Текст книги "Лучшее, что может случиться с круассаном"

– Моя супруга Глория.

Lady First тоже протянула обоим руку, пробормотав слова приветствия. Я старался, чтобы паузы возникали пореже. Показав обоим Робельядесам, где гостиная, я пригласил их войти.

– Садитесь, пожалуйста. Выпьете чего-нибудь? Рюмочку крепкого, кофе, сок? Глория, у нас есть соки?

– Да, думаю, да.

– Мы только что пили кофе в баре внизу, спасибо.

Отец говорил нараспев. Я предположил, что, пока он, как более опытный, собирает прямую информацию и занимает нас разговором, в обязанности сына входит присматриваться к деталям окружающего, что он и начал делать, сразу принявшись разглядывать гостиную. Оба продолжали стоять, так и не решаясь куда-нибудь сесть. Чтобы облегчить им выбор, я плюхнулся на диван, после чего они устроились в кожаных креслах. Посмотрев на Lady First, я указал ей место рядом с собой, несколько раз хлопнув по нему ладонью. Она на мгновение задержалась у мини-бара.

– Ничего страшного, если я выпью рюмочку?

– Пожалуйста, – ответил Робельядес-старший. Я испугался, что Lady First может вот-вот все испортить, и напустил на себя грозный вид.

– Тебе не помешает, дорогая. Выпей-ка рюмочку коньяку. А еще лучше – виски. У нас есть виски? Мы немного нервничаем, в конце концов, Для нас обоих это случай исключительный.

– Конечно, все понятно.

– Да, видите ли, дело в том, что мою супругу и ее сестру было водой не разлить… и так до сих пор. Она живет одна, и мы боимся, что с ней что-то случилось. Но не хотим обращаться в полицию, чтобы не волновать ее родителей. Они ничего не знают, и нам бы не хотелось беспокоить их попусту.

– Попусту?…

Не рой другому яму – сам в нее попадешь. Этот Робельядес был совсем не дурак, достаточно было бросить на него взгляд, чтобы в этом убедиться. Теперь, когда я мог его получше рассмотреть, я отметил пухлые, обвисшие щеки, отливающие синевой густой щетины, маленький нос с красным узором лопнувших сосудов, голубые глазки, в которых было нечто поросячье, необычайно блестящие, словно подернутые влагой. На мгновение я почувствовал себя второстепенным персонажем рассказа из «черной серии». Кто-нибудь когда-нибудь должен будет напирать историю Энрика Робельядеса, частного детектива, нанятого молодой парочкой из высшего общества, готовой врать на каждом шагу.

Но я решил не робеть.

– Я имею в виду, что… в конце концов, моя невестка еще молода, и… возможно, это всего лишь романтический эпизод, который мы переоцениваем… Вы меня понимаете?

Lady First подошла ко мне со стаканом и села рядом со мной. Она сделала это мастерски, иначе говоря, села не на отшибе, как могла бы поступить со своим тупоголовым деверем, а устроилась рядышком – так, словно мы одна команда.

– Прекрасно понимаю. Однако вы все же обратились к нам.

– Да, есть несколько странных деталей. Удивительно, что она исчезла, не позвонив даже в офис, где работает. С другой стороны, она вполне доверяет сестре, чтобы говорить с ней о своих знакомых… Короче говоря, ее исчезновение кажется нам достаточно странным, чтобы прибегнуть к помощи частного детектива, но не настолько, чтобы вводить чрезвычайное положение во всей семье.

– Понимаю. Ей уже случалось пропадать вот так, никого не оповестив?

– Боюсь, я не в курсе… Что скажешь, дорогая?

Lady First сразу вписалась в игру.

– Нет. Впрочем, какое-то время назад мы утратили тесный контакт, но за два года до этого виделись часто, и нет, никогда… Мы привыкли перезваниваться почти каждый день: встречались, вместе ходили по магазинам…

– Хорошо, я мог бы спросить вас, подозреваете ли вы, почему или с кем она могла уехать, но полагаю, что если бы вы что-то знали, то уже сказали бы мне, вы меня понимаете? Так что, если вы не против, то можете предоставить нам данные о себе, и мы постараемся закончить на этом первую стадию расследования. Она займет примерно пару дней. Если к этому времени мы не выйдем на след, то придется начать вторую… более интенсивную стадию. Вы меня понимаете? Наш гонорар – двадцать тысяч песет в день, плюс непредвиденные расходы: поездки и так далее, но если нам придется внести в счет хотя бы лишнюю минуту, мы оповестим вас предварительно.

