Электронная библиотека » Пабло Туссет » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 4 ноября 2013, 21:50


Автор книги: Пабло Туссет


Жанр: Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Когда я пришел в бар, была уже почти половина десятого, но Дюймовочка обычно опаздывает еще больше, чем я. Был собачий час: после ужина все беспутные обитатели квартала выползали из домов под предлогом выгулять собаку и заканчивали свой путь в кабачке Луиджи, так что он начинал походить на собачью выставку. Кроме Луиджи за стойкой хлопотал Роберто – официант ночной смены. Про Роберто многого не скажешь, всего его можно охарактеризовать одним-единственным словом: мексиканец; хотя, честно сказать, это заметно только по его выговору, потому что распевать народные мексиканские песни он не мастак. Я спросил у него пива и облокотился на стойку. По телику передавали римейк «Мухи», и поедавшая устриц парочка за ближним столом морщилась от отвращения. Я залпом выпил свое пиво и заказал еще. Луиджи, да, впрочем, и Роберто, так и сновали между столиками, поэтому за неимением лучшего развлечения я продолжал смотреть телик. Главный герой уже порядком смахивал на муху, лицо покрылось готовыми лопнуть нарывами, а тело сотрясали животные судороги. «Если ты не уйдешь… я… я… сделаю тебе… больно», – говорил человек-муха своей невесте, роняя слюни. Я прикончил второе пиво и потягивал третью порцию. Терпеть не могу делать из своей жизни внутренний диалог, так что я прилежно досмотрел фильм до финального свистка, лениво заигрывая с боксершей, чей хозяин только что просадил в игровом автомате всю дневную получку. Я уже почти забыл, что кого-то жду, когда наконец появилась Дюймовочка, хотя справедливости ради надо сказать, что это было не просто появление, а скорее пришествие. На ней было трикотажное платье в облипочку – так что даже соски торчали, – всего на каких-нибудь пятнадцать сантиметров прикрывавшее срам; дополняли наряд ажурные чулки в ромбик. Кроме того, она покрасилась в оранжевый цвет и сделала очень короткую стрижку, практически наголо выбрив затылок, макияж прежде всего подчеркивал губы, а на шее болтался длинный кулон, указывавший на вырез, если вы еще не успели сами туда заглянуть. Игроки у автоматов проморгали тройной бонус, парочка с устрицами опрокинула лампу, и даже Луиджи поперхнулся. Он первый вышел навстречу Дюймовочке – двинулся к ней вдоль стойки с приветственным поцелуем, млея и не скрывая этого, что-то шепнул ей на ушко («как я по тебе соскучился», «наконец-то ты пришла» или что-нибудь вроде). Только по окончании церемонии мы смогли заказать пива и устроиться за столиком в глубине бара.

– Сводила волосы на ногах, – сказала Дюймовочка, едва усевшись. Это прозвучало как извинение за двухчасовое опоздание. Она произнесла эту фразу с той робостью, которую так ловко изображает.

– А твой муж?

– В Толедо, на презентации продукции «Хьюлетт Паккард».

– Чего ж ты с ним не поехала?

– Не больно-то хотелось. Потом, лучше, когда он ездит один. Вечерами они нажираются со своими коллегами в каком-нибудь topless[5]5
  Здесь: стрип-баре (англ.).


[Закрыть]
и спорят, какой принтер лучше – струйный или лазерный. А если еду я, то вместо topless им приходится спорить в обычном кабаке.

– Тебе это платье идет.

Надо же, черт возьми, было хоть как-то оценить то, что она целых два часа прихорашивалась.

– Нравится? Оно у меня уже давно, но я его никогда не ношу.

– Да ладно, я ведь не только про платье. Ты тоже ничего себе.

– О… Давненько от тебя такого не слышала.

– Потому что давненько не выглядела такой аппетитной.

– Откуда знать – может, тебе не нравится… Touché.[6]6
  Здесь: метко (фр)


[Закрыть]
Теперь она могла отделаться от меня только какими-нибудь дурачествами. Я скорчил такую же рожу, как человек-муха, одолеваемый судорогами.

– Если ты не уйдешь… я… я… сделаю тебе… больно.

– Что-о?

