Текст книги "Королевы бандитов"

10

На следующее утро, пока Гита еще прокручивала в голове воспоминания о вчерашнем унижении, а за окном пронзительно звучали утренние бхаджаны, Бандит наконец съел вчерашнее кхичди. Гита внимательно наблюдала за ним, опасаясь, что его опять вырвет, но он встряхнулся и радостно погнался за ящерицей, скользя лапами вокруг стола с бусинами, стоявшего без дела, – в дополнение ко всем своим бедам она еще и работу забросила.

«Это уже совсем никуда не годится», – решила Гита, проводив глазами пса, который с разгона запрыгнул на ее постель.

Она проснулась с тупой головной болью, потому что заснула, устав рыдать в подушку, как какая-нибудь малолетка, скорбная несчастной любовью. Ну, хотя бы ее в этот момент никто не видел. Смотреть на себя в зеркало не было сил – опухшие глаза и губы служили двойным напоминанием о вчерашней ночи. Тогда Гита постаралась взглянуть на неприятные события в новом свете дня и пришла к выводу, что ничего такого уж страшного не случилось: сначала был поцелуй, потом ссора. За свою жизнь она получала удары побольнее, чем резкий отказ, и было бы куда хуже, если бы она попыталась поцеловать Карема, а он немедленно выставил бы ее за дверь. Тем не менее при мысли о новой встрече с ним Гите хотелось залезть под кровать с Бандитом, который скакал вокруг с такой непростительной беспечностью, что это казалось ей жестоким.

– Тебе надо принять душ, – сурово сказала она псу.

Во дворике он сразу устроил игру в салки, ловко уворачиваясь от Гиты, будто разгадал ее намерения. Под конец банных процедур они оба были мокрые, а Гита израсходовала двухдневный запас воды. Все ведра теперь опустели, зато лапы у Бандита стали белоснежными и пахло от него вполне приемлемо. Она заодно постирала ночную рубашку, и, когда выжимала ее, пес встряхнулся, обдав ее фонтаном брызг. Еще не было десяти утра, а солнце уже припекало. На небе не видно было ни облачка. Бандит тяжело дышал, размахивая пушистым хвостом, который мило изгибался в форме вопросительного знака.

– Только посмотри на себя! – вздохнула Гита, глядя на пса. – Кто бы мог подумать, что ты на самом деле такой очаровашка.

Она переоделась и развесила мокрую одежду на веревке. Фарах так и не явилась, чтобы признаться, что заново облажалась, поэтому Гита начинала беспокоиться. Либо Фарах передумала и не стала воплощать в жизнь задуманный ими план, либо у нее на этот раз все получилось. Обе версии одновременно обнадеживали и пугали. Была еще третья, пострашнее: Самир застал Фарах в процессе преступления и расправился с ней сам.

Бандит, уставший скакать, прикорнул на солнцепеке, уткнувшись носом в чистые лапы и разложив рядышком роскошный хвост. Гита никак не могла сосредоточиться на работе, поэтому решила сходить на разведку под предлогом того, что ей нужна вода, – у деревенского колодца всегда обсуждались самые важные местные события. У Салони во дворе дома был собственный насос, но даже она приходила к общественному колодцу, чтобы не пропустить ценные сплетни и слухи.

Гита, прихватив два пустых ведра, на всякий случай пошла окольной дорогой, которая вела к дому Фарах. Скорбящих она увидела издалека; некоторые уже облачились в белое[64]64
   Белый в Индии – цвет траура.


[Закрыть], кто-то подвывал, остальные увлеченно шептались. Подойдя ближе, она так и не увидела нигде Фарах, зато заметила ее детей – они стояли, окруженные сочувствующими соседями. Старшая дочь Фарах, тощая, как тростинка, держала на руках маленького братика, посадив его себе на несуществующее бедро. Две младшие сестры плакали, но она не проронила ни слезинки, и по этому странному отсутствующему выражению Гита узнала в ней ту девочку-забияку со школьной площадки: когда она толкнула сына Карема, у нее было такое же пустое, безучастное лицо.

Окинув взглядом всю картину скорбящей безотцовщины, Гита поспешила назад. Пустые ведра колотили ее по икрам, она отбросила их в стороны и резко свернула к старому ниму, едва успев – ее вырвало прямо на сухие корни. Гита постояла, согнувшись и упираясь ладонью в ствол дерева, прерывисто дыша и тупо уставившись на содержимое собственного желудка. Во рту остался горько-кислый привкус желчи.

