Текст книги "Объясняя религию. Природа религиозного мышления"

Врожденное и приобретенное

Сами того не замечая, мы причисляем окружающие предметы к разным классам и подразумеваем у них разные «скрытые» свойства (сущность у животного, цель у действующей силы), которые раскрывают их суть. Что еще поразительнее, мы проделываем это задолго до того, как накопим достаточно сведений о мире, чтобы осознавать роль этих установок в его познании. У маленьких детей есть установка, что самопроизвольно движущийся объект имеет цель; что для взаимодействия с разными людьми необходимо различать лица; что к звукам, издаваемым людьми, нужно относиться не так, как к звукам от неживых предметов. Все эти установки можно наблюдать уже в очень раннем возрасте. Что, конечно, заставляет задаться вопросом, откуда они возникают. Присутствуют ли онтологические категории и системы логического вывода в сознании человека от рождения? Умеют ли младенцы изначально отличать, скажем, живое от неживого?

Вопрос, к сожалению, почти бессмысленный. (Я уже говорил об этом в одной из предыдущих глав, но к некоторым баранам приходится возвращаться снова и снова, иначе они норовят разбрестись, вызывая бесконечную путаницу.) Например, мы знаем, что ожидания по поводу животных и рукотворных предметов у дошкольников разнятся. Как такое различие может быть врожденным? Тем не менее нам известно, что маленькие дети ожидают самостоятельного движения от всех объектов, похожих на животных, но не от объектов, похожих на рукотворные. Может ли это различие опираться на какое-нибудь другое, еще более раннее? Не исключено, поскольку малыши различают живое («хаотическое») и неживое («ньютоновское») движение. Получается, можно продолжать двигаться во времени вспять и искать все более ранние способности и истоки сложных концептуальных различий. Однако учтите: чем дальше мы уходим назад, тем сильнее изменяются сами понятия. Начинали мы с понятия «животное», потом перешли к «объекту, похожему на животное», потом к «самопроизвольно движущемуся объекту», а потом к «объекту с хаотичным движением». Так что у новорожденного мы обнаружим, строго говоря, не понятие «животное», а нечто, что (в норме) дает что-то, ведущее к чему-то еще, на чем строится понятие «животное». То же относится и к другим понятиям. Их изначальные прототипы найти можно, но чем дальше мы уходим вспять, тем меньше они напоминают то, с чего мы начали, и тем больше мы обнаруживаем обобщений, на основе которых в будущем ребенок сформирует те самые понятия. По мере продвижения к истокам их приходится переформулировать, и в какой-то момент перед вами оказываются самые что ни на есть изначальные, закладывающиеся на очень раннем этапе прототипы. Однако они не совпадают с понятиями, с которых вы начинали раскручивать эту цепочку. Вполне вероятно, что генетический материал влияет на селективность полей коры головного мозга и на нейронные проводящие пути, которые взаимодействуют с этими зонами. Но активация нейронных связей, на которые опираются системы логического вывода, определенно требует дальнейшей калибровки.

Неразбериха возникает из-за нашей склонности относиться к понятиям как к описательным энциклопедическим статьям: мы задаемся вопросом, имеются ли у ребенка те или иные данные, присутствующие во взрослой энциклопедии. Но, как я уже говорил, «энциклопедическая» картина уводит нас в сторону. Онтологические категории – это, по сути, система выключателей, активирующих или деактивирующих ту или иную систему логического вывода. Как выразилась философ Рут Милликан, понятия – это не столько описания, сколько навыки. Понятие «животное» – это навык распознавать животных и делать соответствующие умозаключения. Поэтому здесь, как и в двигательных навыках, освоение идет постепенно: нельзя провести четкую черту и сказать, что вот теперь у ребенка есть понятие животного. Этот навык можно оттачивать до бесконечности.[43]43
  Неопределенность утверждений о врожденности: Elman et al., 1996. Концепции как навыки: Millikan, 1998.