Дюймовочка явно не видела фильм. Тогда я попробовал изобразить веснушчатого мальчишку, выводящего с американским акцентом:

– Чему бы-ыть, того не мино-о-о-вать, what ever will be, will be…

Дюймовочка так и закатилась, прикрывая рот рукой. Когда смех ее отпустил, она попросила меня снова скорчить такую же физиономию – ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Я отказался, она настаивала, я занервничал, а когда я нервничаю, то непроизвольно начинаю улыбаться… К счастью, тут подоспел Луиджи с пивом. Придвинув стул, он уселся рядом с Дюймовочкой.

– А где муж?

– В Толе-е-е-до.

– В Толедо? Какого черта ему нужно в Толедо, когда у него здесь такая женщина?

Я решил вступиться за бедного Хосе Марию.

– А какого черта ты к нам пристал, когда у тебя дома такая жена?

– Ну уж моя жена не такая ягодка.

– Как увижу, непременно скажу.

– Пф… Думаешь, она сама не знает? В Толедо, значит. – Он снова переключился на Дюймовочку. – Зато я здесь – видишь? – и весь к твоим услугам.

Дюймовочка сделала вид, что заинтересована.

– Неужто? И какие же услуги ты предлагаешь?

– Полный набор. И бесплатно.

– Не хватало только…

– Не волнуйся: такие мужчины, как я, еще на все годятся.

– Особенно на разные гнусные мыслишки, – встрял я.

– А ты помолчи. Видишь, я с сеньоритой разговариваю.

– С сеньорой, если не возражаешь. Она замужем.

– Верно, только муж в Толедо все равно что дядюшка на Луне.

– В пятницу он вернется.

– Значит, у нас еще два дня…

Видя, что у Луиджи полно работы, я подошел к стойке за сигаретами и там же допил пиво. Я уже выпил, наверное, кружек восемь-десять и понемногу начинал хмелеть, но впереди была еще целая ночь. Я знал, что следующие два часа будут состоять из смеси признаний Дюймовочки и наглых намеков Луиджи, который присаживался к нашему столику всякий раз, когда у него выдавалась небольшая передышка. Роберто ведет себя скромнее: время от времени он отходит, чтобы выкурить сигарету или ответить на звонок по мобильнику, который болтается у него на ремне, но не в его привычках сидеть с клиентами. То и дело появляется кто-то из завсегдатаев и тоже подходит к нашему столику; мы обмениваемся разными дурацкими замечаниями, и, если разговор получается недостаточно похабным, он уходит. Только в промежутках мы остаемся наедине с Дюймовочкой, и я старательно возобновляю нашу болтовню, потому что нередко перерывы в беседе помогают не потерять нить – так гипнотизирует курицу белая линия, по которой она идет, – и еще потому, что Дюймовочка – женщина, а стало быть, бездонная дыра, и если не ухватиться за края, то бездна может навсегда поглотить тебя. Короче, мы уходим из бара где-то около половины третьего после традиционной рюмки водки за стойкой и комической сцены прощания с Роберто и Луиджи. Я мог бы заплатить за все, включая то, что задолжал с утра, но окончание вечера, как всегда, за счет Дюймовочки. Затем, пока мы идем к центру по улице Жауме Гильямет, она, пользуясь моментом, виснет у меня на руке и кладет голову мне на плечо. В результате нас слегка пошатывает из стороны в сторону, что легко можно принять за самозабвенные блуждания влюбленных.

– Ты такой уютный, – говорит Дюймовочка, ощупывая складки жира у меня на спине.

– Конечно, потому что толстый. Если ты не постараешься и не похудеешь, тоже будешь уютная.

– Нет, мне надо сбросить еще килограммчиков пять.

– Не глупи. Пять кило: подумай о своих грудках и задике – это ж сплошная вселенская энтропия…

– Чего, чего?

– Знаешь ли ты, сколько пришлось потрудиться природе, чтобы одарить тебя грудями, которыми ты так пренебрегаешь? Вселенский миропорядок – не игрушка, дорогуша…

– Вот почему тебе нравятся толстушки. И потом – разве не ты говорил, что я и так хороша.

– Хороша-то хороша, да ничего хорошего.

Именно в ту ночь я ускорил шаг, таща за собой Дюймовочку, чтобы пересечь Гильямет по диагонали и не делать крюк до перекрестка с Травесерой. Внимание мое неизбежно привлек дом номер пятнадцать со своей изгородью и садиком, и, проходя мимо, я кое-что заметил.