Когда она распрямилась, в голове оформились две ясные мысли: они с Фарах теперь убийцы, и если ей так плохо, то Фарах, наверное, и вовсе с ума сходит. О том, чтобы присоединиться к людям у дома мертвеца, для Гиты и речи быть не могло: она не сможет изобразить искреннее удивление и ужас, услышав «новость», и уж тем более не в силах будет взглянуть в глаза детям, у которых отняла отца.

Непослушными руками Гита подобрала пустые ведра и побрела к своему дому; желудок свело, горло саднило.

Бандит сразу почувствовал, в каком она состоянии, и бросился вылизывать ей лицо. Она какое-то время принимала это утешение, потом отогнала пса и попыталась выровнять дыхание – повторяла «кабадди, кабадди, кабадди», пока голова не закружилась, после чего принялась бродить по периметру небольшой комнаты. Ощущая, как набирает обороты истерика, Гита говорила себе, что теперь придется свыкнуться с содеянным и жить с этим дальше. Раньше она была слишком поглощена мыслями о том, как помочь Фарах «снять кольцо из носа», и не успела подумать, что после убийства Самира ее собственное будущее окажется в неловких ручонках Фарах. Эта женщина не была ни осмотрительной, ни внимательной к деталям – возможно, она оставила сотню улик, которые приведут полицию к ним обеим.

День тянулся медленно, Гита изнывала от беспокойства. Ее настроение, видимо, оказалось заразным – Бандит, сделавшись понурым и недовольным, как нарочно, путался под ногами. Она включила радио, попыталась послушать увлекательный рассказ о гиенах на «Гьян Вани», но не смогла сосредоточиться. Сейчас она отчаянно желала видеть одного-единственного человека в мире, который понял бы ее муки. И сама осознавала всю иронию ситуации: тот самый человек, от которого она отмахивалась, как от назойливого комара, сейчас нужен был ей, как прохладная вода в знойный день. И этим человеком была Фарах.

Она все-таки пришла – ближе к вечеру, в обнимку с неизменной тыквой. На ней была белая сальвар-камиз[65]65
   Сальвар-камиз – традиционная женская одежда в Индии, состоящая из длинного платья-туники с разрезами внизу по бокам и широких штанов.


[Закрыть], украшения отсутствовали. Белый шарф-дупатта покрывал ее голову, но черные волосы заметно посвечивали сквозь тонкую ткань. Фарах улыбалась. Едва войдя в дом Гиты, она скинула дупатту на плечи и закружилась на месте:

– Мне ужасно идет образ безутешной вдовы, согласна? – Фарах, вскинув руки, закачалась в танце: – У меня в носу нет кольца! У меня в носу нет кольца! – Она была в таком хорошем настроении, что даже не шикнула на Бандита, наоборот, наклонилась к нему погладить по загривку: – Привет, псинка-апельсинка!

Бандит не зарычал, но и на спину не завалился, не подставил пузо, бессовестно требуя дальнейшей ласки, как делал обычно, а стоял и молча на нее поглядывал.

– Эй, да он вроде как меня видит! – весело удивилась Фарах, но наткнулась взглядом на искаженное лицо Гиты и поумерила прыть. – Что с тобой? У тебя, что ли, живот болит? Ну-ка присядь, Гитабен. – Она потянула хозяйку дома за собой и усадила на кровать.

– Нам капец, – сказала Гита, спрятав лицо в ладонях. – А также пиндык и звездец.

Ее так давно все вокруг считали убийцей, что она и сама успела забыть о том, что никого никогда не убивала. Сомнений у нее не было: выпутаться из этой передряги им обоим уже не светит – что могут сделать две деревенские женщины против властей со всеми их ресурсами?

Фарах встала на колени возле кровати, сомкнула ледяные пальцы на запястьях Гиты и попыталась отвести ее руки от лица. Гита сопротивлялась, но Фарах победила. Она заглянула Гите в глаза, заставила посмотреть на себя. Разбитые скулы и нижняя губа уже запеклись у нее кровавой коркой, синяки вокруг глаз приняли зеленовато-желтый оттенок. Фарах явно шла на поправку.