Сейчас, когда он разговорился, стал очевиден не только заметный акцент, любимые словечки, но и привычка произносить их с улыбкой и заканчивать каждое предложение особо конфиденциальным тоном, словно ища в собеседнике сообщника. Лицо его часто подергивалось, так что становился виден золотой зуб справа на верхней челюсти, и я не мог не подумать, какого черта частный детектив не скрывает такого характерного тика.

– По-моему, это разумно. Если через пару дней мы ничего не узнаем, думаю, придется обратиться в полицию. Но пока, пожалуйста, мы не хотели бы, чтобы кто-то знал, что вы ее ищете по чьему-то поручению. Это основное условие.

– Об этом не волнуйтесь, мы никогда не поднимаем лишнего шума, вы меня понимаете? Что касается того, что вы решите предпринять дальше, это ваше дело: мы можем продолжать расследование или тут же убраться, как будто ничего не случилось… Разумеется, не считая тех случаев, когда мы будем обязаны заявить в полицию – вы меня понимаете? Мы подчиняемся определенным… законным установлениям. Францеск, записывай, пожалуйста. Итак: полное имя исчезнувшей?

Робельядес-младший достал из пиджака блокнот и шариковую ручку, и я взмолился, чтобы Lady First вспомнила вторую фамилию своей подруги. Она вспомнила: Миранда. Эулалия Роблес Миранда. И не только фамилию, но и адрес, возраст, место работы и должность – ну, это было просто. Сын записывал данные, папочка выспрашивал их и наконец попросил фотографию. Lady First ненадолго отставила свой стакан и вышла в коридор за фото. Робельядес-старший между тем начал выбираться из кресла – задача, оказавшаяся для него не из легких.

– Значит, сеньор Молукас, так с вами и порешим…

Сын тоже встал, а вслед за ними и я.

– Сегодня пятница. Так, посмотрим… суббота, воскресенье… к утру понедельника подготовим для вас первый доклад. Не возражаете, если я позвоню вам в понедельник, чтобы уточнить время?

– Отлично, будем ждать вашего звонка.

– И не переживайте, видите ли, в нашем деле такое происходит часто, и, как правило, все отделываются легким испугом, вы меня понимаете? Так что не из-за чего переживать.

Он размахивал руками, как ветряная мельница, словно чтобы разогнать мнимые угрозы. Теперь, когда благоразумная осторожность первых минут прошла, он с явным облегчением не скрывал своих эмоций и выглядел даже чуточку снисходительно. Сын, напротив, преисполнился серьезности, возможно осознавая свою роль подручного.

Появилась Lady First с фотографией. Подойдя к Робельядесу, она спросила, годится ли ему такая. Мне удалось увидеть ее с обратной стороны, на просвет. Привлекали внимание рыжеватые волосы с медным отливом, таким безупречным, что это могла быть только хна.

– Хорошее фото, да… лицо видно совершенно отчетливо. Красивая женщина. Очень красивая, хм… В этом она больше всего похожа на вас… да позволит мне ваш муж маленький комплимент.

Он усмехнулся и повернулся ко мне, сверкнув золотым зубом. Я слегка наклонил голову, как будто благодарил за комплимент от имени Lady First. Затем мы обменялись крепкими рукопожатиями, я проводил обоих до дверей и подождал, пока они войдут в лифт.

Когда я вернулся в гостиную, Lady First уже снова налила себе виски и пыталась добраться до стеллажа, на который я положил ее свадебную фотографию. Я тоже налил себе изрядную порцию, думая о том, зачем так спешно ставить фотографию на место. Мы оба молчали: она сидела на диване, я стоял у мини-бара.

– Готово. Видишь, ничего сложного.

– Тебе кажется, мы все сделали правильно?

– Конечно. Разве тебе самой так не показалось?

– Не знаю, я так нервничала.

– Ну, это было не заметно… Слушай, прости, но мне нужно бежать, как только я буду уверен, что Робельядесы меня не заметят. Завтра позвоню, тогда и поговорим, а теперь у меня времени в обрез.

