Текст книги "Мисс Сильвер приезжает погостить. Гостиница «Огненное колесо»"

Глава 4

Фэнси Белл искоса взглянула из-под длинных ресниц на своего мрачного спутника. С легким вздохом она вернулась к гораздо более приятному зрелищу – отражению своего очаровательного лица и фигуры в зеркале, стоявшем в витрине ателье. Этот алый цвет выглядит несколько дерзко – пан или пропал, как говорится, но, судя по тому, как каждый встречный мужчина глядел на нее, а потом оборачивался вслед, это был вполне себе успешный выбор цвета. Она и Карр представляли собой великолепный контраст. Карр был очень хорош собой, никто не стал бы этого отрицать. И конечно, только рядом с таким смуглым и темноволосым мужчиной светловолосая девушка может выглядеть еще более прекрасной. А еще он был очень милый, вот только ей было бы гораздо легче, если бы он хоть иногда улыбался и давал понять, что ему нравится ее общество. Но, разумеется, нельзя иметь все и сразу.

За красивым фасадом ее внешности скрывался жесткий каркас здравого смысла. Нельзя иметь всего, так что нужно решить, чего ты хочешь больше всего на свете. Богатые молодые люди приглашали ее провести с ними выходные. Она не была девушкой такого сорта и давала им это понять; она не желала их обидеть, а они и не обижались, но второй попытки, как правило, не предпринимали. Карьера хористки и танцовщицы была сама по себе неплоха, но она не могла продолжаться вечно. Разумная половина ее личности – Фрэнсис – ждала, что Фэнси даст ей шанс устроить свою жизнь, при этом она точно знала, чего хочет: подняться по социальной лестнице, но при этом не настолько, чтобы родня мужа смотрела на нее свысока; достаточно денег, чтобы иметь миленький домик и детей – скажем, троих; и помощница по дому для тяжелой работы, потому что ей нельзя опускаться, да и руки свои она всегда берегла. Конечно, ей самой тоже придется много чего делать, особенно после рождения детей, но против этого она не возражала. Она все спланировала и теперь раздумывала, подойдет ли Карр на главную мужскую роль в ее частной пьесе. У него есть работа и небольшой личный доход, а Фэнси было бы легко полюбить его, однако Фрэнсис не собиралась позволить ей совершить какую-нибудь глупость.

Она потянула его за рукав.

– Вот парикмахерская, в которую ходит миссис Уэлби. Я пробуду там час, если ты найдешь, чем заняться в это время. Ты уверен, что не заскучаешь?

– О да, – ответил он безразличным голосом.

– Хорошо. А потом мы выпьем чаю. Пока!

Со странным чувством облегчения он смотрел, как она уходит. Целый час никто ничего не будет от него ждать. Ему не придется говорить, оказывать знаки внимания или воздерживаться от них. Это было похоже на чувство, с которым провожаешь гостей. Их приход был желанным, общество – приятным, но есть что-то особенное в том, когда весь дом снова в твоем распоряжении. Только вот когда это случалось, всегда был шанс, что долгожданное одиночество будет нарушено не нашедшим покоя призраком; он услышит шаги Марджори на лестнице, ее смех и слезы, ее слабеющий голос: «Нет, нет, я никогда не скажу тебе его имя; я не хочу, чтобы ты убил его. Нет, Карр, нет!»

В его мысли ворвался настоящий голос. Он нервно нахмурился, сразу став похожим на Риетту, поднял глаза и увидел благожелательно глядевшего на него мистера Холдернесса. Благожелательность мистера Холдернесса, который подарил ему в детстве монету, была одним из самых ранних воспоминаний Карра. Насколько он мог заметить, мистер Холдернесс нисколько не изменился: горделивая осанка, цветущий вид, добрый взгляд и глубокий выразительный голос. Все это наводило на мысль о восемнадцатом веке, из которого его кабинет с георгианскими панелями так и не выбрался. Тогда это была адвокатская фирма – или, по-старомодному, контора стряпчих, где чтят традиции. Он хлопнул Карра по плечу и спросил, надолго ли тот приехал.

– Риетта будет рада, что ты здесь. Как она? Надеюсь, не слишком много работает. В последний раз, когда мы виделись, выглядела она переутомившейся. Она сказала, что некому помогать ей в саду.

– Да, от овощей ей пришлось отказаться. В доме ей тоже некому помочь, только миссис Феллоу приходит дважды в неделю на пару часов. Я думаю, что она и правда слишком много работает.

– Заботься о ней, мой мальчик, береги ее. Хороших людей мало, а она сама не станет себя беречь; женщины никогда этого не делают. Между нами говоря, они обладают всеми добродетелями, кроме здравого смысла. Только не передавай ей мои слова. Свидетелей нет, так что я буду все отрицать! – Он рассмеялся приятным звучным смехом. – Ну что ж, нечего мне стоять тут и сплетничать. Я весь день провел в суде и должен еще зайти в контору. Кстати, я слышал, что Джеймс Лесситер вернулся. Ты его видел?

Дернув губами, Карр улыбнулся так же быстро и нервно, как перед тем нахмурился.

– Я его ни разу в жизни не видел. Он исчез с горизонта прежде, чем я появился в Меллинге.

– Да, да, верно, так и есть. А теперь он вернулся богачом. Приятно хоть иногда встретить кого-то, кто добился успеха, очень приятно. Вы еще не видели его после возвращения?

– Думаю, его никто не видел. Вообще-то он вроде приехал только вчера вечером. Миссис Феллоу была там, помогала чете Мэйхью.

– Ах, да, кухарка и дворецкий миссис Лесситер, очень достойные люди. Мистер Мэйхью каждую неделю приходит к нам в контору за зарплатой. От него я и узнал, что ожидается приезд Джеймса. Полагаю, он мне скоро позвонит. Его не было в стране, когда его мать умерла, так что пришлось похлопотать. Что ж, до свидания, мой мальчик. Рад был тебя видеть.

Он пошел дальше. Карр глядел ему вслед и чувствовал, что эта встреча изменила его настроение. Было время, когда мир еще не испытывал потрясений. Старый Холдернесс принадлежал тому времени, можно даже сказать, олицетворял его. Жизнь была безопасной, обстоятельства – стабильными. У него были друзья, с которыми он вместе вырос, друзья по школе и по колледжу. Учебные четверти следовали одна за другой, с яркими перерывами на каникулы. Монетки в полкроны копились, превращаясь в десять шиллингов, потом в фунт. На восемнадцатилетие Генри Эйнджер подарил ему пять фунтов, а Элизабет Мур – старинную картину с изображением корабля. Эта картина вызывала в нем романтические чувства с той самой минуты, как он увидел ее висящей в темном углу антикварной лавки дяди Элизабет. Странно бывает – холст и немного масляных красок могут стать волшебным окном. Он представлял себе, как волшебные волны несут его под этими парусами в жизнь…

Поддавшись внезапному порыву, он пошел по улице, повернул налево и оказался перед витриной лавки Джонатана Мура. В витрине стоял прекрасный набор красно-белых шахмат из слоновой кости в костюмах маньчжуров и китайцев – война, принявшая облик игры. Он рассматривал фигуры, восхищаясь изысканной и точной резьбой, а в душе его кипела злость. Затем он внезапно выпрямился, толкнул дверь и вошел в лавку. Звякнул дверной колокольчик, и навстречу ему вышла Элизабет. Злость тут же исчезла.

– Карр!

Они стояли и глядели друг на друга. Лишь на одно мгновение ему удалось посмотреть на нее как на незнакомку, потому что, хоть они и не виделись почти пять лет, он знал ее всю свою жизнь. Но в это краткое мгновение он увидел ее словно впервые: высокая и легкая, будто идущая навстречу ветру, каштановые волосы откинуты со лба, живость в ярких глазах и трепетная улыбка. Впечатление было такое, словно она вот-вот радостно сорвется с места, взлетит, исчезнет, станет недосягаемой; и само это впечатление было слишком мимолетным, чтобы превратиться в осознанную мысль. Она заговорила первой; ему всегда нравился ее голос – красивый, звонкий, очень серьезный и добрый.

– Карр! Какой приятный сюрприз! Давненько мы не виделись, верно?

– Миллион лет, – ответил он, сам не понимая, почему так сказал. Но когда говоришь с Элизабет, неважно, что именно ты сказал, – так было всегда.

Она протянула руку, но не для того, чтобы его коснуться – давно знакомый жест.

– Неужели так долго? Бедняжка! Давай, проходи, поболтаем. Дядя Джонатан уехал на распродажу.

Он проследовал за ней в маленькую комнату позади лавки: потертые удобные кресла, старомодные бархатные шторы, захламленный стол Джонатана Мура. Элизабет закрыла дверь. Они словно оказались в далеком прошлом. Она открыла буфет, порылась в нем и достала пакет карамелек.

– Ты все еще их любишь? Думаю, да. Если по-настоящему любишь что-то, то будешь любить всегда, ты согласен?

– Не знаю.

– А я знаю, я совершенно в этом уверена, – она рассмеялась. – Что бы ни происходило, я всегда буду любить карамельки. И я всегда буду благодарна за то, что могу их есть, не набирая ни грамма лишнего веса. Вот, пусть пакет будет между нами, и мы оба сможем таскать оттуда конфеты, как раньше.

Карр тоже рассмеялся, и все его внутреннее напряжение исчезло. Прийти к Элизабет означало ускользнуть в такое привычное и удобное место, где даже думать ни о чем не нужно. Словно старое пальто, старые туфли, старый друг – неромантичные, неприхотливые и весьма успокаивающие вещи.

– Не слишком рано для чая? Я приготовлю… – спросила она и увидела, как он снова нахмурился.

– Нет. Со мной Фэнси – Фрэнсис Белл. Мы гостим у Риетты. Она пошла к Харди сделать прическу и, когда выйдет оттуда, хотела выпить чаю.

Ясные глаза Элизабет задумчиво остановились на его лице.

– Не хочешь привести ее сюда? У меня есть кекс по совершенно новому рецепту.

– Хочу.

Элизабет кивнула.

– Прекрасно. Тогда мы можем просто посидеть и поговорить. Расскажи мне о ней. Она твоя подруга?

– Нет.

Он не собирался этого говорить, но едва сказав, подумал: «Боже, это же правда!» Во что он вляпался и насколько сильно? Как если бы он ходил во сне, а потом внезапно проснулся и увидел, что одна нога зависла над пропастью.

– Расскажи о ней, Карр. Какая она?

На его лице вновь появилось измученное выражение.

– Она похожа на Марджори.

– Я видела Марджори только один раз. Она была очень красива.

Сказано это было без злости, однако оба помнили эту встречу, потому что именно после нее Элизабет спросила: «Ты влюблен в нее, Карр?» Они тогда сидели вдвоем в этой самой комнате, и когда он посмотрел в сторону, не в силах встретиться с ней взглядом, она сняла помолвочное кольцо и положила на подлокотник кресла между ними. Он продолжал молчать, и тогда она вышла через дальнюю дверь и поднялась по старой лестнице в свою комнату наверху. И он позволил ей уйти.

Это было пять лет назад, но казалось, случилось лишь вчера.

– Почему ты дала мне уйти?

– Как я могла тебя удержать?

– Ты и не пыталась.

– Нет, не пыталась. Я не хотела удерживать тебя, раз ты хотел уйти.

Он промолчал, потому что не мог сказать: «Я не хотел уходить». Он знал Элизабет всю свою жизнь, а Марджори – каких-то три недели. Когда тебе двадцать три, романтичным кажется все новое, неизведанное и неожиданное. И если при ближайшем рассмотрении далекий чарующий пейзаж превращается в пустыню, виноват в этом только ты сам. Марджори не стала другой; ему всегда приходилось себе об этом напоминать.

Он наклонился вперед, зажав руки между коленями, и заговорил сначала прерывисто, а потом торопливо.

– Знаешь, она не виновата. Жизнь со мной была ужасна… И ребенок умер… У нее ничего не осталось. Денег не хватало. Она ведь привыкла весело проводить время, чтобы вокруг было много людей. Я ничего не смог предложить ей взамен. Квартира была очень тесная, она терпеть ее не могла. Меня вечно не было дома, а когда был дома, то в отвратительном настроении. Ее не за что винить.

– Что произошло, Карр?

– Меня отправили в Германию. Демобилизовался я только в конце того года. Она никогда не писала много, а потом и вовсе перестала. Я получил отпуск, вернулся домой и застал в квартире чужих людей. Она ее сдала. Никто не знал, где она. Когда я вернулся окончательно, я попытался отыскать ее. Я снова поселился в той же квартире, потому что надо же мне было где-то жить, и получил работу в литературном агентстве. Его основал один мой друг, Джек Смизерс. Помнишь, он учился со мной в Оксфорде? Он был ранен во время войны, и его демобилизовали до того, как стало совсем страшно.

– А потом?

На мгновение он поднял глаза на Элизабет.

– Мне почему-то казалась, что она может вернуться. И она вернулась. Была очень холодная январская ночь. Я пришел домой чуть за полночь и увидел, что она, скорчившись, сидит на диване. Она, должно быть, сильно замерзла, потому что на ней не было пальто, только костюм из тонкой ткани. Она взяла в спальне пуховое одеяло, зажгла электрический камин, и к моему приходу у нее поднялась высоченная температура. Я вызвал врача, но у нее уже не было никаких шансов. Тот мерзавец, с которым она сбежала, бросил ее без гроша во Франции. Она продала все, чтобы вернуться домой. Она рассказала мне об этом, но не назвала его имя. Сказала, что не хочет, чтобы я его убил. После всего, что он с ней сотворил – она говорила в бреду, так что мне все известно, – после всего этого она все равно была от него без ума!

Он замолчал. Раздался голос Элизабет:

– Может быть, она беспокоилась о тебе.

Он зло рассмеялся.

– Не беспокоилась! Она хранила его фотографию. Вот откуда я все знаю, и вот как я однажды его найду. Фотографию она хранила под крышкой пудреницы. Полагаю, она думала, что никто фото там не найдет, но она, конечно, не знала, что умрет. – Голос его стал хриплым. – Если бы ей кто-нибудь об этом сказал, она бы не поверила.

– Бедная Марджори!

Он кивнул.

– Фотографию я сохранил. Когда-нибудь я его найду. Она обрезана так, что остались только голова и плечи, а картон с обратной стороны содран, чтобы фотография поместилась в пудреницу, так что имени фотографа нет. Но если я его встречу, сразу узнаю.

– Никто не остается безнаказанным, Карр. Не пытайся строить из себя палача. Это не по твоей части.

– Разве нет? Не знаю…

Повисла тишина. Элизабет не нарушала молчания. Она откинулась на спинку кресла и наблюдала за ним из-под темных ресниц. Длинные тонкие руки спокойно лежали на коленях. На ней была зеленая юбка, кремовый свитер с высоким воротом, почти полностью закрывавшим длинную шею, и маленькие жемчужные сережки.

Карр снова заговорил:

– Знаешь, Фэнси очень на нее похожа. Прежде она работала манекенщицей, а сейчас она хористка и танцовщица – правда, безработная. Она много трудится и хочет добиться успеха. Надеется получить роль в пьесе из постоянного репертуара, как она это называет. Не думаю, что она хоть сколько-нибудь умеет играть на сцене. Ей нужно внимательно относиться к тому, как она произносит гласные, потому что в Степни, где она выросла, они звучат иначе. Кажется, ее родители до сих пор живут там, и ей даже в голову не приходит уйти от них в свободное плавание, потому что она очень хорошая девушка и очень любит свою семью.

– А какое отношение ко всему этому имеешь ты? – спросила Элизабет.

Он взглянул на нее и довольно горько пошутил:

– Она хочет подняться по социальной лестнице и рассматривает меня в качестве трамплина.

– Вы помолвлены?

– Кажется, нет.

– Ты просил ее руки?

– Не знаю.

– Карр, ты должен знать!

– А я не знаю, и это факт.

Она вдруг выпрямилась, широко раскрыв глаза и стиснув руки.

– Ты позволил себе плыть по течению и понятия не имеешь, где оказался.

– Да, так оно и есть.

– Карр, это самоубийство! Ты не обязан жениться на девушке, которую не любишь.

– Нет. Но вот так плыть по течению совсем легко, если тебе все равно, что случится. Мне бывает одиноко.

Элизабет быстро и тихо ответила:

– Лучше быть одиноким, чем испытывать одиночество рядом с другим человеком.

Ее потрясла боль в его глазах.

– Чертовски верно. Я попробовал и то, и другое, так что мне это известно. Но, видишь ли, поговорка «обжегшись на молоке, дуешь на воду» не работает; всегда кажется, что в следующий раз все будет иначе.

– Карр, мне прямо встряхнуть тебя хочется! Ты говоришь ерунду и знаешь это. Ты, конечно, повел себя необдуманно с Марджори, но в этот раз ты даже не притворяешься, что эта несчастная девушка тебя хоть сколько-нибудь интересует.

На его лице мелькнула давно знакомая вызывающая улыбка.

– Дорогая, она вовсе не несчастная девушка. Напротив, она очень милая девушка, безупречно хорошая девушка и к тому же невероятно красивая: платиновые волосы, сапфировые глаза, полуметровые ресницы и розовый цвет лица в лучших английских традициях. Погоди, сама увидишь!

Глава 5

Как и следовало ожидать, чаепитие прошло хорошо. Фэнси сначала упиралась:

– Но кто такая эта Элизабет Мур? Ты точно мне про нее никогда не говорил. Этой лавкой владеет она?

– Нет, ее дядя. Он вообще-то довольно известный человек. Когда-то у семьи Мур был большой загородный дом за пределами Меллинга. Трое погибли во время Первой мировой войны, и уплата налогов за их наследство разорила семью. Джонатан был четвертым. Когда дошло до продажи имущества с молотка, он сказал, что откроет лавку и сам все продаст. Вот так он и начал свое дело. Родители Элизабет умерли, поэтому она живет с ним.

– Сколько ей лет?

– Она на три года моложе меня.

– А я не знаю, сколько тебе лет.

– Двадцать восемь.

– Значит, ей двадцать пять?

Он расхохотался.

– Умница! Как ты догадалась? Пойдем, она уже поставила чайник.

Успокоенная открытием, что Элизабет уже почти женщина средних лет, Фэнси пошла с ним. Она была совсем не прочь выпить чашку чая: сидение под феном вызывает такую жажду! Она еще больше успокоилась, увидев Элизабет и приветливую старую гостиную. Пускай мисс Мур старый друг и все такое, но ее никак не назовешь красавицей, и она совсем не изящна. Юбка на ней была немодного кроя – не этого года и даже не прошлого. Джемпер с высоким воротом и длинными рукавами тоже не был элегантным. И все же Рэнси почти сразу почувствовала, что ее алый наряд чересчур вызывающий. Это чувство становилось все сильнее, и в какой-то момент она чуть не расплакалась. Нельзя сказать, что мисс Мур не была милой или что она и Карр как-то пытались заставить ее чувствовать себя чужой, но именно так она себя и чувствовала. Они были не такие, как она. Глупо, конечно, – она была не хуже других и притом гораздо красивее и элегантнее, чем Элизабет. Какое глупое чувство! Мама бы сказала, что нечего ей выдумывать ерунду. А потом вдруг это чувство исчезло, и она принялась рассказывать Элизабет про родителей, про то, как получила первую работу, и теперь уже чувствовала себя хорошо и спокойно.

Когда перед уходом они с Элизабет поднялись наверх, Фэнси, стоя перед зеркалом времен королевы Анны, спросила:

– Это старый дом, да?

Она видела отражение Элизабет в зеркале: слишком высокая и худая, но было в ней что-то утонченное, что очень подходило к этому дому и мебели. Элизабет ответила:

– Да, он очень старый, семнадцатого века. На месте ванной раньше находился пороховой склад. Все ужасно неудобно, конечно, но вполне подходит для ведения коммерции.

Фэнси достала пуховку и принялась поправлять безупречный макияж.

– Я люблю новое, – сказала она. – Не понимаю, зачем люди так пекутся о старом. Я хотела бы, чтоб у меня была серебристая кровать, серый мебельный гарнитур, а все остальное чтоб было синим.

Элизабет улыбнулась.

– Вам бы это точно подошло.

Фэнси сложила губки бантиком и умелым движением нанесла помаду.

– М-м… – протянула она и спросила, не оборачиваясь: – Вы ведь давно знакомы с Карром?

– О да.

– Как думаете, с ним трудно будет жить? В том смысле, что у него часто меняется настроение. Он всегда такой был?

Она увидела в зеркале, что Элизабет отвернулась и ее лица больше не видно. Элизабет ответила, чуть помедлив:

– Я давно его не видела. Он ведь был в отъезде.

– А вы знали девушку, на которой он был женат?

– Видела ее однажды. Она была очень красивая.

– Я ведь похожа на нее, да? Я не была с ней знакома, но…

– Вы немного на нее похожи.

– Тот же типаж?

– Да.

Фэнси убрала пудру и помаду и закрыла молнию на своей алой сумочке. Она сказала странным тоном:

– Думаю, именно поэтому… – Она резко обернулась. – Никому не хочется быть просто заменой, разве нет?

– Конечно.

– Я хочу сказать, что не стала бы ревновать к ней или что-то подобное. Я знала одну девушку, которая вышла замуж за вдовца; так вот она отказывалась переступать порог его дома, пока он не убрал все фотографии первой жены. Мне это казалось неправильным, тем более что в доме жили дети от первой жены. Я рассказала об этом маме, и она сказала: «Мужчина, забывший первую жену, забудет и тебя, не обманывайся на этот счет». Вот так сказала мама, и я бы не стала поступать, как та девушка. Но я не хотела бы выйти замуж, если бы мне предстояло быть этой фотографией, если вы понимаете, о чем я.

– Отлично понимаю.

Фэнси тяжело вздохнула.

– Он такой красивый, правда? Но когда дело дойдет до совместной жизни, может оказаться, что судить лучше по поступкам, а не по внешности. То есть нужно хорошенько подумать, прежде чем на это пойти, верно? – Она коротко рассмеялась. – Представляю, что вы обо мне думаете, пока я тут болтаю. С вами почему-то легко говорить. Что ж, думаю, нам пора.

По дороге домой Фэнси сказала:

– Она совсем не такая, как я думала. Она, пожалуй, милая.

Губы Карра дрогнули.

– Да, она, пожалуй, милая.

Он сказал это так, словно смеялся над ней, но смеяться было не над чем. Он был странный в этом смысле. Стараешься изо всех сил его развеселить, шутишь, но с тем же успехом можешь делать это перед кирпичной стеной. А потом, когда смеяться совершенно не над чем, он внезапно веселится. Ну, лишь бы веселился…

Она продолжила говорить об Элизабет:

– Жаль, что она не замужем. Я бы ни за что не хотела оказаться незамужней в двадцать пять.

На этот раз он рассмеялся в открытую. А что такого смешного она сказала?

– Ну, милая, тебе же до этого еще далеко. Еще пять лет, так ведь?

– Шесть. И я не понимаю, что тут смешного. Девушке не стоит с этим затягивать, так мама говорит. Она говорит, что привыкаешь все делать по-своему, а это не годится, потому что, когда выйдешь замуж, мужчина потребует, чтобы все было, как захочет он. Ну то есть она не считает, что нужно прямо-таки во всем ему уступать, но когда двое живут вместе, то понятное дело, они должны идти на уступки. А когда появятся дети, уступать придется еще больше, если ты понимаешь, о чем я. Так говорит мама, а она нас шестерых вырастила, так что кому знать, как не ей.

Карр перестал смеяться. Он никогда еще не чувствовал меньше любви к Фэнси, и при этом она никогда так сильно ему не нравилась.

– Твоя мама – очень разумная женщина. Я хотел бы с ней познакомиться. И не удивлюсь, если однажды ты станешь кому-нибудь хорошей женой, моя дорогая.

– Но не тебе?

Она не знала, почему эти слова сорвались у нее с языка, но так уж вышло – она их произнесла. А он посмотрел на нее со странной улыбкой в глазах и ответил:

– Нет, не думаю.

Ее красивый нежный румянец усилился. Большие синие глаза прямо смотрели на него.

– Я понимаю, о чем ты. Мы оба думали, что у нас получится, но нет, ничего не выйдет. Я поняла это, как только увидела тебя с этой девушкой, Элизабет. Ты ведь любил ее, так?

Его взгляд стал холодным.

– Это было давно.

– Я бы сказала, что ты очень ее любил. Я бы даже сказала, что ты все еще ее любишь. Вы подходите друг другу, если понимаешь, о чем я. Вы были обручены?

Он ответил теми же словами:

– Это было давно.

Дальше они шли в молчании. Фэнси подумала: «Мы не можем идти две с половиной мили и не разговаривать. Я просто закричу, а он решит, что я спятила. На этих деревенских дорогах такая тишина, можно услышать даже свои мысли». Она заговорила, чтобы нарушить молчание:

– Она тоже тебя любит, это видно.

Он нахмурился, но не рассердился, потому что положил руку ей на плечо и слегка по нему похлопал.

– Ты всегда сможешь открыть брачное агентство, если у самой с этим ничего не выйдет. А теперь не будем больше говорить обо мне. Расскажи мне про свою маму и твоих братьев и сестер.