Текст книги "Автобиография"

33. Но я, живя среди мира и его соблазнов, в самых юношеских летах, в самом пылком возрасте, хотя и в страсти не погрузился, ибо огнь любви Божией во мне пылал, но мало-помалу начал утихать; ибо мир и его прелести начали своими волнами его заливать, и я от ужаса трепетал, что ежели огнь мой во мне потухнет, то я пропал в мире и не исполню своего обещания и желания; но все-таки надеялся на Господа Бога, что какими-нибудь судьбами меня вытащит. Но я все час от часу более и более запутывался в мирские сети, и день ото дня труднее и труднее становилось мне из них выпутаться.

Вот, наконец, Господь Бог захотел меня вытащить из мира какими судьбами, почти усильственными.

34. В одно время случился мор великий на людей в одном граде; а я случился быть там; что же – померли у меня все приказчики и рабочие, и я всех сам свозил на кладбище.

Вот в жизни моей Господь привел мне видеть какое страшное зрелище, ибо по улицам целыми обозами возили мертвых, запустели почти все дома и торжища, и прекратились все дела человеческие, ибо пути до кладбища сделались, как неиссякаемый поток; в несколько рядов идет и едет народ: одни везут мертвых, а другие возвращаются домой. Когда я сам привозил по два и по три гроба за раз, то видел своими очами, как все кладбища укладены были гробами и мертвыми телами, потому что не успевали погребать, ибо кладбища были подобно ярморкам: тысячи там людей живых и мертвых, ибо живые погребают мертвых и не успевают; кто закапывает, а другие привозят мертвых, ибо уже никто ничего не помышляет, а заботится только о том, чтобы изготовить себе могилу: Вот я здесь-то видел, что всякий человек всуе мятется – собирает и не весть кому собирает; ибо на богатых гробах насыпано кучами злато и сребро, для того чтобы поскорее погребли его в землю, но оно вменяется, яко прах, и никто на него не обращает внимания, и родные сидят полумертвыми, и держат в руках горсти золота, и дают погребателям, чтобы поскорее положили в землю их родного, дабы при своей жизни погребсти его; потому что и сами ожидают немедленно того же урока. Но им один ответ: «Ступайте прочь со своими деньгами, а когда придет очередь, то погребем и без денег; на что же нам деньги, когда уже мы изготовили себе могилы».

Вот было зрелище, и зрелище плачевное! Я иногда, привезя гробы, ходил по кладбищу часа по два или по три, иногда и более, – вместе с господами, дворянами и купцами, – пособлял закапывать мертвых, ибо уже тогда различия в сословиях не было, но все были в равенстве. Тут-то я мог видеть всю превратность человечества – суету и тление, ибо видел, как по два гроба привозили на одной повозке, и спрашивал: «Кто это такие?» – и узнавал, что это новобрачные и только лишь окончили пир; а вот они прибыли на другой плачевный пир.

Видел и то, как из одной улицы привозили жениха, а из другой невесту, и вот гробы их поставили рядом, и родители, сидевшие при гробах, оплакивали их, что совершили брак на кладбище. Видел я своих друзей и знакомых: как они за несколько часов со мной разговаривали и тут уже лежат мертвыми. Увидишь знакомых – спросишь: «Кого привезли?»; скажут: «Того-то». Да как так скоро – он недавно здесь был; привозил и со мной виделся; но вот уже он лежит бездыханным.

Вот я приезжаю на квартиру, и уже делают гробы. Спросишь: «Кто помер?» Говорят, что уже двое: такой-то и такой-то; а я немедленно опять отправляюсь на кладбище; потому что я уже и[18]18
  Зачеркнуто, карандашом или чернилами сверху надписано слово «почти»; затем исправления затерты.


[Закрыть] не имею власти заставить пове лительно, что пришло каждому до себя, уже хозяев и повелителей не стало; да еще каждый отзывался боязнию. И воистину на кладбище, не видав это зрелище, всякого ужаса исполненное, а я уже привык, да еще и смерти не очень боялся, но всю надежду свою возверг на Господа; и это зрелище считал себе училищем и академиею.

35. Вот здесь-то надо было воспеть одного отца святого песнь сию:[19]19
  Ефрема Сирина. Часть 6, глава 62, в русском переводе.


