Текст книги "Автобиография"

13. Вот, исторгнувшись я из объятий матери, странствую уже 40 лет, хотя первые около 10 лет для миру, а уже около 30 лет ради Бога. И вот родитель, исторгнувши меня из объятий родительницы, увез меня на чуждую страну; что же – я опять очутился в кругу родных: дядей и двух двоюродных братьев. Все, увидавши меня, обрадовались: начали меня целовать и ласкать, и расспрашивать. Потом пошли все в трактир, а я же остановился и не пошел. Меня спросили: «Почему же ты нейдешь?» Я же сказал, что грешно ходить в трактир. Они же все засмеялись и сказали: «Вот еще вздумал какие пустяки», – и потащили меня и нехотящего. Взойдя, сели за стол, а я сижу ни жив, ни мертв, а слезы из глаз текут ручьями, и думаю: «Вот трактир провалится сквозь землю, и я пропаду». Потом подали чай; налили и мне чашку, я пить никак не хотел; они же все на меня закричали, а наипаче дяди, и сказали: «Вот что еще вздумал – не пить чай; у вас с матерью все грех, пей, да и только»; отец молчал, ибо боялся матери моей, но дяди приневолили, и я разрешил и начал пить. Приехав домой, я со слезами признавался матери, что приневолили меня пить чай. Она же, взяв меня в объятия, много плакала; потом сказала: «Милое мое дитятко, среди миру жить – трудно убежать мирских прихотей и соблазнов». Этим она меня как бы прямо послала в монастырь, и еще более начало меня понуждать в монастырь; дядя же мой один больше придерживался расколу, толку беспоповского, которого[12]12
  Окончание «го» надписано сверху другим почерком, вместо зачеркнутого «му».


[Закрыть] я уже не мог терпеть. Он же всячески старался меня склонить в свое мнение; но я терпеть не мог и завсегда с ним состязался.

14. В одно время, на чужой же стороне, в праздничный день, он сказал мне: «Петя, пойдем в часовню Богу молиться»; я думал, что в нашу, и пошел с ним; он же пошел в другую и сказал мне: «Вот та-то и есть другая часовня; там лучше поют и лучше украшено»; а я был еще мал и не понимал, что значит другая; я полагал, что все одно, что там или в другом месте. Вот только стали мы входить в двери, то вдруг меня встретил дурной запах и отвратительный, так что я остановился и сказал дяде, что это какая часовня, что какой-то осенил меня отвратительный воздух и запах; он же убедил меня взойти вовнутрь, и я когда взошел, то и до днесь удивляюсь, что такое со мной случилось, ибо показалось мне, что я вошел в ад, что запах мне показался самый отвратительный, так что я тут же почувствовал боль в голове; иконы хотя хорошие и древние, но лиц их ничего не видно, а люди показались какими-то извергами, не похожими на русских; пение и чтение самое отвратительное, так что я ничего не мог понять и убежал без памяти, не видя дяди. Ибо как бы из огня я выскочил, и, шедши домой, на пути зашел в православную великороссийскую церковь полюбопытствовать, ибо шла Литургия; я, простоявши до конца, хотя и не мол и лся руками по обычаю раскольников, но во внутреннем человеце плакал, и наполнилось мое сердце какою-то духовною радостию. Пришедши на квартиру, отец спрашивал: «Где был у часов?» Я сказал, что нигде, а стоял Литургию в великороссийской церкви. Отец, услышав, засмеялся и сказал: «Да, слово то приятное, ведь церковь-то лучше часовни, видно Петю-то не обманешь, даром, что он мал». С того времени я уже в великие праздники начал похаживать в собор, хотя не для моления, а для любопытства. Но это только на чужой стороне.

