Текст книги "Социология неравенства. Теория и реальность"

Для фактора «сложность труда» им взяты следующие переменные: степень сложности работы с информацией, общий образовательный уровень, необходимый для данной профессии, и специальная подготовка. Данные переменные уже проранжированы в Словаре наименований занятий, и это облегчает их использование. Спэфом были созданы две модели: в одной выявлена корреляция между факторами власти и сложности труда, в другой – между всеми тремя факторами. В своем исследовании он показал тесную корреляцию между этими тремя факторами и доказал преимущества многофакторного подхода к профессиональному статусу. На схеме (табл. 5.1) раскрыта конструкция индекса статуса профессий по Спэфу.

Таблица 5.1

Конструкция индекса вертикальной дифференциации профессий по Дж Л. Спэфу

* Данные по переписи населения США.

В послевоенные годы основополагающим принципом стратификационных концепций стал функционализм. Т. Парсонс, Л. Уорнер, Б. Барбер и другие авторы этого направления истолковывали социальное неравенство как «функционально необходимое для сохранения общества, части которого рассматривались как объединенные и взаимозависимые в системе, находящейся в равновесии» [Хинкл, Босков, 1961, с. 436].

Большой интерес представляет личный вклад Т. Парсонса в проблему стратификации. Хотя он не занимался ею специально, тем не менее ему принадлежит заслуга формулирования ряда положений о социальной стратификации на самом высоком уровне обобщения. Парсонс считал, что сущностью стратификации в любом обществе является относительная моральная оценка, система ценностей, в терминах которой оцениваются различные социальные единицы. Что же касается критериев такой оценки, то Парсонс находился здесь под влиянием уорнеровской традиции и его системы субъективных оценок. Далее Парсонс разрабатывал классификацию условий, в соответствии с которыми тот или иной вид деятельности или те или иные человеческие качества оцениваются выше, чем другие. Эти условия зависят от главной тенденции данного общества, которая может заключаться в том, что общество стремится к достижению поставленных целей или же акцент делается на сплочение и интеграцию.

Одним из основных вариантов приложения общей теории функционализма к проблемам социальной стратификации является концепция К. Дэвиса и У. Мура. Как и Т. Парсонс, они утверждали, что их теория объясняет функциональную необходимость и универсальное наличие стратификации в каждом обществе. Под стратификацией они понимали неравномерное распределение материальных благ и общественного престижа. Это неравномерное распределение определяется функциональной важностью (значимостью) позиции. Важность позиции может быть, по их работам, истолкована двояко: в субъективном значении – позиция важна потому, что люди признают ее таковой, в объективном – позиция важна вне зависимости от того, что считают люди, в этом смысле важность позиции суть отражение власти, места в иерархичных структурах социальной организации.

В трудах Дэвиса и Мура впервые не с оценочных и морализаторских позиций, а с позиций научного анализа был раскрыт феномен социальной стратификации. «Как ни странно, – писали ученые, – главная функциональная необходимость, объясняющая универсальное существование стратификации, связана с тем, что любое общество сталкивается с неизбежной проблемой размещения индивидов и стимулирования их внутри своей социальной структуры. Как функционирующий организм, общество должно каким-то образом распределять своих членов по различным социальным позициям и побуждать их выполнять обязанности, связанные с этими позициями. Оно должно, следовательно, гарантировать себе два разных уровня стимулирования: исподволь возбуждать у нужных индивидов желание занять определенное положение; и уже у занявших данное положение – желание выполнять связанные с ним обязанности.

Хотя социальный порядок может носить относительно устойчивый характер, всегда налицо постоянный процесс метаболизма, поскольку одни индивиды рождаются, другие стареют, третьи умирают. Их втягивание в систему социальных позиций должно быть как-то организовано и мотивировано. Это одинаково верно как для системы, основанной на конкуренции, так и для неконкурентной системы. Для системы, основанной на конкуренции, большое значение имеет мотивация достижения определенного положения, для системы же, основанной не на конкуренции, большое значение имеет мотивация выполнения обязанностей данного положения, но для всех систем необходимы оба типа мотиваций.