[Закрыть]

«Великий праздник ныне у смерти: созвала она и собрала все племена и народы; созвала царей и князей, сильных и обладателей. Призвала вселенную от концов ее, собрала роды и поколения, острова и обители их – от одного конца до другого; и отверз гортань свою алчный шеол, поглощающий все поколения.

Как царь, стоит смерть в обители мертвых, окруженная воинствами своими, бесчисленными тьмами, полчищами и сонмищами людей, которых созвала, чтобы все ее узнали.

Низложила она человечество и ввергла во тьму к умершим: среди безмолвных целые холмы сложила из добрословесных. Челюсти гробов отверзты, а двери чертогов заключены.

Наполнились гробы телами умерших, без жителей пусты остались домы: протоптана дорога к мертвым; запустел путь к живым.

Не знают сытости шеол и обитель пагубы, гробы не говорят; довлеет всякий труд, всякое дело прекратилось у сынов человеческих.

Оставлены ими имущества и домы, каждый роет себе могилу; день и ночь себе роют могилы и не спасаются от них.

Всякий заботится о том, чтобы приготовить скорее ров своему телу, и ров этот ему приятнее ложа под богатым покровом.

Каждый спешит вырыть столько могил, сколько людей у него в доме; продает все, что имеет у себя, только бы приготовить себе погребальные одежды.

И золото, и сокровища в пренебрежении, одни только гробы ценятся высоко.

Выносящие мертвых, как неиссякающий поток, покрывают путь в жилище мертвых; но множеству умирающих недостает могил; каждый заботится о своей только могиле.

Заботится прежде приготовить для своего праха могилу, а потом уже и для других. Мало земли для могил, вся она изрыта, вся ископана.

Без погребения лежат мертвецы, и тлеющие тела некому отнести в могилу.

Исчезла надежда человеческая, настал день смерти», и прочая.

Все это я видел своими очами, и благодарю Господа Бога, что меня встревожило на чуждой стране, что не видел смерти родных своих. И то иногда от ужаса падал в обморок – только и помогал Бог да масло деревянное, ибо как сердце станет хватать, то немного масла выпьешь и тот же час почувствуешь легкость.

36. Родители писали, чтобы все бросал имение и поспешал бы домой, но уже это было поздно; вот и прошел я такой огнь, где много тысяч было пожато серпом смертным, но я все-таки оставался в живых; ибо Господь меня сохранял. Наконец, и меня поразил стрелою ангел смерти, но не так очень сильно; другие умирали в несколько минут, и я также был на волоске жизни, но помощию Божию возвращен к ней[20]20
  Фраза «и я также был на волоске жизни, но не так очень сильно» дописана между строк другим почерком, вместо заключенной в скобки «и меня также взяло и отпустило».


[Закрыть].

Ибо во един вечер ехали мы с двоюродным братом очень на хорошем экипаже, что мне случилось первый раз. Я говорю брату, что первый раз я еду на таком экипаже, да и последний, ибо чувствую себя нездоровым очень; а он это почел за шутку. Однако приехали на квартиру и легли спать, хотя я чувствовал боль, но слабую. Потом, проснувшись, мне сделалось очень худо, я испугался, засветил огня, начал молиться Богу и начал было читать Псалтирь, разогнув его; у меня сделалось кружение головы, и я не мог читать молитвы[21]21
  Фраза «у меня сделалось кружение головы, и я не мог читать молитвы» дописана между строк другим почерком, вместо заключенной в скобки «и слов уже не увидел».


[Закрыть]; сложив книгу, надев тулуп, перекрестясь, упал на землю и заплакал; начал просить Господа, да избавит меня от напрасной смерти, да даст мне кончину с покаянием и со причастием Святых Таин и да даст мне исполнить свое обещание и послужить Ему, Господу Богу, во иноческом образе в пользу ближнего, и ежели останусь в живых, то уже в мире больше жить не буду, – и тако молясь, заснул (видно, меня отпустило; а прочие спят без просыпу). По утру, встав, увидели, что лежу посреди полу, испугались и подумали, что уже мертвый.

Я же, проснувшись, простонал; они спросили, здоров ли[22]22
  Слова «здоров ли» надписаны сверху другим почерком, вместо заключенных в скобки «жив ли?».