15. Вот еще со мной случились два чудесные происшествия: ибо в одно время был я почти год болен и однажды заболел к смерти. Читавши книги, а наипаче Евангелие, и знавши благодать тайны причащения Тела и Крови Христовой, ибо Господь сказал, что аще кто яст Тело Мое и пиет Кровь Мою, имать живот вечный, и воскрешу его в последний день. Вот я и предложил родителям, чтобы меня причастили. Они хотя любили меня, но просьбою моею затруднились, потому что нашего раскольнического священника беглого тогда у нас не случилось; а желание мое исполнить захотелось, ибо зная мою ревность по Церкви и за причастие, ежели бы отказать мне это; то могут огорчить меня; что же случилось? Истинное великое чудо, и ясно показалось о мне Господне попечение; ибо когда я открыл глаза, то вижу пред собою стоящего священника православного в епитрахиле и в ризах, чему я весьма удивился, потому что православный священник не бывал в нашем доме, а тут вижу стоящего с требой, а родители около него стоят молча, слезами залившись; священник спросил меня: «Желаешь ли ты причаститься Тела и Крови Христовой?» Я ответил замирающим голосом, что желаю; он спросил: «Можешь ли хотя сесть?» Я сказал, что никак не могу; и священник, прочитавши молитвы, причастил меня запасными Дарами: Тела и Крови Христовой. Я очень этим был утешен и скоро совершенно выздоровел. Родители же и все сродники после много сами себе удивлялись, что каким это образом они решились так скоро позвать Великороссийской Церкви священника, что во всю жизнь свою боялись как огня принять благословение от мирского священника, а тут вдруг позвали и позволили причастить свое детище, и даже все их за это бранили; но я по глупому своему разуму завсегда говорил, что это так было угодно Богу, и принимал я это за особенный промысел Божий.

16. Также еще случилось на чуждой стране, приняла меня лихорадка самая злая, так что ежедневно мучила, да и только; мне некто сказал: «Съезди в такую-то церковь Четырех Евангелистов и отслужи молебен, и будешь здоров». Я сказал, что я к Церкви Православной не принадлежу, а к часовне; потом я рассудил: что мне, что я нецерковный, но только дабы выздороветь, ибо каждый болящий врача не спрашивает, кто он такой, но только желает быть здоровым.

В один воскресный день я отправился на извозчике в эту церковь, только начали благовестить к Литургии; я, вошедши в церковь, помолившись, дал священнику целковый и просил его отслужить молебен четырем Евангелистам, а меня как приняла лихорадка, что я чуть едва вышел на паперть и тут упал без памяти; пролежал всю Литургию, и когда пришел в себя, уже выходит народ из церкви. Я встал как ни в чем не бывало и сделался здоров. Больше уже она не приходила[13]13
  Слова «ко мне» приписаны другим почерком.


[Закрыть] ко мне. Вот уже дважды Великороссийская Церковь изливала на меня свои чудодействия, и я все это слагал в сердце своем.

17. Однажды читая Четьи Минеи, жизнь преподобного Макария желтоводского, увидел, что он 12‑ти лет бежал от родителей в монастырь, то я по его примеру, как только минуло 12 лет, на чужой стране бывши, бежал тайно в монастырь, который был мне известен прежде, в раскольнический; узнав об этом, родители много плакали. Потом родитель отправился меня искать и, приехавши в монастырь, нашел меня и начал меня уговаривать домой, чтобы ехал и утешил мать и бабушку, которые неутешно плачут о тебе; но я его просил, чтобы оставили навсегда меня в монастыре; даже начальник просил родителя, чтобы оставил меня в монастыре, но родитель никак не согласился оставить и нехотяща взял – повез меня домой. В монастыре я прожил месяца три. Дома же родные меня встретили с радостию и от радости много плакали.

18. Хотя и немного я пожил в монастыре, но хорошо вкусил иноческую жизнь; и уже мне дом свой и мирская жизнь стала казаться каким-то страшным чудовищем, и ничто не стало мне мило: ни родители, ни сродники, ни дом, – бежал бы в монастырь или в пустыню, да и только; но родители всячески старались меня утешить и дали мне полную волю, дабы только жил дома, и обещались меня не заставлять торговать и нечего не делать, а только Богу молиться и книги читать. Вот поэтому и сделал я в доме своем полумонастырь: завел ежедневную службу по уставу монастырскому, вечерню, утреню и часы. Начал всегда вставать с полуночи молиться Богу и будить всех домашних. Сначала они все этому радовались, а после скоро и наскучило, и начали на меня скорбеть и не велели их тревожить; то я уже стал один все исправлять и торговых дел не оставлять. Все это мне одному очень трудно было выполнить монастырское правило, юному отроку, да еще и мирскими делами править и торговать; хотя духом я и не изнемогал, но час от часу он разгорался в любовь Божию, а юное мое тело стало изнемогать. Так случится: читаю что-нибудь – у меня весь свет закружится, и обморок ударит меня о землю, и я лежу как мертвый. Тогда-то вспоминал Евангельские словеса, что один раб двум господам угодить не может, тако и человек не может угодити Богу и миру, а которому-нибудь одному.