– Нет, с нами все будет в порядке, Гитабен. Все будет отлично. Дело сделано. – Фарах встала; зашуршали траурные одежды. Она принялась прохаживаться туда-обратно по комнате, как весь день делала Гита, но ее мысли были заняты более практическими задачами. – Они уже забрали тело.

– Кто? – машинально спросила Гита.

Фарах махнула рукой:

– Кто-то из до́мов[66]66
   Домы – одна из каст далитов.


[Закрыть]. Все очень похоже на алкогольное отравление, потому что Самир блевал перед смертью, но я все-таки кремирую его как можно скорее, просто на всякий случай.

Гита с удивлением взглянула на Фарах. Раньше она не придавала этому значения, но сейчас до нее вдруг дошло:

– Ты же мусульманка!

– Ну и что? – пожала плечами Фарах. – Ты думаешь, мой пьянчуга был праведником? Можешь не сомневаться: если он не попадет в Джанну[67]67
   Джанна – мусульманский рай.


[Закрыть], то уж точно не из-за кремации. И в любом случае пусть горит синим пламенем!

Сама Гита не была слишком религиозной. Она ходила в индуистские храмы по большим праздникам, но у нее в доме не было уголка для пуджи[68]68
   Пуджа – обряд почитания божества в индуизме.


[Закрыть], а что еще важнее, там никогда не бывало гостей, которые могли бы ее упрекнуть в отсутствии такового. Зато ее мать была искренне верующей. А может, и нет… может, это привычка заставляла ее каждый день зажигать в лампаде с топленым маслом фитилек, скрученный из хлопковой ткани, и перебирать зернышки джапа-малы[69]69
   Джапа-мала – четки, которые используются в индуистских духовных практиках.


[Закрыть], перечисляя мириад божественных имен, по одному на каждое зернышко…

Однако сейчас Гиту охватила тревога. Не потому, что некая высшая сила отныне будет ждать удобного момента, чтобы как следует покарать ее за содеянное, а потому, что она переступила некую мистическую черту. Потому, что возомнила о себе больше, чем до́лжно. Они с Фарах не только решили поиграть в богов, решающих судьбу смертных, но и теперь вот еще нарушили правила погребального ритуала. И почему-то ей казалось, что последнее хуже первого, потому что первое как раз можно было, приложив некоторые усилия и совершив пару моральных кульбитов, оправдать поведением Самира – его угрозами, пороками и домашним насилием.

– Что скажут люди?.. – начала она.

– Мы не можем позволить закопать его, – перебила Фарах. – Вдруг у кого-то потом возникнут сомнения в причине смерти? В «Си-Ай-Ди»[70]70
   «Си-Ай-Ди» (C.I.D., «Инспектор уголовного розыска», англ.) – очень популярный и очень длинный индийский сериал о работе полиции, действие которого происходит в Мумбаи. Новые серии регулярно выходили с 1998-го по 2018 г.


[Закрыть] такое постоянно показывают – вдову покойного начинают подозревать задним числом в дхокебази[71]71
   Мошенничество (гуджарати).


[Закрыть], и все такие сразу: «Ой, нет, как же так, улики пропали!» А у нас тут – опа! – жертва-то мусульманин, значит, вдову удастся прижучить, потому что покойника можно выкопать обратно.

– Эксгумировать, – машинально поправила Гита.

– Ну, типа, да. Без разницы. По-любому, у Самира тут из родни никого не осталось, а сколько у нас всего мусульман в деревне? Трое было, минус один. Я что-то сомневаюсь, что Карем придет ругать меня за то, что я устроила Самиру неправильные похороны. – Фарах бодро пощелкала пальцами. – Да и если что, я всегда могу сказать, что в конторе подписали не те бумажки или что домы всё напутали. Вот видишь, Гитабен, нам осталось самое легкое. Самое трудное ты уже сделала.

– Нам вообще не надо было этого делать. – Гита вдруг заметила седую прядь у виска Фарах и поняла, что эта женщина может быть не такой уж и молодой, как ей казалось.

– Нет, надо. – Брови Фарах сошлись на переносице. – Слушай, все уже сделано. Пословицу помнишь? Что толку плакать, когда птицы склевали все поле.

– А как же твои дети? – начала Гита. – Они…

– Они поплачут и заживут лучше прежнего. Нам всем будет лучше. – Фарах погладила ее по голове. – Не забывай: теперь, когда Самир сдох, никто не заберет наши деньги.