– Погоди минутку, – сказал я Дюймовочке, высвобождаясь из ее объятий. Обойдя припаркованную у входа машину и слегка разведя руками плющ, я посмотрел на столб рядом с изгородью. Красная тряпица снова была на своем месте, но на этот раз чистая, как новенькая.

Не знаю, что взбрело мне в голову – пьяные шутки, – но, отвязав тряпицу, я засунул ее Дюймовочке за вырез платья, и мы двинулись дальше.

– «Опасно. Не стой под стрелой», – сказал я голосом Магилы Гориллы в переводе на язык туземцев Канарских островов.

Дюймовочка захлебнулась смехом, я тоже рассмеялся, но не так безудержно, потому что все случайное имеет свои пределы. Естественно, когда я вспоминаю об этом сейчас, то понимаю, что настоящая паранойя началась у меня только на следующий день.

Паштет из оленины

Звонил будильник – только он мог издавать это ушераздирающее «пи-пип», – но моя система жизнедеятельности располагала четкими инструкциями, не позволявшими разбудить себя просто так. В подсознании у меня все еще прокручивалась сновиденческая программа: на экране простиралась белая равнина бесконечного формата; с неба падали тоненькие струйки, больше напоминавшие крошечные торнадо, они медленно оседали на бумажную землю и проделывали в ней отверстия. Сначала они довольно редки, продвигаться приходится ощупью, осторожно, чтобы не угодить ногой в одно из отверстий; но дождь становится все сильнее, земля – все более дырчатой, продвижение затрудняется.

Невыносимо: бац! – и я отправляю будильник в нокаут.

Я лежал, растянувшись на нерасстеленной постели, в рубашке и полуспущенных брюках. По крайней мере, я добрался до постели – начала и конца всех моих передвижений по жизни – и даже умудрился поставить будильник. Спальня – как после погрома. Жуткое похмелье. Голова трещит, в желудке пожар. Что-то слишком много дыр: Дюймовочка, бездонная дыра; борсоги, врастающие в землю своими лапками-корешками; сверлильный дождь; а теперь еще одна дыра, в раковине, к крану над которой я припал жаждущим ртом. Полдень. Лучшее, что может случиться с куском масла, – это когда его намажут на круассан. Но круассанов не было. Вечно чего-то не хватает. Восемнадцатое июня, четверг, Международный день Небытия. Единственная утешительная мысль состояла в том, что скоро я получу остаток причитающихся мне пятидесяти штук. Я побрился, выпил кофе, выкурил косячок, надел то, что было на мне вчера вечером, и вышел на улицу, стараясь подладиться как бы под некий киносценарий: действие, диалоги и как можно меньше пиши для мозгов.

Луиджи уже заступил на боевое дежурство.

– Ну что, проснулся, ранняя пташка?

– Сделай милость, не надо со мной заговаривать… Свари лучше кофейку.

– Когда ж ты вчера лег?

– Понятия не имею.

– Не просыхаешь ты, парень…

– Слушай, Луиджи, хватит меня подкалывать. Мне надо идти к родителям, и я должен выглядеть как огурчик.

– Опять побираться идешь?…

Да нет, просто отец сломал ногу. Ладно, пойду: по пути надо еще заехать в контору – срубить капусту за одну работенку. Потом рассчитаемся.

К счастью, было не слишком солнечно, и я смог добраться до «Миральес и Миральес», не петляя в поисках тенистых тротуаров; но когда я поднимался по лестнице, на каждой очередной ступеньке мне словно иглу втыкали в висок. В приемной, как всегда, сидела Мария.

– Брата не видела?

Я пристально посмотрел на стеклянную дверь его кабинета. За металлическими полосками жалюзи никого не было видно, даже свет не горел.

– Сегодня утром он не пришел. Отсутственный день…

– Не пришел?

Новость настолько сразила меня, что я даже не оценил «отсутственный день», такой похожий на мой Международный день Небытия и как-то связанный с увеличением числа дырок вокруг.

– Звонила твоя невестка: заболел. То ли грипп, то ли что-то еще. Сказала, что у него сильный жар, так что он даже встать не может. Должно быть, ему и вправду плохо, бедняжке.

– И как же вы тут будете управляться без Его Превосходительства?