19. Поэтому неотлагаемо положился оставить весь мир и все яже в нем и служить и работать единому Господу Богу, а так как в монастырь не отпускают, то и вознамерился удалиться во внутреннюю пустыню, в непроходимые горы и леса, и совершенно скрыться от человек. Решился это совершить, не отлагая времени день за день; родитель мой уехал в другой город по своим коммерческим делам, весною, в самую распутицу, когда нет пути ни конному, ни пешему, а я собрался в дальний невозвратный путь. Тихонько взял с собой один псалтирь и крест и рано утром пришел к матери своей и начал просить у нее благословения в путь, на половину дня сходить к одному человеку за книгой. Она сказала: «Неужели тебе еще не достает книг, ибо ты уже хочешь захватить весь свет книг». Я сказал: «Хотя и много у меня книг, но все я еще все книги не прочитал; еще много есть таких, про которые я еще не слыхал». Она же, любя меня, сказала: «Господь тебя благословит, только к обеду поспешай домой».

20. Я же, получа благословение, отправился в путь с намерением уже до смерти домой не возвращаться и пришедши к одной реке, чрез которую уже ходу не было, потому что того и смотрели, что тронется лед; но я, перекрестившись, пошел по льду благополучно; и мне не казалось очень страшным, перейдя реку. Люди спрашивали: «Как ты мог перейти реку, ибо уже три дня, как никто не осмеливался переходить ее»; я удивился их разговора, что я перешел и никакой опасности не видал; но как оглянулся назад, у меня волосы дыбом встали, ибо я увидел, что лед, только что слава лед, – весь в дырах и полыньях, и вода бьет водоворотами. Но я поблагодарил Господа Бога за сохранение моей жизни, которою я уже и не очень дорожил, ибо просил и желал, чтобы в каком-нибудь страданьи, Бога ради, окончить дни маловременной моей жизни, оставить землю и переселиться на небо к дражайшему моему Господу Богу.

Шел я тот весь день без пищи, где по пояс водой, смешанной с снегом, а где по колено – грязью, то весь в поту, и сделался весь мокрый, и отошел я верст 40. К вечеру пришел к другой реке – больше первой, и я в селении стал спрашивать, как мне перейти реку. Мне сказали, что никакого ходу нет и стоят караулы – никого не пускать. Я же притворился посланным от хозяина, что работник с нужными делами – необходимо нужно перейти. Они же мне сказали: «А когда так тебе нужно, то иди в город и как-нибудь переедешь»; и меня оставляли ночевать, но я не остался, а пошел вон из селения. Боялся идти в город, зная, что мой родитель в этом городе находится по своим делам, то как бы не попасть ему на глаза; но делать нечего, надо идти. Когда меня настигла ночь, то я не пошел ночевать в дом, а ночевал вне селения, в соломе; всю ночь продрожал мокрый и холодный; а в ту ночь сделался сильный холод и мороз. Я от холода и от дрожания дожидался последнего дыхания. Да и просил у Бога себе скорой смерти.

Но благодатию Божией покрываемый, остался жив, хотя и нежного был воспитания, а здоровья не повредил. По утру встав, пошел в путь, но уже не такой бодрый, как накануне: то от переознобу, то от голода, идя думаю: ежели невозможно будет перейти реку, то наложу на себя юродство и буду юрод Бога ради до смерти. Вот избрал я себе два пути ко спасению, и оба самые трудные и тяжкие. Но духом горел любовию ко Господу Богу и просил Его помощи. Слезы лились из очей моих; еще был очень юн, ибо имел тогда 13 лет отроду.