Одним глотком осушив стакан, я направился к двери. Lady First, смирившись с тем, что ей придется остаться наедине со своим виски, вызвала лифт и заставила меня похолодеть, проведя рукой по моему затылку и поцеловав в щеку прочувствованным поцелуем, а не просто чмокнув из вежливости. Легкие алкогольные пары обволакивали ее ароматным облачком. Я притворился удивленным, подмигнул а-ля Сэм Спейд и вошел в лифт.

Я спустился в гараж, намереваясь воспользоваться Черной Бестией, но в последний момент подумал, что можно использовать одолевавшую меня после виски Легкую сонливость и вздремнуть немного. В конце концов я вышел, поднявшись по пандусу, где меня мог видеть другой сторож, вероятно работавший в ночную смену. Едва вернувшись, я позвонил в телефонную службу побудки, чтобы меня разбудили в двенадцать, и залег – проспать три долгих часа, которые отделяли меня от этого времени. Если мне предстояло не спать всю ночь, чтобы начать настоящее расследование, лучше было отдохнуть.

Тончайшая пыльца

Средневековый пир во всем своем великолепии: длинные деревянные столы, под стать им скамьи, горы дымящихся яств на блюдах; фаршированные лебеди и фазаны, зажаренные целиком поросята, полуобглоданные ребра, кувшины с вином. В середине зала самые упившиеся гости танцуют простонародные танцы на круглом дощатом помосте, перемежаемые отрыжкой здравицы заглушают пение трубадуров. Сотрапезники обжираются, чавкая и сопя; все, кроме меня, потому что я терпеть не могу есть руками – еще одна дурная буржуазная привычка. Напротив меня на почетном хозяйском месте сидит принц Чарлз, лопоухий, румяный, с фамильным гербом, вышитым на груди королевского камзола из кроваво-красного бархата. Он целиком сосредоточен на своем деревянном блюде, в котором алчно копается пальцами, выбирая кусочки мяса полакомее и тут же с аппетитом пожирая их. Справа от него, расставив локти на столе, Елизавета II высасывает сок из ракушек с упоением медведя, разоряющего улей. Еще правее королева-мать вылизывает до последней капельки со своего блюда соус, который подливает большими ложками слуга. Я уже собираюсь привлечь внимание принца к свинским манерам его сотрапезницы, как вдруг с удивлением различаю телефонный звонок, вплетающийся в музыкальные узоры трубадуров. Это сигнал. Стряхивая остатки сна, спешу к телефону.

Я снял трубку, ожидая услышать сообщение телефонного будильника, но вместо этого наткнулся на странную, живую тишину.

– …Пабло?

– Да?

– Как дела?…

Этого еще не хватало.

– Черт тебя подери, Дюймовочка… Который час?

– Начало одиннадцатого… Что делаешь?

– Сплю.

– Я тебя разбудила?

– Неважно, терпеть не могу есть руками.

– Что?

– Да так, это я про себя.

– Так что ты делаешь?

– Бога ради, Дюймовочка, я ведь уже сказал: сплю.

– Ладно, дружище, не сердись. Звоню, просто чтобы узнать, как ты там и не хочешь ли прогуляться.

– У меня сегодня ночью полно дел. И я еще не ужинал.

– Я тоже. Если ты не против, приглашаю куда-нибудь на пиццу.

Я немного помолчал, пока голова не поленилась. Конечно, без помощи небольшого количества алкоголя мне снова не уснуть, а ужин с Дюймовочкой мог бы помочь расслабиться, суля успокоительное возвращение в знакомый мир. Но не такой сегодня был день, чтобы лопать пиццу и какой-нибудь грязной забегаловке.

– Сегодня угощаю я. Давай прихорашивайся, а я скоро заеду за тобой на Черной Бестии. Позвоню по домофону.

– На чем заедешь?

– Увидишь сама.

