Словно из другого мира доходили до меня тогда слухи об оккупации Богемии и Моравии, о борьбе за Данциг и Мемель. Через неделю после триумфального вступления в Прагу фюрер прибыл в Свинемюнде и, поднявшись на борт крейсера “Дейчланд”, объявил, что высадится только в Мемеле, отняв этот порт у Литвы. Литовцы сдали город, и фюрер выступил в городском театре бывшей Клайпеды перед ревущей от восторга толпой мемельских немцев… К нам Гитлер приехал вместе с новым командующим сухопутными силами будущим фельдмаршалом Вальтером фон Браухичем и генералом Беккером, начальником управления вооружений вермахта. Заложив уши ватой, фюрер наблюдал за работой ракетного двигателя “А-3” и хранил бесстрастное молчание. Техническим гидом фюрера был, разумеется, Вернер фон Браун: он всегда умел поставить себя на самое видное место. Тогда впервые услышал Гитлер о будущей “Фау-2”. Потом Гитлер обедал с нами. Ел этот вампир-вегетарианец, как всегда, овощи, запивая их своей любимой фахингенской минеральной водой. Его визит разочаровал нас: этот «гений» не понял, не оценил даже чисто военные возможности наших ракет. Но Браун был на седьмом небе: его слушал, ему пожал руку сам фюрер и рейхсканцлер! Браухич, Геринг стояли за нас горой, в сентябре тридцать девятого они включили ракетостроение в число первоочередных задач военной науки и техники, но весной следующего года Гитлер вычеркнул нас из этого списка. По секрету от него наш шеф генерал Вальтер Дорнбергер сколотил штат в четыре тысячи человек для работы в Пенемюнде. За спиной фюрера ракетчики строили грозное оружие, а вокруг нашей работы кипела невидимая борьба честолюбивых и беспринципных карьеристов вроде Гиммлера и Гейдриха, Геринга и Дорнбергера, борьба за власть над ракетами. Наш шеф генерал Беккер, типичный холерик, не выдержал этой борьбы и, поссорившись с Гитлером, пустил себе пулю в лоб. Но все больше “золотых фазанов” начинало понимать военную выгоду ракет по сравнению с бомбардировщиками. Помню, Дорнбергер приводил нам такие убедительные цифры: во время “битвы за Британию” люфтваффе теряли в среднем один бомбардировщик после пяти-шести бомбежек Англии, то есть каждый бомбардировщик успевал сбросить от шести до восьми тонн бомб. Стоимость же бомбардировщика вместе с обученным экипажем определяется в 1 140 000 рейхсмарок. А ракета “Фау-2”, несущая тонну взрывчатки, стоит в тридцать раз меньше – всего 38 000 рейхсмарок… Теперь, мой друг, я холодею при мысли, что я увлекался подобной абстрактной арифметикой, не видя за ней человеческого горя и крови, радовался тому, что 3 октября сорок второго мы запустили ракету на 192 километра!..»

9. Подпольная свадьба

В Пёнтеке, Шрёде, Пыздрах, даже в Трескау и самом Позене Османский-отец и Османский-сын, оба Юзефы, подходили на базарах, в кавярнях и просто на улице к знакомым и незнакомым полякам и даже фольксдойче, городским и сельским, и таинственным шепотом спрашивали:

– Пан ничего не слышал нового о том английском самолете?

– О каком английском самолете, проше пана? – удивлялись поляки.

– Как о каком! Езус Мария! Да о том, что немцы сбили севернее Бреслау! С целой группой английских разведчиков-коммандосов!

– Не может быть!

– Як бога кохам! Только один из них, радист, и спасся, успел выпрыгнуть из горящего самолета и раскрыть парашют. Гестаповцы его всюду ищут, и у нас под Познанью – пшепрашем, под Позеном, тоже ищут, да не могут никак найти. Значит, пан ничего нового не слышал?

В распространении этого слуха приняли участие и разведчики из группы Домбровского. Во время ночных встреч с верными поляками они осведомлялись:

– Про того английского радиста-разведчика, что спасся со сбитого самолета под Бреслау, ничего не слыхать?

Активная «посевная» дала такие обильные всходы, что даже главные сеятели слухов были поражены. Не прошло и недели, как на тех же базарах и в тех же кавярнях за чашкой «кавы» или стаканом «хербаты» незнакомые люди спрашивали Османского-отца:

– Разве пан ничего не слышал об английском радисте-разведчике? Он спрыгнул с подбитого двухмоторного «Дугласа». Его подобрала одна польская семья – бедняга сломал себе ногу. В бреду он говорил по-английски и немного по-польски. Эта семья спрятала его и выходила, так он подарил им свой огромный шелковый парашют. В группе коммандосов, говорят, были и наши поляки из армии Андерса, из этих самых мест, да все разбились. Говорят, англичанин ищет связь с «аковцами», но не знает пароля. Пароль знал только командир, который тоже разбился. Уверяют, что он теперь перебрался сюда, под Позен. И тут его ищут по всей провинции Вартегау!..