[Закрыть]

Из досужих разговоров о «врожденности» создается впечатление, что у детей должны быть точно такие же понятия, какие мы находим у взрослых. Однако в ходе научных исследований возрастного развития складывается более сложная картина – набор «скелетных» принципов, изначальных установок и специализированных навыков, из которых, если ребенок растет в нормальной среде, формируются взрослые представления. Этот процесс становится нагляднее, если ненадолго отвлечься от понятий и вспомнить, как происходит физическое развитие. Ребенок рождается именно таким и развивается именно так, потому что строение тела запрограммировано генотипом. У любого нормального ребенка вырастают сначала молочные зубы, потом они выпадают и где-то в младшем школьном возрасте сменяются постоянными. Но для этого требуются соответствующие условия. Даже нехватка витаминов может повлиять на траекторию развития, что уж говорить о гипотетических детях, выращенных, например, в невесомости или выкормленных внутривенно, через капельницу, а не твердой пищей, требующей жевания. Эти примеры можно отбросить как неактуальные не только потому, что они редки (сейчас редки, а потом могут стать обыденностью), но, в первую очередь, потому, что такие условия не были господствующими, когда происходил отбор соответствующих генов. Гены, отвечающие за развитие зубов у современного человека, закладывались в условиях, когда пищу приходилось пережевывать, она была растительной и животной, а леденцов, шоколадных батончиков и капельниц не существовало вовсе.

Приблизительно по той же схеме – ступенчатой, поэтапной – у большинства нормальных детей происходит развитие речи: непременный этап резкого увеличения словарного запаса в возрасте от двух до пяти, стадия односложных предложений, переход к двусложным и последующее полноценное освоение синтаксиса и морфологии родного языка. Но и для этого требуется нормальная среда, в которой люди будут на этом языке говорить – и не просто говорить, а общаться с детьми. У ребенка, выросшего в изоляции, языковые навыки могут и не развиться в полной мере. Итак, при наличии правильных генетических настроек, предполагающих использование ресурсов окружающей среды – формирование зубов при получении правильных питательных веществ и усвоение синтаксиса при нормальном речевом взаимодействии с компетентными носителями, – нормальная среда является принципиальным условием.

Отсюда вытекает еще один, гораздо более важный вопрос. Как я уже говорил, определенные онтологические категории и системы логического вывода обнаруживаются в любом нормальном человеческом сознании с раннего возраста. Подчеркиваю – в человеческом. Описанная мной конфигурация характерна именно для людей. Мы интуитивно проводим различия – противопоставляя, например, бездеятельные объекты целеустремленным, природные (горы) – рукотворным (луку и стрелам), людей как участников событий – животным. Однако метафизической необходимости в этом нет. Многие философы и ученые полагают, что некоторые из этих интуитивных различий (например, между людьми и животными) не имеют под собой оснований. Наша интуитивная онтология – не единственно возможный вариант.

В качестве иллюстрации возьмем такую простую сценку. Мэри со своим барашком отдыхают под деревом, неподалеку от которого стоит фонарь. Теперь представим себе, как эта картина будет отражаться в сознании разных живых существ. Человек увидит здесь четыре разные категории (человек, животное, растение, рукотворный предмет). Каждый из этих объектов активирует определенный набор систем логического вывода. Наблюдатель человек автоматически выделит какие-то характерные черты лица Мэри, но не овечьей морды и учтет функцию фонаря, но не дерева. Если наблюдателем окажется жираф, у него сложится иная картина. Лицо Мэри он вряд ли отличит от морды барашка (если только не примет Мэри за хищника), поскольку ни та ни другой не являются его сородичами, а фонарь примет за бесполезное (поскольку без листьев) дерево. У собаки картина будет третья, не похожая ни на человеческую, ни на жирафью. Будучи домашним животным, она четко отличает человека от других животных, не принадлежащих к семейству собачьих, поэтому Мэри и барашек активируют в ее мозге разные системы. Однако разницы между деревом и фонарем собака не увидит – для нее они равнозначны с точки зрения возможности пометить территорию.

ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ВЫВОДЫ 6: ВОЗРАСТНОЕ РАЗВИТИЕ И ИЗБИРАТЕЛЬНОСТЬ

• Системы логического вывода заставляют нас вычленять из окружающей среды определенные сигналы и делать на их основе определенные умозаключения.