Если бы обязанности, связанные с разными социальными позициями, были бы одинаково приятными индивидам, одинаково важными для существования человеческого общества и требовали одинаковых талантов или способностей, то было бы все равно, кто какое положение занимает, и проблема определения места в обществе потеряла бы свое значение. Однако в действительности это очень и очень важно, кто и какое положение займет. Это важно не только потому, что некоторые социальные позиции по природе своей более приятны, чем другие, но также и потому, что некоторые из них требуют особых талантов или специального обучения, а некоторые функционально более важны, чем другие. Необходимо также, чтобы обязанности, связанные с некоторыми социальными позициями, выполнялись с тем усердием и прилежанием, которых требует их значимость. Поэтому общество неизбежно должно располагать, во-первых, какими-то видами выгод, которые можно было бы использовать в качестве стимулов, а во-вторых, иметь в своем распоряжении какие-то способы неравномерного распределения этих выгод (вознаграждений) в зависимости от занимаемых позиций. Вознаграждение и его распределение становятся частью социального устройства и, в свою очередь, порождают (являются причиной возникновения) стратификации.

Могут спросить, какими видами вознаграждения располагает общество для того, чтобы распределять свои кадры и обеспечивать наиболее существенные функции? Во-первых, в его распоряжении есть предметы, обеспечивающие средства существования и комфорт; во-вторых, средства для удовлетворения различных склонностей и для развлечения; и наконец, средства для укрепления чувства собственного достоинства и самовыражения. Последнее – в силу социального характера человеческой личности – является в основном функцией мнения других индивидов, но тем не менее занимает место наряду с двумя другими. В любой социальной системе все три вида вознаграждения должны распределяться дифференцированно в соответствии с занимаемыми социальными позициями. В определенном смысле вознаграждения как бы “встроены” в социальные позиции. Они состоят в “правах”, связанных с этими позициями, плюс то, что можно назвать сопутствующими благами. Часто права и иногда сопутствующие блага функционально связаны с обязанностями, присущими данной социальной позиции…

Если права и сопутствующие блага, присущие различным социальным позициям в обществе, должны быть неравными, то и общество, как следствие, должно быть стратифицированным, потому что это и есть именно то явление, которое мы обозначаем термином “стратификация”. Таким образом, социальное неравенство является тем неосознанно развиваемым средством, при помощи которого общество обеспечивает выдвижение на важнейшие позиции наиболее компетентных лиц…» [Davis, Moore, 1945, р. 242–249].

Таким образом, Дэвис и Мур предложили следующие базовые идеи, которые уже полстолетия служат источником дискуссий.

1. Некоторые позиции в обществе функционально более важны, чем другие.

2. Только небольшое число людей в любом обществе обладает способностями, дающими возможность выполнять эти более ответственные функции.

3. Чтобы побудить одаренных людей нести нелегкие нагрузки, овладевать знаниями и навыками, им общество открывает доступ к дефицитным и необходимым благам.

4. Этот неравный доступ к благам (дефицитным ресурсам, например, уникальным средствам поддержания здоровья) приводит к тому, что разные страты пользуются неодинаковым престижем и уважением.

5. Престиж и уважение плюс права и преимущества создают институализированное неравенство, т. е. стратификацию.

6. Следовательно, социальное неравенство между стратами по этим признакам позитивно функционально и неизбежно в любом обществе.

Изложенные идеи далеко не всегда подтверждаются фактами реальной жизни. Дело в том, что присвоение благ и услуг обладателями собственности и власти зачастую неадекватно затратам труда и проявленным дарованиям. Признав функциональность собственности и власти как базовых категорий неравенства, а также отказавшись от иллюзий существования механизмов справедливого размещения людей соответственно способностям, мы можем принять основные идеи Дэвиса и Мура.

