Текст книги "Мост через бездну. Импрессионисты и XX век"

Любой художник есть только мир, в который он себя поместил. Скажем, «Дон Кихот» Сервантеса: мир, которым Сервантес насыщает свой роман, намного больше, чем то, что он описывает и что мы читаем. Наша мысль лишь подходит к краю его идеи. А что такое идея? Сервантес пишет о том, что такое конец истории, когда и как кончится история: когда она закончится, его мир перестанет существовать. Но это не так. И, хотя, он, как Шекспир, насыщает все вокруг себя, там не только есть его время, там есть и будущее время. Он создает мир, который содержит в себе намного больше, чем то, что о нем написано.

Вот и Дега как художник больше того, что он показывает. Насколько же он больше того, что описывает! А описывает он каких-то женщин, проживающих в провинциальном городе, у которых головы забиты глупыми идеями, какие-то незамысловатые истории… Вероятно, он показывал нам, что мы сами себя не знаем. Мы себя воображаем такими, какими хотели бы быть. Мы галлюцинируем. Мы полуфабрикаты, недовоплотившиеся. Если Ренуар равен самому себе, то Дега, как и Моне, как каждый большой художник, вмещал в себя намного больше того, что он изображал.

Если Дега создает впечатление параллельной классической традиции, то Тулуз-Лотрек обрезает все нити. Правда, он предложил совершенно другой штрих стилеобразования: у него фантастическая жестокость, немыслимый темперамент во всем – в композициях, линиях и цвете. Он все время как оголенный нерв. Как можно писать такой серо-буро-малиновый, такой красно-малиновый цвет? Этот цвет в реальности похож на свежую говядину, а он все мажет и мажет этим цветом.

Анри де Тулуз-Лотрек. Портрет работы Джованни Болдини

Никакой радости у Тулуз-Лотрека нет. Женщины все страшные. Он вообще жестко их пишет: и эта уродка, и та уродка, и все они уродки, и жесты их уродливые и вульгарные. Он как бы говорит: в этом месте живут уродство и порок. И пишет все это жестко, такой жесткой линией, точеной, нигде не ошибаясь, никогда и ни в чем. Все это беспощадно.

У него есть картина «Клоунесса Ша-Ю-Као, застегивающая корсаж». Мы видим растекшуюся женщину, втиснутую в корсет. Бантик какой-то висит… Каким надо обладать беспощадным, насмешливым, саркастическим отношением, чтобы так это писать! Это должно быть внутри этого пристального и очень остроумного и жесткого человека. Тулуз-Лотрек придумал свой невероятный мир. Кто, кроме него, смог превратить публичный дом в высококлассное произведение искусства?

Благодаря своему гению он не проходил мимо никакой гадости. Он рисует безымянных женщин, берет замечательный материал и пишет превращение в помойку. Тулуз-Лотрек производит вычитание человеческого начала из человека. Он мог себе это позволить, ему видение такого рода присуще генетически. Он не отличался ни от папы, ни от мамы, он просто так видел мир. Но в силу того, что у него был великий дар художника, он это превращал в вычитание.

У Тулуз-Лотрека есть две работы, выполненные прямо на холсте, без грунтовки. Нарисовано углем, а потом внутри есть и пастель, и масло, и гуашь. Это техника, которой в те времена вообще никто не пользовался. Вот так он был раскрепощен в области изобразительных средств. Это был единственный абсолютно свободный человек, свободный во всех отношениях: где хочу, там и живу, что хочу, то и ношу, что хочу, то и пишу. На вас на всех наплюю и уйду в свой особняк. Каковы бы ни были его внутренние побуждения, он был свободен. В своей гениальной живописи он брал невероятные цветовые аккорды и получалась изумительная красота. У него есть замечательная работа, где он изображает женщину, танцующую канкан в «Мулен Руж». И все восхищены, хотя у нее ноги уродливые.

