Текст книги "Смещение"

– Я уже.

– Молодец.

– Можно мне поиграть в «Соваж»?

Лучше под маминым присмотром, но, в принципе, если Вита выспалась…

– Хорошо, милая, играй.

– Спасибо, мамочка, ты самая лучшая, я тебя очень люблю.

– Я тебя обожаю, родная!

Пожалуй, все хорошо. Сегодня. Сейчас. Что вообще важно в мире? Сегодня, сейчас. Да.

Лаура позвонила Коре и ждала ответа с напряжением, с каким звонила пять лет назад доктору Шолто, чтобы узнать результаты обследования Виты.

– Ох, миссис Шерман, простите, что не перезвонила сразу.

– Ничего, миссис Эльберт.

– Я у себя, вернулась. Меня выставили! Сказали: занимайтесь своими делами.

– Служба спасения? – удивилась Лаура. Не могли они так сказать!

– Ой, нет, конечно. Они-то все сделали тип-топ. Не знаю, что за антидот, но через минуту Эльза и доктор Шеффилд пришли в себя.

– Что они сказали?

– Ой, не знаю. Как раз в это время явились трое из полиции. Детектив… не запомнила фамилию, совсем голова поехала от этих… И двое патрульных, у них значки, и я записала: Лео Кагалис и Шон Бернулли. Детектив задал несколько вопросов и попросил уйти. Если, мол, понадоблюсь, он знает где меня найти. И дверь запер, когда я вышла.

– Понятно. Можно, я еще позвоню вам, чтобы узнать новости?

– Конечно! Правда, я могу быть занята. Ой, меня вызывают. Простите, дорогая…

– Да, конечно.

* * *

Алан поставил машину на стоянку и к зданию Уилер пошел через парк – по аллее, которую называл липовой, хотя был уверен, что деревья с раскидистыми кронами и тонкими стволами если и были липами, то в другой реальности. В ботанике он был не силен, о растениях знал только, что без них земная атмосфера не наполнилась бы кислородом, и, значит, органическая жизнь не возникла бы, а тогда эволюция при всей ее кажущейся изобретательности не создала бы белковую клетку и длиннейшую эволюционную цепочку, в конце которой расположился человек разумный, способный не только выращивать злаки, но познавать мир.

Алан медленно шел по аллее, не думая ни о чем и наслаждаясь прекрасным летним днем, зеленью, редкими облачками, проплывавшими над кронами деревьев, игрой света и тени, будто солнце рисовало и сразу уничтожало на гравии дорожки причудливые картинки – тесты Роршаха.

Когда Алан ни о чем не думал – в том смысле, что не думал о конкретной задаче, – обычно включался механизм случайной памяти, и в голове всплывало что-то из детства… или из… нет, все равно из детства, потому что детством Алан считал всю жизнь до аспирантуры. Игры – компьютерные и обычные – детство по определению. Учеба в колледже? Детство: и мысли все еще детские, и поступки. Полезть с Огеном в полночь на купол учебного телескопа – детская шалость, обошедшаяся тремя месяцами на больничной койке и двумя операциями на голени. К счастью, все обошлось, могло быть хуже. Лежа в гипсе, он изучил курс статистической физики, который должен был проходить только в следующем семестре. Тоже, по сути, детский поступок – доказать, что он это может.

Смог. Правда, тогда начались сны. То есть сны он видел всегда и знал, что они цветные, приключенческие и нелепые. Но не помнил. Кто-то помнил, просыпаясь, а потом забывал, а он, просыпаясь, не помнил ничего, кроме ощущения ярких цветов и бесспорной нелепости происходившего. В больнице ему впервые приснился сон, который он запомнил. Длинный зал с высоким потолком, на беленых стенах бесконечные ряды чисел – вверху, внизу, по залу вдаль вела ковровая дорожка, старая, выцветшая, с неправильным и раздражающим узором, и он шел по ней, балансируя обеими руками, чтобы не оступиться, потому что тогда он упадет в пропасть и растворится, хотя казалось, что дорожка лежит на каменном полу, прочном, и, если упасть, то расшибешь нос, никакой пропасти нет, но ощущения не обманывали, и он шел осторожно, читая числа на стенах, будто книгу, очень интересную и занимательную. Каждое число обозначало какую-нибудь букву, и взгляд выхватывал не числа, а слова, складывавшиеся в текст, который он понимал, но не запоминал.