– Посмотрим, в конце концов, все проходит через него. А пока Пумарес пытается тянуть время, как может. Мало того, секретарша твоего брата тоже не пришла. Даже не предупредила.

Оставив Марию наедине с ее телефонами, я вышел из конторы в мрачном состоянии духа. В кармане у меня оставалось не больше трехсот-четырехсот песет, и, не зная куда деться, я несколько минут бесцельно кружил по кварталу. Немного поразмыслив, я решил сначала навестить своих досточтимых родителей, а потом сразу же нанести визит вежливости моему Бедному Больному Брату. Наверняка у него дома есть бабки, он всегда носит в портфеле несколько синеньких, не говоря уж о его Неподражаемой Кредитной Карточке. Не в состоянии на данный момент противостоять ни папеньке, ни маменьке – а тем более выдержать их совместную лобовую атаку, – я свернул к дому, чтобы выкурить косячок и хоть как-то пооблегчить похмелье. Сидя на диване, я выкурил зелье, а потом свернул еще один, чтобы скрасить десять минут пути до Голгофы.

Жилье моих Досточтимых Родителей высится в дальнем конце Диагонали и полностью занимает два последних этажа одного из самых крутых зданий этого района, нечто подобное можно увидеть разве что в самом центре Педральбес. Чтобы получить представление о нем, достаточно сказать, что консьерж носит специально сшитую униформу и фуражку. Зовут его Мариано Альтаба, или сеньор Альтаба, как обычно выражается папенька, рекомендующий обращаться с прислугой на «вы» и максимально почтительно. Полагаю, что это позволяет ему чувствовать себя не таким виноватым из-за того, что ему приносят почту и выносят мусор за вознаграждение, которого ему вряд ли хватило бы, чтобы подписаться на журналы по охоте и рыбной ловле. Мой папенька из тех, кто стыдится иметь деньги, но и отказаться от них у него не хватает решимости.

Мариано (дон Мариано Альтаба) был не один. Рядом с ним стоял здоровенный охранник, который растерянно посмотрел на меня, не зная, как со мной держаться. Должно быть, Община Выдающихся Соседей решила, что системы спутниковой безопасности недостаточно, дабы защититься от варварских орд. К счастью, Мариано недвусмысленно дал понять, что знает меня, и охранник утратил ко мне всяческий интерес. «Эй, Паблито, где это ты все бедокуришь?» Он даже не позаботился надеть фуражку, которую снимает, когда его никто не видит. Я жил со своими Досточтимыми Родителями на этой квартире всего два года – от шестнадцати до восемнадцати, – но Мариано еще, наверное, помнит представления, которые я устраивал летом, когда старики перебирались в Льяванерас вместе с Бебой и своим Неподражаемым Первенцем, предоставляя зимнюю резиденцию в мое распоряжение. Я тепло поприветствовал его в ответ и поднялся на одном из тех лифтов, в которых в момент торможения у тебя поджимаются яйца. Помню одну особенно сумасшедшую ночь, когда мы забрались к черту на рога в поисках шлюхи, которая согласилась бы сделать Кико минет в этом сверхзвуковом гробу. Пришлось договориться с двумя, потому что поодиночке они боялись ехать куда-то с тремя подозрителыми типами. Вся соль была в том, чтобы Кико кончил, как раз когда лифт начнет тормозить; из трех предпринятых за полчаса попыток третья увенчалась успехом. Плохо только, что он умудрился заляпать спермой все зеркало, так что пришлось отмывать его специальным чистящим средством. Да, да, вот это самое зеркало, которое сейчас отражало меня постаревшим на пятнадцать лет, потяжелевшим на сорок килограммов и, кто знает, может быть, чуть более умудренным жизнью.

Доехав до последнего, четырнадцатого этажа, я позвонил в дверь для прислуги. Так или иначе открыть мне должна была Беба, и таким образом ей не пришлось бежать к главному входу. В последнее время передвигалась она с трудом.

– Паблико!

– Беба!

– Уф, ну и растолстел же ты!

– Стараюсь походить на тебя, задастая ты моя, ну-ка!

Схватив Бебу в охапку, я даже попробовал приподнять ее, что удалось мне только отчасти. Беба рассмеялась.

– Пабло, ты же меня уронишь!