У него есть очень интересная работа. Вспомним «Абсент» Дега: как там стол стоит, какое освещение. А Тулуз-Лотрек как хочет, так и пишет. Вот его картина «Господин Буало в кафе». Стул здесь, бокал снизу… Кто еще так писал? Вот с такими выкрутасами? Так писал только Пикассо. И больше так не писал никто. Свобода, дерзость – он писал, как хотел.

Жизнь во времени – это очень таинственная вещь. Это как нерв. И Тулуз-Лотрек – это человек, который в силу абсолютной свободы обращения с пространством и образом создал плакат. Он был первым, кто создал плакат. Мало того, он первый создал театральный плакат. В нем всегда был выразительный лаконизм, ирония и скандальность – вспомним хотя бы ту красотку с канканом или знаменитый шарф на афише «Аристид Брюан в своем кабаре».

Тулуз-Лотрек ввел в моду три предмета: эти шарфы, которые существуют до сих пор, шляпу в сочетании с этим шарфом и пальто. Этот предмет одежды появляется именно в 1890-е годы. Он изображает на картине женщину в пальто на улице Парижа: она идет, глубоко засунув руки в карманы. Темно, пальто, шляпа, эти линии, движение, эта спина. Пальто – это футляр. Человек в пальто закрыт для окружающих. Появляется очень интересная интонация одиноких людей. Эта тайна одиночества, спрятанная внутри пальто. И Тулуз-Лотрек пишет вот такие композиции. А посмотрите на эти женские юбки – абсолютная раскрепощенность и свобода очень резко сопоставлять несопоставимые вещи в одном пространстве, огромные детали и фигуры в каком-то немыслимом ракурсе.

Чем вообще интересен плакат? Что сделал Тулуз-Лотрек, когда создал его? Он нашел настоящий язык плаката. Что это за феномен? Выше мы говорили, что чем больше смотришь Дега, тем больше погружаешься в его мир, он выходит за пределы самого себя. А у плакатов есть феномен оптики. Ты помыл комнату – и ты видишь ее оттуда, она дает тебе информацию. Плакат – это знаковое искусство, и именно Тулуз-Лотрек, в силу своей раскрепощенной гениальности первый создал уникальный вариант плаката. Можно почитать историю плаката, но ничего другого или нового о плакате сказать нельзя. Это искусство знака. Тулуз-Лотрек уже был достаточно гениальным, чтобы добавить к плакату последний штрих – это слоган. Он делал плакаты для публичных домов, выражаясь мерзким языком, показывая женщин и то, что они делают.

Мы много теоретизируем на эту тему: вот кто-то пишет в стиле импрессионизма, а завтра придет кто-то другой, и мы назовем это постимпрессионизмом. Но на самом деле разрыв между ними был небольшой, все происходило почти одновременно. Кафе «Гербуа» усердно посещал глава постимпрессионизма Сезанн. Так какой тут разрыв? Импрессионизм – это не направление в искусстве, это метод, которому следовали все художники. А постимпрессионизм – это не метод, а язык. И если между импрессионистами есть очень много общего, то у постимпрессионистов ничего общего нет.

Они все были индивидуалистичны настолько, что не могли друг с другом находиться ни в каком взаимодействии: кто-то кого-то убьет, кто-то кому-то отрежет ухо… Они были совершенно отдельны, каждый сам по себе. Сезанн – единственный, кто никакого отношения к зрителю не имел. Когда-то один очень умный человек сказал: «Никогда никому не рассказывайте о Сезанне, обязательно наврете». Сезанн – художник для художников. Он – евангелист, XX век открывается Евангелием от Сезанна.