В. Веселовский, известный польский социолог, в своей критике функциональной теории стратификации особое внимание обратил на механизм мотивации, побуждающей людей к профессиональной подготовке, являющейся условием высокого ранга позиции (по доходам, престижу и власти). Он считает, что теория Дэвиса и Мура прежде всего внеисторична. Она исходит из представления об устойчивости человеческой натуры, постоянства и универсальности существующих систем во всех человеческих общностях. Дэвис и Мур полагали, что образование и профессиональная квалификация являются ценностями-средствами, а доходы и престиж – ценностями-целями. Между тем образование и квалификация сами по себе в современных обществах являются ценностями-целями. Таким образом, делает вывод Веселовский, неравномерное распределение доходов и престижа не является само по себе «функциональной необходимостью» для общества (см.: [Дэвис, Мур, 1968, с. 194–212; Moore, 1963; Wesolovski, 1966, р. 129–162]).

К этому следует добавить, что функционалисты стремились отделить социологические законы от экономических. Особенно странно это выглядит в стратификационных концепциях. Как метко выразился американский социолог Райт Миллс, «трудно, например, вообразить более бесплодную процедуру, чем анализ… стратификации в Соединенных Штатах в терминах “господствующей системы ценностей”, не принимающей во внимание известную статистику жизненных шансов, основанную на уровнях собственности и дохода». Далее он отметил, что при рассмотрении реальных ситуаций как у Т. Парсонса, так и у других функционалистов «внезапно возникает вся экономическая и профессиональная структура, понимаемая в чисто марксистских понятиях, а не в понятиях нормативной структуры, проектируемой высокой теорией. Это вызывает надежду, что высокие теоретики не полностью потеряли контакты с исторической реальностью» [Миллс, 1959, с. 416–417].

Сказанное не снимает позитивной оценки выдающегося вклада функционалистов в создание подлинно научного подхода к изучению проблем социального неравенства. Не случайно, что, несмотря на многолетнюю критику (вполне справедливую), не сложилось и поныне равноценного функционализму научного направления, по-иному и более глубоко объясняющего сущность социальной стратификации.

Если осмыслить в определенной исторической перспективе место функционалистов на временной шкале социологии неравенства второй половины XX в., то оно отчетливо задано твердой защитой присущей тогдашней Америке системы социального иерархического неравенства как функционально оправданного экономической и социальной (гарантированной стабильностью) эффективностью существующего социально-экономического порядка. Логика священности частной собственности здесь впервые подкреплена четко обоснованным принципом меритократизма отбора и закрепленности индивидов в их социально-производственной позиции. Тем самым уже устоявшаяся система рузвельтовско-труменского курса высокого налогообложения привилегированного меньшинства здесь подкрепляется и отказом от наследственного закрепления позиций в деловых организациях, а по связанности последних с государственными организациями – регулирование карьер по всей совокупности позиций в мире бизнеса и политики по критериям дееспособности на основе полученного образования и тестирования реальной практикой компетенций в выполнении функций.

Этап позитивных оценок открытости западного общества с его широкими возможностями вертикальных социальных перемещений, пришедшийся на 1940—1960-е гг., благодаря оправданной критике слева исчерпал себя к концу 1960-х гг.