Договорились на одиннадцать. Повесив трубку, я пошел взглянуть на часы в кухне: двадцать пять одиннадцатого. Я поставил кофе, хорошенько умылся, почистил зубы, свернул косячок, выкурил его с кофе, и в мыслях у меня воцарилась окончательная ясность. Прежде чем одеться, я в четвертый раз за день принял душ: не знаю, возможно, у меня появилась гигиеническая мания. Сначала я было решил снова надеть фиолетовую рубашку, не потерявшую еще свежевыглаженного вида, но в последний момент решил обновить черную. Еще раз слегка спрыснувшись, я вышел из дома в направлении гаража The First. Я пошел по пандусу, играя ключами, чтобы сторож их заметил, и, насвистывая, подошел к пятьдесят седьмому месту. Бестия ждала смирно, погруженная в свое электронно-летаргическое забытье. Щелк! – я влез в машину, включил зажигание и стал искать кнопку, управляющую выдвижными фарами. Найдя ее, включил фары, опустил оконное стекло и поудобнее устроился за баранкой. Стоило едва прикоснуться к переключателю скоростей, как Бестия мягко, как крадущаяся пантера, тронулась с места. Поздоровавшись со сторожем, я остановился перед автоматическим шлагбаумом, у подножия пандуса. Нажав на газ, я – ф-ф-у-у-у-у-у-х – буквально свалился по пандусу снизу вверх, как будто сила земного притяжения встала с ног на голову. К счастью, колеса были повернуты в направлении выезда, но, добравшись до плоской оконечности пандуса, мне пришлось резко затормозить, чтобы моя пантера случаем не проглотила какого-нибудь пешехода. С этого момента началась моя борьба за своевременное переключение скорости на промежутках между светофорами – слишком короткими. Найдя свободное место, я припарковался перед домом Дюймовочки, чувствуя, как напряжены все мышцы моего тела, словно я только что прокатился на американских горках.

Я позвонил по домофону – «Дюймовочка, я приехал» – и стал ждать в чреве Бестии. Отраженные в стеклянной двери подъезда Дюймовочки, мы действительно напоминали Балу и Багиру. На этот раз я успел выкурить только три «дукатины», и Дюймовочка появилась из лифтовой ниши. Надо же: она тоже оделась во все черное, черное с легкими переливами. Узкая юбка чуть ниже колена и легкий пиджак с подкладными плечами, под которым виднелось что-то белое и шелковистое, вероятно, какой-нибудь топик на бретельках, подчеркивающий наличие двух первоклассных сисек. Несмотря на самоподражание в прическе, все вместе выглядело замысловато и даже небезынтересно, вплоть до того, что я позволил ей скользнуть по мне не узнающим взглядом и дойти до угла, чтобы спокойно ею полюбоваться. Я свистнул. Она обернулась. Я помахал ей поднятой рукой. Она посмотрела на меня, на Бестию, безучастно отвернулась и пошла дальше. Я попробовал позвать ее по имени: «Эй, Дюймовочка, это я».

– Ну, ты даешь… Мощно! А я-то подумала: видишь, какой-то придурок тебе руками машет… Что ты сделал с волосами?

– Решил сменить имидж. Тебе нравится?

– Не знаю… странно как-то… Ты решил отпустить усы?

– Как у Эррола Флинна.

– Мне не нравится.

– А вот ты, наоборот, хороша, даже почти незаметно, что похудела.

Она была совсем рядом. Я обнял ее за талию и, целуя в щеку, указал на Бестию:

– Как она тебе?

– Это…

– Это автомобиль, то есть самодвижущийся Экипаж. У него нет уздечки, и управляется он с помощью вот этого вот маленького руля, который поворачивает ведущие колеса. Видишь: вот эти круглые штуки называются колесами.

– Ara… И ты сам его сюда притащил?

– Ну, уж скорее это он меня притащил.

– Ты что, стал наркодельцом?

– Это моего брата. Садись, по дороге все расскажу.

Распахнув перед Дюймовочкой пассажирскую дверцу, я учтивым жестом предложил ей сесть. Она недоверчиво оглядела внутренность машины, прежде чем решилась сначала осторожно опустить на низенькое сиденье зад, а потом подобрать под себя ноги. Обойдя свою зверюгу с морды, я устроился с другой стороны. Тут я обнаружил, что, подражая движениям Дюймовочки, гораздо проще втиснуть ляжки под баранку.

– Ты уверен, что можешь водить такую штуковину?

– Учусь.