А Поль Гоген – художник для людей. Между прочим, Россия была первой страной в мире, которая после смерти Гогена устроила выставку его работ. Первая выставка Гогена состоялась в России, в особняке Щукина, который был большим его почитателем. Удивительная история: именно в России, которая не покупает Гогена, а просто сметает его. Пикассо смели, кубизм смели, импрессионизм смели, Сезанна смели. А кто его скупал? Не кто-нибудь, а купцы-староверы, дети староверов. Все коллекционеры России, начиная от Третьякова, являлись детьми староверов. Особенно выделялись Рябушинские, которые платили баснословные деньги. Их было трое братьев, и каждый имел немыслимое состояние и собственную коллекцию. Один из них занимался только иконами и реставрацией, так что Россия создала первую школу реставрации. И эта реставрационная школа имеет мировое значение. Еще один из братьев занимался русским авангардом, а другой – французским авангардом.

Поль Гоген играет на фисгармонии в студии Альфонса Мухи на улице Гранд Шомьер. Фотография Альфонса Мухи. 1895

С чем связан этот феномен, интерес староверов к искусству, меценатство, страсть к коллекционированию? Им всегда были присущи идеи накопительства. Копить ценности – это большая добродетель. И вот, когда к концу XIX века Россия стала выходить в мировые лидеры, оказалось, что у нас много купцов, а у купцов много денег, которые хлынули в промышленность после отмены крепостного права. Купцы хотели, чтобы их дети стали меценатами. Станиславский, происходивший из тех же старообрядцев, до конца жизни занимался своей фабрикой, пока большевики ее не отобрали. Он сам занимался делами, потому что ему нужны были деньги.

Рябушинские первые, вместе со Щукиным, оценили Гогена. Они стали издавать журнал «Золотое руно» – лучший в Москве журнал. Золотое руно – это высшая ценность, которая только есть, она есть и в культуре. Они печатали билибинские книжки – настоящее золото!

Практически весь Гоген находится у нас в Музее изобразительных искусств имени Пушкина и в Эрмитаже. Но все, что есть в Эрмитаже и Музее изобразительных искусств, начиная от импрессионистов и кончая XX веком, Пикассо и кубизмом, – все это было собрано пятью или шестью людьми, которые имели своих агентов, сами ездили, лично знакомились с Пикассо с Матиссом, приглашали последнего в Москву. Матисс расписывал их особняки. И они создали огромный музей. Он находился на Кропоткинской и назывался Музеем западного искусства. И вот однажды сталинский человек по фамилии Герасимов решил, что ему нужен этот особняк. Что он сделал? Он решил, что пригласит в этот музей главного «эксперта» по искусству – Ворошилова. И сказал ему: «А были ли вы в одном московском музее? Вы человек умный, большой эксперт, специалист очень серьезный. Не посмотрите ли вы его со мной?» Ворошилов, если и был экспертом, то только по одному знакомому художнику, рисовавшему рабочих и колхозниц. Но ему, человеку простому, было приятно слышать льстивые речи, и он согласился. А когда пришел в музей, то его сразу встретили картины Пикассо и другие работы в том же духе. Ворошилов оторопел от увиденного, и тогда Герасимов ему сказал: «Как вы думаете, нашему народу такое искусство нужно?» Разумеется, тот замотал головой: «Нет, не нужно!» И в течение нескольких дней из особняка все вывезли. Но Герасимов всю коллекцию разделил. Половину отправил в запасники Музея изобразительных искусств, а другую половину – в запасники Эрмитажа. И сказал: «Все! Больше вместе они не будет никогда. Пока это показывать нельзя!» И мы сами не знали, что у нас есть, а нас оказались лучшие картины Гогена.

Открытие Гогена было явлением уникальным. Об этом художнике написано много книг, но мы до сих пор не можем понять его до конца. Если внимательно посмотреть на картину Врубеля «Демон», то мы увидим, что она практически написана методом кубизма: сам сидящий Демон и цветы – это чистый кубизм. А как у него написаны руки? Все это кубизм. Врубель входит в кубический авангард, хотя не имеет к нему никакого отношения. Но кубизм нужен ему для того, чтобы найти новое средство выразительности.