– Дело не в деньгах, – пробормотала Гита и подняла голову – Фарах, стоявшая перед ней в белом, походила на божество, от нее как будто распространялось сияние. Реветь при ней Гита не собиралась, но в глазах стояли слезы. – Зачем нам деньги, если остаток жизни мы проведем в тюрьме?

Склонившись над Гитой, Фарах посмотрела на нее странным взглядом. Странным и будто бы насмешливым:

– Дело именно в деньгах, Гитабен. С самого начала дело было только в них. Отдохни, поспи – и сама поймешь. – С этими словами Фарах ушла, переступив через Бандита и оставив Гиту оцепенело сидеть на кровати.

* * *

Полиция приехала довольно быстро – раньше, чем Гита ожидала, но позже, чем она надеялась, потому что ожидание было мучительным и неотступным, как сотни комаров после дождей, принесенных муссонами. Фарах, насколько ей удалось узнать из сплетен у колодца, отказалась от медицинской экспертизы и потребовала вернуть ей Самира в течение суток для подготовки к погребению по мусульманскому обряду. Однако далит, который готовил тело к похоронам, человек, принадлежащий к низшей касте вне древних варн и, соответственно, не боящийся осквернить себя прикосновением к мертвому телу, похоже, перепутал Самира, несмотря на обрезание, с другим покойником, индуистом, в результате чего мусульманин превратился в три горсточки праха и оказался в погребальной урне, каковую самоотверженная Фарах, снявшая кольцо из носа, нежно прижала к своей вдовьей груди.

Коп явился в разгар еженедельного общего собрания всех групп заемщиц, и его присутствие внесло оживление в толпу женщин, раздразнив их любопытство. Он вежливо ждал окончания мероприятия возле битком набитого дома Салони, где снова сошлись все участницы программы группового кредитования. До своей смерти несчастная Руни принимала их у себя, теперь женщины стали приходить сюда. Несмотря на стоявшие посреди веранды Салони качели, пространство под навесом было обширным, с хорошей акустикой, и прекрасно подходило для больших сборищ.

Кредитный инспектор Варун пристроился на широких перилах веранды, рядом с ним стояла коробка для денег, а женщины уселись тесным полукругом на настиле, скрестив ноги. Варун открыл собрание, и все притихли.

Гита смяла в кулаке деньги своей группы, спохватилась и разгладила купюры. Она старалась не смотреть ни на Фарах, все еще носившую траурные одежды, ни на копа, но ее взгляд тянуло к обоим словно магнитом. Страх давил тяжелым ярмом. Офицер мог заподозрить ее вину уже по тому, как обильно она потела.

Тот факт, что все шесть маленьких групп заемщиц снова собрались вместе, напоминал о том, что пролетела неделя – всего лишь неделя, с тех пор как Фарах, робкая, с подбитым глазом, появилась у нее на пороге и, шмыгая носом, взмолилась о помощи. Но Гите казалось, что прошли месяцы. Та униженная, хнычущая Фарах представлялась ей неприятной и не вполне здоровой, но безобидной. Такой Фарах, какой она стала сейчас, Гита еще не видела. Новая Фарах, скромно сидевшая среди заемщиц, вид имела печальный, но сосредоточенный, синяки у нее на лице зажили, бинди красовалась точно по центру лба. Гита посмотрела на свои руки – она снова скомкала банкноты. Как такое может быть, что Фарах – наиболее виновная в преступлении из них двоих – не показывает ни малейших признаков страха или раскаяния?

Варун провел перекличку и подозвал к себе старост шести групп с еженедельным взносом. Первой подошла миссис Амин и, как всегда, принялась подначивать Варуна – мол, не пора ли увеличить размер предоставляемых кредитов. «Это вопрос не ко мне, а к шишкам покрупнее!» – привычно отозвался он. Инспектора тут все величали Варунбхаем, хотя он был младше большинства присутствовавших женщин. Вырос он в Дели и, говоря на гуджарати, порой запинался, подыскивая нужные слова, но, не будучи обделенным чувством юмора, всегда присоединялся к общему веселью, когда женщины хихикали над его произношением. У Салони этот молодой человек вызывал особый интерес – стоило ему приблизиться, она начинала хлопать ресницами на скорости реактивной турбины. Гита же обращала внимание не столько на него, сколько на его городские ботинки. В деревне все носили плетеные сандалии или кроссовки, а Варун всегда приезжал в черных лакированных туфлях, таких, какие носят с деловыми костюмами. Приезжал в отполированных до блеска, уезжал в запыленных.