Я подумал, что для того, чтобы испытать возможности нашего болида, лучше всего будет проехаться по Диагонали и выехать из Барселоны по седьмому шоссе в направлении Марторелля. Еще со времен своих дальних вылазок я запомнил один неплохой ресторан в окрестностях: принадлежавшая раньше кому-то усадьба с огромным каменным камином в главном зале и широким выбором копченостей. В кармане у меня оставалось, должно быть, не больше двадцати тысяч, но я не сомневался, что после полуночи смогу выудить из любого банкомата требуемую сумму, так что можно было потратить двадцать тысяч с легкой душой. Это давало право рассчитывать на хорошее вино и возможность пожрать от пуза.

– А в нем нет кондиционера? Так жарко…

– В нем есть все. Поищи на панели.

Пока Дюймовочка изучала оборудование, я сосредоточился на том, чтобы переключиться на вторую скорость. Это удалось мне на последнем участке, после того как я свернул с Травесеры на Колльбланк. «У него тут диски», – сказала Дюймовочка, пока я изо всех сил старался не впилиться в зад появившемуся впереди бедному «твинго». Она разыскала музыкальный центр с набором компакт-дисков.

– Ну и дела: Шуберт «Музыкальные моменты», Бах «Вторая и Третья сюиты», Шуман «Симфония»… И вкусы же у твоего братца.

– Просто он очень образованный. Может, по радио чего поймаешь.

Дюймовочка покрутила ручку настройки, пока не напала на «Der Komisar» – тему, которая всегда навевает на меня приятные воспоминания. Думаю, что Дюймовочке – тоже, потому что она стала ерзать, пританцовывая на сиденье и возобновив поиски кондиционера. Но на Диагонали мне удалось переключиться на четвертую: подфартило, я проскочил три светофора на зеленый, а Дюймовочка между тем бросила поиски кондиционера и принялась шарить за спиной, ища ремень безопасности. После этой последней остановки на Диагонали перед нами открылась дивная многополосная скоростная автострада. Движение было редким, всего несколько машин, которые вместе с раздававшейся по радио музыкой создавали впечатление, что мы – фигурки на компьютерном мониторе. Зеленый. Я поддал газу, чтобы мотор хорошенько разогнался, сердце Бестии взревело за нашими спинами, и, как раз когда обороты начали спадать, я отпустил ручку передач и открыл вентиль на полную. Мы немного потеряли, когда резина покрышек заскользила по асфальту, но, как только сцепление восстановилось, ринулись вперед, оставляя за собой клубы дыма, как тысяча чертей, вырвавшихся из преисподней. Через пять секунд «Der Komisar» почти полностью заглушил звук мотора; стрелка спидометра доползла до ста километров в час; вторая скорость – сто сорок; третья – сто семьдесят; у меня не хватало решимости включить четвертую; сто восемьдесят, сто девяносто, двести – нас вдавило в сиденья, мотор гнал нас вперед, как бесноватый, и машины, мелькая мимо, оставались позади, как шляпы, вылетевшие в окно поезда; двести двадцать, тридцать, сорок… Автострада превратилась в мелькающую, причудливо изогнутую зигзагообразную линию.

– Па-а-а-а-бло!

Мне тоже стало страшно. Я отпустил педаль, и машина сбавила скорость. Мы прокатились немного на холостом ходу, потом я переключился на пятую, и, удерживаясь на двухстах километрах в час, мы обгоняли редкие машины, соблюдая приличную дистанцию, чтобы ненароком их не испугать.

Я сделал радио потише.

– Неплохо, а?

Дюймовочка прижала руку к груди.

– В какой-то момент я подумала, что у меня начинаются месячные, а они должны прийти только на будущей неделе. Что это, черт возьми, такое?

– «Какой-то-там Лотус». С ним держи ухо востро.