О Гогене можно говорить много. В своих картинах он подражал всему, что видел, становясь частью этого мира. Биография его всем известна. Он поздно пришел в искусство. До этого был благополучным человеком. Но как быть человеку, если он родился поэтом? Семья, дети – это все для него ничего не значит. Он убегал от этой жизни. Они все куда-то убегают, это такой странный побег к родовому истоку.

Все эти люди были открывателями нового, словно открыватели новых земель. Говорить о них можно бесконечно, но это ничего не объяснит. Мы знаем о них многое, но мы не можем понять, как они делали то, что делали и что оставили нам в наследство.

Глава 2
Мир, созданный Ван Гогом

Если попробовать одной фразой определить творчество Винсента Ван Гога, подобрать эпиграф к нему, то лучше всего подойдут слова самого художника: «Эта огненная печь творчества». Лучше, чем сказал он сам, сказать невозможно. Точнее определить сущность его художественного ядра невозможно. Эта огненная печь творчества… И этой плавильней является он сам. Посмотрите на любую из картин Винсента Ван Гога, начиная от самых ранних проб и кончая его последними работами. Конечно, они очень отличаются друг от друга, но это всегда вещи предельной напряженности, предельной температуры. Цвет, форма, композиция, пластическое движение его цветов, его улиц, его солнца – напряжение так велико, что по-другому определить его невозможно.

Винсент Ван Гог. Автопортрет 1887 года.

Интересно, что Винсент Ван Гог работал как художник очень мало. Вообще он умер в классическом возрасте гения, в возрасте тридцати семи лет. А работал он неполные десять лет. Если говорить о том, что есть Ван Гог, без чего Ван Гога нет, без чего нет этого имени, образа, понятия, то это последние четыре года: два года в Париже, один год в Арле и один год в больнице Сен-Реми и в городке Овер-сюр-Уаз, где он и умер. Можно себе представить, что это такое, какое это напряжение всех сил! Это его работа. А если это суммировать с тем, как он жил, в каких условиях он работал, то представить себе сейчас жизнь такой интенсивности практически невозможно. Если посмотреть на все его работы, на его «Подсолнухи», на его «Кипарисы», на его портреты, то станет понятно, что такое эта огненная печь творчества, о которой он говорил.

Но начнем с самого начала. Винсент Ван Гог родился в 1853 году в голландской провинции Северный Брабант, в маленькой деревушке, в семье протестантского пастора. Это имеет большое значение. И не только потому, что он сам был какое-то время пастором (то есть он думал одно время, не стать ли ему священником, он практиковал пасторство). Дело совсем в другом. Дело в том, что это протестантское провинциальное пасторство очень сильно повлияло на его внутренний склад, на его мировоззрение, на его отношение к жизни, к людям. И мы еще к этому вернемся, потому что это имеет очень большое значение для всего его творчества.

И кроме этой даты отметим еще одну – это 1872 год. Его следует отметить потому, что с 1872 года начинается переписка Ван Гога. В основном это переписка с его братом Теодором, который был на четыре года его моложе. Их жизни были нераздельны, как лента Мёбиуса, это были сообщающиеся сосуды – один без другого просто немыслим уже в сегодняшней истории культуры. Вот эта переписка началась в 1872 году. И прежде чем говорить о самом Ван Гоге, о «Ночном кафе», о его жизни, о других его картинах, надо сказать о том, что творчество Ван Гога вообще имеет как бы два аспекта: это его живопись, его картины, и его литература, его литературное творчество. Письма его в основном адресованы его брату Теодору. Кроме Теодора Ван Гог писал художнику, с которым он был близок – Эмилю Бернару, другому художнику, который в его жизни сыграл огромную роль – Полю Гогену, и еще целому ряду людей. Эти тексты составляют много раз изданную и переизданную книгу «Письма Винсента Ван Гога».