Стремление наиболее продвинутых представителей интеллектуальной и политической элиты Запада повысить эффективность капиталистической системы за счет применения в процессах социальной мобильности и модернизации социальных верхов принципа меритократизма вызвало в основной массе представителей национальных элит яростное сопротивление. О технологиях этого противостояния и написаны известные работы как неовеберианцев во главе с Дж. Голдторпом, так и неомарксистов во главе с Э.О. Райтом, а также в работах французских социологов во главе с П. Бурдье. Wellfare state с самого начала стал ареной ожесточенной борьбы за ограниченные ресурсы. Расширение возможностей выходцев из низов, бурный рост среднего класса с его увеличивающимися и экономическими, и политическими притязаниями были расценены в консервативно-буржуазных кругах как угроза стабильности самой системы. Отсюда и неовеберианство с четким доказательством: рост стандартов потребления рабочих не приводит их массово к смене ценностных ориентаций на переход в ряды среднего класса. Последовали блестящие опусы Голдторпа с его группой, Гидденса и т. д. В те же годы Бурдье доказал, что, несмотря на широко распространенные требования равенства возможностей, элиты приспособили новые стратегии, чтобы обеспечить свою преемственность от поколения к поколению. Система социализации подрастающего поколения, включая технологии образования, была ключевым моментом в этих стратегиях.

Первый вопрос, который возник при рассмотрении проблем стратификации, – это вопрос о классах. С самого начала следует учесть, что многие авторы пишут преимущественно о классах, не употребляя термин «страты». Один из распространенных подходов к анализу этих категорий в их взаимосвязи таков. Классы есть частный случай страт. В любом историческом обществе было социальное неравенство. Соответственно существовали и группы людей, которые в чем-то значимом для них как членов данного общества были расположены выше или ниже других групп (например, на шкалах власти, собственности, престижа, богатства, физической силы, образования и т. д.).

К каким же из группирований людей современные сторонники европейского классового подхода к анализу систем неравенства относят понятие «класс»? Одну из трактовок предлагает современный британский социолог Джон Скотт в своей книге «Stratification and Power» (1996). По его мнению, в тех случаях, когда местоположение группы людей оказывает существенное влияние на жизненные возможности членов социальной группы, то эта группа – не просто страта, а социальный класс. Если в обществе все страты являются социальными классами, то оно может быть охарактеризовано как классовое общество. Таково капиталистическое общество [Scott, 1996].

Для таких авторов, как Дж. Скотт, классовое членение есть один из видов (или форм) социальной стратификации. Но в литературе широко представлен и другой подход, согласно которому в современных обществах классовое разделение людей предшествует (или существует параллельно) стратификационному, под которым понимается статусная иерархия. Статус же, как известно, ассоциируется с уважением и престижем, и, следовательно, статусные позиции распределяются в соответствии с традициями, правилами, нормами, предписаниями и государственной политикой. В этом подходе классы не рассматриваются как частный случай стратификационной иерархии.

Классовый подход нередко противопоставляют стратификационному (из множества трактовок понятия «класс» мы останавливаемся здесь на более традиционном – социально-экономическом). Особенно это характерно для американских социологов.

Включение в поле социологического анализа социального неравенства/стратификации наряду с классом и социального статуса является правильным для научного исследования. Но столь же значимо различение этих категорий и реальных явлений, стоящих за ними. К сожалению, эти категории нередко смешивают, подменяют классы, т. е. социально-экономические образования, статусными группировками. Между тем различие между классом и статусом зародилось давно и имеет длинную историю. Средневековые авторы в основном описывали окружающий их социальный мир, используя образы и лексику сословий, представлявших собой официально признанные категории людей. Индивиды, принадлежавшие к этим сословиям, занимали определенную позицию в статусной иерархии.

Переход от средневековых обществ к индустриальным привел к социальным изменениям, в ходе которых статусная стратификация уступила место классовой. Такова доминирующая линия в научной европейской литературе. Европейские авторы обычно пишут, что лишь представляя жизнь классов, можно понять процессы, протекающие в современном им обществе. Классы определяются как экономические категории, занимающие определенную позицию в системе производства и принимающие участие в борьбе друг с другом. Возникновение классов видят в неравной собственности и доходах, создающих основные формы социального деления.