Мы уже выехали на прямую, ведущую в Молинс-де-Рей, и отклонились от центральной полосы, чтобы развернуться: двести семьдесят градусов – неплохая возможность опробовать устойчивость нашей посудины. Я нажал на педаль, включив вторую скорость, и центробежная сила расплющила меня о дверцу; схватившись за ремень безопасности, Дюймовочка снова завопила: «Па-а-а-а~бло!», по-кошачьи сжавшись в комок, но наша колымага ни на минуту не потеряла горизонтального положения, а покрышки прилипли к асфальту, как приклеенные. Нужно было что-то покруче, чем разворот на двести семьдесят градусов, чтобы заставить Бестию утратить безупречность осанки: неплохо для Багиры. Дюймовочка тоже казалась, мягко говоря, не в себе, заявив, что не переживала ничего подобного с тех пор, как каталась на Хане Драконе. Мы въехали во двор усадьбы-ресторана все в поту. Я припарковался среди прочих, выстроившихся рядом машин; мы вышли из автомобиля, поправляя одежду и волосы, и под ручку вошли в центральную дверь, как парочка молодоженов в самый разгар медового месяца, с приятным ощущением встряски, какое всегда остается после хороших гонок. Навстречу нам вышла блондинка лет за сорок, с собранными в пучок волосами, в блузке под Бьенбениду Перес; все это плохо вязалось с интерьером, выдержанным в деревенском вкусе, но таковы уж женщины. Дюймовочка спросила, где дамская комната, а я стал присматриваться к столикам.

Центральный зал был пуст, лишь один из двадцати-тридцати столиков, расставленных в живописном беспорядке, был занят двумя солидными пожилыми парами, с виду туристами-отпускниками. Несмотря на время года и включенный кондиционер, в камине полыхал огонь. Не считая ветчины и вина, это было самым привлекательным во всем заведении. Когда Дюймовочка вернулась из уборной, я отправился сполоснуть руки, оставив ее вместо себя, и скоро мы уже вместе разглядывали меню. Я сосредоточил внимание на винах из Риохи. В карточке значилось мое любимое «Фаустино I», но оно показалось мне тяжеловатым как для вкуса Дюймовочки, так и для деликатесной ветчины. Я отверг также «Конде-де-лос-Андес» семьдесят третьего года как слишком дорогое и колебался между «Ресерва Эспесьяль Мартинес Лакуэста» и «Ремельюри» урожая восемьдесят пятого года. «Лакуэста» идеально подходит к копченостям, но Дюймовочка склонялась к «Ремельюри» как к более мягкому; к тому же оно было и подешевле, а все еще оставалось неясным, удастся ли нам разгуляться на двадцать штук, если мы закажем десерт.

– Неплохое местечко… Слушай, а деньги у тебя есть? У меня при себе только пять штук…

– А у меня двадцать. Ну что, выбрала?

– Твоя капуста, ты и командуй.

Я пробежался взглядом по меню.

– Посмотрим, как тебе понравится: эскалибада для затравки… копченая форель… колбаса из филея и пара порций ветчины. И тосты из домашнего хлеба с помидорами; они жарят их на дровах. А там посмотрим. Помнится, у них еще знатное жаркое по-ламанчски.

– На твой вкус, пожалуйста.

Я обернулся в поисках официанта. Единственный находившийся в зале, скучающий от отсутствия клиентов, тут же подошел, и я сделал заказ. В конце концов я остановился на «Ремельюри» и распорядился, чтобы его подали не слишком теплым. Учитывая, что красное вино мгновенно принимает температуру окружающей среды, тебе вполне могут подать «Риоху», предварительно не охладив, будь она даже теплой, как детская моча.

Как только официант удалился, Дюймовочка приступила к допросу:

– Ладно, объясни-ка мне, откуда у тебя машина твоего братца.

Мне не нравится врать Дюймовочке Мне вообще ничего не нравится.

– Сначала объясни, что ты делаешь здесь со мной. Разве твой муж сегодня не вернулся?

Она наклонила голову, закрыла глаза, а когда открыла их, то взгляд был уже устремлен в какую-то далекую точку на потолке.

– Собрание… Они должны проинформировать шефа о показе «Хьюлетт Паккард» в Толедо… Обычное дело. Я взбрыкнула и сказала, что поеду куда-нибудь с приятелем и чтобы он ложился спать и меня не ждал.

Я закурил, чтобы дать ей возможность выбрать: продолжать в том же духе или сменить тему.

– Прямо не знаю, что и делать… Сегодня ждала его весь день как дура… представляла, как его встречу, правда, как мы выберемся поужинать куда-нибудь, все равно, но так, по-семейному… Так нет же тебе: «Ах, мы тут подзадержались для деловой беседы…»; убила бы его, клянусь. Иногда мне кажется, что он живет со мной, только чтобы казаться нормальным, понимаешь? Все женаты, ну и ты женись – и точка… Знаешь, сколько времени у нас уже ничего нет? Все, решено, ищу любовника, я серьезно. А что ты хочешь? По горло уже сыта…

– Ты говорила с ним?