Винсент Ван Гог. Ночное кафе (акварель). 1888. Частная коллекция

На русском языке впервые полное академическое собрание этих писем вышло в 1935 году, в двухтомнике. С тех пор и в России, и во всем мире переписка Ван Гога регулярно издается и переиздается. Письма Винсента Ван Гога представляют собой литературный труд, мемуарный труд, они представляют собой историческое исследование, они представляют собой редчайшее описание времени, людей. И они представляют собой глубочайшую по искренности, как поток сознания, интимную исповедь о самом себе, о своем творчестве. Поэтому письма Ван Гога существуют как самостоятельные литературные произведения помимо всего прочего. Историкам искусства очень сложно без них обойтись, потому что без этих писем исследование его творчества почти невозможно, мы все время его цитируем. Он пишет картину, и каждый раз эта картина сопровождается его небольшим эссе, его небольшим пояснением для нас как для зрителей: как нам смотреть на эту картину, что мы должны в ней видеть, что в ней самое главное. И он это делает не специально, он это делает потому, что он это переживает сам. Вот это и есть тот огненный, высокотемпературный акт творческого переживания художником собственных произведений. Ван Гог был очень одинок. И письма его – это общение, очень широкое общение с близкими ему людьми. Поэтому можно сказать, что наследие Винсента Ван Гога имеет два аспекта: его живописное творчество и его переписка.

Как уже было сказано, Ван Гог родился в Голландии, он был голландцем. Но вообще он художник французский. Ван Гог не имел систематического художественного образования. Художественное крещение он получил от своего первого учителя – голландского художника Мауве в 1881 году. После художественного крещения, полученного у Мауве, с 1881 до 1890 года прошли неполные десять лет до момента смерти Ван Гога. Он очень любил своего учителя, но характер его был таков, что если он с чем-то был не согласен, то мгновенно расставался с людьми. Так было и с его учителем, с Мауве. Но когда в 1888 году он узнал о смерти своего учителя, то посвятил ему одно из самых своих замечательных, пленительных и светлых произведений – «Цветение персикового дерева». «Мы все друг другу братья под сакурой в цвету.» Это не сакура, это персиковое дерево. Но оно вот так написано. Когда вы смотрите на него, вы понимаете: эти раскинувшиеся ветки, это дерево – какой-то шатер, какой-то центр Вселенной. Мы все другу братья под сакурой в цвету.

Антон Рудольф Мауве. Автопортрет

У Ван Гога очень много произведений посвящено каким-то людям, каким-то событиям: то, что он пишет, очень связано с его переживаниями.

Но вообще систематического, академического художественного образования Ван Гог не получал, он просто родился гениальным художником. Так бывает, хотя для того, чтобы стать художником, все же надо пройти какую-то школу. И он все-таки каким-то образом ее прошел. Его брат Тео всю свою жизнь работал в компании «Гупиль и Си», а эта компания имела филиалы в Лондоне. И Ван Гог тоже бывал в Лондоне и в разных других местах. Тео работал в этой компании «Гупиль и Си» очень успешно. И Ван Гог приехал в Париж в 1886 году, а потом он там с некоторыми перерывами жил до 1888 года. Он поступил тогда на курсы Кормона, курсы изящных искусств. Это поступление в Париже на курсы изящных искусств было очень важно для него.

Когда Ван Гог поступил на курсы Кормона, там учился такой художник как Анри Тулуз-Лотрек. Эти курсы посещал также Эмиль Бернар, туда ходили очень многие французские художники так называемой классической парижской школы. Если мы говорим о необыкновенной индивидуалистичности, о большом своеобразии фигуры Винсента Ван Гога, о его необычайной яркости, о том, что мы мгновенно узнаем его картины по его языку, по его манере, то то же самое можно сказать об очень многих его современниках. И прежде чем рассказывать о том, как он работал в Париже с 1886 по 1888 год, надо сказать о том, что он был в блестящем окружении художников расцвета парижской школы, расцвета нового французского искусства.