Я отпустил ее. Она ухватила мою руку, прижала ее к пузу и поволокла меня за собой на кухню. Проходя мимо гладильни, я заметил там сменную прислугу; странное дело, она выглядела точно так же, каково время моего последнего посещения, – девушкой лет двадцати. Не выпуская моей руки, Беба пододвинула два стула, и мы уселись друг напротив друга, почти вплотную.

– Давненько, давненько ты к нам не заглядывал, охальник.

– Мы же виделись на Рождество.

– Ох ты, господи, а ведь теперь-то уж конец июня, дрянной мальчишка… К отцу приехал?

– Да как сказать… ко всем. Просто мне сказали, что папа копыто себе подвернул.

– Бррррр… постарайся поменьше ему перечить, он сейчас такой…

– А мама?

– Мама-то? Да как всегда… Вот на курсы английского записалась.

Она ведь уже ходила на одни – по реставрации мебели.

Ходила, да не доходила. От запаха лака ей, вишь, дурно делается. «Мигрень», как она говорит, ну в общем… А теперь дался ей этот английский. Купила набор пластинок, на которых все чего-то болтают, так что теперь у отца голова болит. Не говори, что я тебе сказала…

Она расхохоталась – так мог бы, наверное, выглядеть смеющийся бегемот, – но тут же напустила на себя серьезный вид, едва заслышав голос маменьки за дверью, ведущей в столовую.

– Эусебия, надеюсь, ты не забыла про паштет из оленины… Пабло Хосе! Как ты вошел?

– Привет, мама. Со служебного входа. Из комнаты даже не услышишь…

– Боже милосердный, ты похож на водителя грузовика. Дай-ка на тебя взглянуть.

Обхватив мое лицо руками, она расцеловала меня в обе щеки, не прерывая осмотра.

– Толстый-претолстый стач. А что это на тебе за рубашка? Другой не нашлось?

– Забыл постирать…

– Тогда позвони в химчистку, они почти все сейчас оказывают услуги на дому… Пошли, пошли. Эусебия, скажи Лоли, что она может подавать аперитив на террасу. И белое вино достань в последний момент, иначе оно согреется и потеряет весь букет.

Тона гостиной изменились: на Рождество преобладал оранжевый, теперь же – бледно-желтый, включая обивку кресел и ковер под пианино. Точнее, роялем.

– Ну давай, рассказывай, – сказала маменька, чтобы нарушить молчание. До террасы путь неблизкий, и можно переворошить кучу воспоминаний.

– У меня все в порядке, как всегда. А у вас?

– Ужас, мой милый, просто ужас! После того, что случилось с отцом, мы все просто обезумели.

Ты не представляешь, в каком он сейчас настроении, не пред-став-ля-ешь.

Перед тем как открыть застекленную дверь террасы, она на мгновение остановилась и, повернувшись ко мне, привычным тоном задала неприятный вопрос:

– Ну что, нашел невесту, которую не стыдно на людях показать?

– Как только найду – тут же оповещу…

– Ты должен выбрать себе невесту безупречную по всем статьям, сынок, женщина помогает мужчине обрести стержень. Недавно мы познакомились с дочерью Хесуса Бласко: просто красавица. Слышишь – кра-са-ви-ца. Ей двадцать семь. Как только я ее увидела, то сразу подумала: вот прекрасная пара для Пабло Хосе. Она немного хиппи, так что общий язык вы найдете.

– Ну какой же я хиппи, мама?

– Нет, правильнее сказать – богемная… По-моему, она бросила консерваторию, чтобы заняться джазом. У нее… у нее такие же художественные порывы, как и у тебя.

– Насчет художественных порывов тоже что-то не припоминаю.

– Пабло Хосе, сынок, до чего ж ты упрямый: когда ты отказываешься что-то понимать, то просто вылитый папочка!

А вот и он – фирменное блюдо, гвоздь программы, мой папенька: полулежа в гамаке под навесом, он читал газету, водрузив на нос очки от близорукости и подкрепляя чтение безалкогольным абсентом.

– Вот так сюрприз! А я-то думал, ты придешь до часу.

Пожав плечами, я наклонился, чтобы по обыкновению два раза поцеловать его.

– Ты же знаешь, что мое расписание никогда точно не совпадает с расписанием Полуострова.

– Какого полуострова?