– Пробовала. И знаешь что? Он пытается выставить меня истеричкой, как будто все это мои бредни. «Но если мы перестали трахаться?!» – это я ему… Так он и ухом не ведет. Посмотрит себе телик и в одиннадцать уже дрыхнет. Ни свет ни заря он уже на ногах… А если в субботу что-то случается, так уже ни-ни, кукуй себе до следующей недели. Прошлый раз отговорился тем, что едет в Толедо, а до этого – что мы ездили в Херону навестить его предков и поздно вернулись, а в другой раз еще что-нибудь стряслось… Короче, теперь уже я его не хочу, хватит.

Вино и порезанные колбаски, которые подали на закуску, вынудили нас прервать разговор. Официант приготовился проследить за реакцией клиентов. Но я сказал, что он может хоть сейчас подавать остальное, и он оставил нас в покое.

– Хорошо, расскажи мне про машину, про моего муженька у меня что-то нет охоты говорить.

– Да нечего рассказывать. Брат поручил мне выследить кое-кого, вот и понадобилась машина.

– Кого это – кое-кого?

– Не знаю, его делишки. Его интересует один особнячок, и он хочет, чтобы я нашел владельца. Пятьдесят штук, если я раздобуду его имя к понедельнику.

– И что ты собираешься делать? Сидеть под дверями, как бобик, и смотреть, кто появится?

– Вроде того.

– Но эта зверюга, на которой ты разъезжаешь, хочешь не хочешь бросится в глаза. Тебе бы лучше подошла «корса».

– Возможно, однако у моего брата не «корса», а «лотус».

– И ты собираешься ехать следить сегодня ночью?

– Такой у меня план. Поужинаем, выпьем чего-нибудь у Луиджи, и я поеду туда.

– Позавчера вечером я заходила к Луиджи. Осточертело валяться одной в кровати. Позвонила тебе, тебя не было, и я решила, что ты там. Опоздала всего минут на десять. Роберто сказал, что только тебя и видели.

– Пошел перекусить чего-нибудь у Паралело.

– Ну… а потом по бабам, да?

Я напустил на себя смиренно-невинный вид. Но разговор на эту тему доставлял Дюймовочке болезненное удовольствие.

– Как было, расскажи… Что-нибудь особенное?

– Пф-ф-ф… ничего такого, чего бы не делали мы с тобой. Ты же знаешь: в еде и в сексе воображение у меня небогатое.

Официант принес заказ. Эскалибада – нежнейшая, как раз на мой вкус; филей жестковатый, как будто мороженый; ветчина неподражаемая – сочная, ароматная; форель тоже была хороша. После прогулки в Бестии аппетит у нас разыгрался, но Дюймовочка все равно отыскивала паузы, чтобы продолжать частное расследование.

– Послушай, а то, что ты так сменил look?[19]19
  Внешний вид (англ.).


[Закрыть]

– Так было надо. Вполне подходит для дела, которое мне доверили…

Она посмотрела на меня подозрительно, впрочем не зная конкретно, в чем меня можно заподозрить.

– Знаешь, по-моему, ты все-таки со странностями. Эта стрижка, эта одежда, машина… двадцать штук на кармане и воняет приятно… Потом, какой-то ты серьезный. Где твои обычные дурацкие шуточки?

Ни одна из дурацких шуточек, как назло, не лезла в голову.

– Брат оставил мне карточку – на расходы… Не знаю, может, хорошая одежда и деньги меняют впечатление о человеке. К тому же я не привык водить спортивные машины, которые легче перышка.

– Ну и как? Понравилось?

– Пффф… Для разнообразия – забавно.

– А если тебе нравится, чего ж ты ничего не делаешь? Предки твои от денег лопнут скоро, братец тоже. Потом – ты ведь имеешь долю в предприятии, разве нет? Мог бы иметь капусты, сколько захочешь…

– Утихомирься – старая песня.

