Текст книги "Возвращение странницы"

Глава 7

Линделл вышла из салона и закрыла за собой дверь. На миг наступило облегчение, иллюзорное ощущение избавления. А затем к ней подскочил сердито расхаживавший взад и вперед Филипп, взял под руку и повлек за собой. Втащив ее в кабинет и с шумом захлопнув дверь, он привалился к двери спиной и сказал:

– Так, попалась! Что ты из себя изображаешь?

– Ничего.

– Ты ведешь себя как набитая дура!

Слова едва не сорвались с ее губ, но она их вовремя сдержала. Они так ее ужаснули, что она сделалась еще бледнее, чем была, потому что с губ едва не сорвалось: «Но что я могу сделать?» Филипп сказал, что она строит из себя дуру, и она едва не сказала: «Но что я могу сделать?» А это бы означало, что она сожалеет о том, что Анна вернулась и внесла в их жизнь столько волнения. Она не могла об этом сожалеть – она бы никогда так не подумала.

Филипп смотрел на нее, как ей показалось, с презрением.

– Ты маленькая дуреха! – сказал он. – Ты понимаешь, что сделала все возможное, чтобы подложить мне свинью? Зачем ты это делаешь?

Она стояла перед ним как напроказивший ребенок.

– Что я сделала?

Он усмехнулся.

– Скорее надо спросить, чего ты не сделала. Если было что-нибудь, чего она не знала, ты, преклонив колени, покорнейше поднесла ей это на блюдечке. Разве не так?

– Ты имеешь в виду фотографии? – медленно, с волнением в голосе спросила она.

Филипп взял ее за запястья.

– Посмотри на меня! Она не Анна. Анна умерла. Нет, не смей отворачиваться! Почему ты думаешь, что она Анна? – Он сильнее стиснул ей руки. – Ты правда так думаешь?

Она продолжала смотреть на него, но слов у нее не было. Он отпустил ее и, отступив на шаг, рассмеялся.

– Ты ведь не уверена, правда? Стоишь и не говоришь ни слова. Куда подевались все твои слова? Ты бы нашла, что ответить, если бы была по-настоящему уверена. Хочешь, я скажу то, чего ты сама сказать не можешь? – Он сунул руки в карманы и прислонился к двери. – Поначалу ты была уверена, у тебя не было и тени сомнения. Ты думала: «О какая радость! Анна жива – она вовсе не умерла!»

Лин, не отводя взгляда, отозвалась:

– Да…

– А затем радость пошла на убыль, не так ли? – Он смотрел на нее прищуренными глазами. – Радость пошла на убыль. Тебе пришлось слегка себя распалить. Это означало лезть из кожи вон, стараясь выполнить любую ее просьбу.

– Да… – На сей раз ее бледные губы не шевельнулись. Она произнесла это глазами, вздрогнув, как от боли, и пряча взгляд.

– Если бы я так отчаянно не любил тебя, я бы оторвал тебе голову!

Девушка еще больше побледнела, хотя, казалось бы, куда уж больше. В лице и так не было ни кровинки, а теперь оно еще окаменело. Руки ее были судорожно сцеплены.

– Ты не смеешь…

Лишь очень острый слух мог бы уловить эти едва слышные слова. У Филиппа слух был острым.

– Что именно? – спросил он, а когда она опять, с выражением трагического укора, посмотрела ему в лицо, прибавил: – Не смею любить тебя или не смею оторвать тебе голову?

– Ты знаешь…

На мгновение губы Филиппа тронула улыбка. Однако этого мгновения было достаточно, чтобы понять, как улыбка может согреть и смягчить это типично джослиновское лицо. На краткий миг жесткие складки у рта смягчились, а вспышка юмора изменила выражение глаз. Но перемена была слишком мимолетной. Прежде чем Линделл успела чуть успокоиться, он уже сказал:

– Ты совершенно права – я знаю. Я не должен тебя любить из-за Энни Джойс, которая разыгрывает спектакль, выдавая себя за Анну. Ты это хотела сказать?

– Это из-за Анны… потому что Анна – твоя жена. – На сей раз девушка говорила чуть громче, но губы почти не шевелились.