[Закрыть]. Я сказал, что здоров[23]23
  Слово «здоров» надписано сверху другим почерком, вероятно, вместо «жив, слава Богу»; правка не ясна.


[Закрыть] и внутри тяжелого не чувствую. Они подняли меня на руки, и я мало-помалу начал прохаживаться, но хотя было и полегче стало, однако после стало хуже и хуже; наконец, достиг к смерти и пожелал причаститься Святых Таин Тела и Крови Христовой и исповедаться; и просил, чтоб свезли меня на часовенный двор к нашему священнику, беглому попу; вот, приехав, двое повели меня к крыльцу под руки. Выходит поп, и я кланяюсь и показываю ему в руке деньги, рублей 25. Он же закричал, как зверь: «Ступай отсюда, уже много вашего брата здесь подохло. Я было начал кланяться, а он еще громче закричал. Я сказал: «Везите меня домой – это не пастырь, а волк». Приехав на квартиру, положился умереть без причащения; а к православному священнику идти уже забоялся и просил Господа Бога, да устроит и спасет меня сам. Потом мало-помалу выздоровел.

37. Мор и болезнь прекратились, и мы очень хорошо торговали, но меня уже ничто не веселило, и я, по окончании дел, хотел было уехать в монастырь; но любовь к родителям еще повлекла домой. Приехав домой, уже был дома как странник: любовь к родителям и ко всем родным охладела, и дом стал неприятен; разговоры, прения и даже собрания у меня все прекратились. Хотя я был от природы самого веселого характера; но во всю зиму не видали меня, чтобы я когда улыбнулся; но только у меня было и помыслов, как бы мне вырваться из сетей мира; и даже положил в своем уме, чтобы до смерти ни с кем не иметь прения о вере, потому что эти прения очень огорчают душу, потому что никто сам себя от Писания оправдать не может, потому что по Писанию и по правилам святых отец все мы не правы и сбились с дороги. Но удалиться вознамерился в самую внутреннюю пустыню и единому Богу[24]24
  Слово приписано на поле другим почерком.


[Закрыть] плакаться грехов своих, авось, Господь, может быть, умилосердится надо мной и помилует меня. Хотя и видел я, что уже недостаточна наша Ветковская церковь, но, однако, отстать от нее никогда и не подумал и положился при ней окончить жизнь свою, хотя и Православную Церковь я очень и не порочил, но обратиться к ней не думал потому, что видел в ней некоторые небрежения по службе церковной и другие мелочи, которые по тогдашнему моему мнению казались догматическими и позволенными, но Церковь любил, и наипаче в последний год живя в мире. Но в разбирательство никогда не входил о Великороссийской Церкви, что за какие вины мы от нее отлучились и какие наши старообрядцы находят в ней догматические погрешности, и каким образом она переменила книги? Но все это оставалось вне моего любопытства и изыскания; хотя сами между собою, со старообрядцами, и любил иметь прения и изыскивать истину, но это, как мне кажется, была неизреченная Господня благость ко мне, которая хранила меня от этого, чтобы в юном пылком возрасте, по неразумной ревности, не сказать бы чего жестокого на Христову Церковь и тем не похулить бы Духа Святого, в ней действующего, и тем не отлучить бы вечно себя от Бога; ибо пох ул ившим Ду ха Святого тяжкое от Бога есть изречен ие, что не отпустится им грех сей ни в сем веке, ни в будущем. Вот поэтому и хранил Господь меня с нею иметь прение.

38. В одно время вот со мной случилось какое происшествие: в одну ночь спал я в дому между родными и товарищами, что же, я просыпаюсь и вижу себя нагим совершенно, – хотя бы ниточка на мне была, – кроме одного кр еста. Я, вид я сие, испугался и поднял все семейст во. Все смо трел и на мен я, удивлялись и ужасались, что это и как могло случиться, лежа между людьми плотно, и надобно было распоясываться и скидать верхнее и нижнее платье, и едва нашли одежду, ибо она была засунута в углу позади постели. Много родные трактовали и не знали, что это за предвещение! А я признал сие за извещение от Бога, что так видно надобно мне обнажиться всего мирского и житейского попечения и обнаженному от всего мирского пристрастия работать истинно и усердно единому Господу Богу.