Основное направление американской социологии, с другой стороны, объединяло эти две идеи в единую концепцию, в которой основное внимание уделялось социальной позиции и соответствующему ей престижу и минимизировался экономический аспект. Таким образом, в американской социологической мысли слово «класс» используется (в тех случаях, когда оно вообще используется) для обозначения социального ранжирования и определения социального положения, соответствующего каждому уровню социальной иерархии, которое Вебер называл статусом.

Эта путаница отражает нежелание многих американских исследователей рассматривать классы как коллективно организованные социальные группы. Вместо этого подчеркивается открытый характер американского общества.

Доминирующее мнение университетских профессоров-традиционалистов таково: в американском обществе – обществе возможностей – люди могут с легкостью перемещаться по иерархической лестнице вверх и вниз. По мнению, преобладающему в американском социологическом сообществе, класс – это устаревшая идея, родившаяся в XIX столетии и являющаяся неуместной для понимания прогрессивного индустриального или постиндустриального обществ. Тенденции полной модернизации ведут к устранению классовых различий и способствуют возникновению общества, в котором достоинства и способности имеют большее значение, чем социальное происхождение. Принадлежность к какому-либо классу перестает играть решающую роль при социальной идентификации индивида в обществе, ее замещают пол, этничность и т. д.

Класс как таковой мертв, появляются новые способы идентификации индивидов – таково основное положение представителей бывшего весьма распространенным в конце XX в. течения постмодернизма.

Таким образом, постмодернисты выступают как скептики в отношении сохранения классов или крупных социальных слоев, поскольку, по их мнению, классовый подход не отражает фрагментацию и изменчивость современного потребления. При этом они часто ссылаются на то обстоятельство, что люди в своей повседневной жизни не отождествляют себя с каким-либо классом, как на аргумент отсутствия классов. Однако, конечно, это наделе не доказательство, что классовые отношения как объективная реальность исчезли.

Конкретная критика постмодернистов в адрес сторонников классового подхода была связана прежде всего со слабой эмпирической состоятельностью критериев классовой ситуации, принятых в классических и неоклассических подходах, а также иррелевантностью этих критериев в контексте перехода к формам социального расслоения, характерным для нового типа общества.

Во-первых, они обратили внимание на то, что в процессе доведения классических теорий до такой степени концептуальной проработки, при которой основанные на них классовые модели начинают более или менее адекватно отражать фактическую социальную и экономическую дифференциацию в обществе, постепенно сходит на нет «классовый» характер этих самых теорий, т. е. речь в этом случае идет уже не о классах как таковых, а о профессиональных и статусных группировках.

Во-вторых, введение дополнительных измерений классового положения и его последующее «расчленение» приводит к тому, что получаемые группировки утрачивают свою объясняющую способность применительно к другим измерениям социального неравенства. Это вынуждает сторонников классового анализа включать в свои аналитические модели наряду с собственно классовым положением такие переменные, как пол, раса, возрасти пр., что, по мнению постмодернистов, ставит под сомнение релевантность классовых членений [Pakulski, 2005, р. 153–154].

Однако, оставив в стороне мнение о том, что подобную аргументацию вряд ли стоит считать доказательством исчезновения классовых отношений как объективной реальности, следует указать на ограничения, с которыми сталкивается предложенная постмодернистами рамка при анализе неравенств в некоторых современных обществах. Вполне вероятно, что применительно к обществам, развивающимся в логике перехода от индустриальной фазы к постиндустриальной, от модерна к постмодерну, претенциозные гипотезы о многомерности и усложнении стратификации могут быть вполне обоснованными. Но как быть с обществами, не подпадающими под эту классификацию? Ведь до недавнего времени описанная динамика изменений изучалась исключительно на примере постепенной трансформации западных стран, а потому и сценарий этой трансформации рассматривается в качестве универсального при интерпретации изменений, происходящих в «менее развитых» странах. Однако никем из апологетов постмодернизма не уделяется должного внимания анализу неоднородности институциональных предпосылок, определяющих сравнительные успехи или провалы такой модернизации в тех или иных обществах. В этой связи, например, далеко не очевидно, что усиление и переплетение неклассовых принципов дифференциации, о растущей роли которых рассуждают постмодернисты, является следствием перехода к обществу «постмодерна», а не проявлением неких универсальных для глобализирующегося мира тенденций, не связанных с вектором развития конкретного общества. В результате этого от внимания исследователя ускользает не только внутренний механизм этого развития, но и приводящие его в действие конкретные социальные акторы. Признание «классовой смерти» постмодернистами, по существу, равнозначно признанию «конца истории» по Ф. Фукуяме [Fukuyama, 2006], т. е. либерализма как системы социально-экономических отношений, у которой не осталось никаких жизнеспособных альтернатив. Однако сегодня почти не вызывает сомнения, что ни нынешний Китай, ни нынешняя Европа, ни даже Америка не готовы примириться с отсутствием альтернатив собственному развитию.