Папенька никогда не понимал шуток. Это единственный человек на свете, с которым – хочешь не хочешь – постоянно приходится разговаривать всерьез.

– Прости – шутка, просто пришло по дороге в голову.

Пока я устраивался рядом с ним, он не переставал притворяться, что просматривает газету (папенька никогда не читает газеты, он их просматривает).

– Не пойму: вечно тебе что-то приходит в голову. Все шуточки да шуточки. Не вижу в этом ничего забавного. Когда я иду по улице – я иду по улице, а не забавляюсь.

– Дело в том, что я немного с приветом, ты же знаешь.

– С приветом? Людям с приветом не до забав, тут гляди в оба…

Опять начинается. С папенькой вечно приходится докапываться до слова, которое покажется ему единственно подходящим.

– Ну, скажем, немного рассеянный.

– Быть рассеянным тоже не годится, сынок, надо все делать сосредоточенно.

Маменька, учуяв неизбежно грядущую Оду Хорошим Привычкам, поспешила улизнуть под предлогом помощи Бебе и служанке. В этот момент я понял, что сейчас меня начнут долбать: папенька отложил газету, приподнялся в гамаке и закурил одну из тех сигарок, которые помогают ему подобрать вступительные слова.

– Если бы в твои годы я был рассеянным, то никогда не стал бы тем, кто я есть.

– И не лежал бы в гамаке с переломанной ногой?

– Не прикидывайся дурачком, я говорю серьезно.

– Я тоже говорю серьезно, но уж больно двусмысленно ты выражаешься.

– Все совершенно ясно: тебе скоро сорок, а ты живешь как семнадцатилетний мальчишка.

– Мне скоро тридцать пять.

– Сначала тридцать пять, потом сорок – какая разница? Пора бы тебе переменить образ жизни. Я в твои годы уже имел два диплома, прошел испытания на должность в нотариальной конторе, основал свое дело и имел двух сыновей. И жена у меня была, как положено свыше, и приличный дом.

Мне пришли в голову по крайней мере три возможных ответа, ну, скажем: «Да, но тебе так и не удалось воспитать младшего сына, которому скоро тридцать пять и который живет как семнадцатилетний мальчишка». Однако вместо этого я против воли выговорил: «Прекрасно, папа. Ты у нас великий человек», – что он воспринял буквально, как и полагается такому тупоголовому типу.

– Великий или нет, это уж я не знаю, но человек, и все у меня как полагается, и это я сам себя на ноги поставил.

– Ах, вот как. Что же тогда мне делать: быть как ты и самому себя поставить на ноги, или не быть как ты и изо всех сил стараться походить на тебя?

– Что тебе делать? А вот что: вести жизнь, которая по крайней мере заслуживает этого названия. Послушай, ты похож… даже не знаю, на кого: растолстел, строишь из себя простофилю, чем занимаешься – непонятно, ни работы у тебя, ни дома, ни своей семьи. Может, объяснишь, как бы ты жил, черт побери, если бы не твой брат?

– Мой брат?

– Да, твой брат.

Удар ниже пояса.

– Видишь ли, папа, я зашел навестить тебя, потому что мне сказали, что с тобой произошел несчастный случай. Из этого следует, что я готов с тобой по-приятельски поболтать, но абсолютно не следует, что я готов обсуждать с тобой свои привычки. Верно, я живу на доходы от основанного тобой дела и использую свою долю отцовского наследия, как считаю нужным, точно так же как Себастьян, только он на свой лад, а я – на свой. Но если ты раскаиваешься, что вьзделил мне кусок пирога, то я верну тебе все подчистую. Я даже готов платить тебе за квартиру, в которой живу. А если не смогу то перееду в другую, подешевле.

– Я ничего не прошу мне возвращать, речь совсем не об этом.

Вообще-то он человек мягкий. Мягкий и сентиментальный. Было время, когда он выводил меня из себя, но теперь я научился его усмирять. Почувствовав, что напряженность спала, я постарался воспользоваться последовавшей паузой, чтобы сменить тему.

– Как это случилось?

– Что?

– Несчастный случай.

– Это не несчастный случай.

– Вот как?

– Да. На меня наехали не случайно. Но я не хочу вести об этом разговоры в присутствии твоей матери, мы и так уже вдоволь об этом наговорились.