• Усвоение знаний с младенчества регулируется «скелетными» версиями принципов.

• Все концепции развиваются в форме навыков, поэтому вести разговоры о врожденности зачастую бессмысленно.

• Имеющиеся у вас принципы зависят от вашей видовой принадлежности, поэтому конфигурация настроек сознания учитывает эволюционный фактор.

Таким образом, наличие определенных онтологических категорий – это вопрос «выбора» (окружающий мир можно членить на категории по разным критериям), а выбор зависит от вашей видовой принадлежности. Вернемся еще раз к идентификации лиц: мы автоматически считываем тонкие различия между двумя человеческими лицами, но игнорируем аналогичные признаки, если речь идет о морде животного. А теперь вспомним, что человек рождается крайне зависимым. О нем нужно заботиться не один год, прежде чем он сможет выживать сам, да и потом ему приходится кооперироваться с другими, чтобы не пропасть, поэтому способность различать представителей своего окружения не теряет для него значимости до конца его дней. Все это относится не только к человеку, но именно у нашего вида выражено особенно ярко. Межличностное взаимодействие у нас явно зависит от того, с кем мы имеем дело. При этом взаимодействие с жирафами, змеями, гиенами совершенно не зависит от того, какая именно особь за нами гонится или, наоборот, от нас убегает, важна лишь ее видовая принадлежность – видимо, поэтому наш мозг не приучен искать тонкие различия в прекрасных ликах жирафов. Или возьмем, к примеру, такие рукотворные предметы, как инструменты. Изображение незнакомого орудия вызывает совершенно особую активность в мозге, не такую, как при просмотре изображений незнакомых животных. В ней частично задействованы зоны моторного контроля. Однако для вида, занимающегося изготовлением орудий, это неудивительно, ведь его представители в течение долгого времени создавали инструменты гораздо более сложные, чем когда-либо изобретали представители других видов. Наличие особых систем логического вывода для обращения с инструментами дает человеку ощутимое преимущество в этой области в виде быстроты и гибкости овладения сложными приемами изготовления орудий.

Конфигурация и конфигураторы

Осознав, что разные виды по-разному воспринимают окружающий мир (в силу разницы в категоризации и системах логического вывода), мы приходим к закономерному предположению, что наверняка все дело в их истории – иными словами, в эволюции. Возможно, наши системы логического вывода существуют потому, что позволяют справляться с задачами, возникавшими в нормальной среде человеческого обитания в течение сотен тысяч лет. Я делаю упор на первобытных условиях существования, преобладавших на протяжении значительного отрезка истории человечества, поскольку именно тогда шло формирование человека как вида, когда он занимался собирательством в небольших кочевых группах, где для выживания необходимо было тесное сотрудничество, а информация передавалась посредством общения и примера. На фоне многовекового собирательства и охоты недавние достижения вроде сельского хозяйства, промышленности и жизни большими сообществами в виде государств или городов – лишь пара секунд эволюционного времени. Это важно, поскольку отголоски эволюционного прошлого до сих пор сохраняются в нашем поведении и, самое главное, в устройстве сознания. Возьмем самый простой и знакомый пример: большинство людей – сладкоежки, поскольку в первобытных условиях источники сахара и витаминов были малочисленны и редки. Вкус к лакомствам, содержащим концентрированную дозу этих питательных веществ, – то же самое относится к животному жиру как источнику энергии и мясу как источнику белка – развился за счет того, что гены, закладывающие эту склонность, получали больше шансов на распространение. Их носители дают больше потомства, чем неносители, и у части потомства эти гены тоже наличествуют.