– Эта женщина не Анна, и она определенно не моя жена! – с холодным раздражением проговорил Филипп. – Неужели ты думаешь, что я бы не разобрался? Невозможно быть женатым в течение года и не узнать свою жену. Мы с Анной знали друг друга очень хорошо. Всякий раз, как мы ссорились, мы узнавали друг друга чуточку лучше. Эта женщина знает меня не лучше, чем я ее. Ничто в нас не отзывается друг другу – она мне абсолютно чужая.

До этого в глазах Линделл стояла лишь тупая боль. Теперь в них что-то промелькнуло – какая-то мысль, какое-то осознание. Но все опять потонуло в боли.

– Ты хочешь быть маленькой мученицей, да? – резко сказал Филипп. – Раз я люблю тебя, значит, Анна жива. Раз Энни Джойс собирается встать между нами, значит, она должна быть Анной. Раз это причиняет чертовскую боль, ты из кожи вон лезешь, чтобы поставить ее между нами. И ты, наверно, думаешь, что я намерен тебя поддерживать. Ну так ничего подобного. – Он протянул руку. – Подойди сюда!

Она медленно двинулась к нему, пока его рука не оказалась у нее на плече.

– Ты думала, я не знаю ход твоих мыслей? Вначале ты была уверена, что она Анна. Затем, когда эта уверенность поколебалась, ты подумала: как это дурно с твоей стороны, что у тебя появились какие-то сомнения. А затем ты пришла к мысли, что эти сомнения у тебя оттого, что ты на самом деле не хочешь, чтобы Анна была жива, и после этого, конечно, ничего не оставалось, как изо всех сил демонстрировать ей и всем остальным, как ты рада. Я не знаю, что ты натворила, но думаю, достаточно. И, надеюсь, ты вынесешь отсюда урок: не надо пытаться ничего скрывать, потому что лгать ты не умеешь, я всегда сумею вывести тебя на чистую воду. – Он притянул ее к себе и обнял за плечи.

– Я сделала что-то не так?

– Думаю, да.

– Прости… я не хотела.

– Дитя мое, путь в ад вымощен благими намерениями.

– Ты говоришь жестокие вещи.

– Так и было задумано.

– Филипп… какой вред я причинила?

– Это нам еще предстоит выяснить – или qui vivra verra[2]2
  Поживем – увидим (фр.).


[Закрыть], если тебе угодно услышать это по-французски. Вероятно, ты наговорила ей множество вещей, которые ей полагалось бы знать, но она их не знала и не узнала бы, если бы услужливо не подвернулась ты.

– Каких вещей?

– Сведений о семейных делах – впрочем, большую часть она уже слышала от Терезы. Сведений о соседях и прочем окружении – вот где она, вероятнее всего, споткнулась бы, и тут ты пришлась ей как нельзя кстати.

Линделл рванулась в его объятиях.

– Филипп, это несправедливо. Если Анна отсутствовала столько времени, а потом вернулась, разве не естественно было для нее расспрашивать обо всех знакомых – как они, где они и все такое прочее?

– Зависит от того, как это было сказано. Я бы хотел, чтобы ты рассказала мне, как она это выведала. Не сомневаюсь, что это было проделано умно. Она гораздо умнее Анны. Анна вовсе не была умна. Она знала, чего хочет, и, как правило, она это получала – если нет, то происходила ссора. Все совершенно честно и открыто. Ей никогда не приходилось вести себя как-то иначе. В то время как если Энни Джойс хотела добиться своего, ей приходилось действовать тонко. Уверен, у нее была огромная практика. А теперь, надеюсь, ты расскажешь мне, насколько тонко она выведывала о соседях.

Линделл закусила губу.

– Филипп, это отвратительно, когда ты вот так говоришь об этом. Все было совершенно естественно – правда. Она хотела знать, какие из поместий вокруг пустуют. Разве Анне не захотелось бы про это узнать? И кто кого потерял на войне, и кто чем занимается – ведь Анне хотелось бы узнать про все это.

– А потом вы перешли на альбомы с фотографиями?

– Филипп, это тоже было вполне естественно. Она спросила, почему меня не призвали, и я ответила, что была в женской вспомогательной службе ВМС, но заболела и мне дали отпуск по болезни, а она сказала, что ей бы хотелось увидеть мою фотографию в форме, и спросила, увлекается ли тетя Милли по-прежнему фотографией. Я ответила, что да, увлекается, когда удается достать пленку. И… ну ты понимаешь…

Филипп понимал. Сделанного не воротишь. Теперь ничего не попишешь.