21. Придя в город, шел подле реки и спрашивал: где можно ее перейти по льду. Что же внезапу вижу пред собою? Своего родителя; увидел его – весь от ужаса изменился. Он же, увидев меня, едва мог узнать, говорит своим людям: «А что, это, кажись, мой Петичка». Они ему ответили: «Точно он». Он же послал спросить меня, зачем я пришел. Я, видя свою беду, что попался в сеть, тотчас же притворился юродивым и помешанным в уме и затворил свой язык – сделался немым. Они начали меня спрашивать, зачем я пришел, а я притворяюсь неистовым и ничего не говорю; они же побежали от меня прочь и сказали отцу моему. Он велел меня схватить; и один взял меня на руки и принес к родителю. Он же, увидя меня, что якобы я три месяца лежал больным, и весь измененный в лице своем и в соломе, горько заплакал и сказал: «О, Господи, что ты мне дал за сына, что все надобно с ним мучиться, а тут свои дела!» Потом подали коней – и повез меня домой. Дома же меня хватились, ибо уже наступили другие сутки, а меня нет. Потом, увидя, что меня отец привез, все выбежали, обрадовавшись; отец сказал им: «Не радуйтесь, хотя и привез, но только полсына, ибо он помешан в уме и ничего не говорит»; потом спросил: «Давно ли он ушел из дому?» Они сказали, что другие сутки. Потом привели меня в дом и обратились все в плачь. Потом повезли меня отчитывать к своему беглому попу и посулили ему 50 рублей, только чтобы узнать, что я нарочно юродствую или вправду помешался умом. Он же оставил меня у себя и начал надо мной читать Евангелие. Потом, во един от дней, поставил посреде часовни аналой и положил Евангелие и крест, и начал меня заклинать и допрашивать, что я не притворяюсь ли это. Я же, испугавшись, разверг уста свои и сказал ему: «Когда ты меня так приводишь к клятве, то и ты будь проклят, ежели это откроешь родителям моим; но сохрани эту тайну до моей смерти». Однако он сказал родителям, что я это делаю намеренно, и они оставили меня в спокойствии и не стали более отчитывать, но увезли домой, только ежедневно стали меня увещевать и грозить. Я написал им записку, чтоб дали мне паспорт и отпустили постранствовать, а иначе сам уйду навсегда. Родитель уехал по своим делам, а матери приказал меня отпустить, и то только на один месяц. После отца мать моя призвала меня в молитвенную храмину и начала мне говорить следующее: «Возлюбленное мое чадо, послушай меня, свою родительницу, ибо нам небезызвестны все твои начинания, хотя ты это делаешь Бога ради, но нам наносишь несносные скорби; но говорить теперь тебе о том не буду. Ты просился у нас странствовать; вот отец и велел тебя отпустить, но только на один месяц, а потом возвратись домой, и теперешний раз непременно возвратись, ибо я тебе благословения не даю теперь, а после связывать больше не буду. Когда же, после, будешь возвращаться, то говори со всеми. Вот тебе паспорт и деньги на дорогу» – и благословила меня.

22. Я отправился в путь и начал со всеми говорить, потому что вижу, что тайна моя не утаилась. Вот странствовал я, по родительскому благословению, один месяц, потом, накупив книг, возвратился домой, уже говорю, и было все семейство в неизреченной радости. Потом возвратился домой и родитель.

23. Увидясь, много мы разговаривали, и он был очень доволен, что я сделал послушание и возвратился в дом свой. Потом начал говорить:

«Возлюбленное наше чадо, скажи ты нам решительно, что будешь ли ты заниматься нашими торговыми делами или нет; или еще что будешь начинать, но мы тебе решительно скажем, что покуда мы живы, в монастырь не отпустим, а ежели тихонько уйдешь, то повсюду тебя сыщу и привезу домой; а ежели не найдем тебя, то Бог с тобой – проклинать тебя не будем; но куда ты в нынешние времена укроешься, повсюду найдут». Я же ему ответил: «Дражайший мой родитель, юность моя и любовь моя к вам заставляет еще с вами пожить, и буду заниматься всеми житейскими делами и торговлею, только что вы не заставите меня делать; и все ваши препоручения исполнять буду, сколько сил моих станет. Конечно, хотя я и начинал свои предприятия, но они успехами не увенчались, – теперь надобно до времени отложить, покуда подрасту побольше и буду поумнее; но хотя я и останусь у вас работать миру, но не навсегда, а только до времени, а рано ли, поздно ли, а должен я вас оставить: идти во след Иисуса Христа и исполнить свое обещание и намерение; хотя бы вы меня и женили, хотя бы я и детей нарождал, и тогда все оставлю и пойду работать Господу Богу. Только разве посечет меня, как земную пшеницу, смертный серп; тогда уже буди воля Господня, а не моя».

24. Родитель же, выслушав меня, остался доволен моим ответом, потом немедленно отправил меня на чуждую сторону, по торговым делам: вот с этого времени принялся я совершенно за торговые и за все мирские дела и вступил я на поприще мирской суеты, и ринулся я в пещь соблазнов и искушений мира сего. Начало меня жечь и палить со всех сторон – только повертывайся, – и пустился плыть по житейскому морю в малой и худой своей лодочке, обуреваемый со всех сторон волнами и душевными бедствиями; того и смотрел, что погружусь в бездну грехов – и пропадет душа моя; хотя и предал всего себя миру, но душу и тело мое, сколько сил моих было, хранил чистыми и непорочными; хотя и окружали меня со всех сторон бедствия, но я все-таки всему сопротивлялся; хотя и был занят всеми делами мира сего, но во внутреннем человеце душа моя беспрестанно вопияла и плакала, и, как младенец, подняв руки ко Господу, кричала со слезами: Из глубины души взываю к Тебе, Господи: Господи, услыши глас мой, изведи из темницы мира сего суетного душу мою; да буду исповедывать святое имя твое во вся дни живота моего, ибо аще не Ты, Господи, подаси руку помощи Своей, то вечно вселится во ад душа моя, ибо хожу посреде сетей смертных, ибо со всех сторон окружен я сетями и отовсюду обыдоша мя врази мои, страшные исполины, диавол со всеми своими полчищами и коварствами, мир со всеми своими прелестями, соблазнами и роскошами; плоть со всеми своими страстями и похотями – вот между такими-то я нахожусь опасностями и с такими-то страшными и великими врагами; принадлежит брань и война; да еще беда и то, что сижу я на юном коне, необузданном, который рвется и прыгает во все стороны и стремнины; того и погубит меня, что чуть-чуть едва могу удерживать его за вожди, а помощников от человек никого нет, ибо не имею ни учителей, ни наставников, ни предводителей, но токмо к Тебе, Господу Богу моему, прибегаю и Тебя на молитву призываю, буди мне помощник и прибежище в скорбях, обретших меня зело. И когда бывал где-нибудь в уединении и слезами умывая лице свое, воспевал песнь сию:

25. О, юность моя, юность, младое ты время и тяжкое бремя, как мне тебя младу будет провождати, – закон Божий соблюдати и душу спасати. О, юность моя, юность, тяжкое ты время, и несносное бремя, и конь необуздан, быстро ты стрекаешь, грехами отягчаешь и душу мою погубляешь; но приидет время, что возьму вожди в руки, буду управлять по тому пути спасенну и душе полезну.

26. Так протекла моя жизнь посреде миру и его сетей и соблазнов, и начал меня мир опутывать своими сетями, время от времени, день ото дня, час от часу – более и более.

Но, хотя и оставил меня Господь пожить посреде мира и его сетей; но это все был промысл Божия человеколюбия о мне, как я теперь понимаю, хотя тогда и тяжко было мне вывариваться в таком котле соблазнов; первое: что вырастил меня до совершенных лет и до усовершенствования ума и рассуждения, дабы после не стал раскаиваться о таковом начатии иноческой жизни. Второе: захотел мне показать и раскрыть мир и его прелести и соблазны, его утехи и горести, его превратности и непостоянство[14]14
  Приставка «не» надписана сверху другим почерком.