Тогда это французское искусство представляло собой такое соцветие, такое созвездие имен, которое сейчас знает даже самый малообразованный человек – просто понаслышке. Это французские импрессионисты: Клод Моне, Ренуар, Сислей, Пис-саро. Это и другая школа, к которой принадлежал Ван Гог: Тулуз-Лотрек, Поль Сёра, Поль Гоген и, конечно, прежде всего Сезанн. В искусствоведческой классификации есть два термина: импрессионисты (это Клод Моне и другие) и постимпрессионисты (Ван Гог, Сезанн, Гоген, Тулуз-Лотрек и Поль Сёра).

Чем они друг от друга отличаются? Без импрессионистов, конечно, этой второй группы просто не было бы, потому что импрессионисты совершили главный переворот в европейском искусстве во второй половине XIX века. Их героем перестал быть сюжет, их героем перестал быть рассказ, их героем стал солнечный свет. Они создали совершенно новый художественный метод: это новый метод видения натуры, описания ее. А самое главное – это совершенно другой подход к манере техники живописи. Импрессионизм вообще можно назвать методом, потому что импрессионизм шире живописи: он включает в себя и поэзию, и музыку, и очень много других культурных дисциплин.

А вот что касается постимпрессионизма, то постимпрессионизм – это очень условное понятие, в отличие от импрессионизма. Нет определенной группы художников-постимпрессионистов. Это просто имена: Поль Сезанн, Жорж-Пьер Сёра, Анри де Тулуз-Лотрек, Поль Гоген… и Винсент Ван Гог. В группу их объединили позже. Импрессионисты были при жизни объединены, а этих художников объединили позже и назвали их постимпрессионистами. В действительности же они вовсе не представляли собой группу, товарищество. Каждый из них представляет собой отдельно существующую личность со своим собственным миром, со своим собственным абсолютным одиночеством, с собственными художественными идеями. На них не похож никто, и они не похожи ни на кого.

И если Поль Сезанн для всей живописи XX века является как бы патриархом, создавшим своеобразное «Евангелие от Сезанна», существует и русский сезаннизм и французский сезаннизм, то что касается Тулуз-Лотрека и Ван Гога, они не могут иметь никакого продолжения, никаких продолжателей, они могут иметь только подражателей. И хотя Тулуз-Лотрек является основоположником современного рекламного плаката, все равно это были очень резкие и яркие индивидуальности. Но из них самый неповторимый, самый уникальный, единственный, кто создал целый художественный мир, это, конечно, Винсент Ван Гог.

Когда он был в Париже в 1886–1887 годах, у него, тотально одинокого человека, была эта пасторская идея, уникальная идея объединения художников в коммуну или в сообщество. И это должно было быть сообщество не по художественным интересам, как у импрессионистов, а социальная коммуна. У него была такая пасторская идея взаимной помощи, взаимной поддержки. И он говорил, что художники «больших бульваров» (то есть импрессионисты) и художники «малых бульваров» (такие как Тулуз-Лотрек и сам Ван Гог) должны объединиться в художественную коммуну для того, чтобы помогать друг другу жить или выжить. Это была утопия. Из этого ничего не получилось. Но эти два года, которые он провел в Париже, и явили миру того художника Ван Гога, которого мы знаем.

Все они тогда очень увлекались японским искусством. У Тулуз-Лотрека и Ван Гога это влияние японского искусства мы видим на картинах. Это, собственно говоря, новое представление о пространстве, очень интересное композиционное построение, и самое главное – отношение к натуре, и обязательное сочетание живописи с графическим единством. Именно в этот момент начинает складываться тот абсолютно неповторимый стиль Ван Гога, по которому мы его мгновенно опознаем.