Она подняла на него глаза.

– Филипп…

– Что?

– Филипп…

– Что еще ты сделала?

– Ничего. Я хочу сказать: не думай, что я с тобой согласна. По-моему, она не могла бы знать всего того, что знает, не будь она Анной.

Его брови иронически приподнялись.

– Но с другой стороны, ты не имела счастья знать мою кузину Терезу. Та считала своим кровным делом знать все, а ведь Энни Джойс прожила с ней по меньшей мере лет семь.

Линделл покачала головой, будто стряхивала с себя что-то.

– Ты уже все наперед решил. Филипп, ты не должен этого делать. Это побуждает меня поступать вопреки тебе, потому что кто-то должен быть справедливым. Я не могу не думать об Анне. Я очень ее любила. Я подумала, что она вернулась. Если это не так, то это отвратительно жестокий розыгрыш. Но если это действительно Анна, то подумай: что мы делаем? Как мы к ней относимся? Я все время об этом думаю. Вернуться домой и обнаружить, что ты никому не нужна, – это… это просто ужасно. Я беспрестанно об этом думаю.

Филипп отошел от двери и отпустил Линделл.

– Перестань себя терзать. Это не Анна.

Глава 8

Беседа мистера Кодрингтона шла не по плану – во всяком случае, не по плану Филиппа. Предложение о передаче тридцати тысяч покойной мисс Терезы Джослин в обмен на расписку за подписью Энни Джойс было отвергнуто с такой небрежной улыбчивой легкостью, словно это был бутерброд.

– Дорогой мистер Кодрингтон, как бы я посмела! Это было бы незаконно… я хочу сказать, я не могу подписаться именем бедной Энни.

– Филипп никогда не намеревался оставлять у себя эти деньги… – Адвокат прикусил губу. Ему следовало сказать «сэр Филипп». Если бы он говорил с Энни Джойс, то непременно бы так сказал. Он обнаружил для себя невозможным поверить, что говорит не с Анной Джослин.

Она сидела от него по другую сторону камина, вытянув длинные стройные ноги к огню, откинув светлую кудрявую голову на подушку того же голубого тона, что и платье, – весьма приятная картинка, смягченная легкой дымкой от ее сигареты. Рука с сигаретой покоилась на подлокотнике кресла. На лице Анны играла улыбка.

– Нет, – улыбнулась Анна, – Филипп не собирался их оставлять. Именно из-за этого у нас вспыхнула ссора. Знаете, я уверена, что он до сих пор после нее не остыл. Вот почему он ведет себя так отвратительно. Мы тогда оба утратили самообладание – наговорили много лишнего, сказали, что лучше бы нам было не вступать в брак… – Она взмахнула в воздухе сигаретой. – …в таком духе. Конечно, он был прав: кузина Тереза совершенно напрасно завещала мне деньги после того, как практически удочерила Энни. И я бы все равно не стала их брать, мистер Кодрингтон, в самом деле не стала бы, но Филипп слишком решительно воспротивился, сказал, чтобы я не смела, и прочее, и, естественно, я не могла этого снести. – Она усмехнулась. – Филипп был очень, очень бестактен, и, конечно же, я не собиралась уступать, поэтому мы сильно поскандалили и я умчалась во Францию. А сейчас… сейчас я уже с этим справилась и больше не злюсь, но думаю, что он еще не остыл. Я не верю, что он может всерьез считать меня Энни Джойс. Это глупо. Он просто встал в позу. Вы же знаете, каковы Джослины.

Мистер Кодрингтон чувствовал, что с каждой минутой все больше утверждается в своем впечатлении. Замеченные им изменения в Анне были естественны лишь в данных обстоятельствах. Она повзрослела, похудела, выглядела так, будто долго болела. У нее появились чуть более изысканные манеры, какие приобретаешь, живя среди иностранцев. Ну так она ведь и жила среди иностранцев, не так ли? Тут нет ничего странного.

– Чего вы хотите? – спросил он.

Анна поднесла к губам сигарету и неспешно затянулась. Облачко дыма между собеседниками сгустилось. Затем, глядя в сторону, на огонь, она ответила:

– Я хочу примирения.

– Боюсь, это будет нелегко.

– Да. Но именно этого я хочу. Я не думаю, что мне следует позволить нашему браку распасться, не попытавшись его спасти. Филипп любил меня настолько, чтобы на мне жениться, и у нас бывали счастливые времена. Я многому научилась с тех пор – прежде всего сдерживаться. Думаю, это одна из выложенных им перед вами причин, почему он считает меня Энни Джойс. Что ж, если бы я не научилась смирять себя там, в оккупации, меня, право же, сейчас не было бы в живых. Можете так и передать Филиппу. – Она наклонилась в его сторону. – Мистер Кодрингтон, помогите нам. Филипп злится, потому что я вернулась. Он вообразил, будто влюблен в Линделл, и потому не хочет меня знать. Я хочу спасти наш брак, если получится. Вы нам поможете?

Он ничего не сказал, только поднял руку и снова уронил на колено. Он действительно был изрядно тронут.

Через некоторое время Анна сказала, уже другим тоном:

– Мистер Кодрингтон, как мне быть? У меня нет денег. Я не могу подписать эту расписку, но не могли бы вы позволить взять из этих денег какую-то сумму? Видите ли, деньги действительно мои, с какой стороны ни посмотри.

– Боюсь, это не так.

– Хорошо. Что будет дальше? Все это так странно. Я никогда не думала ни о чем подобном и не знаю, что делать. Что я могу сделать в рамках закона?

– Вы могли бы возбудить тяжбу против Филиппа в отношении имущества Анны Джослин.

На лице ее появилось страдальческое выражение.

– О, я ни за что не стану этого делать.

Он внимательно наблюдал за ней.

– Либо Филипп может возбудить тяжбу против вас в отношении этого жемчуга, что на вас, и всех прочих драгоценностей, принадлежавших его жене. В обоих случаях вердикт будет зависеть от того, сможете ли вы доказать, что являетесь Анной Джослин.

Выражение страдания на ее лице усилилось. Она затянулась сигаретой.

– Филипп может пойти на такое?

– Возможно.

– Это было бы отвратительно. Это попало бы в газеты. О, мы не можем сделать ничего подобного! Я думала…

– Да? Что вы думали?

– Я думала… о, мистер Кодрингтон, разве нельзя уладить все это без огласки? Вот что пришло мне в голову. Не могли бы мы собрать вместе всю семью и позволить им решать? Что-то вроде conseil de famille[3]3
  Семейный совет (фр.) – общественный орган, занимающийся вопросами семьи.


[Закрыть] во Франции?

– В таком решении не было бы юридической значимости.

На щеках ее выступил румянец. К красоте лица добавилось оживление.

– Но если все мы придем к соглашению, не потребуется никакого решения суда. Вам же не надо идти в суд, чтобы доказать, что вы мистер Кодрингтон. Ведь речь о судебном иске заходит только потому, что Филипп утверждает, будто я не его жена.

Мистер Кодрингтон остановил ее жестом руки.

– Погодите, погодите. Анна Джослин официально мертва. Даже если Филипп вас признает, потребуются определенные формальности…

Она горячо его прервала:

– Но вы могли бы позаботиться обо всем этом. Ведь в этом случае не возникнет судебного разбирательства и большой огласки. Просто будет так, что я вернулась домой, после того как все считали меня погибшей.

– Что-то вроде этого. Если бы Филипп признал вас и никто другой не поднимал этот вопрос.

– А кто еще мог бы его поднять? – быстро спросила она.

– Ближайшие родственники Филиппа – следующий наследник титула и состояния.

– То есть Перри Джослин. Какова вероятность, что он это сделает?

– Я не могу сказать, насколько это вероятно. Все будет зависеть от того, поверят ли они в подлинность вашей личности. – Сам-то адвокат не представлял, чтобы Перри стал чинить кому-нибудь какие-нибудь неприятности, но, разумеется, не стал высказывать это вслух.

– А где он? – спросила она с некоторой тревогой. – Можете вы с ним связаться? Он не за границей?

– Нет… кажется, он где-то недалеко от Лондона. Он женат, знаете ли, – женился два года назад на американской девушке. Так что, как видите, он весьма заинтересованное лицо.

Она кивнула.

– Я понимаю: в его интересах, чтобы Филипп развелся с женой.

– Право же, не могу себе представить, чтобы Перри пришла в голову такая мысль, – сухо промолвил мистер Кодрингтон.

– О, разумеется… – Последовал грациозный взмах сигаретой. Анна рассмеялась. – Я думала, мы рассуждаем с юридической точки зрения. Вы не должны считать это вопросом личного характера. Давайте вернемся к семейному совету. Соберите вместе всех членов семьи – Перри с женой и всех других, с кем сможете связаться, и пусть они скажут, признают ли меня. Если да, мне кажется, это положит конец распре и Филипп должен оставить свою неуступчивость, потому что тогда он пойдет наперекор мнению остальных членов семьи. Но если они будут на стороне Филиппа, что ж, тогда я уйду и назовусь каким-то другим именем. Но я не стану называться Энни Джойс, потому что я Анна Джослин и никто у меня этого не отнимет! – В ее прекрасных глазах вспыхнула гордость.

Мистер Кодрингтон восхищался собеседницей и одобрял. Он был сейчас более чем когда-либо уверен, что перед ним Анна, которая из очаровательной импульсивной девушки превратилась в не менее очаровательную разумную женщину.

После минутной паузы она продолжала уже смягчившимся голосом:

– Мистер Кодрингтон, прошу вас мне помочь. Я всего лишь прошу о шансе спасти мой брак. Если возникнет судебное дело, для нас с Филиппом все будет кончено. И не важно, каким будет вердикт, – мы уже никогда не сможем воссоединиться. Он слишком горд… – Она умолкла и прикусила губу.

Мистер Кодрингтон был с ней согласен. Все Джослины были горды. Он подумал о сенсационных газетных заголовках и их влиянии на самолюбие Филиппа Джослина. Он ничего не сказал, лишь слегка наклонил голову.

Она продолжала:

– Последствия будут фатальными. Вот почему я никогда не затею против него тяжбу, даже если он выставит меня вон без гроша. Пожалуйста, скажите ему это. Я не хочу, чтобы он думал, будто я приставляю ему к виску пистолет или делаю что-то подобное. Я хочу, чтобы вы дали ему знать: ни при каких мыслимых обстоятельствах я не стану с ним судиться. В свою очередь, я верю, что и он не станет затевать против меня тяжбу. Но семейный совет – это нечто совсем другое: в этом случае не будет шумихи, не будет посторонних. Я сделаю все, что в моих силах, дабы рассеять сомнения Филиппа. Я не понимаю, как он может всерьез думать, что я – это не я, а кто-то другой, но если он так думает, я сделаю все возможное, чтобы его разубедить. Если семья останется удовлетворена, я хочу, чтобы Филипп позволил мне остаться. Я не прошу его жить со мной, но хочу, чтобы мы оставались под одной крышей, – точно так же, как он хотел бы этого в моей ситуации. Если ему нужно жить в городе, я бы хотела тоже жить там. Я просто прошу дать возможность уладить наши отношения. Знаю, это будет нелегко, но думаю, следует предоставить мне такой шанс. Если через полгода я не справлюсь со своей задачей, то устранюсь и дам ему свободу. Если дело дойдет до этого, я предоставлю вам добиваться урегулирования денежных вопросов так, как вы сочтете справедливым. В то же время я должна иметь какие-то средства, чтобы начать новую жизнь, не так ли? Уладьте это с Филиппом, будьте добры. – Она неожиданно засмеялась. – Это так глупо, но я абсолютно нищая – не могу купить даже пачки сигарет.

Глава 9

– Я не выразил своего мнения, – сказал мистер Кодрингтон.

– Вы имеете в виду, что не высказали никакого мнения ей. – Тон Филиппа был предельно сух. – Вы совершенно ясно даете понять, что мне крыть нечем.

– Я этого не сказал. Я хочу донести до вас, что частное конфиденциальное урегулирование имеет неоспоримые преимущества. Судебные дела такого рода из-за огласки навлекают максимум неприятностей на людей, которые в них вовлечены. Я не знаю ни одной семьи в Англии, которой бы это понравилось.

– Я не намерен принять Энни Джойс в качестве жены лишь ради того, чтобы избежать появления моего имени в газетах.

– Несомненно. Но я бы хотел отметить, что альтернатива не в этом. Я никак не отреагировал на ее предложение созвать семейный совет, но думаю, вы бы поступили хорошо, если бы его рассмотрели. Помимо того что этот план позволяет избежать стирки семейного белья на публике, он имеет и другие преимущества. Частное расследование такого рода может быть проведено немедленно – недобросовестный заявитель, таким образом, будет лишен возможности собрать информацию. Кроме того, при частном расследовании заявитель не будет защищен, как в суде, строгим применением правил и норм доказательного права. Каждый сможет задать ей любые вопросы, и тот факт, что Анна не просто хочет, но горячо желает подвергнуться этому испытанию…

– Анна? – Голос Филиппа был холоден и суров.

– Мой дорогой Филипп, как мне ее называть? Уж коли на то пошло, обеих девочек нарекли при крещении именем Анна. – Это прозвучало немного теплее, чем ему бы хотелось. Юрист спохватился: – Вы не должны думать, что я не сочувствую вашей позиции. Я сочувствую ей настолько, что обязан держать в узде мои собственные чувства. Я бы хотел получить ваше разрешение обсудить это дело с Трентом. Вы с ним не знакомы? Он стал моим партнером в фирме прямо перед войной. Состоит в родстве со старым Сазерлендом, который был старшим партнером во времена моего отца. Родство довольно отдаленное, но приятно поддерживать старые связи. – Отчасти для того, чтобы ослабить напряжение, Кодрингтон продолжал говорить о Пеламе Тренте: – Очень способный парень. Мне повезло, что он у меня работает. Ему нет еще сорока, но он не был призван в армию, поскольку состоит в противопожарной службе. Конечно, он имеет возможность мне помогать только через два дня на третий – они отрабатывают двое суток, потом имеют сутки отдыха, – но это гораздо лучше, чем ничего. Я был бы очень рад, если бы вы позволили мне обговорить вопрос с ним. У него очень хорошие мозги и много здравого смысла. Кроме того, он приятный парень. Миссис Армитедж и Линделл часто виделись с ним, когда бывали в городе, как раз перед вашим приездом. Линделл получила несколько сотен фунтов от кузена со стороны Армитеджей, и он занимался юридическим сопровождением этого дела.

– Обговорите с ним все, что угодно, – устало сказал Филипп. – Нам очень повезет, если дело ограничится только этим.

Мистер Кодрингтон взглянул на него серьезно и оценивающе.

– Я как раз собирался привлечь ваше внимание к этому аспекту дела. Если проблему можно будет уладить внутри семьи, мы избежим огромного количества весьма нежелательной шумихи. Помимо всего прочего в данный момент вы просто не можете себе позволить быть втянутым в громкий судебный процесс. Ведь вы как раз получаете новое важное назначение в военном министерстве. Будет ли там приемлема подобная шумная известность?

В ответ его собеседник нетерпеливо тряхнул головой. Юрист же в спокойной, уравновешенной манере продолжал:

– Думаю, это можно выразить следующим образом. Члены семьи окажутся гораздо компетентнее, чем любое жюри присяжных, когда речь зайдет о таких вещах, которые неизбежно придется рассматривать в подобном деле. Родственники в курсе всех дел, и если истица совершит ошибку, они ее не пропустят. Если она выдержит испытание перед родственниками, будьте уверены, что она выдержит его перед любыми присяжными в мире.

Филипп в молчании мерил шагами комнату. Через некоторое время он остановился у письменного стола и сказал:

– Я согласен на семейный совет. Затронуты интересы Перри – любое сомнение в отношении того, имею я законную жену или нет, будет влиять и на него. Он один из тех людей, чьи интересы должны быть соблюдены. Он и его жена должны прийти. Потом, еще есть тетя Милли, а также Инес, сестра Терезы… И что это взбрело в голову кузине Мод дать двум этим невыносимым женщинам испанские имена?..

Мистер Кодрингтон кивнул.

– Это раздражало и вашего отца.

– Из почтения к библейским персонажам, вероятно, – они всегда являлись источником помех в нашей семье. Но, я полагаю, Инес лучше прийти.

– Она наверняка причинит гораздо больше неприятностей, если ее не пригласить.

– Затем, конечно, дядя Томас… и, вероятно, тетя Эммелина.

Мистер Кодрингтон опустил взгляд.

– Миссис Джослин, безусловно, пожелает присутствовать.

Филипп издал короткий смешок.

– Ее и дикими лошадьми не удержишь! Что ж, это все. Арчи и Джим где-то в Италии, но они довольно отдаленные родственники, и, учитывая, что Перри женат, а у дяди Томаса четверо ребят, которые много моложе призывного возраста, им ни к чему принимать участие.

– Да. Вряд ли нам нужно брать их во внимание. У Анны же нет родственников со стороны отца.

– И никаких Джойсов?

Мистер Кодрингтон покачал головой.

– Там был только один сын. Жена Роджера Джойса умерла, когда Энни было пять лет от роду. Других детей не было, и больше он не женился. Ваш отец назначил миссис Джойс содержание, но отказался распространить его на Роджера. Тот был слабым безобидным существом, склонным рассказывать небылицы о своих благородных родственниках.

– Чем он занимался?

– Мы устроили его клерком в морскую транспортную контору. Он был из тех, кто не выходит из привычной колеи, – ни инициативы, ни амбиций.

– А его жена?

– Была учительницей в начальной школе – единственный ребенок в семье и сирота. Так что, как видите, со стороны Джойсов приглашать некого.

Филипп выпрямился.

– Что ж, тогда решено. Попрошу вас собрать всех вместе как можно скорее. Но имейте в виду, я даю согласие только потому, что это наилучшая возможность вынудить ее допустить промах. Если она возбудит судебную тяжбу, то у нее будет в запасе несколько месяцев, чтобы выяснить все, чего она еще не знает, – вы сами это признали.

– Погодите! Она не станет с вами судиться. Она просила меня сказать вам об этом.

– Вздор! Она хочет наложить лапы на деньги Анны. В глазах закона Анна мертва. Она будет вынуждена сделать все необходимое, чтобы узаконить себя. Вы ведь сказали ей об этом?

– Если она не встретит противодействия с вашей стороны, то это будет просто формальная процедура.

– А я буду обязан этому противодействовать.

– Если только рассмотрение дела перед семейным советом вас не убедит.

Филипп покачал головой.

– Этого не произойдет. Но если она провалится, делу будет положен конец.

– А если нет? Что вы собираетесь делать тогда? Я изложил вам ее условия – полгода под одной крышей.

– Зачем?

– Она хочет получить шанс убедить вас. Она сказала мне совершенно откровенно, что хочет попытаться спасти ваш брак.

– Брак кончился со смертью Анны.

Мистер Кодрингтон сделал рукой нетерпеливое движение.

– Я излагаю вам ее условия. Если по истечении полугода не произойдет примирения, она желает с вами развестись.

Филипп рассмеялся.

Мистер Кодрингтон серьезно сказал:

– Подумайте над этим. Вы можете оказаться в очень трудном положении, если ее официально признают Анной Джослин, а вы не примиритесь с ней и не разведетесь. Предположим, вы захотите жениться вторично, тогда она может препятствовать вам в этом… – Он помолчал и прибавил: —…бесконечно долго.

Они были одни в комнате, за задернутыми темно-красными шторами. От камина исходило красное свечение, единственная висящая над головой лампа освещала письменный стол с разбросанными бумагами. На миг оба увидели рядом с собой незримо присутствующее третье лицо: Линделл, маленькую и хрупкую, с темно-пепельными волосами и пасмурным взглядом серых глаз – серых, но не совсем таких, как у Джослинов. Глаза Линделл были испестрены оттенками коричневого и зеленого, нежными и похожими на глаза ребенка. Они не умели что-либо скрывать. Если она испытывала боль, в глазах это отражалось. Если она кого-то любила, глаза выдавали и это. Если она печалилась, глаза сверкали подступившими слезами. Перенесенная болезнь сделала бледным ее лицо. Но румянец, едва начавший возвращаться, теперь снова исчез. Филипп подошел к камину и уставился на огонь.