– Так держать, пан Эугениуш! – сказал Евгению, довольно потирая руки, Констант. – Надо сделать так, чтобы не ты их искал, а они тебя искали.

Еще через неделю разведчики из группы Домбровского посеяли новый слух, на этот раз среди поляков со связями в Армии Крайовой:

– Английский радист-разведчик, капрал коммандосов, сбитый под Бреслау, присоединился к группе советских разведчиков, действующей под Познанью. Капрал живет с ними где-то в лесу и держит связь с Лондоном. Он надеется, что если кто-нибудь еще уцелел из его группы коммандосов, то его капрала можно будет отыскать по подпольным каналам.

– Но ведь этот слух дойдет не только до «аковцев», – все же беспокоился Констант, – но и до гестаповцев!..

Из Познани вскоре пришло донесение от одного из верных и деятельных поляков:

– Гестаповцы в познаньском штабе шефа СС и полиции СС – группенфюрера Райнефарта – сначала переполошились, а теперь не придают никакого значения слухам об английском разведчике, хотя они арестовали нескольких поляков за распространение ложных слухов. Проверка показала, что никакого английского самолета под Бреслау в течение последних двух месяцев сбито не было. Установлено также, что в провинции Вартегау нет ни одной рации британской секретной службы, которая бы поддерживала связь с Лондоном. Зато функабвер и радиопеленгационная служба 6-го воздушного флота люфтваффе и РСХА – имперской службы безопасности неоднократно засекали работу трех-четырех радистов, явно советских по «почерку» и характеру их работы, которые постоянно меняют место выхода на связь на юго-востоке провинции.

– Это хорошо, что гестаповцы не станут искать англичанина, – сказал Евгений Кульчицкий.

Но Домбровский и Кульчицкий надеялись, что это конфиденциальное известие не станет достоянием «аковцев». И расчет их оказался верным. Молодой Юзеф Османский первый сообщил:

– Какие-то пришлые «аковцы» упорно ищут связи с английским радистом-разведчиком, но не могут выяснить его местопребывание. Всем «аковцам» приказано всемерно собирать сведения об этом разведчике.

Тем временем рано поутру в Бялоблотском лесу грянул еще один чудовищный взрыв – на этот раз ближе к землянке…

В следующие три дня Евгений появлялся по ночам с разведчиками тут и там в польских деревнях и на фольварках, ронял английские фразы, польские слова выговаривал с английским акцентом.

На четвертый день поздно вечером, когда за запотевшими оконцами тесной горенки Османских бушевала ноябрьская непогода и гнулись под напором ветра высокие сосны, кто-то постучал снаружи по крестовине окна.

– Никак стучит кто-то? – спросил Юзеф-младший, только что стянувший рубаху через голову.

– То дождь с градом, Юзек, – прислушавшись, ответил Юзеф-отец, замерев с сапожной иглой и дратвой в руках.

В спаленке закашляла простуженная мать Юзека, заворочалась на кровати Крися, его младшая сестра. В окно снова постучали, громко, властно. Но это не был условный стук разведчиков группы «Феликс».

– Кто там? – спросил Юзек, подходя сбоку к окну.

– Пан Османский, откройте! – послышался раскатистый бас.

– Открой, Юзек! – тихо сказал отец. – Кто-то из поляков. Но кто? Закрой занавеску!

Если занавеска ближайшего к входной двери окна была затянута, это значило, что в доме чужие, «семафор» закрыт.

В горенку ввалился высоченный, ростом с Димку Попова, рыжий поляк в потемневшей от дождя полной форме офицера Войска польского цвета хаки и со звездочками поручника на полевой конфедератке и погонах. Над матерчатым козырьком распростер крылья выкованный из черненого серебра одноглавый польский орел с короной.

Отец и сын Османские смотрели во все глаза: этой формы они не видели в Польше уже целых пять лет, с конца кровавого сентября тридцать девятого. И гордый орел тогда же улетел куда-то со своей короной, уступив место черному германскому имперскому орлу с грозной свастикой в когтях. Правда, все в округе вот уже года два-три поговаривали, что где-то в лесах в пущах Польского генерал-губернаторства свил себе гнездо этот орел, так и не захотевший расстаться с короной, и что появилась в тех лесах и пущах рать в старой форме Польши «маршалека» Пилсудского, президента Мосцицкого и Смиглы-Рыдза, но что борется эта рать по воле ясновельможных панов не столько с полчищами иноземного черного орла со свастикой в когтях, сколько с партизанами-людовцами, воевавшими не за панов, а за люд польский.