Женщины сидели в тесноте, касаясь коленями друг друга, иначе все три десятка участниц не уместились бы на веранде. Заемщицам из группы Гиты достались места где попало: Фарах оказалась напротив нее, а Салони (как и ожидалось) отвоевала себе позицию поближе к Варуну. Близнецы Прити и Прия примостились рядом с Салони. Когда сестрам было по шестнадцать лет, отвергнутый жених Прии хотел плеснуть обидчице в лицо кислотой, но перепутал и попал не в ту сестру. Прити привели в порядок врачи из одной неправительственной организации, которая специализировалась на реабилитации жертв подобных нападений, но следы ожогов все равно остались темными пятнами на лице и шее, а одно ухо так сильно пострадало, что она не могла носить в нем сережки. Два года спустя с согласия родителей на Прити женился тот самый человек, который ее покалечил. А кто бы еще позвал ее замуж?

У Гиты в голове не укладывалось, как (и почему) они теперь все уживаются в одном доме: Прити, ее муж и абьюзер Даршан, а также непострадавшая сестра и зять. Всем на удивление, Даршан оказался бесконечно преданным и заботливым супругом – ходили слухи, что Прити крепко держит его и за яйца, и за кошелек.

Половина участниц собрания принесли с собой маленьких детей, и в тишине на веранде повсюду брякали погремушки. Гита наблюдала, как крошечный мальчик ожесточенно трясет пустой бронзовый колокольчик. Колокольчик не отзывался на эти усилия – он давно потерял язык, и бок у него проржавел до дыр. Ямочки на ручках малыша были очаровательными. При виде его Гита почему-то вспомнила о Раисе. И мысли эти были такими несвоевременными и уютными, что она не услышала свое имя, когда до нее дошла очередь в списке Варуна.

Она встрепенулась и покосилась на Салони, которая в изумлении таращилась на нее, даже челюсть отвесила.

– У нас у всех, вообще-то, дел полно, Гитабен, – сурово покачала головой Салони. – Отдай уже Варунбхаю наши денежки.

Близнецы захихикали, и Гита, встав, протянула инспектору скомканные купюры, собранные с участниц ее группы, под пристальным взглядом полицейского. У нее так сильно взмокли ладони, что пришлось вытереть их о сари, но они тотчас снова сделались потными.

– Простите, – пробормотала она, обращаясь к Варуну, и услышала, как Салони у нее за спиной презрительно фыркнула.

Варун, любезный, как всегда, ограничился словами благодарности. Он пересчитал влажные банкноты привычными скупыми движениями и аккуратно уложил их в жестяную коробку к остальным деньгам, сделав пометку в ведомости. А ведь когда-то Гита гордилась своей собранностью и деловитостью. Теперь же из-за Фарах и этого любопытного копа она превратилась в рассеянную и потеющую ходячую катастрофу.

Собрав взносы со всех шести групп заемщиц, Варун предложил им вместе произнести обязательства, которые они хором повторяли каждую неделю в конце собрания. Когда история с микрокредитами только началась, инспектор раздал женщинам листы бумаги с этой клятвой на гуджарати, и сейчас большинство заемщиц уже знали ее наизусть. У Гиты мелькнула бесполезная мысль о том, что безграмотная Фарах не смогла прочитать текст.

– «Мы здесь для того, чтобы помочь себе и своим сестрам», – хором проговорили все вслух первую строчку.

На второй – «Обязуемся вовремя платить проценты по кредиту» – Салони смерила неодобрительным взглядом Фарах, и Гита увидела, что вдова ответила ей безмятежной улыбкой.

Салони отвела глаза, чтобы прочитать третью строчку клятвы: «В тяжелые времена обязуемся помогать сестрам из нашей группы». Блузка под сари у Гиты пропиталась по́том насквозь. День был жаркий и безветренный, у всех женщин темнели мокрые пятна под мышками; даже безупречно отглаженная рубашка Варуна потеряла свою свежесть.