[Закрыть]; ибо хотя и немного пожил я в мире, не более 8‑ми лет, совершенно привязанным, но все его утехи, сладости, горести и превратности вкусил и прошел на самом деле, ибо принят был я во всех обществах и находился во всех собраниях между дворянами последним нищим[15]15
  Слово надписано сверху другим почерком.


[Закрыть], между купцами средним поселянином[16]16
  Слово надписано сверху другим почерком.


[Закрыть], а между низшим классом – первым. Но благодарю Господа моего, что во всех обществах был одинаков, ибо мир и его прелести, и соблазны, и суеты его не могли потушить искру благодати Божией, впадшую в мое сердце. Еще в малолетстве моем, но все час от часу она возгаралась: хотя я телом и находился между товарищей и друзей и в кругу разных собраний, но душа моя завсегда горела любовию к Богу и летела бы в уединенные и пустынные места; за то и звали меня все игуменом, ибо не любил я никаких забав и увеселений, ни кощунства, ни игр, ни смеха, хотя иногда и шутил, но и то очень скромно, ибо я от природы свойства веселого и приветливого, ибо где я бываю в компании, то никого не допущу быть в скорби и печали, но и непристойного что сделать никто не отважится, а когда бы кто зачинал делать, но другой скажет: «Перестань, игумен здесь», – и замолчат, ибо все мои были разговоры от Священного Писания и от книг; память была у меня великая, завсегда говорил с целию, в какой находился компании, или в защиту Церкви и священства, или к исправлению нравов и жизни, или о высоте и славе иноческой жизни, или превозносил выше небес общежительную или безмолвную пустынную жизнь. За то любили меня все мои сотоварищи и друзья и называли меня юным старцем; и все за счастие почитали, когда случался где я в компании.

27. Случалось многажды, что некоторые начнут говорить худо о монахах и священниках, хотя бы и о Великороссийской Церкви, осуждать и поносить их, то я бываю с самою великою ревностию против этого защитником: «Как вам, мирским людям, которые находитесь, как паршивые козлища, и валяющиеся, как свиньи в грязи, говорить про Христовых пастырей или про Христовых воинов, или про земных ангелов и про небесных человеков; нам ли говорить про них, мирянам, которые ежеминутно валяемся во всех страстях и суетах мира сего, которые ежеминутно грешим, да и признаться и покаяться в том не хочем, да еще себя и оправдываем; иноки – такие же человеки, как и мы, носящие кровь и плоть, оставившие мир и его суеты, удалившиеся в монастыри и вступившие в войну и борьбу со врагами и диаволами, с миром и плотию своею, но какая то беда, что где-нибудь случилось бы ему и поткнуться, или быть раненому; за это укорять нам не должно, потому что инок только лишь поскользнется и упадет, то немедленно вскакивает и бежит вперед, а как только лишь получает рану, то немедля поспешает во врачебницу, в свою келию, и там слезами залечивает свою рану; а мы, миряне, не только что упали, но, упавши, лежим в грязи – о восстании своем и не думаем, но еще более и более в ней валяемся; также уже тысячи ран получили от врагов, все находимся в струпьях; но об излечении своем никто и не помышляет; а хотя и случится нам сделать какую добродетель – подать милостыню или сотворить ближнему помощь, или помолиться Богу, – то всячески стараемся, чтобы сделать это при публике и чтобы все это знали и нас похваляли, или с целию, чтобы Бог дал нам счастие в мире сем, чтобы побольше собрать богатства и получить временную славу; а для спасения души своей едва ли кто делает добродетели.

От этого боялись при мне что-нибудь худое говорить о монахах; иногда и случалось что-нибудь кому говорить о монахах худое, но другой сейчас возражает: «Ей, брат, молчи, об этом не говори: здесь есть монашеский игумен, он за них встанет», – и все замолчат.

28. Живя в мире, я хотя и был юным отроком и предлагаемое все употреблял, что святые отцы позволяли мирянам, но мясо хотя и ел, но его не любил; горячих напитков никаких не пил, с женским полом обращаться не терпел; одежду носил самую скромную, полумонашескую, служб церковных никогда не пропускал. Ежели нет часовни, то дома читал. Все торжества, крестные ходы и процессии завсегда любил; ходить и присутствовать в Великороссийской Церкви при православном архиерейском торжественном благолепии – и это много делало на мое юное сердце влияния и действия.