Адаптивные задачи бывают очень разными. Например, нужно отличать механическое воздействие от деятельности живого существа: распознавать, почему качнулась ветка дерева – от ветра или в кроне притаилось какое-то животное. А еще нужно помнить, кто взаимодействовал с вами, когда и с каким результатом, иначе устойчивое сотрудничество невозможно, а для этого требуются особые хранилища памяти и достаточная способность распознавать лица. Задачи настолько разные, что вряд ли с ними справилась бы одна-единственная система. А ведь это лишь начало бесконечного списка адаптивных задач. Отличать людей, пригодных для сотрудничества, – это совсем не то же самое, что отличать привлекательных половых партнеров, и не то же самое, что оценивать пищу на ядовитость. Задачи эти разнятся не только содержанием, они требуют разных способов обработки информации. Чтобы успешно взаимодействовать с людьми, нужно помнить поступки каждого и в каждом случае просчитывать их мотивацию; если же вы имеете дело с животными, всех представителей вида можно считать более или менее одинаковыми.

Эти соображения привели ряд биологов-эволюционистов к мысли, что в ходе эволюционного развития такой сложный орган, как человеческий мозг, наверняка должен был обрастать множеством специализированных подсистем, тем самым делая всю систему в целом сильнее и умнее. Идея состояла в том, что разум – это не один универсальный интеллект, а совокупность специализированных подсистем, каждая из которых решает свои задачи. Вполне логично, ведь общая система просто зависнет от обилия лишних, не относящихся к делу деталей. Если, например, система узнавания лиц будет хранить специальное досье на каждое животное, когда-либо попадавшееся нам на глаза, это будет бессмысленной тратой ресурсов и только затормозит реакцию, когда, наоборот, нужен быстрый отклик. Для адекватной реакции на присутствие жирафа или тигра достаточно распознать вид, а не особь. А значит, у нас прослеживаются эволюционные предпосылки для растущей специализации как истока сложных когнитивных способностей, имеющихся у высших приматов и человека. С этой точки зрения более разумные виды умнели за счет того, что у них накапливалось больше, а не меньше инстинктов, чем у других. Но эта идея была лишь догадкой.[44]44
  Эволюция и специализация: Rozin, 1976.


[Закрыть]

Положение изменилось, когда независимо от догадок биологов возрастные психологи и специалисты по нейропсихологии начали выявлять все более и более специализированные системы логического вывода (подобные описанным выше). Появилась возможность сопоставить открытия психологии с их эволюционными предпосылками – теперь это направление носит название эволюционной психологии. Дело в том, что в устройстве человеческого сознания можно разобраться подробнее, если учесть, зачем нужны специализированные когнитивные механизмы, как они подкрепляются особыми процессами в мозге и при каких условиях развились в ходе естественного отбора. Для этого потребовалось сопоставить и объединить данные эволюционной биологии, генетики, нейрофизиологии, психологии и антропологии.[45]45
  Общие обзоры эволюционной психологии: Barkow, Cosmides and Tooby, 1992; Buss, 1999; Crawford and Krebs, 1998. Сравнительное когнитивное развитие: Parker and McKinney, 1999.


[Закрыть]

Инструментарий 3: эволюционная психология

В ходе эволюции наши системы логического вывода сформировались как отклики на повторявшиеся в первобытных условиях задачи. Соответственно нам требуется: 1) реконструировать конкретные характеристики этих задач в тех условиях; 2) установить, какие вычислительные принципы могли применяться для решения этих задач, и, исходя из этого, спрогнозировать неочевидные конструктивные особенности; 3) выяснить, подтверждается ли существование соответствующей специализированной системы логического вывода независимыми экспериментальными или нейрофизиологическими данными, и 4) определить, как описанная психологами особая система могла развиться из других систем и давала ли она обладателям репродуктивное преимущество.

По этим жестким ограничениям видно, почему эволюционная психология до сих пор находится в зачаточном состоянии. Мы не можем просто взять ту или иную человеческую способность (например, грамотность) и придумать, почему она может быть адаптивной (общаться письменно – удобно). В данном случае загвоздка в том, что грамотность не требует особой системы в мозге. Она обходится системами, служившими нам испокон веков и до сих пор исправно исполняющими ряд других задач (распознавание образов, членение слова на слоги, моторика пальцев и кисти и т. д.).