Сон этот стал сниться ему если не каждую ночь, то раз в неделю – обязательно. Он даже запоминал последовательность цифр и чисел, но в реальности они ничего для него не означали. Текст? Нет, конечно.

Как-то, записав по памяти довольно длинную запомненную последовательность – семь тысяч двести тринадцать знаков, потрясающе, с такой памятью можно на сцене выступать и большие деньги заколачивать, – Алан загнал ее в компьютер и два дня потратил, пытаясь найти алгоритм расшифровки. Хотел прочитать текст, а текста не оказалось. Программа не нашла ни одной просчитываемой последовательности. Случайные числа, будто в мозгу располагался генератор.

Алан никому не рассказывал о таких снах. Они ему не мешали, напротив, проснувшись, он ощущал ясность мысли – естественно, как иначе он запоминал бы тысячи чисел? В жизни он не мог запомнить – пытался! – даже число пи до сорокового знака, обязательно сбивался.

У последнего дерева на аллее Алан остановился. Здесь кончалась тень и начиналось открытое солнцу пространство перед входом в здание. Метров десять всего-то, но Алану казалось, что пройти это расстояние невозможно – как по раскаленной сковороде. Всякий раз он, потоптавшись на месте, решительно пересекал двор, глядя под ноги. В дождливые дни – перебегал. Как-то раз промчался, будто за ним гнался тигр. Дождя не было, тучи стояли низко, но день был теплый, настороженный, ждавший, – и Алан ощутил за спиной, со стороны уже пройденной аллеи, смертельную опасность. Иррациональную. Будто со стены его сна сорвалось бесконечной длины число, как плетка, растянувшаяся на всю вселенную. Алан бежал, как никогда раньше. Видел бы кто из коллег… Может, и видел, кстати.

Отдышался на крыльце. Число исчезло, плетка растаяла. Работалось в тот день прекрасно – он нашел правильное решение задачи о спектре флуктуаций в микроволновом фоне. Статья вышла в Physical Review, на нее до сих пор ссылаются.

Но что это было? И что было утром, когда он увидел в теленовостях страницу, исписанную четким почерком Эверетта?

В коридоре второго этажа навстречу шел Карл Дранкер, с которым Алан учился в Йеле, но знакомство было шапочным, здоровались на лекциях, узкие специализации даже не пересекались – Дранкер занялся петлевой гравитацией, а Алан теорией хаотической инфляции. Несколько лет не виделись, а однажды столкнулись в коридоре и неожиданно обнялись, как два капрала, вместе прошедшие войну и встретившиеся в мирной, совсем другой жизни. Полчаса разговор шел междометиями «А что?», «А где?», «А как?», «А почему?». Разобрались. У Дранкера в Принстоне был трехлетний контракт, работал он у Габриэля – и значит, был, по сути, рабом лампы, но, видимо, это его устраивало.

– Привет, Карл, – бросил Алан, не останавливаясь.

– Привет, – махнул рукой Карл. – Алан, ты видел письмо Эверетта? По телевизору показали.

Пришлось остановиться. Пожали друг другу руки. Карл – с энтузиазмом, Алан – отстраненно, будто тронул и пытался повернуть дверную ручку.

– Видел.

– Что думаешь? Там есть какой-то смысл? По-моему, это мистификация. Чья-то. Точно не Эверетта, тот, я читал, был человеком ответственным.

Алан хотел сказать, что авторство Эверетта сомнений не вызывает, но Карл говорил громко, напористо, и Алан промолчал.

– Интересно было бы заполучить все одиннадцать страниц и обсудить на семинаре, как считаешь?