Собрание закончилось. Гите отчаянно хотелось броситься домой и спрятаться ото всех. Женщины столпились у тесного выхода с веранды, тридцать пар пяток затопали, влезая в сандалии. Все поглядывали на офицера полиции в униформе цвета хаки – редкое зрелище в их захолустной деревне. Расходились парочками и группами, беспардонно обсуждая копа, хотя он стоял в пределах слышимости. Гита увязалась за Прити и Прией, делая вид, что идет с ними.

– Он похож на Сунила Шетти[72]72
   Сунил Шетти – индийский актер, кинопродюсер и ведущий реалити-шоу.


[Закрыть], – театральным шепотом высказалась Прити.

– Нет-нет, – отозвалась Прия, – на Аджая Девгна[73]73
   Аджай Девгн – индийский актер, кинопродюсер, сценарист и режиссер.


[Закрыть].

– О, на комплимент это не тянет! – чересчур громко рассмеялась Гита, влезая в разговор. – Ну что, айда за покупками?

Прити с недоумением обернулась к ней:

– Чего? О чем это ты?..

Полицейский встал между Гитой и близнецами:

– Минуточку…

11

Гита остановилась. И ее сердце – тоже.

– Фарахбен? – спросил Гиту полицейский, и она чуть не задохнулась, издав нечто похожее на всхлип. Голова полицейского закрыла для нее солнце. Близнецы ретировались.

– Это я! – сказала стоявшая на веранде Фарах, затем неспешно отыскала свои сандалии и надела их.

Пока она спускалась по ступенькам, Гите показалось, что прошли века. Коп поздоровался с Фарах, соединив руки в приветствии так, что между ладонями у него оказался блокнот:

– Намаскар.

Фарах в ответ поднесла сложенную чашечкой ладонь ко лбу:

– Салам.

Коп взглянул на Гиту, потом в свой блокнот:

– А вы?..

– Гита. – Она тоже соединила на уровне груди мокрые ладони: – Рам-Рам.

– Джай Шри Кришна[74]74
   Кришнаитское приветствие, букв.: «Победа Кришне» (санскр.).


[Закрыть]. Вы одолжили Фарахбен и ее покойному мужу деньги, так? – спросил он, сверившись со своими записями.

– Э-э… только Фарах, – ответила Гита, схватившись за мочку уха. – Внесла один раз за нее проценты в нашей группе заемщиц.

– Ясно, – кивнул офицер и сделал пометку в блокноте, а Гите показалось, что он подписал ей приговор. Но коп уже потерял к ней интерес. – У меня к вам несколько вопросов, Фарахбен. Мы можем поговорить наедине?

Они отошли в сторону, оставив Гиту сражаться с отказавшими легкими. Почти задыхаясь, она огляделась под барабанную дробь собственного сердца. Вокруг играли дети; взрослые, покончившие с делами, пили чай, читали газеты, играли в карты и курили кальяны на верандах. Нервы Гиты были взвинчены до предела, но она старалась идти медленно и размеренно. Прошла мимо женщины, которая обрывала ветки нима для чистки зубов и складывала свою добычу в корзинку. Около дома Гиты двое мальчишек внимательно разглядывали валявшуюся у обочины дохлую собаку. Но Гиту поразило не столько их оживленное любопытство по отношению к тушке, сколько то, что они стояли слишком близко – никто из ее соседей не стал бы прикасаться к трупу, они всегда вызывали домов – подкасту далитов – с южной окраины деревни, если нужно было забрать мертвое животное, чтобы снять с него шкуру, или труп человека, чтобы отнести его на погребальный костер. Впрочем, удивление мелькнуло и пропало – от лихорадочных мыслей о том, какие вопросы сейчас задает Фарах полицейский, ее отвлекло кое-что другое. На один ужасный миг Гите почудилось, что дохлая собака – это Бандит. Но уже в следующую секунду неугомонный шельмец с радостным лаем выскочил из-за калитки, бодро размахивая хвостом, и она вздохнула с облегчением, мозг заработал в нормальном режиме. Гита поняла, что босоногие мальчики не разглядывают дохлую собаку, а собираются ее унести, и это означало, что они домы. Но для такой работы оба все-таки были слишком малы.

Бандит кружил у ног Гиты, тявкая и подпрыгивая. Гита хотела его приласкать, но тут к ним устремилась какая-то женщина, заколотив одной о другую подошвами снятых чаппал[75]75
   Чаппалы – индийские сандалии с ремешком-петелькой для большого пальца.


[Закрыть], которые она держала в руках.