39. В одно время, ночью, шли мы с двоюродным братом, также юным; он, держась за мои руки, лобызал меня и горько плакал, и говорил сие: «Возлюбленный мой брат! Ты знаешь, что я люблю тебя с малых лет и уважаю тебя, и даже имею тебя за отца духовного и за наставника, то прошу тебя со слезами: поведай мне свою тайну сердца, ибо все мы знаем, что ты с малых лет имеешь великую любовь к Богу и стремление ко иноческой уединенной жизни, то откройся мне, когда ты полагаешь свое намерение привести в исполнение и оставить все житейское попечение, ибо и я такое же имею стремление и от тебя не отстану, и пойду вместе с тобою во след Христа, и ты будешь мне до самой кончины моей жизни предводителем и наставником». Я ему сказал: «Послушай, любезный брат Василий[25]25
  Имя надписано сверху другим почерком.


[Закрыть], хотя огонь любви к Богу и запылал в тебе, но на него я надежды не полагаю, ибо он скоро потухнет; твой огонь подобно сену или льну и сильно запылает, да скоро погаснет; потому говорю я это, что ты прежде сего никогда этого не говорил и я даже и не слыхал, чтобы ты имел желание идти в монастырь. Ты смотришь на меня, что я это имею стремление с малых лет, но вот и по сие время остаюсь в мире, да и боюсь, как бы не остаться и навсегда. Вот день за день, неделя за неделю время пролетает, а смерть этого не дожидается, как раз подоспеет. Но, впрочем, скажу тебе, что нынешним годом едва ли не исполню своего намерения и не совершу великого своего предприятия, но ты, ежели хочешь быть моим спутником по жестокому пути Евангельскому – во след Спасителя Иисуса Христа, то как я соберусь, и ты будь готов и поспешай ко мне, уже я медлить не буду – хотя бы нагому, только бы вырваться из мира.

Он же обещался все исполнить; и вот когда пришло время, я стал ему говорить, что я готов совсем, а он начал отлагать еще до времени и до другого года. Что же, я ушел, а он остался дома. После меня, чрез несколько времени, пришел он к нам в дом (это уже мне моя мать сказывала после) и много плакал обо мне, потом сказал: «Он и меня приглашал идти с собой, но я не согласи лс я на это»; мать же моя, а его родна я тет ка, нача ла ем у говорить: «Возлюбленный мой В., послушай ты меня, ибо я теперь осталась тебе вместо матери: ежели ты с ним совещался идти или давал обещание быть иноком и работать Господу Богу, то иди за ним и ищи его, а то тебе и счастья не будет в мире, ибо Господь уже тебя записал в книгу животную тогда, когда ты только мысленно дал обещание быть в числе работающих Ему». Он же сказал, что я не обещался этого. Что же, поживши после меня, женился и пожил немного – помер, оставив молодую жену и сына.

40. Возвращаюсь опять к прежней своей повести.

Живши я дома, родные старались всячески меня возвеселить и ободрить, но не могли.

В одно время окружили меня. Отец стал говорить мне следующее: «Любезный сын, что ты делаешь над нами, что ты всех нас, своих родных, поверг в уныние, или уже ты положился уйти в монастырь, то я тебе решительно скажу, что ты этого и не помышляй, этого никогда не может случиться, ибо мы тебя не отпустим; а хотя ты уйдешь и без нашего благословения, то нигде от нас не скроешься, хотя бы ты ушел за границу, то и тамо найду, ибо мне все наши старообрядческие монастыри знакомы; в пустыню уйдешь – и там найдем, и оставь это свое намерение да живи дома. Не только одни спасаются монахи, можно спастись и в мире. Теперь скажи нам решительно, – ибо вот приходит время, нам надобно отправляться по делам нашим, – что ты будешь ли заниматься или уже нет?» Я ему ответил: «Возлюбленные мои родители! Вы знаете мое стремление и намерение с самых малых лет ко иноческой жизни, и уже полагал началы, но они успехами не увенчались, и хотя собираюсь ведь уже 8 лет, но все-таки живу дома. Но, конечно, я этого своего предприятия не могу оставить, и уже когда-нибудь надобно совершить его; но когда это исполню – неизвестно. Когда придет тот час, тогда я уже вас беспокоить и благословения вашего требовать не буду, хотя оно мне и необходимо нужно; но даже и не спрошусь вас, ибо, зная ваше на это неблаговоление и что вы не только не хотите дать благословение, но еще хотите преградить путь мне; но это ваше предприятие совершенно противно Евангелию и правилам святых отцов, и я пойду с одним Божиим благословением; а после, я надеюсь, вы и сами меня благословите и будете благодарить меня, что я это сделал.