29. Где делали собрания раскольники между собою говорить и спорить о верах, то я завсегда находился между собраний этих сочленом, ибо я сам был великий охотник спорить и разговаривать о догматах веры. Ежели сам не узнаю, когда это собрание и где, то за мной сейчас присылают, ибо поповщинский толк имел во мне великую опору и защитника Церкви и священства; ибо множество у меня было друзей и сродников, придерживающихся беспоповского толку, то случалось мне бывать между сотни одному и ночевать у них, и по целой осенней ночи, по 12 часов и более, проводить в разговорах без сна, ибо все толки старались меня склонить на свою сторону, надеясь меня иметь необоримым своим столбом и защитником, ибо юное сердце можно склонить на какую хочешь сторону; но я благодатию Божию устоял против всех бурь непреклонно в своем мнении – при Церкви и священстве; ибо, бывало, натаскаем целые кучи книг древних, рукописных и печатных, а которых не можно было найти древних, или вовсе их еще и не было в переводе славянском, те заменяли новыми, как то беседы Евангельские и Апостольские, Златоустого Иоанна, Василия Великого, Иоанна Дамаскина, Богословия, Игнатия Богоносца, священномученика Киприана, Толковый псалтирь, Ириния[17]17
  Имя надписано другим почерком, вместо зачеркнутого слова «Прения».


[Закрыть], архиепископа Архангельского, а потом Псковского, его же Толкования на про роков и иных много; на конце этой статьи сделаю выписку изо всех тех книг, которыми я доказывал им о вечности Святой Христовой Церкви, Ее таинствах, о священстве и о причастии Тела и Крови Христовой; а наипаче всего более заграждал я им уста и доказывал из Святого Евангелия, из Апостола, ибо против Евангелия и Апостола ничего они не могут доказывать и ничего не находят написанного в свою пользу. Но в книгах святых отец находят себе пролазки и перетолковывают в свою пользу; но и то я объяснял слова святых отец – для какой цели они это писали. Но когда коснешься до Евангелия и Апостола, то они онемеют и молчат против сего, и все соглашаются со мной, и говорят: «Это правда, что трудно без Церкви и без таинств церковных, и без священства спастись почти невозможно; против этого сказать нечего; это правда, что все те, которые находились вне Христовой Церкви, именовались еретиками, или раскольниками, и никто, кроме ее, спастися не мог. Все Святые спаслись и взошли в Царствие Небесное только чрез Церковь, и только чрез эти враты можно взойти в Царствие Небесное. Но ты скажи нам то, которая она есть и где она находится; а церковь Ветковская, при которой ты находишься и к которой принадлежишь, и которую ты стараешься защитить, она истинною Христовою Церковию назваться не может никак, и спастись при ней сомнительно, ибо и ваша церковь не Христова, потому что с Евангелием отнють не согласна; так, как и наша, – все единственно, ибо наша Церковь без священства, а ваша без епископства, – ибо это все едино, – как истинный христианин не может быть без священника, так равно и священник не может быть без епископа; а Христова Церковь по Евангелию, и апостольская, должна быть с епископами, ибо Господь Иисус Христос дал власть свою править Церковию и ключи от Царствия Небесного – апостолам, а они поставили вместо себя епископов и передали им власть и ключи Христовы от Царствия Небесного. Вот теперь покажи же нам от Писания, что может ли истинная Христова Церковь без епископа или когда была ли она без епископа, ибо все Писание гласит, что Церковь сопряжена и соединена с епископом, как душа с телом, или как муж с женою, или как глава с туловищем, или, лучше сказать, как со Христом, так и с епископом».