О такой возможности Алан почему-то не подумал.

– Пожалуй… – протянул он и неожиданно для себя добавил: – Это не мистификация. Почерк – Эверетта.

– Почерк можно подделать, хотя ты прав – зачем? Даже опытный фальсификатор вряд ли сумел бы скопировать формулы правильно. Почему ты уверен, что это почерк Эверетта? Ты видел его рукописи? Насколько я знаю, они не сохранились.

Алан пожал плечами.

– Что-то у них есть в семейном архиве, наверно.

– Наверняка, но ты-то как можешь получить доступ?

– Не знаю. – Алан был искренен, но Карл недоверчиво наклонил голову и глубокомысленно хмыкнул.

– Зайдем ко мне. – Алан и эту фразу говорить не собирался. Вообще-то он хотел посидеть в тишине и подумать.

Карл достал из кармана телефон и глянул на время.

– Пожалуй, – к неудовольствию Алана согласился он. – У меня полчаса до семинара.

– Сейчас каникулы… – вяло удивился Алан.

– Лабораторный семинар. Шеф родил мысль и хочет поделиться.

Пошли. Недалеко, через три кабинета, дальше за угол, первая комната. Алан приложил к опознавателю карточку, открыл дверь, пропустил Карла вперед и, войдя следом, ощутил тот же укол узнавания, как утром, увидев на экране страницу рукописи Эверетта.

Дежавю? В этом кабинете Алан работал третий год, знал каждый угол, каждую трещинку на штукатурке, каждое пятнышко на полу. Но ощущение было именно таким: видел он это когда-то, не вчера, не неделю назад… давно. Очень давно.

Чепуха.

Он открыл окно, кондиционер включать не хотел, тот не столько охлаждал, сколько сушил воздух.

– По-моему, – заявил Карл, придвинув ближе к компьютеру стоявший у окна пластиковый стул, – история придумана для поднятия рейтинга.

Из окна теперь ощутимо дуло, но, если закрыть, станет душно, и Карл попросит включить кондиционер. Лучше пусть так.

– Почему? – задал Алан очевидный вопрос, садиться не стал, прислонился к шкафу, где на двух верхних полках стояли вразброску и лежали враскидку десятка три книг по физике, несколько последних номеров Physical Review, а на нижних полках валялись, с точки зрения внешнего наблюдателя, а на самом деле лежали в строгом продуманном порядке бумаги с записями, вычислениями, заметками, черновиками статей и письма от Катрин шести– и семилетней давности, когда они еще не сошлись и писали друг другу, будто в девятнадцатом веке. Это было романтично (или казалось). Катрин так и не узнала, что Алан ее письма сохраняет, причем практически на виду.

– Очевидно! – воскликнул Карл, покрутившись на стуле и ткнув в собеседника тонким пальцем. – Ты не обратил внимания? В последнее время бум с многомировой интерпретацией поутих. Помнишь, сколько статей писали и какие были битвы вокруг этой теории лет десять – пятнадцать назад?

– Нет, – флегматично заметил Алан. – Я тогда еще не успел заинтересоваться квантовой физикой.

– Вот именно! А когда стал интересоваться, многомировые модели вышли из моды. О самом Эверетте и вовсе забыли.

– Два года назад… – начал Алан, но Карл не позволил ему закончить фразу.

– Именно! К столетию со дня рождения Эверетта провели пару конференций, подвели, так сказать, итоги развития эвереттики. Отработано. Вот и решили поднять интерес.

– Кто и зачем?

– Сами журналисты, скорее всего. Возможно, бумаги настоящие, но вряд ли стоят такого шума.

– Что ты называешь шумом? Несколько сообщений на научно-популярных сайтах и в новостях? Никто – я имею в виду газеты большого потока и основные теленовости – это не опубликовал и не процитировал.

– Я и говорю: дутый интерес локального значения!

– Хорошо, – примирительно сказал Алан. Спорить не по существу он не любил. – Но ты видел документ. Что скажешь? Независимо от того, кто и почему захотел привлечь внимание к остывшему, как ты считаешь, трупу.