– Брысь! Пошел вон! – закричала женщина на Бандита. Она была в сари с накинутым на голову вместо дупатты нижним его краем.

Бандит ее проигнорировал, и она снова захлопала подошвами чаппал. В носу у нее поблескивало кольцо, но браслетов на запястьях не было.

– Все в порядке! – сказала Гита. – Это моя собака.

Женщина озадаченно кивнула, не спуская глаз с Бандита. Ее замешательство было вполне понятно: в таких деревнях мало кто позволяет себе держать домашних питомцев, поскольку лишний рот в доме никому не нужен. Животных здесь кормили только из практических соображений.

– Ну, лучше уж эта, чем та, – женщина указала подбородком на дохлую бродячую псину, над которой роились мухи.

– Вы кого-то ищете? – спросила Гита. – Я здесь живу, всех знаю, могу подсказать.

– Нет, я тут по своему делу. – Сандалии незнакомка по-прежнему держала в руках.

– О, вы у нас в деревне работаете?

Женщину вопрос как будто позабавил:

– Не то чтобы на постоянке. Прихожу, когда позовут.

Бандит ускакал взглянуть на павшего сородича, засуетился вокруг мальчишек, путаясь у них под ногами и мешая.

– Бандит! – позвала Гита. – Отстань от них!

Мальчик помладше наклонился его погладить.

– Эй! Не смей! – резко крикнула женщина.

– Не бойтесь, – сказала Гита, – мой пес не кусается.

– Дело в другом. Это мои сыновья.

Значит, женщина тоже была из домов и запретила ребенку прикасаться к Бандиту, чтобы он не осквернил вещи Гиты, к которым относился и пес.

– Ядав, я сказала, не трогай его!

Когда Гита была школьницей, учитель загонял учеников-далитов на задние парты, и обедали они отдельно. Многие родители были недовольны распоряжением панчаята об интеграции далитов в систему школьного образования, но деревенский совет настаивал, поскольку этого требовал государственный закон. С формальной точки зрения незаконно стало также запрещать далитам доступ в храмы и к общественным колодцам, но эти аспекты сегрегации остались, и панчаят ничего не сделал, чтобы их искоренить. В третьем стандарте[76]76
   Школьное образование в Индии включает в себя четыре ступени, каждая из которых делится на «стандарты», соответствующие годам обучения, то есть классам.


[Закрыть] у них была тихая девочка-далит с двумя косичками, которую Гита считала частью своей компании: они обедали по отдельности, а играли потом все вместе, и если девочке хотелось пить, кто-нибудь из подруг открывал для нее кран, потому что все знали, что ей нельзя к нему прикасаться.

Никому тогда и в голову не приходило, что девочка-далит может быть умной.

Но в один прекрасный день она – Гита уже не помнила ее имени, отчего еще больше чувствовала себя виноватой, – получила высшую оценку на экзамене по математике. Это так разозлило их одноклассника из высшей касты, что он объявил девочку мошенницей. Учитель его охотно поддержал, пообещав разобраться, ведь все знали, что хариджаны[77]77
   Хариджаны – одно из прежних названий далитов, предложенное Махатмой Ганди, активно боровшимся с кастовым неравенством, и означающее «дети божьи».


[Закрыть] ничего не смыслят в науках (такова уж их природа). Загвоздка была в том, что признаков жульничества найти так и не удалось, девочка никак не могла списать ответы, потому что в школе не хватало учебников и ей с еще двумя учениками-далитами их попросту не выдали. Но мальчика из высшей касты это не убедило, он запел оскорбительную песенку, которую все, включая Гиту, подхватили. Там было что-то о том, что от девочки воняет, поскольку Гита помнила, как на припеве все зажимали носы.

Достижения девочки в учебе ничего не значили – она была успешной ровно настолько, насколько ей позволяли быть таковой (впоследствии Гита и сама прочувствовала нечто подобное на собственной шкуре). А на школьной площадке вступил в действие негласный закон: тот, кто даст воды лживой чухре[78]78
   Чухра – одна из подкаст далитов, традиционно занимающаяся уборкой мусора.


[Закрыть], станет следующей жертвой травли под предводительством мальчишки из высшей касты. Девочка стояла и ждала возле крана на солнцепеке, а остальные школьники один за другим весело подбегали напиться воды и уходили, не обращая на нее внимания. Через несколько дней все вернулось на круги своя, а к пятому стандарту девочка перестала ходить в школу.