Кроме того, предположение о несущественности классовых делений в постиндустриальных обществах представляется определенным лукавством в свете блестящего анализа, который развивает в своих работах один из наиболее влиятельных современных социологов Мануэль Кастельс. Он одним из первых обратил внимание на феномен усиливающейся в развитых западных странах фрагментации работников на малочисленную информациональную (т. е. высококвалифицированную, работающую преимущественно в инновационных отраслях) и родовую рабочую силу, представленную наиболее массовой группой работников. Этот процесс сопряжен с крайне неравномерным распределением ресурсов между двумя группами, вследствие чего основные слои среднего класса не только теряют свои сегменты на рынке труда, но и сталкиваются со сжатием ресурсной базы для воспроизводства собственного социального статуса и передачи части накопленного социального и человеческого капитала следующим поколениям. С другой стороны, так называемые золотые и даже платиновые воротнички концентрируют в своих руках значительную часть богатства и обладают высоким социальным престижем. Происходит это, по мнению Кастельса, вследствие перехода постиндустриальных обществ к новому, информациональному способу производства, в котором главным источником роста производительности становятся информация и знания [Castells, 2010]. Что это, как не основа для нового классового деления?

Оппонируя концепциям смерти социального класса, Гордон Маршалл, профессор Оксфордского университета, в 1997 г. отмечал, что классовый анализ ныне, вероятно, более жизнеспособен, чем когда-либо в его долгой социологической истории. Социальный класс столь же важен для понимания индустриальных обществ конца XX в., как он был настоятельно необходим для анализа обществ начала XX в., по важнейшим характеристикам – обществ-двойников. Другое дело, что макроструктурные классовые разделения конкретизируются в социальных ресурсах и жизненных шансах, вытекающих из исторически складывающихся специфических гражданских, рыночных и трудовых ситуаций, в которые включаются индивиды. В современном мире жизненные шансы людей все больше зависят от ресурсов образования, культурного и социального капиталов [Marshall, 1997].

Описанная выше ситуация означает, что в работах многих социологов концепция класса является открытой для нескольких интерпретаций – как статусная группа, как профессиональная группа, как группа по доходу и группа власти, т. е. понятием класса охватываются неоднородные социальные объекты в зависимости от того теоретического контекста, который вкладывают в этот термин различные авторы.

Различен и смысл, вкладываемый разными авторами в термин «социальный слой». Большинство социологов обозначают этим термином общественную дифференциацию в рамках иерархически организованного общества. Зачастую содержание термина ничем не отличается от содержания, вкладываемого в термин «класс». В тех же случаях, когда данные понятия различают, термином «страта» обозначают группы внутри «классов», выделенные по тем же основаниям, что и сами «классы».

П. Сорокин как-то заметил: «Класс наделал своим теоретикам не меньше хлопот, чем национальность. И в этом случае попытки “схватить этого Протея” оказывались не более успешными: “класс” либо ускользал и ускользает из пальцев своих теоретиков, либо, пойманный, превращается в нечто столь неопределенное и неясное, что становится невозможным отличить его от ряда других кумулятивных групп, либо, наконец, сливается с одной из элементарных группировок» [Сорокин, 1993, с. 357]. Эти слова, написанные более 80 лет назад, совершенно не устарели и сегодня.