– О том, что на тебя наехали не случайно?

Молчание, глоток абсента. Это означало, что он не хотел вдаваться в эту материю, по крайней мере пока.

Вошла маменька, неся блюдо невесть чего желтого, а вслед за ней служанка – с тем, что вполне могло сойти за паштет из оленины, вот только рожек было не видно. Маменька подошла ко мне и спросила, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я попросил пива. Она предложила мне абсент, вермут, белое вино, шампанское, кока-колу – словом, все что угодно, более подходящее на роль аперитива для людей, сидящих на озелененной террасе на четырнадцатом этаже дома на Диагонали, по которой каждое утро проезжают инфанта Кристина и Иньяки Урдангарин. В конце концов она согласилась, когда я предложил ей как альтернативу водку с минералкой, так как это показалось ей еще хуже, чем пиво. Папенька спрятался за газетой, я же, воспользовавшись сложившейся на доске ситуацией, выглянул на улицу в просвет между кустами. Отсюда был виден большой участок Диагонали – от гостиницы «Хуан Карлос» до улицы Кальво Сотело, – а почти напротив высились башни Банка и открывалась часть города, простиравшаяся до самого моря. День стоял пасмурный, но видимость была хорошая: два небоскреба вдалеке, в Олимпийском комплексе, виднелись совершенно отчетливо. Я отыскал взглядом свой квартал. Мне показалось даже, что я различаю пятнышко параболической антенны на верху моего дома – тоже собственности папеньки. А чуть повыше угадывалась улица Жауме Гильямет, на которой, движимый непонятной ассоциацией, я попытался определить местонахождение дома номер пятнадцать.

– Прошу к столу, – повелительным тоном произнесла маменька.

Папенька попробовал подняться с помощью костылей, я поддержал его, стараясь помочь.

– Пойду переоденусь, – сказал он.

Папенькино своеобразное чувство этикета не позволяет ему садиться за стол в шортах, поэтому маменька, как положено, извинилась передо мной: «Подождешь нас минутку, ладно, Пабло Хосе?» – и удалилась вместе с ним, полагаю, чтобы помочь ему надеть брюки, что не так-то просто, если тебе далеко за шестьдесят, у тебя сломана нога, а весишь ты добрый центнер. Я небрежно, без особой охоты расселся за столом. Передо мной стояло пиво, но не обычное, какое пьют все, а импортная штучка с герметической крышкой, как у старых бутылок с газированной водой. Я отхлебнул. Фу, теплое, как моча. Аппетит у меня отсутствовал начисто, но я сказал себе, что нельзя пренебрегать возможностью хорошенько подзаправиться, и атаковал большую розовую креветку в надежде, что аппетит приходит во время еды. Так оно и случилось: пиво смыло сладкое послевкусие кофе, выпитого у Луиджи, а креветка пробудила к жизни мое обоняние, и я приналег на ракушки, приготовленные на пару, слегка обжаренные артишоки и анчоусы в пряном соусе – вкуснятина! В конце концов, home, sweet home.[7]7
  Дом, милый дом (англ.).


[Закрыть]

Вошла Веба с запотевшей бутылкой белого вина.

– Ну что, как оно?

– Да перебиваюсь помаленьку.

– Главное – терпение. Попробуй-ка паштета из оленины. Вон того, темного.

– Слушай, Веба, что тебе известно про несчастный случай с отцом?

– Эх, милок… говорят, шел он из парка, а тут какая-то машина въехала на тротуар, ну, и задела его хорошенько.

– А что водитель?

– Смылся, только его и видели. Твоему отцу помогли залезть в такси какие-то работяги – увидели его из бара. А потом его разыскал твой брат.

– И больше ты ничего не слышала?

– Больше? Про что?

– Ну, не знаю… Себастьян тебе ничего не рассказывал?

– Себастьян какой-то сам не свой был… Ты же знаешь, как он всегда держится – у! – а вчера будто помягчал. Заглянул даже ко мне на кухню, поздоровался, больше мы не разговаривали.