Теперь еще посылайте меня и заставляйте меня, что хотите, – все с любовию буду исполнять ваше приказание. Вы не сомневайтесь в том, что я вас обижу, если уйду и возьму ваше имение; а если пойду, то не только вашего, но и своего ничего не возьму, ибо пойду совершенно Бога ради. Но еще вы сказали, что будете меня преследовать и искать; и думаете мне этим путь преградить ко спасению? Но я вам скажу, что я уже теперь не глупый, как был прежде, не только вы меня не найдете, но, может быть, несколько лет не будете иметь и слуху обо мне».

41. Живя в доме, я собрал книг порядочную библиотеку рублей тысячи на две и множество святых икон, ибо все мое было утешение в книгах и иконах. В одну ночь видел я сон, очень замечательный, будто бы стоял я на некоем поле, предстала предо мной девица неизреченной небесной красоты, лучи сияют от нее, яко солнце, и я весь от сладости ее растаял. Она сказала мне: «Вот я, твоя невеста», – и я от сладости ее гласа проснулся; и это осталось навсегда в моей памяти.

42. Потом родитель, выхлопотав пачпорт и дав много денег, отправил меня на торговлю. Вот были странные проводы, что все плакали до беспамятства; родителей уже положили на повозку без памяти. Они, проводив меня и приехав домой, три дни плакали и говорили: «Знать, теперь закатилось наше красное солнышко навсегда, видно, улетел наш ясен сокол, видно, он оставил навсегда свое теплое гнездо, видно, пошел летать по всему белу свету». Потом часто писали мне письма, наполненные жалости и горести; и я им писал письма утешительные, но они им не верили, а полагали, что я уже не возвращусь в дом, потому что всю зиму они меня замечали; но и я также уже не помышлял более возвратиться в дом свой и хотел было уехать в монастырь; нашел было товарища, но товарищ не поехал со мной; после я узнал, что он женился и пожил с женой полтора года и помер. Видно, Бога-то обманывать – не брата своего; а я обязался большими делами и расчетами, а их там окончить невозможно, а надобно ехать домой, а так уйти забоялся, дабы не обидеть отца своего и не навести бы на себя клятвы родителей, и вместо спасения – погибели.

43. Потому, вместе с товаром, отправился домой. Прибыв в дом в самое заговенье Троицкое, нашел дом свой в жалком положении и родных почти всех больными.

Родитель всю дорогу меня искал, дабы со мной повидаться, но разъехались; и так не видались.

Я спросил родительницу, что у вас в доме очень неприятно. Она же села подле меня и взяла мои обе руки, а сама горько зарыдала и начала говорить: «О, возлюбленное мое чадо, послушай меня; вот что у нас в доме: как тебя проводили, и по сие время ежедневно у нас в доме плач; о чем плачем – и сами не знаем; всю весну ничего не могли делать, все из рук валится, да и только; а эти животные, кузнечики, куют во всех углах, да и только. Ох, какие-то Господь на нас хощет послать скорби великие: либо кто-нибудь из нас с отцом помрет, или дом сгорит, или иное что случится, а только нынешнее лето так не пройдет. Мы все, хотя не лежим в постели, но чуть едва ноги двигаем. Вот и тебя, слава Богу, дождались и увидели, но сердце мое ничего не возрадовалось».