Расставив ноги, держа руки на блестящем от дождя мокром тридцати двухзарядном автомате «шмайссере», висевшем у него на груди, вошедший сказал рокочущим басом:

– Вот что, хлопы. Армия Крайова все знает. Даже то, что вам известно, где в Бялоблотском лесу скрывается у русских парашютистов английский радист-разведчик. Нам необходимо связаться с ним. У нас имеется к нему дело огромной важности, к нему и к Англии. Наши представители – офицеры АК – будут ждать его с завтрашнего дня каждый вечер в девять часов на развилке дорог в сосняке за Бялоблотами, у замшелого валуна. Пусть приходит один, без русских, гарантируем ему полную безопасность. Мы проследим за тем, как вы выполните этот приказ. Армия Крайова все знает, все помнит и ничего не прощает!

Сказав это, рыжий поручник вышел, едва не расшибив лоб о притолоку и хлопнув дверью так, что она чуть не слетела с петель. Отец и сын Османские молча смотрели на грязные мокрые следы огромных сапожищ на половицах около порога.

В ту же ночь к Османским заглянул Констант Домбровский. Он возвращался с хозяйственной операции: группа запаслась продуктами в отдаленном фольварке какого-то гроссбауэра.

Домбровский смело постучал в окно – все «семафоры» были открыты, а метла у ворот, поставленная черенком вниз, означала, что разведчики не должны проходить мимо, так как у Османских имеются для них неотложные сведения.

Через час Констант вернулся в землянку и разбудил Евгения. Командир и заместитель командира группы всегда стремились ходить на задания поочередно, чтобы один из них оставался в землянке. В случае гибели обоих командиров группа «Феликс» вряд ли смогла бы успешно продолжать свою работу.

– Итак, – сказал Констант, – тигры в клетке. Теперь твоя очередь войти в клетку. Сам напросился. Да, «тигры» ждут тебя, Евгений.

Сейчас, ночью, в этом холодном темном погребе, похожем и вправду на братскую могилу, перспектива встречи с глазу на глаз с «тиграми» показалась Евгению не столь уж заманчивой. Но он сам напросился на это дело. Отступление невозможно. Главное, не подвести товарищей, не сорвать задание.

– Что тебе нужно для подготовки? – спросил Констант Домбровский.

– Прежде всего, – тихо сказал, закуривая, Евгений, – хотя у нас остался в запасе всего один комплект радиопитания, я должен несколько дней слушать Би-би-си. Слушать, восстанавливать акцент, интонацию, вспоминать старые идиомы и запоминать новые, военного времени. И главное, все это время думать по-английски. Ну и, разумеется, я должен в считаные дни узнать как можно больше о сегодняшней Англии.

И вот, лежа на холодных нарах землянки, Евгений то и дело включал коротковолновый «Север» и настраивался на Лондон, выключая радиоприемник только для того, чтобы остыли лампы. Обычно он был задумчив, слушал сосредоточенно, но нередко и улыбался, даже посмеивался.

– Лучше всего усваиваешь разговорную речь, слушая не диктора, а артистов варьете. Вот послушай! «Желать смены правительства все равно что искать сладкий лимон!» Или вот: «Самый хитрый немец – Франц фон Папен: будучи странствующим послом фюрера, он получил тем самым право не жить в Германии!» Или вот еще: «Как идут ваши дела?» – спросил наш корреспондент президента Ассоциации директоров похоронных бюро США. «Все было бы о’кей, – ответил тот, – если бы не эти проклятые новые сульфонамидные лекарства!»

Констант лишь вздохнул, с беспокойством поглядывая на друга. А тот почти не спал уже три ночи. Когда тушили «летучую мышь», он лежал в абсолютном подземном мраке с открытыми глазами и всю ночь вспоминал годы детства, проведенные в Америке и Англии, вновь и вновь на разные лады представлял себе скорую встречу с «тиграми». «Never say die!» – твердил он про себя английскую поговорку, по-русски означающую просто «не унывай!».

А в «братской могиле» шла своя жизнь. В предпоследний день ускоренного курса «англоведения» Евгения Констант собрал общее партийно-комсомольское собрание. Разумеется, закрытое для всего легального населения Третьего рейха. На повестке дня: персональное дело Пупка. Сначала Констант хотел было судить Пупка товарищеским судом, но Петрович, Димка Попов, Олег, Верочка и остальные разведчики отговорили его от этой чересчур суровой меры.