– Труп – это слишком, – хмыкнул Карл. – Забытая теория трупом не становится. Просто занимает, наконец, свое место в физической картине и интересует только историков науки… Что скажу? Насколько могу судить, Эверетт попытался решить задачу из квантовой теории поля. SU-2 симметрия, подход Вигнера… Какая именно задача – сказать не берусь, но наверняка из давно решенных.

Алан отлепился от шкафа, сел перед компьютером и вышел на страницу с записью утреннего сообщения.

Карл придвинул стул ближе, ткнул пальцем.

– Фурье-разложение, матрица плотности плюс граф ветвления[2]2
  Квантовое ветвление. Согласно идеям Эверетта, любой квантовый процесс имеет множество возможных и физически равноправных исходов. Это приводит к тому, что при каждом квантовом процессе мироздание «ветвится», порождает множество действительностей (ветвей многомирия), в каждой из которых осуществляется один из возможных вариантов квантового процесса.


[Закрыть] – тип задачи определяется, смысл – нет.

– Тебе не кажется, что ты уже видел именно эти формулы? – медленно сказал Алан, ощутив то же состояние, что утром – будто плывешь, покачиваясь, в лодочке без весел, к знакомому берегу, название которого не можешь вспомнить, хотя и знаешь, что много раз бывал в этой бухточке, и холм на берегу, и дерево с раскидистой кроной…

– Нет, – отрезал Карл. – Впрочем, если посмотреть все страницы. Одиннадцать? Но это – потратить кучу времени. Если это реально Эверетт, то задача простой быть не может. А разбираться в том, что тебе не особенно нужно… Впрочем, кто-нибудь из тех, кто все еще занимается многомировой теорией, может заинтересоваться.

– Конечно, – вяло согласился Алан. Ответ на свой вопрос – в том числе и незаданный – он получил, в присутствии Карла не нуждался, а как выпроводить коллегу – не представлял.

Проблема, впрочем, разрешилась сама собой.

– Ох! – Карл посмотрел на часы. – Мне пора. Семинар.

Поднялся, отнес стул на место, откуда взял, и пошел к двери, оставив за собой последнее слово:

– Уверяю тебя, к вечеру об этом забудут. Если кто-то хотел устроить сенсацию, вряд ли это получилось. Пройденное не повторяют – во всяком случае, в физике.

Дверь он закрыл, но не защелкнул, и сквозняк принес из коридора мятый листок. Кто-то, видимо, бросил его на ходу в мусорный ящик, как в баскетбольную корзину, и не попал, конечно.

Алан закрыл дверь – движение воздуха в комнате сразу прекратилось – и вернулся к компьютеру. Листок поднимать не стал. «Если плохо что лежит, пусть лежит, не убежит», – вспомнил он стишок, придуманный лет десять назад по уже забытому поводу.

Он скачал в новую папку «Эверетт» фотографию страницы и задал в Гугле поиск по ключевым словам «Эверетт письмо полный текст новости». Какая-нибудь комбинация этих слов, полагал он, должна вывести на сайт, где могут быть все одиннадцать страниц эвереттовского «послания будущему».

Ничего. Поисковая система выдала полтора десятка адресов, но везде была только одна страница.

Острая боль в левом виске заставила Алана зажмуриться. Мигрень? Никогда такого не случалось. Впрочем, не успел он толком испугаться, боль стала затихать по плавной кривой, не линейной, скорее выпуклой, картинка сразу нарисовалась в мозгу, Алан приблизительно определил, когда, если график правильный, боль достигнет нулевой точки. Определить-то он определил, но горизонтальная ось – временная – была не установлена, на часы он не смотрел, внутренние ощущения – по пульсу – не были соотнесены с начальной точкой… черт, о чем я думаю… Все.