Я ей сказал: «Возлюбленная моя маминька! Зачем прежде времени так себя убивать, еще и тогда можем наплакаться, когда приидут скорби; но и тогда не надобно себя скорбию очень убивать, а вполне предаться надобно в премудрые судьбы Божие, буди Его Святая воля; вы самые благоразумные, иногда и людей утешали, что без Божией воли влас главы нашей не погибнет. Конечно, уже вы теперь, может, позабыли скорби в юных ваших летах, первые шесть лет в замужестве, к которым вас Господь приучал. Ты сама сказываешь, что ты взята из богатого дома своих родителей в дом своего мужа, а моего родителя, как вас родные разлучили на 3 года с мужем и как над тобой издевались, даже и били тебя безвинную; сама говорила, что по нескольку раз на день омывала лице свое слезами; но вот родивши меня, излилась на вас благодать Божия, полились на вас Его милости, отделились вы от семейства; потекло к вам богатство тленное и сделались вы богатыми и славными, и вот уже 20 лет почти вы живете, благоденствуя, со дня моего рождения, не бывало вам ни скорбей, ни болезней; а только одно спокойствие и утешение. Ежели мы проведем в таком положении всю свою жизнь, то как же мы можем надеяться получить вечное Царство Небесное, ибо по Господню слову его наследуют только те, которые в мире сем препровождают жизнь свою в скорбях и напастях, ибо сказано, что нужницы восхищают Царствие Небесное; ибо в Царствие Небесное путь узкий и прискорбный, а то, пожалуй, как мы теперь живем, Господь и скажет нам: прияли благая в животе своем, то вы идите прочь отсюда».

Она же паки: «Милое мое чадо и любимое, конечно, это так; я и сама много слышала прежде это, но что делать будем: дух бодр, да плоть немощна; я и сама знаю, что блаженны те, которые в мире этом преходящем претерпевают скорби; даже иногда и завидовала; но теперь еще и скорбей нет никаких, а что-то изнемогла духом».

Я: «Дражайшая и милая моя маминька, возверзи всю сама себя в волю Господа Бога своего; Он пошлет скорби. Он и утешит вас; ибо враги на войне тогда только страшны, когда еще не начинали войны и не подходили еще близко, и когда вступят в войну, тогда и страха нет; так и скорби: тогда они кажутся страшными, когда еще не пришли, а как придут, то и будем терпеть, хотя и тяжко, но они нам будут учителями и наставниками. Только всего пуще надобно опасаться, чтобы не пороптать на Бога, дабы тем более не оскорбить Его благость. Хотя бы лишились детей своих или имения, но завсегда надобно помнить слова праведного Иова: “Господь дал, Господь и взял; буди имя Господне благословенно отныне и до века, яко же угодно Господеви, тако и бысть”».

Мать: «О, милое мое чадо! О, дражайшее мое чадо! О, сладость моя! О, утешение души моей! О, когда бы ты всегда услаждал горестную мою душу и держала бы я тебя завсегда в своих объятиях, и лобызала бы тебя, мое милое чадо, то бы мне с тобой и скорби – не скорби и болезни – не болезни, и смерть бы с тобой красна; но того-то мы и боимся, чтобы ты нас не оставил, пусть бы пропало наше имение, пусть бы лишились мы дома, пусть бы мы лишились даже и своей стороны, но только бы ты был с нами, то все бы ничего, и все бы перенесли спокойно и благодарно. Но то-то наша и скорбь и беда, что на тебя-то не имеем надежды.

Ох, Боже мой! Лучше бы нам тебя не рождать, но, родивши, лучше бы тебя еще в пеленах похоронить, дабы не терпели мы с тобой живой разлуки, ибо ты наш сын, ты и наставник наш. Ох, истину скажу тебе, что ежели ты оставишь нас, то мы скоро со скорбию сойдем во гроб, но клятвами тебя не связываем, а только упрашиваем тебя; а ежели не послушаешь, то Господь с тобою; потому что мы со скорби скоро умрем».

Я: «О, возлюбленная моя мати! Зачем ты такие для сердца моего горестные говоришь слова, которые пронзают мое сердце. Послушай меня, что я буду тебе говорить: скажи мне, кто меня вам дал и по какому мановению я зачат во утробе вашей? Ты сама скажешь, что Господь Бог меня вам дал, то Господь Бог и имеет полную власть взять меня от вас, ибо Он владеет животом и смертию, то хотя я и буду с вами, но придет смертный серп, подкосит меня и возьмет к себе; вот у вас и сына не будет. Как прошлого года на одной ниточке была жизнь моя, и вот давно бы уже не было меня. Но, может быть, Господь только и оставил для того, чтобы послужить Ему во иноческом образе; то для чего же вам убивать себя такою скорбью; неужели я первый начинаю этот путь? Ты знаешь, что есть тысяча примеров: первые апостолы оставили домы, родителей, жен и детей, ибо Сам Господь сказал, что аще кто любит отца или матерь паче Меня, несть Меня достоин; а потом мученики и все преподобные отцы все почти оставили домы и родителей. Наполнены все книги этими примерами: Четьи Минеи, прологи и синаксари. Еще примерно тебе скажу: а что, ежели бы тебе Господь Бог сказал: “Дай Мне сына, а я тебе дам Царство Небесное”,– то согласилась ли бы ты на это?»