Наиболее интересные авторы стремились не игнорировать идеи ни сторонников классовых теорий, ни их оппонентов. В этом отношении плодотворен подход германского (британского) социолога Ральфа Дарендорфа. Он подчеркивал, что страты образуют иерархическую систему (иерархический континуум), отличаясь друг от друга постепенными различиями. Класс же – это всегда категория для целей анализа динамики социального конфликта и его структурных корней, и поэтому он может быть четко отделен от страты как категории для описания иерархических систем в данный момент времени [Darendorf, 1976, р.76].

Однако заметим, что проведенные исследования стратификации также не были ограничены ни поверхностью общества, ни его статикой и притязали на то, чтобы объяснить сущность общественной жизни. Лишь с помощью фундаментальных законов функционирования и развития социальных организмов может быть дан анализ и классов с их конфликтами, и страт с их взаимодействиями и противоречиями.

Проблема разграничения теорий стратификации и классовой структуры интересно интерпретирована И. Краусом. «Стратификация и классовое деление, – пишет он, – разные структуры отношений. Стратификация – понятие описательное, подразумевающее некую упорядоченность членов общества на основе какого-нибудь подходящего критерия, вроде дохода, образования, образа жизни, этнического происхождения… Классы… являются конфликтными группами, которые, объединяясь, оспаривают существующее распределение власти, преимуществ и других возможностей… классы формируются, когда совокупность индивидов определяет свои интересы как сходные с интересами других из той же совокупности и как отличающиеся и противостоящие интересам другой совокупности лиц…». Краус подчеркивает важную роль в процессе формирования класса собственной идеологии и создания классовой организации. В этом явно чувствуются отголоски знакомства с марксистскими понятиями «класс в себе» и «класс для себя», выработанными для характеристики процесса формирования пролетариата и подчеркивающими огромную роль в этом процессе субъективного фактора.

Краус иначе, чем Маркс, представляет себе объективные факторы, обусловливающие существование классов. В марксистской теории это прежде всего место в исторически определенной системе общественного производства, у Крауса – отношение к каким-либо социальным благам; поэтому любая страта, выделенная по произвольно выбранному признаку, является потенциальным классом (своего рода «классом в себе»), а любая осознавшая общность своих интересов и организационно оформившаяся страта превращается в действительный класс (т. е. «класс для себя»). Основной вопрос, с точки зрения Крауса, как «принадлежавшие к страте становятся представителями класса» [Kraus, 1976, р. 12, 15–16].

Представляется, что для понимания разницы между классовым и стратификационным подходами целесообразно на время забыть об эклектических и компромиссных современных интерпретациях. Сопоставим классы в марксистской теории и страты в функциональной теории. В чем тут разница? Признание класса означает признание антагонизма, противоположности интересов больших общественных групп. Признание же страт означает признание определенных различий между людьми по каким-то признакам, различий, которые приводят к слоевому размещению индивидов в обществе при продвижении их снизу вверх.

Марксистская теория классов занимается разделением общества, выявлением общественных противоположностей, а теория стратификации – общественной дифференциацией. В первом случае выделяются элементы дезинтеграции, внутренних антагонизмов, тогда как дифференциация предполагает целостность общества, его функциональную неразделимость. Теория классов проводит разделение общества по альтернативным признакам на властвующих и подданных, эксплуататоров и эксплуатируемых, на владельцев средств производства и на лишенных их, тогда как теории стратификации разделяют общество на основе одной или нескольких черт, имеющихся в наличии в каждой из групп, но в различной степени (так, все имеют какой-то доход, но только различных размеров, и все в обществе имеют какой-то престиж, но не одинаковый).