Тогда же произошло еще одно событие. В Париже Ван Гог не только очень много работал, не только создавал произведения своего парижского цикла, но и выставлял их. Он участвовал в выставке на бульваре Клиши, в кафе «Тамбурин». Там были также выставлены работы Тулуз-Лотрека и других художников. Ван Гог оставил нам портрет хозяйки этого кафе «Тамбурин»: на этом портрете она сидит в одиночестве и курит. Хозяйка кафе «Тамбурин» – очень знаменитая женщина. Она представляла свое кафе как выставочный зал для художников. Она была моделью у Эдгара Дега и у Камиля Коро. А изображена она у Дега не где-нибудь, а в одной из самых знаменитых его картин, которая называется «Абсент» и находится сейчас в музее Орсе. Там тоже изображено кафе «Тамбурин».

Что есть самое главное, чего так искал, чего так добивался Ван Гог в своей живописи? Что было главным, что выплавляли его огненные печи? Чем отличается он от художников не только своего времени, но и вообще от всех художников? Прежде всего, конечно, своим видением мира, своим отношением к миру, которое до конца словами раскрыто быть не может, но все-таки каким-то образом мы можем это определить. Это прежде всего его неповторимое отношение к живописи, к цвету.

Винсент Ван Гог. Агостина Сегатори в кафе «Тамбурин». 1887–1888. Музей Винсента Ван Гога, Амстердам

Для него цвет – это все, это возможность передать все нюансы своего отношения к предмету изображения. Он пишет в одном из писем: «Я никогда не думал, какого рода преступление можно совершить при помощи синего и зеленого». Для него цвет – это такая активность воздействия, что именно о цвете он больше всего заботится, цветом своих вещей он более всего занят. И не только цветом. Для него цвет сам по себе является психологическим, образным, эмоциональным средством передачи своих впечатлений о натуре, о мире. Если у импрессионистов сюжет, или драматургическое действие, которое происходит в картине, ослабевает, то у Винсента Ван Гога все-таки всегда в картинах присутствует рассказ. В этом он придерживается принятых жанров живописи: это пейзажи, это жанровые картины, это портреты и натюрморты.

Натюрморты, пейзажи, портреты – это все классические направления в искусстве. Но видит Ван Гог иначе, чем все. И свое видение, перенапряженное, очень глубокое, очень активное, он передает через цвет и форму, через мазок. Даже самая лучшая, самая замечательная репродукция не может передать того впечатления, которое оставляют картины Ван Гога, когда находишься в непосредственной близости от них. В музее Ван Гога в Амстердаме больше пяти или шести картин сразу посмотреть невозможно: вы не просто устаете, а вы перенапрягаетесь. Эти картины вам так много дают и так много у вас забирают – именно благодаря своей энергетике, мощной и активной силе. Вы не можете оторвать от них глаз, вы все время рассматриваете, как эта форма живет у него в картинах, как ложатся мазки. У Ван Гога никогда не бывает повторений. Вероятно, можно даже составить такой реестр, как, например, реестр сюжетов у Босха. А у Ван Гога будет реестр мазков: мазок как сюжет, мазок как впечатление, мазок как способ наложения краски на холст, мазок как движение кисти. И вот это сочетание цвета с мазком создает необыкновенно энергетическое мощное движение художественной жизни на холсте. И в этом отношении Ван Гога нельзя сравнить ни с кем.

Очень интересное впечатление производят копии, которые он делает с картин. Когда вы хорошо знаете картину, с которой он делает копию, то можете, конечно, их сравнить. Это, например, его копии с картин Делакруа – «Пьета», «Добрый самаритянин». Есть и другие копии. Глядя на них, вы понимаете, что разница не в степени таланта или художественности образа. Дело именно в мощной, как огнеплавильная печь, энергетике, которая создается через контур, через мазок.

То же впечатление производит его знаменитый автопортрет с отрезанным ухом, который он написал после своего конфликта с Гогеном в Арле.

Эжен Делакруа. Пьета. 1850. Национальный музей, Осло

Эжен Делакруа. Добрый самаритянин. 1849. Частная коллекция

Ван Гог изображает себя в шапочке, ухо у него перебинтовано. И на этой шапочке топорщится шерсть или мех, топорщится так, что вам кажется, будто это обнаженные больные нервы. Вы чувствуете физическую боль, глядя на этот автопортрет, на это зеленое пальто, на этот желто-зеленый глаз. Это прекрасно, и очень мучительно, с другой стороны.