Сейчас, годы спустя, Гита точно знала, что тогда она вместе со всеми пела ту песню вовсе не из ненависти к девочке-чухре, но знала также, что у нее не хватило духу, чтобы промолчать, поскольку любой воздержавшийся получил бы свою порцию хейта. И теперь Гиту неприятно кольнула мысль о том, что она попросту не способна на мужественные поступки.

– Пусть поиграют, – сказала она женщине, почти физически ощущая, как чувство вины раздирает сердце на части (Бандит в это время не менее эффективно раздирал лапами землю под кустом). Гита должна была честно признаться себе, что сейчас ее больше мучили угрызения совести за то, как они всем классом обращались с девочкой-чухрой, чем за убийство Самира, которое она, Гита, помогла Фарах совершить. Первая из двух жертв не заслуживала своей участи. – Он любит детей.

– Ладно, Ядав, можешь его погладить, – сказала женщина сыну, глядя при этом на Гиту. Незнакомка была старше лет на десять, не больше, а голубоватые пятна на ее зрачках уже свидетельствовали о развитии катаракты. Толстой ее назвать было нельзя, но сари не могло скрыть пышные формы.

– Так вы, значит… – Гита перевела взгляд с нее на мальчиков и обратно. – Извините за любопытство. Просто я никогда не видела, чтобы женщина… Ну, вы понимаете.

Похоронным делом – выносом трупа, обряжением и сожжением – занимались далиты-мужчины, главным образом домы. В деревне вообще редко видели женщин с окраины, потому что те почти не покидали свои жилища. Многие далитские семьи заставляли дочерей блюсти пурдах[79]79
   Пурдах – бытующая в некоторых мусульманских и индуистских сообществах Индии практика женского уединения ради сохранения чистоты и целомудрия.


[Закрыть], чтобы уберечь их от домогательств мужчин из высших каст. Это был простой, но не слишком эффективный способ – Гите вспомнились недавние жалобы в деревенский панчаят от девушек-подростков, на которых кто-то нападал на рассвете, когда они выходили справить нужду. Женщины-домы, как у них издавна повелось, делали это по ночам, но другие жители деревни тоже бегали в поле или пользовались недавно установленными общественными туалетами, так что пересекать негласную черту для соблюдающих пурдах было небезопасно. Гита как-то не задумывалась, что и в больших городах все еще остается необходимость в услугах домов, у них есть возможность зарабатывать, но сейчас ей вдруг стало стыдно, что она позволяет себе мечтать о покупке холодильника.

– Да, других таких, как я, мне тоже видеть не доводилось. – Обиженной женщина совсем не выглядела. – После смерти мужа пришлось взять дело в свои руки. Выхода не было. А эти придут мне на смену, – она кивнула на сыновей. – Ядав, ай-яй, что ты делаешь? Это дохлая собака, а не твой первенец, просто возьми ее за задние лапы, ясно?

Гита уже прониклась восхищением к этой женщине.

– Как вас зовут?

– Кхуши.

– А я Гита.

– Гитабен, это ваш дом?

Когда она кивнула, Кхуши широко улыбнулась. У нее не хватало одного премоляра, остальные зубы были ровными, но окрашенными в красноватый цвет, что свидетельствовало о ее склонности жевать паан[80]80
   Паан – листья бетеля.


[Закрыть].

– У меня-то дом будет побольше вашего. Когда вы сказали, что этот пес – ваш питомец, я уж подумала, что мадам обитает в хоромах!

Гита была даже рада, что над ней подтрунивают.

– Я живу одна, – пояснила она. – Зачем мне хоромы?

– Что, и детей нет?

– Нет.

Кхуши окинула ее взглядом, видимо, отметив для себя отсутствие украшений и проколотую ноздрю без кольца.

– Вдова? – заключила она.

– Вроде того.

– Что же случилось?

– Он просто… ушел.

Кхуши покивала:

– А мой погиб во время землетрясения.

– Это ужасно, – посочувствовала Гита.

Она пожала плечами:

– Да в общем нет. Жизнь у вдов куда спокойнее, чем у замужних женщин. У меня есть работа и крыша над головой. Крыша, впрочем, не мешает его родственникам поливать меня дерьмом, ай-яй. А вы работаете?