Она ответила на это: «Как бы не согласиться?»

Я паки начал говорить: «То о чем же вам очень скорбеть и плакать; я вам ручаюсь, что ежели я уйду в монастырь, то вы за это получите Царствие Небесное, да еще радость к радости, ежели бы Господь привел и мне к вам попасть и быть вечно в радости и веселии. О, какое это утешение, пусть бы на малое время в жизни этой и разлучиться, а там бы вечно вместе радоваться.

Еще скажу, хотя бы и случилось это, что я вас оставлю, но я вас оставлю не престарелых и не одних, и не в нищете; Слава Богу, вы еще в самых силах, детей у вас еще останется и имения довольно, ежели Господь не отнимет, то до смерти его достанет; о чем же очень вам так скорбеть и сокрушаться. Но и то еще, Бог знает, уйду ли я в монастырь или нет. Вот уже десять лет собираюсь, а все еще дома живу, а хоть и совершу свое предприятие, то вы сами знаете, что я назначен на служение Богу еще прежде зачатия во чреве и еще ты не была замужем. Когда так, то зачем же очень о мне плакать, надобно вам радоваться, что сын ваш пошел не на худные дела, а на служение Богу. Вот мне воистину тяжко: оставить дом и имение и с вами, милыми родителями, на всю жизнь сию временную разлучиться, и не видеть вашего лица, также со всеми родными и друзьями, и идти неизвестно куда, странствовать по свету во всю свою жизнь. Проведя жизнь в богатстве и в нежном воспитании и быть самому последнему из нищих, но и то любовь Божия превозмогает, ибо знаю, что все на сем свете хорошо и приятно, а наипаче в кругу родных, а все тленно и скоро проходит. Все-таки скоро или нескоро, поздно или рано, а надобно разлучиться и все оставить. Который я предназначаю себе путь, хотя и кажется неудобоносимый и сверх естества человеческого, но зато по окончании этого пути какая ожидает награда, и награда вечная, которой весь мир сей недостоин единой вечной капли».

Мать: «Милое мое чадо, конечно, это я давно и сама знаю, что ты назначен на служение Богу еще прежде зачатия, и это знаю, что я тебя родила не так, как прочих детей, и это знаю, что за здешние труды и подвиги какая ожидает награда; но не о том мы сокрушаемся и плачем, что ты хочешь идти работать и служить Богу, об этом точно бы нам надо радоваться, но мы плачем; а о том, как мы можем с тобой разлучиться и не видеть твоего прекрасного лица, и не слышать твоих исполненных сладости словес, и не получать от тебя писем, и даже не иметь о тебе никакого слуха; вот для нас что очень скорбно и невыносимо. Видишь, какого тебя Бог нам дал: лицо твое ангельское, прекрасное и веселое, ум твой необыкновенный, слова твои сладкие, паче меда, ибо не только ты нас привлек к себе любовию, но и чужие, кто тебя только знает, все до бесконечности любят; по улицам нельзя пройти, всякой спрашивает, что от Пети давно ли получали письма – жив ли он, здоров ли он? Ежели чужие так о тебе сожалеют, а нам же, родным, как тебя не сожалеть и не любить. Да еще более этого о тебе мое соболезнование и печаль, что как ты пойдешь на чуждые страны странствовать и бедствовать; натерпишься холоду и голоду, воспитанный в самом нежном виде и в богатстве; мы будем жить в роскоши, а ты, может быть, не будешь иметь куска хлеба. Да и еще о том я очень соболезную, что как ты будешь препровождать свои молодые лета на чуждой стране, ибо к плотским страстям и похотям еще только приближаешься, а лицо твое прекрасное и привлекательное, очи твои веселые, слова твои сладкие, то тысячи на тебя будут устремлять взоры, которые будут соблазнять тебя; как же ты в таких летах можешь против всех соблазнов устоять; вот это больше меня беспокоит и оскорбляет мою душу».