Боль прошла, Алан открыл глаза. Слева, чуть выше виска, колебалась теперь холодная поверхность воды, будто омывая серые клеточки или что там находилось. Строение мозга Алан знал не лучше, чем ботанику. Помнил только, что мозг разделен на два полушария, левое отвечает за логику и анализ, а правое за эмоции. Болело слева.

Уже не болит. Плохо, если повторится. Алан не терпел боль, болевой порог у него с детства был очень низкий, он едва не терял сознание от неглубокого пореза. Боялся не крови – без эмоций воспринимал кровавые сцены на экране, – но боли. Слава богу, современное телевидение еще не способно передавать зрителю болевые ощущения персонажей. Наверняка кто-то над этим работает. Или нет? Если зритель начнет чувствовать боль любимого героя, кто станет смотреть телевизор?

О чем я, черт возьми, думаю?

Он все еще смотрел на картинку. Первая формула… вторая половина суммы, да. На мгновение он увидел всю сумму. Там было не семь, как он предположил в начале, а восемнадцать слагаемых, причем теперь ему были понятны и подстрочные символы… Дзета – магнитные потоки слагаемых частиц… Нет. То есть да, магнитные потоки, а нет – не о частицах речь, а об ансамблях. И тогда…

Ощущение узнавания физической формулы – лишь отдаленный аналог дежавю. Это скорее признак хорошей интуиции. Когда видишь решение, лишь раз посмотрев на условие задачи. Будто решал когда-то и запомнил. Но это не так. Не решал и не помнил. Это интуитивное озарение, будто выплывшее из черного облака яркое солнце. Память, да, наверно. Но не прошлого, а будущего. Того, что еще предстоит доказать, следствие предшествует причине, ты угадываешь то, что еще будет сформулировано и рассчитано.

Нет. Алан точно знал, что видел эту страницу. И предыдущую. Видел когда-то чуть загнутый левый нижний угол и чуть надорванный правый – не этой страницы, что на экране, и не следующей, что журналист не показал или не показали ему. Чуть надорванной была предыдущая страница, где формула начиналась.

Алан выключил экран и закрыл глаза. Экран можно было и не выключать, но ему казалось, что он и сквозь закрытые веки видит страницу, если она на экране.

Вместо радужных сливающихся и взрывающихся разноцветных окружностей Алан увидел – очень ясно, в цвете и объеме, детально, хотя и беззвучно – чью-то комнату, кабинет, рабочее место. Большое черное кожаное кресло с широкими подлокотниками, он сам в этом кресле сидел, положив, однако, ладони на колени. Массивный, письменный стол. Справа – стопка книг, он даже смог прочитать на корешке: «Принципы квантовой механики». Фон Нейман. Хотел прочитать названия других книг, но взгляд не повиновался, переместился на левую сторону стола. Там в продуманном порядке, только казавшемся бессистемным, лежали бумаги, бумаги, бумаги. Взгляд не успел задержаться, взгляду нужно было что-то другое, и он по причудливой траектории поднялся к потолку, люстре с тремя рожками, перелетел к широкому окну, за которым чуть ли не впритирку стояли многоэтажки. Знакомая картинка. Он точно знал, что видел… Видел, что знал… Сейчас… Минута – и вспомню. Но взгляд опустился на лист, лежавший на столе – в центре, чуть правее. Лист номер один. Из одиннадцати. Сверху его рукой – ему ли не узнать свой почерк? – было написано название. Статьи? Доклада? Черновика? «Статистический…»

Только это он успел прочитать. А может, прочитать успел все (так ему показалось), но запомнил лишь первое слово?

Радужные окружности скрыли картину, будто упавший посреди представления театральный занавес. Кольнуло в затылке – и отпустило.

Алан открыл глаза – цветные пятна склеившихся кругов, расплывшихся окружностей заставляли забыть, перемешать…

Что это было?

Он посидел, прислушиваясь к ощущениям. Прислушиваться было не к чему. Все нормально. И Карл прав, конечно. К вечеру – может, не к сегодняшнему, но к завтрашнему наверняка – о новости про рукопись Эверетта забудут, если вообще кто-нибудь, кроме десятка-другого физиков, обратил на нее внимание. Действительно, смотрит новости какой-нибудь менеджер, клерк или хозяин овощной лавки, Огюст, например, у которого Алан раз в неделю покупал овощи и кое-какие фрукты. Что им Гекуба, что они Гекубе… Как там дальше? «А он рыдает». Забудут, конечно.

Из окна подуло, поднялся ветер. Алан встал, закрыл окно, но стало душно. Помедлив, он все-таки включил кондиционер – на самую малую мощность. Тихий звук создал фон и ощущение, будто идешь по мягкому ковру. Забавная ассоциация звука с предметом, которого в комнате никогда не было.

Ступая по невидимому ковру, Алан вернулся в кресло и вывел на экран черновик статьи, которую собирался закончить сегодня. Статья была готова еще на прошлой неделе, но тексту, как всегда, надо было дать отлежаться, а формулам – отстояться, как он обычно говорил, используя разные слова для слов и математических знаков. Слова, в его представлении, лежали на бумаге, даже если на самом деле выщелкивались клавишами на экране, а математические знаки и символы производили свои дружественные манипуляции, стоя, как солдаты на параде. Так возникала в мозгу трехмерная картинка.

Он пробежал взглядом, прокрутил на экране семь страниц, на которых пытался довести до ума (своего? читателя?) расчет взаимодействия двух пар запутанных частиц в горячей плазме Большого взрыва. Такую задачу никто пока не решал, не было необходимости. Но задача интересная, и Алану пришлось придумать не принципиально новый, но довольно остроумный математический прием, которым он сначала гордился, а потом, пока писал статью, привык и не находил уже в нем ничего особенного.

Наверняка где-то есть неточности – в формулировках и (или) в выводах, но статья тем не менее готова настолько, чтобы разослать двум-трем коллегам. Харрису в университет Хопкинса. Вайдману в Хайфу. Конечно, Бертеллису в Гёттинген. Пока достаточно.

Он так и поступил. Поднял взгляд на часы и обнаружил, что проверка и рассылка заняли три с половиной часа. Внутренние часы возмущенно сообщили, что прошел максимум час, а то и меньше. Когда работаешь, время замедляется, будто в мысленном эксперименте со звездолетом, летящим с субсветовой скоростью.

Алан встал, потянулся – захотелось есть, время ланча миновало. И захотелось еще… Он не понимал – чего именно. Сделать что-то, чего он не делал никогда.

И не статья была тому причиной.

Алан потер щеки, помассировал виски. От Харриса пришло короткое сообщение: «Получил, спасибо. Буду читать». Харрис всегда отвечал быстро и одинаково. Скорее всего, не сам – робот, но тем не менее Харрис обычно действительно быстро прочитывал присланный ему материал и анализировал подробно, а в особых случаях, требовавших детального обсуждения, звонил, и разговор получался полезным для обеих сторон.

Алан вышел в коридор, дверь за ним щелкнула, будто цокнула языком, и он опять почувствовал, что хочет… Чего?

* * *

Лаура подождала час. Не специально, работы было много, новости поступали из многочисленных научных центров по всему миру, «обзорщик» (на обзоре сидела Фанни, и ее выбору можно было доверять) отфильтровывал заведомо неинтересное и пересылал отобранные файлы на деск дежурным журналистам, Лаура за час обработала две довольно любопытные (сама заинтересовалась!) новости из Бостона и Шанхая. Новости ушли к выпускающему редактору, и судьба их Лауру больше не беспокоила.

Она позвонила домой, Вита радостно сообщила, что чувствует себя прекрасно (это ни о чем не говорило), и ответила (вот действительно главное и важное) на тестовые вопросы матери.

Теперь можно…

Лаура выбрала номер и отправила вызов. Не отвечали долго, или это ей только показалось, время могло течь, как вода из крана, но могло и тянуться, будто джем из банки, она не замечала разницы и обычно, только посмотрев на часы, удивлялась причудам – не времени, конечно, а собственного восприятия.