30. Вот тут-то бывает беда моя, вот эти-то огненные стрелы и раскаленные ядра поражали меня; вот тут-то я начну кидаться и бросаться, чтобы найти чем возразить против этого, но не могу ничего найти и встану в тупик и замолчу. Делать больше нечего. Один другому уста заградим, что все мы не правы, – и помиримся и разойдемся; но после этого бывает скорбь сердечная, тоска и скука, даже, нередко, и болезнь; потому что досадно, что не можем ничем доказать этого. После этого закаиваешься, что впредь ходить на эти споры и собрания не буду. Но после опять позабудешь, ибо по ревности моей за Церковь паки бегу в эти собрания, думая, авось, не даст ли Бог кого-нибудь обратить и убедить к Церкви. Но хотя и казалось мне, что эти прения, собрания и споры не приносили никаких плодов: ни душам нашим, ни Христовой Церкви. Но после оказалось, что Святая Христова Церковь обобрала много плодов, и плодов очень хороших, да и тогда она много обирала, как мы после замечали.

Первое то, что мы сами спорники тогда приходили в сомнение вообще о всем расколе. Второе – бывали в собраниях беспристрастные слушатели и видели, что все мы не правы и заградили один другому уста, то обращались к Православной Церкви. Третье – завсегда бывали и сами православные, то они наиболее утверждались в своей вере и Церкви, видя, что все толки называемых старообрядцами не что иное, как одни только раздоры и пустые толки.

31. Случалось иногда и наедине сидеть и размышлять о всех этих толках и спорах, и сектах, и думаешь, что беспоповцы одним меня одолевают, что мы не имеем епископов, и только против этого не могу я им ответить и оправдаться; но я им всеми книгами и писанием заграждаю уста и доказываю, что они совершенно заблудшие овцы и не имеющие никакой надежды спасения; но ежели мне где-нибудь случится иметь разговор и прение с чадами Греко-российской Церкви, чем я буду их обличать и чем оправдываться. О, Боже мой, что такое – ведь отнюдь против их нечего говорить и оправдываться; ибо Церковь у них есть, таинства церковные имеют все, освященный чин полный, все степени, и мы сами священников получаем от них, и самая благодать Святого Духа чрез них же и на нас изливается; а когда у них ее нет, то стало быть, и у нас ее не бывало; а ежели у них благодать Святого Духа, то неужели их-то Церковь правая и истинная; а хотя наши старообрядцы и укоряют ее и находят вины, для которых от нее отделяются, но и то только в одних обрядах церковных; а о догматах веры ни слова не говорят, а за догматы считают одни обряды, – оттого приходил в оцепенение и оттого боялся про Греко-российскую Церковь что-нибудь хульное или унизительное, и даже что-либо боялся о ней говорить, но полагал ее в судьбах Божиих и боялся кого-нибудь от нее отвлечь к себе и к своему согласию.

Это было, как я теперь чувствую, действие благодати Святого Духа и тайное призывание к Святой Христовой Церкви, но сам все таки оставался в расколе до времени.

32. Но хотя я и находился посреде мира и его соблазнов, в кругу общества самого обширного, и в заблуждении раскольническом, хотя и по неведению, но благодать Божия хранила меня во всех путях моих и даже обильно изливалась на меня, ибо сколько чудесным образом был я спасаем от болезней, даже от самых смертей, от разбойников и от потопления, ибо торговля наша была по большей части по водам, – и исчислить не могу, сколько раз был я Богом спасен от душевных бед и опасностей; и многажды выхватывал меня из самого пламени и пещи; ибо, бывало, где уже никакой помощи человеческой нет и не предвидится, то я, как дитя, поднимаю свои руки ко Господу Богу и тот же час или самую ту же минуту получаю Его святую помощь, – удивления было достойно, да и только. Это не только одному мне было заметно и известно, но и всем ближним моим и знаемым мне. Бывало, удивляются все надо мной – деющимся чудесам и Божией помощи, хранящей меня, – и начали все бояться меня, чтобы чем меня не оскорбить, ибо за всякое оскорбление Бог их наказывал; да и мне было жить нелегко, ибо ни одного порока так не прошло, чтобы Бог меня не наказал; но миловал, щадил и беспрестанно наказывал любя, и сделался я как бы наставником, ибо всегда я в деле: или куда зовут, или у меня кто сидит, – а наипаче любили меня те, которые имели намерение в монастырь, ибо все эти прибегали за советами, и я много в то время сеял семя; тогда оно было и не заметно, но после, когда я совсем ушел в монастырь, тогда-то оно принесло много плодов.