Есть области, относительно которых легко понять, что соответствующая система логического вывода сложилась в ходе эволюционного развития, поскольку от нашего выбора прямо зависит выживание и репродуктивный успех. В частности, эволюционные психологи Дон Саймонс и Дэвид Басс подробно разобрали целый ряд аспектов полового поведения человека: как мы выбираем партнеров, что находим привлекательным, как оцениваем надежность партнера с точки зрения долгосрочных отношений и воспитания детей.[46]46
  Выбор полового партнера: Buss, 1989; Symons, 1979. Ревность: Buss, 2000. Человекоубийство и эволюционное объяснение: Daly and Wilson, 1988. Обзор эволюционных перспектив: LeCroy and Moller, 2000.


[Закрыть]

Жизнь в первобытных условиях была полна опасностей, причем угроза исходила не только от видимых невооруженным глазом хищников, но и от микробов, вирусов и ядовитых веществ. Первобытная пища, добываемая собирательством, подбором падали и охотой, была самой что ни на есть «натуральной», а значит, далеко не полезной. Многие растения, как и мясо павших животных, содержат опасные токсины. Кроме того, многие животные выступают переносчиками патогенных организмов, которые охотно паразитируют в человеческом теле. Для таких «универсальных» видов, как человек, получающих питательные вещества из самых разнообразных источников и адаптирующихся к новой среде посредством смены рациона, риск особенно велик. Универсалу требуется не только иммунная защита, как большинству других видов, но и особая когнитивная адаптация, чтобы минимизировать риск отравления или заражения. В число таких же универсалов входят крысы, именно поэтому они крайне настороженно относятся к незнакомой пище и очень быстро устанавливают связь между новой пищей и разными соматическими расстройствами. Эту связь они отслеживают лучше других связей, не имеющих отношения к пище, а значит, система, отвечающая за эти умозаключения, действительно обособлена.

У человека тоже не обошлось без особой когнитивной адаптации в данной области. Например, маленькие дети, пока их кормят взрослые, охотно пробуют самые разные новые вкусы – это помогает им приспособиться к местной еде, однако позже у них вырабатывается консерватизм – страховка от стремления экспериментировать с незнакомыми потенциально опасными продуктами. У беременных женщин возникает разного рода пищевая непереносимость – отвращение к вкусу определенных продуктов, как правило изобилующих токсинами. Утреннюю тошноту вызывают, судя по всему, именно те продукты, которые были опасны для развития плода в первобытных условиях. И конечно, источники такого рода опасности не ограничиваются пищей: контакт с разлагающимся трупом, с ранеными или больными, поглощение экскрементов или грязи – всего этого мы избегаем по веским эволюционным причинам.

Для таких ситуаций у человеческого разума определенно имеется особая система логического вывода, включающая сильную эмоциональную реакцию даже на простой намек о подобном развитии событий. Пол Розин, изучающий психологию отвращения, ее связь с развившимися в ходе эволюции пищевыми предпочтениями и с риском отравления, показал, что эта система защиты от заражения подчиняется особым логическим принципам. Во-первых, в ней заложено, что источник опасности не обязательно должен быть видимым; до появления микроскопов и микробиологии причины, по которым гниющий труп не следовало относить к правильным источникам пищи, были неочевидны. Во-вторых, она исходит из того, что даже ограниченный и сколь угодно короткий контакт с источником опасности рискован в полной мере. Иными словами, воздействие от дозы не зависит. Заразные вещества не теряют вредных свойств при снижении концентрации. В-третьих, система учитывает, что заразиться можно при любом контакте с источником загрязнения, хотя особенно сильна реакция отторжения при употреблении внутрь.[47]47
  Специализированное пищевое избегание: Garcia and Koelling, 1966. Утренняя тошнота беременных: Profet, 1993.


[Закрыть] Эти принципы действуют только в рамках данной системы. Может быть, в каких-то случаях она излишне перестраховывается: например, когда испытуемые в экспериментах Пола Розина отказывались пить из тщательно продезинфицированного стакана, где когда-то сидел таракан. Однако система эта настраивалась в первобытных условиях, в которых тщательной дезинфекции попросту не существовало.[48]48
  Отвращение и ассоциации с ним: Rozin, 1976; Rozin, Haidt, and McCauley, 1993.


[Закрыть]