– …Почему ты никогда не думаешь о своей выгоде? По крайней мере всегда мог бы выпить, когда захочешь, а не делать долги по барам. Ты же у нас башковитый и сам это знаешь. Вот и пошевели мозгой.

– Знаешь, мне кажется, не будь я такой башковитый, был бы поумнее.

– Снова загадками говоришь.

– Внимание, а теперь, раз уж я такой башковитый, демонстрирую Пилота Гав-Гав.

Я скорчил физиономию Пилота Гав-Гав, который мчится на своем самолете в больших очках и летчицком шлеме. Дюймовочка фыркнула, к счастью, успев прикрыть набитый рот рукой. Но как только приступ смеха прошел, она снова принялась за свое.

– Нет, правда, не понимаю. Почему ты упускаешь то, что само плывет тебе в руки? И прекрати перевирать мои слова…

В общем, я терпеть не могу, когда у меня просят объяснений, почему я что-то делаю, а чего-то не делаю, я и без того сыт по горло наставлениями своих Досточтимых Родителей и сарказмами своего Неподражаемого Брата, но на этот раз мне показалось, что будет неплохо отвлечь внимание от внешних перемен моего облика и направить разговор в другое русло.

– Отлично, отвечу тебе подлинной историей, чем-то вроде притчи.

– Только обещай потом снова изобразить Пилота Гав-Гав.

– Посмотрим, сначала выслушай.

– Слушаю.

– Понимаешь, это история одного юноши, который отправился прямиком на Юкон в самый разгар золотой лихорадки. Его отец, процветающий коммерсант, умер от старости в своей скобяной лавке в Омахе и оставил молодому человеку кое-какие деньги. Этого и того, что он выручил, продав дело, ему показалось достаточно, чтобы оплатить путешествие и попытать счастья на севере, и вот, проехав полстраны, парень добрался до Сиэтла и сел на первый же пароход до Скагуэя, это у западной границы Канады. Рассказывать дальше?

– Ну, раз уж начал…

– Ладно, только я не хочу, чтобы ты представляла его себе типичным проходимцем, который хочет сколотить себе состояние; скорее это был… как бы тебе объяснить… исследователь, его интересовало не столько золото, сколько некая необыкновенная точка зрения, ему хотелось окинуть взглядом мир с Северного полюса, подняться на вершину планеты, что-то в этом роде.

– Чокнутый.

– Так и думал, что ты захочешь его подколоть. Так вот, парень выехал из Скагуэя верхом на муле в составе огромного каравана людей и скота, который двигался все дальше на север, к Доусону. Шестьсот километров адски тяжелого пути: лавины, скудный корм для скота и такой холод, что в разгар весны можно было отморозить яйца. Не считая форта, сооруженного несколько севернее, Доусон в те поры представлял из себя последнее цивилизованное место, где можно было купить провизию, прежде чем углубиться в неведомые земли, нечто вроде аванпоста, откуда искатели приключений отправлялись к Полярному кругу.

– Похоже на рассказ Джека Лондона.

– Джека Лечеса. Ты слишком много читаешь, смотри, испортишь зрение.

– Много читаю, потому что мало трахаюсь… Ладно, валяй.

– Хорошо, так вот, дело в том, что однажды, когда он был в Доусоне, ему показалось нелепым и дальше шлепать по талой воде и гнуть хребет, выискивая крупицы золотого песка, которые попадались до смешного редко. Он хорошенько обдумал эту мысль и решил передохнуть пару дней в городе. Тогда Доусон еще не достиг своего блистательного расцвета, но уже тогда его называли Северным Парижем: там пили шампанское, ели черную икру и подряжали французских барышень танцевать канкан полуголыми. Разумеется, нувориши платили не скупясь. Л рядом с теми, кто в салунах пускал свое золото на ветер, кишели сотни несчастных, не способных заплатить за миску фасоли и кусок хлеба, так что очень скоро все это превратилось в пороховую бочку, которую канадская полиция едва держала под контролем. Представляешь? Так вот, наш молодчик из Небраски тоже начал сорить деньгами, так что через пару дней ему уже и на хрен не был нужен север и всякие там необыкновенные перспективы: прошла неделя, другая, третья, и за брызгами шампанского, которые отнюдь не напоминали брызги талой воды, он не заметил, как просадил наследство, доставшееся ему от отца.