Я: «Конечно, милая моя маминька, я и сам это знаю и чувствую, что весьма это трудно будет вынести, но уже, видно, для этого не раздумаю и не отложу своего предприятия; но, возвергнув всю свою надежду на Господа Бога, надобно начать этот трудный путь, хотя для вас это и скорбно, а для меня еще скорбнее, но необходимо».

Что же, все сидевшие в доме родные и до сего времени слушавшие наши разговоры вдруг вскочили и охватили меня со всех сторон, сделав великий плач и клич, так что обмочили всего меня слезами, что едва я мог их успокоить. Набежало полон дом народу, полагая, что кто-нибудь помер. Вот последний раз оплакали они меня и больше уже многие меня и не видали после до смерти. Мать положили замертво на постелю – едва очувствовалась.

44. На другой день, пообедав, начал я собираться на базар для принятия со склада товаров и расчета рабочих и один зашел в свою молитвенную храмину, помолившись Господу Богу и приложившись к иконе Божией Матери древней, препоручил Ей самого себя и омыл слезами лицо свое, ибо последний раз я помолился в своей моленной и полюбовался на свою библиотеку, которая составляла в жизни моей все утешение, ибо я уже больше не бывал в своей моленной и еще раз прошел по всему дому своему и простился с ним; но как было сердцу моему очень больно, то несколько раз от обморока садился я на стулья. Но от родных всячески старался это скрыть, хотя слезы по лицу и катились струями; родительница спросила: «Когда же придешь домой и когда нам тебя дожидаться?» Я в уме своем сказал, что никогда, а словами сказал, что дня через четыре буду, ежели с делами управлюсь, а то я больше не приду. Потом пошли меня провожать; хотя они со мной прощались на четыре дня, но я прощался навсегда. Я пошел один, а родные все остались. Я первый раз оглянулся, они все стояли и смотрели вслед меня. Потом вдруг послышался плач и крик. Я оглянулся – они все: которые лежат на земле, которые, ухватившись все, оплакивают меня; не знаю, что им пришло на ум; а я, давай Бог ноги, и прибавил шагу; уходя, боялся, дабы меня не догнали.

45. Придя на базар, я принялся за дело принимать товар и отпускать; рассчитывать рабочих, оканчивать все документы и векселя, контракты и сводить счеты, расчеты и отчеты, дабы себя вполне перед родителями очистить. Я прожил шесть дней. Что же? Приходят сестры ко мне. Я спросил: «Зачем пришли?» Они сказали, что прислала маминька, почему ты долго нейдешь домой, очень мы соскучились и проглядели все глаза, тебя дожидаясь, и узнать когда придешь домой. Я им сказал: «Вам там делать-то нечего, так и беспокоитесь, а у меня сотни дел и поесть времени нет. Когда управлюсь с делами, то приду дня на три погостить, а то опять надобно отправляться».

И они пошли домой.

46. Я, между тем, шедши увидел в одной лавке сидящего послушника. Я сейчас подошел к нему, спрося, из какого монастыря и чей он. Он сказал, что такого-то купца сын, а живу в таком-то монастыре.

Я узнал, что немного отец его мне знаком, а родной дядя его очень знаком, так что торговые имели дела. Я его спросил, когда он намерен ехать в монастырь. Он сказал, что он бы готов хотя сегодня, но отец его не хочет отпустить и хочет заставить торговать. Потом взял меня в дом свой. Мать его меня узнала, кто я таков, и сказала мне: «Ты не сказывайся, что ты кто еси, а то муж узнает и тебя остановит, а ежели он тебя в лицо не знает, то кольми паче». Я сказал, что его знаю, а он меня не знает. Она сказала: «Ты скажись, что ты из-под монастыря, и проси нашего сына ехать вместе». Так и сделали. Придя, он спросил меня, откуда я. Я сказал, что из-под монастыря, и начал его просить, чтобы отпустил он сына в монастырь! Он же прежде не очень соглашался, но, устыдившись меня, отпустил. Мы начали собираться в путь. Я еще все оканчивал свои дела и сводил счеты.