Пупок – рядовой разведчик, чье настоящее имя, равно как и его разведывательный псевдоним, давно забыты в группе. Он типичный представитель того добровольного подкрепления, которое получали в тылу врага на занятой врагом советской земле наши зафронтовые разведчики, подготовленные на Большой земле. Подкрепления из тертых окруженцев, бежавших военнопленных и партизан-разведчиков. В партизанской разведке этот отважный и опытный воин был на своем месте, но имперская провинция Вартеланд не Смоленщина, не Белоруссия. Там была, хоть и оккупированная, своя земля, свой народ. А здесь все чужое. Здесь Пупок с одним своим единственным родным языком и глух и нем. На него можно по-прежнему положиться в любом бою, но в том-то и беда, что здесь, на германской земле, разведчикам надо всячески избегать открытого боя, надо воевать не партизанским оружием, а умом да умением. Без знания языка тут только на посту стоять да продукты добывать. Потому-то и чувствует себя здесь Пупок не в своей тарелке.

Откуда такое прозвище – Пупок? Прозвищем этим обязан он одной забавной довоенной песенке из своего необъятного и неистощимого репертуара остряка, затейника и балагура. Песенка, которую он давно, уж с сорок второго года, когда навсегда прилипло к нему это смешное и немного обидное прозвище, не исполняет. Из этой песенки Евгений Кульчицкий только и помнил две строчки:

 
На зеленом поле стадиона
Футболисты общества «Пупок»…
 

– Товарищи! – строгим тоном начал командир. – Пора наконец обсудить недостойное поведение Пупка, позорящее высокое звание советского разведчика. В дни, когда все мы голодали, он неизвестно куда дел доверенные ему несколько метров парашютного перкаля и явился на базу навеселе. И нечего тут хихикать, Попов! Твое хихиканье и улыбочки Олега только показывают, что группа еще не осознала полностью всю серьезность поведения Пупка. За такие дела под военный трибунал отдают!.. Итак, какие будут предложения?

– Пусть Пупок сам расскажет, как было дело, – предложил из дальнего угла Петрович, добриваясь опасной бритвой.

– Да что тут баланду травить, – начал Пупок, потупясь и в то же время радуясь возможности выступить солистом перед публикой. – Все вы, кореши, знаете, что я втрескался как цуцик в дочку Тестя Крисю. Мировая дивчина. А возле нее этот хлюст Богумил из группы Казубского все ошивался. А кто он, думаю, рядом с Пупком? Неважнец, ноль без палочки. Ну и началась тут шебутиловка. Хотел я этого храпоидола смазать по шапке, да Крися меня за руки, а я вовремя вспомнил про брать ев-славян и все такое прочее. Захожу к Тестю через неделю, гляжу, Крися сидит и нос повесила. «В чем дело?» – спрашиваю. И тут она мне такое сказала, словно обухом по голове. «Да в том, – говорит, – что решили мы с Богумилом обвенчаться и уже ксендза нашли, хотя швабы все костелы позакрывали, но нет, – говорит, – у меня ни подвенечного платья, ни фаты». Поплелся я к вам, в «братскую могилу». По дороге поостыл немного. Вспомнил последние слова Криси о фате, а потом и про перкаль у себя в сидоре. Не мог тут я показать себя кусочником. Вернулся бегом. «На тебе, – говорю, – от десантников-разведчиков. Пойдешь под венец, как ни одна невеста на свете не ходила, к подпольному ксендзу прекрасная, как ангел небесный, в фате из небесного, воздушного перкаля». Крися, дурочка, заревела от радости, чмокнула меня в нос и сразу к зеркалу. А женишок ее, Богумил, этот хмырь, тут же сообразил у кого-то в Бялоблотах пол-литра брендки. Выпили мы с ним, но не допьяна, а вполпьяна. Командир, решил я, поймет, ведь Костя у нас властью не заедается… А в землянку пришел – Домбровский слушать не стал. Говорит, судить тебя будем все. Вот и весь сказ. Как на духу. Святой истинный крест!..

Во время этой исповеди Пупка ребята так хохотали, что с потолка «братской могилы» песок посыпался. Только Петрович и радистка Вера не смеялись.

– Безобразие! – пробормотал Петрович. – В Центр надо сообщить!

– Зря вы, жеребцы, ржете, – оказала Вера. – По-моему, Пупок рассказал на своем ужасном жаргоне очень трогательную историю, не ожидала я такого от него. Предлагаю никаких мер взыскания к нему не применять, а парашют списать.

– Вопросик есть, – сказал Попов. – Свадьба состоялась?

– Натюрлих! – козырнул Пупок своим любимым немецким словечком. – Следующей ночью и обвенчались под Шредой. Невеста была что надо – прима, люкс, фата получилась мировецкая. Я первый после жениха поцеловал невесту. Ну а потом до утра шумел камыш, деревья гнулись…

После собрания Димка Попов наклонился к Евгению, сказал полушепотом:

– А ты знаешь, Женя, что мне пришло в голову? Ведь, пожалуй, это наше подпольно-подземное партийно-комсомольское собрание было сегодня единственным в имперской провинции Вартеланд, а то и во всей Германии, а?

Евгений ничего не ответил. Он переводил стрелки своих немецких часов на три часа назад – с московского времени на лондонское.