Веба отлично все улавливает, не хуже любого радара, но нужно время, чтобы она сформулировала что-то конкретное, а я не мог ее дольше копать, понимая, что в любую минуту могут вернуться гостеприимные хозяева. Папенька сменил шорты «Берберри» на серые брюки из какой-то синтетики, распоротые снизу, чтобы легче было просовывать загипсованную ногу. На здоровой ноге у него по-прежнему была надета теннисная туфля, футболку в шотландскую клеточку он тоже снимать не стал; все это было вполне уместно с шортами, но в сочетании с брюками вид у него получился чудной, как у нищего, одетого в обноски богатых соседей. На маменьке был официальный наряд для неофициальных случаев: белые джинсы и широченная синяя блуза с вышитыми золотом птицами, бенгальскими тиграми и аляповатыми цветами в форме мандалы; с тех пор как она открыла для себя Лобсанга Рампу, ее постоянно влекли восточные мотивы. Восседая напротив меня, они казались очень симпатичной парой. Я старался привлекать как можно меньше внимания, сократив до минимума излучаемые моим мозгом волны, но все без толку. Обстрел начала маменька, притворяясь, что обращается к папеньке.

– Да, так я сказала Пабло Хосе, что вчера вечером мы познакомились с дочкой Бласко.

– М-м-м-м-м…

Папенька был по уши занят, пытаясь очистить креветку, почти до нее не дотрагиваясь, как будто это какая-то гадость, поэтому не слишком-то прислушивался к тому, что говорила маменька. Однако чтобы обескуражить маменьку, нужно нечто более весомое, чем недовольное мычание.

– Ее зовут Кармела. Неподражаемая девушка: не-под-ра-жае-мая. Уникум. Я говорила, что она занимается джазом, как и ты?

– Мама, я никогда в жизни не занимался джазом.

– Разве нет? Но помнишь, ты играл на гитаре?… Ну хорошо, главное, что Кармела произвела на меня великолепное впечатление: ве-ли-ко-леп-ное. Настоящая современная девушка. Вы с ней составите потрясающую пару.

Я чуть было не сказал, что каждый день встречаю сотни людей, которые кажутся мне потрясающими, плохо только, что судьба всегда сводит меня совсем с другими, но благоразумно удержался, сделав вид, что сосредоточенно жую. Когда я ем, я глух и нем.

– Кажется, накануне Иоаннова дня Бласко собираются устроить гуляние в Льяванерас. Кармела, само собой, тоже будет. Кстати, я показала ей твою фотографию, и похоже, ты ей очень понравился.

Наконец-то папенька умудрился произнести нечто членораздельное:

– Можешь не стараться. К Иоаннову дню мы в Льяванерас еще не поспеем.

– Почему? Впереди еще целая неделя, и доктор Коде сказал…

– Мы об этом уже говорили, Мерседес.

Маменька обратилась за поддержкой ко мне:

– Нет, ты только послушай, какая глупость. Знаешь, что твой отец отказывается выходить на улицу, потому что считает, что на него напали и хотели задавить?

– Мерседес, мы уже об этом говори-и-и-ли.

– Ни о чем мы не говорили, и знаешь что, я начинаю думать, что ты параноик. Да, да, так и знай – параноик.

– Мерседес, хватит, пожалуйста.

Итак, папенька сказал «хватит». Оставив наполовину очищенную креветку, он подчеркнутым жестом провел салфеткой по губам – пока еще чистым, – потом швырнул ее на скатерть и предпринял сложный маневр, пытаясь подняться на ноги, манипулируя костылями. С закусками было покончено. А жаль: паштет из оленины оказался очень ничего себе. К счастью, после едва не вспыхнувшей стычки обед прошел достаточно тихо, по крайней мере первая его половина, и я смог полностью посвятить себя еде. Беба на кухне старалась вовсю и приготовила в мою честь одно из своих фирменных блюд: говяжье филе в винном соусе с грибами. Маменька, как и следовало ожидать, даже не притронулась к этому шедевру. Вместо этого она отведала французского салата, пережевывая каждую порцию не менее двадцати раз. Как она пояснила, ее личный trainer[8]8
  Здесь: наставник (англ.).


[Закрыть]
посоветовал ей проделывать это упражнение, якобы способствующее более обильному слюноотделению и лучшему усвоению продуктов. Кроме того, прежде чем приступить к еде, она проглотила какой-то бесконечный набор крохотных гомеопатических драже, специально выписанных ей, чтобы стимулировать сернистые процессы. Впрочем, сернистые, сульфидные, сульфатные или сульфогидратные – не помню точно.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации