Текст книги "Вопрос и ответ"

11
Спас тебе жизнь

[Тодд]

– Нам надо их перенумеровать. – Дэйви достал из монастырского склада-сарая тяжелый холщовый мешок и громко брякнул его наземь. – Это наша новая работа.

Было первое утро после того, как мэр изволил запоздало поздравить меня с днем рождения. После того как я поклялся найти ее.

Ничего покамест не изменилось.

– Перенумеровать? – Я посмотрел на спаклов, по-прежнему таращившихся на нас в бессмысленном молчании, хотя лекарство, по идее, должно было уже выветриться. – С чего это?

– Ты ваще никогда не слушаешь па? – Дэйви начал вынимать из мешка инструменты. – Всяк должен знать свое место. И потом, надо же как-то следить за скотиной.

– Они тебе не скотина, Дэйви, – сказал я даже не слишком зло: мы с ним уже пару раз ругались на эту тему. – Они просто инопланетяне.

– Да мне похрен, свиная ссанина. – Он вытащил закручиватель и поставил на траву, потом снова полез внутрь. – На-ка, держи.

Он протянул мне горсть металлических полосок, соединенных вместе в более длинную конструкцию. Я машинально взял.

И только потом понял, што держу.

– Нет, – сказал я. – Мы не станем.

– Да, – сказал он. – Еще как станем.

В Прентисстауне мы так клеймили овец. Берешь вот эту штуку, што сейчас была в руках у Дэйви, оборачиваешь полоску вокруг овечьей ноги, туго закручиваешь концы инструментом – слишком туго. Настолько туго, штобы полоска врезалась в кожу и началось вошпаление. Металл у них покрыт специальным средством, штобы инфекшия не развилась, а дальше больная кожа вокруг полоски вылечивается и срастается с нею, и замещает этот кусок кожи самой чертовой полоской.

Я в ужасе посмотрел на спаклов. Спаклы посмотрели на нас.

Гадость в том, што если этот браслет потом снять, под ним уже ничего не вылечится. Овца кровью истечет, если так сделать, до смерти истечет. Надеваешь его, и все, так и будет ходить до конца своих дней. Навсегда это, насовсем, без вариантов.

– Стало быть, всего-то и надо, што видеть в них овец. – Дэйви выпрямился с ключом в руках и окинул хозяйским взглядом спаклов. – А ну, в очередь!

– Одно поле зараз, – проорал, показывая на спаклов закручивателем в одной руке и пистолетом в другой; солдаты на стене стояли, нацелив ружья на стадо. – Как только получите номер, стойте на своем поле и не уходите с него, усекли?

И они, кажется, усекли.

В том-то и дело.

Они усекли куда больше, чем овцы на их месте.

Я уставился на горсть металлических полосок у себя в руке.

– Дэйви, так не…

– Давай шевелись, ссанина, – нетерпеливо отрезал он. – Нам за сегодня аж две сотни окучить надо.

Я сглотнул.

Первый спакл в очереди тоже смотрел на эти чертовы полоски. Кажется, это была женщина – иногда их можно отличить по цвету лишайников, которые они себе выращивают заместо одежек. Да и низковата она была по спачьим меркам. С меня ростом, а то и меньше.

Я думал. Думал.

Ведь ежели я не стану… не буду этого делать, они возьмут кого-то еще, и ему будет наплевать, больно спаклам или нет. Пусть уж лучше я – я хотя бы смогу сделать правильно. Лучше, чем вот этот вот Дэйви сам, без меня.

Так?

(так?)

– Давай уже, оборачивай эту етьскую штуку вокруг руки, а не то мы тут все етьское утро проваландаемся, – это Дэйви, конечно.

Я жестом велел ей протянуть руку. Она протянула, глядя мне в глаза, не мигая. Опять пришлось слюну проглотить. Взял упаковку полосок, развернул, вытащил одну – с номером 0001. Она все смотрела. Все не мигала.

Я взял ее за руку.

Она была теплая – теплая на ощупь; а ведь с виду такие белые и холодные…

Завернул полоску вокруг запястья.

Под пальцами бился пульс.

Она смотрела мне в глаза.

– Прости, – прошептал я.

К нам подошел Дэйви, заправил оба конца полоски в закрутку и так свирепо и резко крутанул, што спакл зашипел от боли. А потом Дэйви сжал тиски, заклепав металл на руке. Сделал ее на веки и веки номером 0001.

Из-под браслета потекла кровь. Кровь у номера 0001 была красная.

(и я это уже знал)

Держась за запястье другой рукой, номер 0001 попятилась от нас прочь: все еще таращась, все еще не моргая, как безмолвное проклятие.

Никто из них драться не пытался. Просто стояли в очереди и глядели, глядели, глядели. Время от времени перещелкивались, но все равно никакого Шума, никакого сопротивления, никакой борьбы.

Отчего Дэйви становился только злее.

– Чертовы колоды. – Он подержал затяг пару секунд до заклепки: хотел посмотреть, сколько спакл будет шипеть.

Потом еще пару секунд подержал. И еще.

– Как тебе такое, по нраву? – крикнул он в спину спакла, пока тот плелся от нас подальше, и оглядывался, и смотрел, смотрел…

Следующий в очереди был номер 0038. Высокий такой, вероятно, мужчина, тощий от природы, и еще схуднувший, потомуш даже дураку понятно, што нашего ежедневного фуража для полутора тысяч спаклов никак не достаточно.

– На шею ему надевай, – бросил Дэйви.

– Што? – У меня даже глаза на лоб полезли. – Нет!

– Надевай ему эту дрянь на его етьскую шею!

– Я не…

Он внезапно сделал выпад, оглоушил меня закруткой по черепу и вырвал из рук кипу полосок. Меня даже на колено швырнуло… Схватился за голову, несколько секунд глаза от боли поднять не мог.

А когда поднял, было уже, ясное дело, поздно.

Дэйви швырнул спакла на колени. Полоска с номером 0038 уже была закручена у того на шее, и он, Дэйви, закручивал ее еще туже. Солдаты на стене хохотали, спакл хватал ртом воздух, цепляясь за ошейник пальцами. По всей окружности шеи текла кровь.

– Прекрати! – Я попытался встать на ноги, но…

Дэйви замкнул ошейник. Спакл рухнул в траву, задыхаясь, хрипя; голова его начала наливаться жестоким розовым цветом. А Дэйви просто стоял над ним – стоял не шевелясь и глядя, как наступает смерть.

Инструменты лежали на траве. Я кинулся к ним, схватил кусачки, обратно, к 0038… Дэйви попытался меня остановить, но я замахнулся на него инструментом, и он отскочил. Я упал на колени, попробовал подцепить чертову металлическую ленту, но ее слишком туго затянули, а спакл так бился от удушья, што мне, наконец, пришлось прижать его к земле кулаком.

Ошейник я сорвал. Он отлетел, весь в ошметках кожи и крови. Спакл с таким страшным звуком втянул воздух, што у меня чуть уши не отвалились. Меня прямо отбросило от него – прямо так, с кусачками в руке.

И вот тогда-то, пока я смотрел, как спакл сражается с воздухом, пытается снова начать дышать и, кажется, не может… пока Дэйви нависал над нами с тисками… я вдруг понял, какая волна тиканья и щелчков идет сейчас по толпе… и именно тогда – изо всех моментов, всех причин, всех возможностей именно в эту – вот именно тогда они и решили напасть.

Первый удар мазнул мне слегка по макушке. Спаклы, они тонкие, легкие, так што силы в ударе было немного.

Зато их пятнадцать сотен.

И все пятнадцать пришли валом, так густо, што тебя словно под воду затянуло…

Кулаки, тумаки, ногти царапают по лицу, по загривку, и меня уже сшибли на землю и навалились всем миром сверху хватаясь за руки за ноги за одежду за волосы и я орал и визжал и кто-то уже выдернул у меня инструмент из пальцев и заехал со всей дури в локоть и больно было так што в глазах потемнело…

А единственная мысль, единственная идиотская мысль в голове была…

На меня-то они за што накинулись? Я же пытался спасти 0038…

(но они же знают они знают…)

(они в курсе што я убийца…)

Дэйви што-то крикнул, со стены затрещали выстрелы.

Еще тумаки, царапины, но и выстрелы тоже, и спаклы посыпались в стороны, хотя я это больше слышал, чем видел, потому што от локтя было дико больно.

На меня все еще наседал один, драл мне шею сзади, потому што я валялся мордой в траву, но как-то сумел перевернуться, и хотя ружья все так же палили, и в воздухе стоял крепкий дух кордита, и спаклы бежали… бежали, этот так и сидел на мне, царапался, лупил руками…

Тут до меня дошло, што это 0001, самая первая в очереди, первая, кого я коснулся, а потом што-то шлепнуло, она крутанулась и упала рядом со мной в траву. Мертвая.

Дэйви снова стоял над нами: в руке пистолет, дуло курится. Нос и губа в крови, тоже весь исцарапанный не хуже моего и как-то весь кренится набок.

Но улыбается.

– Я те жизнь спас, видал?

Пальба так и продолжалась. Спаклы бежали, но бежать-то было некуда. И они падали. Падали. Падали.

Я посмотрел на локоть.

– У меня, кажется, рука сломана.

– У меня, кажется, нога сломана, – парировал Дэйви. – Давай, двигай живо к па, скажи ему, што случилось. Скажешь, што я жизнь тебе спас.

На меня он не смотрел – целился, стрелял, вес держал кособоко.

– Дэйви…

– Пошел! – Он был весь – жуткая, мрачная радость. – У меня тут работку закончить надо.

Выстрел. Спакл упал.

Они падали повсюду.

Я сделал шаг в сторону ворот. И еще один шаг.

И потом побежал.

У меня руку дергало буквально на каждом шагу, но Ангаррад сказала мальчик-жеребенок и ткнулась мне в лицо влажным носом. Она даже колени подогнула, штобы я смог мешком плюхнуться в седло. Встала, затрусила мерно по дороге, дожидаясь, пока я усядусь как следует, и только тогда припустила самым стремительным галопом, какой я только у нее видел. Я лежал, одной рукой вцепившись ей в гриву, другую свернув под собой, и пытался не стошнить от боли прямо на ходу.

Время от времени я подымал голову и видел женщин: они провожали нас глазами из окон, безмолвные и далекие. Мужчины тоже провожали, вблизи, глядели на мое лицо, все в крови и избитое.

Кого они, интересно, видят?..

Такого же, как они?

Или врага?

Кто я такой, по-ихнему?

Я закрыл глаза, но чуть не вылетел из седла и поскорее снова их открыл.

Ангаррад подлетела к собору сбоку, высекая копытами искры из мостовой, обогнула угол, нацелилась на лестницу. На площади армия выделывала маневры. У большинства так и не было Шума, но от топота всех этих ног и так воздух в трубку сворачивало.

Я поморщился на это вот все, кое-как поднял голову, посмотрел туда, куда мы, собственно, и неслись – на соборные двери…

И мой Шум выдал такой взрыв, што Ангаррад встала как вкопанная, скребя по брусчатке, роняя пену с боков – очень уж быстро мы с ней доскакали.

Но я этого не заметил…

Потомуш у меня сердце тоже встало, вот прямо прекратило биться…

потомуш там была она.

Впереди, у меня перед глазами, поднималась по ступеням собора…

Она.

И сердце подскочило… чуть из груди не выпрыгнуло… дальше забилось, и Шум уже был готов кричать ее имя, и боль вся куда-то ушла…

Потомуш она жива…

Жива она!

Но тут я увидел…

Как она идет вверх по ступеням…

А там стоит мэр Прентисс…

который раскрывает руки навстречу…

и обнимает ее…

и она ему позволяет…

и в голове у меня только…

а сказать я могу….

што…

кто…

– Виола?!

Часть III
Война окончена

12
Предательство

[Виола]

Мэр Прентисс стоял передо мной – вождь этого города, этого мира.

Руки раскрыты.

Объятия ждут.

Словно это и есть цена.

И я… буду платить?

Один раз, думаю я, всего один раз.

(правда же?)

Один раз обняться и потом увидеть Тодда.

Я шагнула вперед…

(только один раз)

…и он меня обнял.

Я постаралась не одеревенеть от прикосновения.

– Я еще не говорил тебе, – сказал он мне в самое ухо. – Но по дороге сюда мы нашли твой корабль там, на болотах. Мы нашли твоих родителей.

Я судорожно вздохнула и попыталась поскорей проглотить слезы.

– Мы достойно похоронили их. Мне так жаль, Виола. Я знаю, как одиноко тебе должно быть сейчас. И ничто, ничто не доставит мне большего удовольствия, чем… если когда-нибудь, в один прекрасный день, ты смогла бы увидеть во мне твоего…

Внезапный звук прошил насквозь этот РЕВ…

Клочок Шума взлетел выше всего остального, чистый и звонкий, как стрела…

Нацеленная прямо в меня…

Виола! – вскрикнул он, затолкав недоговоренную фразу мэру обратно в рот…

Я попятилась, его руки опали с меня, как…

Я о-бер-ну-лась…

На площади, весь в солнечном свете, верхом на коне, всего в каком-то десятке метров…

Был он.

Он!

Он.

– ТОДД!

Я уже бежала к нему.

Он так там и стоял, возле коня, почти упав с седла, держал руку под каким-то нехорошим углом, и весь его Шум рычал: Виола! – а еще там была боль от руки и смятение – насквозь всего вообще, – но мой собственный разум мчался к нему на всех парах, а сердце колотилось таким оглушительным барабаном, что ничего толком расслышать не получалось.

– ТОДД!

Я добежала. И его Шум распахнулся еще шире, и обволок меня, окутал, как одеяло, и я вцепилась в него и прижала к себе, словно никогда, никогда больше не собиралась отпускать, а он закричал, потому что ему стало больно, но все равно схватил меня другой, здоровой рукой, схватил, схватил, прижал к себе, к себе…

– Я думал, ты умерла, – шептал он мне в шею. – Я думал, ты умерла.

– Тодд, – твердила я и плакала, и единственное, что я еще могла твердить, было его имя – Тодд.

Он вдруг резко втянул воздух, и боль в Шуме полыхнула так громко, что я чуть не ослепла.

– Твоя рука…

– Сломана, – выдохнул сквозь зубы он. – Ее сломали…

– Тодд? – Мэр очень пристально смотрел на него. – Ты что-то рановато вернулся.

– У меня рука. Спаклы…

– Спаклы?! – ахнула я.

– Выглядит скверно, – перебил мэр. – Нам нужно немедленно ее вылечить.

– Я отведу его к мистрис Койл! – встряла я.

– Виола, – сказал мэр; Виола? – подумал Тодд (с какой стати мэр так ее называет). – Твой дом исцеления слишком далеко, чтобы Тодд мог дойти до него вот с такой раной.

– Я пойду с тобой! – Я даже не взглянула на него. – Я учусь на целителя!

– Ты – што? – Боль завывала, как сирена, но он все равно недоверчиво переводил взгляд с меня на мэра и обратно. – Што происходит? Откуда ты зна…

– Я все тебе объясню, – мэр взял его за вторую руку, – как только мы поправим твое здоровье. – Дальше он повернулся ко мне: – Приглашение на завтра в силе. Тебе пора на похороны.

– Похороны? – вскинулся Тодд. – Какие похороны?

– Завтра, – твердо повторил мэр и потащил Тодда прочь.

– Погодите… – начала я.

– Виола!

Тодд вырвался из хватки мэра, но потревожил сломанную руку, и боль швырнула его на колено – такая громкая, острая, ясная у него в Шуме, что даже марширующие на площади солдаты замерли и обернулись. Я кинулась на помощь, но мэр остановил меня властным жестом.

– Ступай. – Нет, этот голос не приглашал к обсуждению. – О Тодде позабочусь я. Похорони свою подругу и оплачь ее. Тодда увидишь завтра вечером – он будет как новенький.

Виола? – снова сказал Шум и подавился рыданием – боль была такой тяжелой, что он, наверное, и говорить-то уже не мог.

– До завтра, Тодд, – громко произнесла я, пытаясь пробиться сквозь Шум. – Мы увидимся завтра.

Виола! – Но мэр уже уводил его от меня.

– Вы обещали! – я крикнула ему в спину. – Помните, вы обещали!

Он обернулся с улыбкой:

– Помни и о своем обещании.

Я что-то обещала?

Но они уже ушли – так быстро, будто их здесь и не было.

Тодд…

Тодд жив.

Мне пришлось согнуться пополам, опуститься на четвереньки и просто дать этой правде случиться.

Тодд жив.

– И с тяжелым сердцем мы предаем тебя земле.

– Держи. – Когда священнослужительница закончила говорить, мистрис Койл взяла меня за руку и вложила в нее горсть рассыпчатой земли. – Брось на гроб.

– Зачем? – Я непонимающе уставилась на грязь.

– Затем, чтобы она была погребена нашими объединенными усилиями.

Она повела меня с собой, встала в шеренгу целительниц, выстроившихся у могилы. Одна за другой мы прошли мимо дыры в земле, и каждая кинула горстку сухой земли на деревянный ящик, под крышкой которого покоилась теперь Мэдди. Все старались держаться от меня как можно дальше.

Видимо, никто больше не станет со мной разговаривать. Никогда. Кроме мистрис Койл.

Потому что они винят в случившемся меня.

И я себя тоже виню.

Здесь собралось больше полусотни женщин: целительницы, ученицы, пациентки. Вокруг цепочкой стояли солдаты – как-то слишком много, гораздо больше, чем, по идее, нужно для похорон. Мужчин держали отдельно, по другую сторону могилы – даже отца Мэдди. Его плачущий Шум… – ничего печальнее я в жизни не слышала.

И посреди всего этого я чувствовала себя только еще более виноватой – потому что думать могла на самом деле только о Тодде.

Теперь, когда я не прямо с ним рядом, смятение у него в Шуме стало яснее, крупнее. Только представить себе, как я могла смотреться в объятиях мэра – друзья не разлей вода, да и только.

Да, я могла все это объяснить, но стыд от этого не унимался.

А потом его увели.

Я бросила свою горсть земли на гроб Мэдди…

…и тут на плечо мне легла ладонь мистрис Койл.

– Нам нужно поговорить.

– Он хочет работать со мной? – Мистрис Койл уставилась на меня поверх чашки с чаем.

Мы сидели в моей маленькой спаленке.

– Говорит, он вами восхищается.

– Вот, значит, до чего дошло… – Она подняла бровь.

– Да, понимаю, как это звучит, – вздохнула я. – Но слышали бы вы его…

– О, думаю, я достаточно слышала от нашего президента, чтобы мне надолго хватило.

Я откинулась на подушку.

– Но он мог бы, не знаю, силой заставить меня все рассказать о кораблях. А сам ни к чему не принуждает – вообще. – Я отвела взгляд. – Даже разрешил мне завтра увидеться с другом.

– Что, с твоим Тоддом?

Я кивнула. Ее лицо осталось непроницаемым, что твой камень.

– Надо полагать, теперь ты благодарна ему за это?

– Нет. – Я потерла лицо ладонями. – Я видела, что делает его армия на марше. Своими глазами видела.

Последовало долгое молчание.

– Но? – наконец произнесла мистрис Койл.

– Но он повесит того, кто застрелил Мэдди. – Я все еще на нее не смотрела. – Он казнит его завтра.

Она презрительно хмыкнула.

– Что ему еще одно убийство – такому человеку, как он? Что значит еще одна жизнь? Он думает, что это разрешит проблему… как типично!

– Он и вправду казался таким расстроенным.

Она искоса глянула на меня.

– Еще бы он не казался. Уверена, именно это ему и было надо. – Она понизила голос. – Он у нас президент лжи, девочка моя. Он так мастерски лжет, что ты не захочешь, а поверишь, будто это правда. Дьявол – лучший краснобай на свете, неужто мама тебя этому не учила?

– Он себя дьяволом не считает, – возразила я. – Говорит, он просто солдат, который выиграл войну.

– Умиротворение, – она пристально на меня поглядела, – вот как это называется. Политика умиротворения. Очень скользкая дорога.

– Что это значит?

– Это значит, что ты хочешь работать с врагом. Что ты бы лучше присоединился к нему, чем побил его. И это самый верный путь к тому, чтобы продолжали бить тебя.

– Но я этого не хочу! – вскрикнула я. – Я хочу, чтобы все это прекратилось! Я хочу, чтобы это был дом для всех, кто сюда летит; дом, который мы для себя искали. Я хочу, чтобы были мир и счастье. – Голос загустел, это в него бросились слезы. – Я больше не хочу, чтобы люди умирали.

Мистрис Койл поставила чашку, положила руки на колени и устремила на меня тяжелый взгляд.

– Уверена, что ты именно этого хочешь? Или ты на что угодно готова ради твоего мальчика?

Уж не читает ли она мои мысли?

(потому что да, я хочу увидеть Тодда…)

(я хочу ему объяснить…)

– Мне совершенно ясно, что ты верна не нам. После твоей проделки с Мэдди многие из нас не уверены, что ты такое уж важное приобретение – скорее уж источник угрозы.

Приобретение, пронеслось у меня в голове.

Она испустила долгий и тяжкий вздох.

– Для протокола. Я не виню тебя в смерти Мэдди. Она была достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения, и если она решила тебе помочь – значит, таков был ее выбор. – Мистрис Койл провела ладонью по лбу. – В тебе я вижу очень много от себя самой, Виола. Даже такого, чему сама не рада. Так что, будь добра, знай: я тебя не виню. Что бы ни случилось.

– Что вы имеете в виду – «что бы ни случилось»?

Но она больше ничего мне не сказала.

Ночью у них было что-то под названием «поминки». Весь дом исцеления пил слабое пиво – ведрами – и пел песни, которые любила Мэдди, и рассказывал всякие истории о ней. Было много слез (моих в том числе), отнюдь не счастливых… но и не таких печальных, как могли бы быть.

А я завтра увижу Тодда.

И это почти что «теперь все в порядке» – настолько, насколько сейчас что-то может быть в порядке.

Я бродила по дому исцеления, среди целительниц, учениц, пациенток… – они все разговаривали друг с другом. Никто не разговаривал со мной. Коринн сидела отдельно, в кресле у окна, и выглядела как-то особенно мрачно. Она не желала ни с кем общаться с самой гибели Мэдди и даже отказалась сказать пару слов над могилой. Чтобы разглядеть, насколько мокры ее щеки, нужно было сидеть совсем близко.

Не иначе как за меня все решило пиво, но она была такая несчастная, что я подошла и таки уселась рядом.

– Прости… – начала я, но она вскочила, даже не дослушав одно это слово, и выбежала вон.

Ей на смену явилась мистрис Койл с двумя стаканами пива в руках. Протянула один мне. Мы обе проводили глазами Коринн.

– О ней можешь не беспокоиться, – заметила мистрис Койл, садясь.

– Она меня всегда ненавидела.

– Вовсе нет. Ей просто пришлось нелегко, вот и весь сказ.

– И насколько же нелегко?

– Это пусть она тебе рассказывает, не я. Пей.

Я выпила. Вкус был сладкий, пшеничный, нёбо кололи пузырьки – даже приятно. Пару минут мы просто сидели и пили.

– Ты когда-нибудь видела океан, Виола? – спросила вдруг мистрис Койл.

Мне пришлось выкашлять немножко пива, которое пошло не туда.

– Океан?

– В Новом свете есть океаны, – сказала она. – Очень большие.

– Я родилась на космическом корабле, – покачала головой я. – Но да, видела их с орбиты, когда мы летели сюда на разведчике.

– Значит, ты никогда не стояла на берегу, о который бьются волны, и не смотрела на воду, которая тянется от самых ног и уходит за горизонт – такая живая, синяя, колышущаяся… больше даже, чем черное ничто, потому что океан прячет все, что в нем есть… – Она покачала головой; лицо было совершенно счастливое. – Если захочешь узнать, сколь ты мала в глазах Господа в сравнении с его замыслом, – просто выйди на берег океана.

– Я до сих пор только реку видела.

Она чуть слышно фыркнула, не сводя с меня глаз.

– Эта река, знаешь ли, течет в океан. Он даже не так уж далеко. Два дня верхом от силы. Или за одно утро в делемобиле, хотя дорога так себе.

– Туда есть дорога?

– Ну, от нее мало что осталось.

– Там вообще что-нибудь есть?

– Там был мой дом. – Она села поудобнее. – Когда мы впервые здесь приземлились. Тому уже двадцать три года. Маленький такой рыбацкий городок, с лодками и прочим. Лет через сто вполне мог превратиться в настоящий порт.

– И что же случилось?

– То же, что и со всей остальной планетой. Все наши великие планы в первые же два года пошли лесом. Дать начало новой цивилизации оказалось куда труднее, чем мы думали. Прежде чем ходить на двух, научись ползать на четырех. – Она отхлебнула пива. – Да и после временами приходится ползать, никуда не денешься, – и чему-то улыбнулась про себя. – Ну, оно и к лучшему… возможно. Оказалось, что океаны Нового света для рыбной ловли не годятся.

– Почему?

– Ну, рыба там в основном размером с твою лодку. Выплывает такая из глубины, смотрит тебе прямо в глаза и рассказывает, как она будет тебя есть. – Мистрис Койл тихонько рассмеялась. – А потом и правда ест.

Я тоже немного посмеялась, но потом живо вспомнила все события последних дней.

Мистрис Койл поймала мой взгляд.

– Но он все равно красивый, – сказала она, – океан. Красивее всего, что ты в жизни видела.

– Вы по нему скучаете. – Я допила свое пиво.

– Однажды увидеть океан – значит, научиться по нему скучать, – вздохнула она, забирая мой стакан. – Давай я принесу тебе еще.

Ночью я смотрела сны.

Мне снились океан и рыбы, которые собирались меня есть. Мимо плыли армии, а возглавляла их мистрис Койл. Мэдди протягивала руку и выдергивала меня из воды.

Мне снился гром, который сделал только один громкий БУМММ! но зато почти разорвал небо надвое.

Когда я подскочила на звуке, Мэдди улыбнулась.

– Я должна его увидеть, – сообщила я.

– Так вот же он! – Она смотрела куда-то мне за плечо.

Я обернулась…

И проснулась. Солнце было совершенно неправильное. Я села. Голова была как булыжник. Даже глаза закрыть пришлось, а то все кругом колесом ходило.

– Это вот это и есть похмелье? – громко осведомилась я у мира.

– Алкоголя в пиве не было, – возразила Коринн.

Я рывком распахнула глаза и пожалела об ошибке, так как все поле зрения заполонили черные точки.

– Что ты здесь делаешь?

– Жду, пока ты проснешься, чтобы тебя могли забрать люди президента.

– Что? – воскликнула я; она встала. – Да что происходит?

– Она тебя опоила. Джефферс в пиве, плюс кривокорень, чтобы замаскировать вкус. Оставила тебе это. – Она протянула мне бумажку. – Прочитать, потом уничтожить.

Я взяла – это оказалась записка от мистрис Койл.

Прости меня, моя девочка, но президент тебе лжет. Война не окончена. Держись правильной стороны, продолжай собирать информацию, продолжай водить его за нос. С тобой свяжутся.

– Они взорвали магазин и скрылись под шумок, – сообщила Коринн.

– Они – что? – чуть не взвизгнула я. – Коринн, что вообще происходит?

– Я говорила им, – она не глядела на меня, – что они предают свой священный долг. Что нет ничего важнее спасения человеческих жизней.

– Здесь еще кто-то остался?

– Только мы с тобой. И снаружи ждут солдаты – отвести тебя к твоему президенту. – Она уставилась на свои ботинки, и только сейчас я поняла, какой гнев… какое бешенство пылает у нее внутри. – Надеюсь, меня будет допрашивать кто-то не такой смазливый.

– Коринн…

– Тебе придется начать называть меня мистрис Уайатт. – Она развернулась и пошла к двери. – Ну, это в том маловероятном случае, если мы обе вернемся сюда живыми.

– Они бросили нас? – пробормотала я, все еще не веря своим ушам.

Коринн лишь обожгла меня взглядом, дожидаясь, пока я соизволю встать.

Они ушли.

Она бросила меня тут одну с Коринн.

Бросила меня здесь.

А сама отправилась на войну.