Винсент Ван Гог. Автопортрет с отрезанным ухом. 1889.

Взглянем на его знаменитые «Подсолнухи». Когда говорят «Ван Гог», то говорят слово «Подсолнухи». От них просто нельзя оторвать глаз. Посмотрите, как написан глиняный кувшин. И каждый подсолнух – это солнце, это такие горящие огненные солнца с листьями. Невозможно понять, каким образом вообще художник смог это изобразить, какой внутренний творческий накал, какой гений, какую неповторимую индивидуальность надо иметь для того, чтобы создать этот язык, не имея ни школы, ни учителей. Ну, что такое школа Кормона или Мауве! Нет, Ван Гог сам создал свою форму. Он сам создал свой язык в живописи, точно так же, как он создал его в своих письмах.

И когда он покинул Париж, он уже нашел себя, как бы определил себя как художника. И именно Тулуз-Лотрек, который вообще довольно интересно прошивает собой его жизнь, посоветовал ему уехать на юг Франции. А Тулуз-Лотрек был человеком очень проницательным, сверхумным и сверхчувствительным. Он любил Ван Гога и очень хорошо понимал его как художника. Более того, когда в 1890 году, в год смерти Ван Гога, впервые были выставлены в групповой экспозиции его работы и кто-то из художников подверг их критике, Тулуз-Лотрек этого человека вызвал на дуэль. Он с большим вниманием относился к Ван Гогу, очень чувствовал его ранимость, его уязвимость. И в 1888 году именно Тулуз-Лотрек посоветовал ему уехать в Арль. И Ван Гог уехал в Арль.

Считается, что арльский период – это два года, 1888-й и 1889-й. Это условное понятие, потому что в Арле Ван Гог провел 1888 год, а 1889-й – это клиника для душевнобольных в Сен-Реми и замечательный город недалеко от Парижа Овер-сюр-Уаз, где он жил под наблюдением доктора Гаше.

Чем же примечателен арльский период? В это время Ван Гог написал свою картину «Ночная терраса кафе». Она была создана в 1888 году в Арле. На самом деле, ночное кафе в Арле изображено на двух картинах, а не на одной. Первая картина – это ночная терраса кафе, то есть вид с улицы, а вторая картина – это ночное кафе внутри. То есть тема ночного кафе в Арле как бы имеет две главы или две части, одна часть – это вид кафе на улице, а вторая часть – это мы словно входим внутрь этого кафе. Сам Ван Гог очень много писал об этом ночном кафе в своих письмах. Он хотел написать соединение трех контрастов: эта абсолютная пустынность улицы, ночь, официант, редкие посетители, какая-то немота, необщение. Кафе – это место для общения, а у Ван Гога необщение – это ночное кафе, пустое кафе.

Очень сильный золотой свет заливает то место, где стоят столики, где стоит официант. Самое главное – это золото светового пятна, неопределимое инфернальное состояние, заливающее улицу, кирпичные мостовые, и ночное небо. Небо было необыкновенно важным понятием в живописи Ван Гога, потому что для него небо было бесконечностью, бесконечной тайной. У него вообще не было черного неба на картинах. Есть еще одна картина, которую он написал уже в Овере, где он как бы возвращается к этой теме – теме неба, и пишет просто небо ночью. Это темно – синяя бездна, это темно-синяя глубина, и на ней зажигаются большие золотые звезды. Эти золотые звезды и вот этот золотой свет, который заливает кафе, создают очень странную перекличку. Но в том ночном небе, которое он пишет в Овере, он пишет небо как близость Млечного пути. Душа словно входит в Млечный путь, в какую-то загадку далеких звезд, душа художника отлетает к ним. Это небо приблизилось к нему вплотную, он чувствует его холодное, властное, мощное дыхание, его мистическую бездну.