– Ой, миссис Шерман, простите, пожалуйста, что не позвонила!

– Ничего, я только хотела узнать…

– Все в порядке. Шеф недавно сам спускался выяснить, что там к чему. Доктор Шеффилд и миссис Риковер уже успели – с людьми из полиции – проверить сейфы и бумажные документы, уверяют, что ничего не пропало, но точно можно сказать, конечно, после инвентаризации.

– А компьютеры?

– Все нормально. Да и какой смысл врываться в офис, чтобы что-то найти в компьютере? Это можно сделать удаленно, если есть хороший хакер. Ой, что я говорю…

«Наверно, услышала от шефа», – подумала Лаура.

– Вот и хорошо, – сказала она. – Но…

– Да. – Голос у Коры изменился, теперь она говорила тихо, и посторонние звуки исчезли, будто трубку прикрыли ладонью. – Дорогая, я думаю, это как-то связано с бумагами, которые недавно показывали в новостях.

Лаура думала так же, но не стала задавать наводящие вопросы – если у Коры есть какие-то соображения, она непременно ими поделится.

– Понимаете, миссис Шерман…

– Лаура.

– Понимаете, Лаура, вчера эти бумаги, сегодня – взлом. Я понимаю: после этого – не значит вследствие… Но… Наше здание, естественно, под охраной, и сколько я тут работаю, никогда ничего не происходило. Не только подобного, но вообще. И тут такое совпадение. Но главное даже не в этом…

Она заговорила шепотом, будто это имело какое-нибудь значение, если их прослушивали. А их прослушивали – почему-то Лаура была уверена.

– Я краем уха слышала, что спросил детектив у Эльзы… Меня быстро выпроводили, но первый вопрос я успела захватить. «Где вы хранили пакет с письмами…» Тут меня попросили выйти, и я не расслышала, какие письма он имел в виду, но это очевидно, как вам кажется?

Лауре это было очевидно, как очевидно и другое: детектив, приехавший расследовать дело об ограблении, имел готовую версию. Чего-то подобного в полиции ждали? Или на вызов приехали не полицейские?

Гадать она не хотела, но желание иметь все одиннадцать листов и, главное, показать их физику, который хорошо разбирается в квантовой механике, только возросло.

Может, впрочем, кто-то из физиков (смотрят же они новости!) уже заинтересовался, переговорил с коллегами, нынче слухи и сообщения разносятся быстро – в науке даже быстрее, чем в обычных интернетовских сплетнях. Горен отпадает, но он наверняка переговорил… с кем?

Лаура вызвала на экран список физиков, занимавшихся – согласно базе данных Ворлдспейса – исследованиями в области многомировой теории, опубликовавших по этой теме хотя бы одну статью в пяти самых цитируемых журналах. Она ожидала, что список окажется длинны и нужно будет выбирать. Но, к ее удивлению, на экране появились только восемь фамилий. Одну она помнила – профессор Тезье из Нового Парижского Университета, семь остальных были ей неизвестны. Значит, Тезье.

Найдя электронный адрес физика, она отправила ему короткий запрос и, дожидаясь ответа, позвонила домой. Должна была приехать сиделка, Агнесс. Приятная женщина, опытная, она уже имела дело с такими больными – потому Лаура ее и выбрала в списке агентства. Агнесс проводила с Витой большую часть дня – следила, чтобы девочка не сделала ничего, что могло ей повредить, в остальном – если не случалось приступа – Вита в уходе не нуждалась, хотела быть самостоятельной.

– Я здесь, Лаура, – отозвалась Агнесс приятным низким голосом, который можно было принять и за мужской. Впрочем, для мужского не хватало какого-то далекого от основной частоты обертона. Лаура иногда задумывалась над тем, почему одинаковой высоты звуки порой ощущаются очень по-разному. Обертоны – да, но, наверно, не только. Что-то еще…

– С Витой все в порядке, – продолжала Агнесс. – Она поела. Омлет приготовила сама, я проследила. Чай с молоком, как обычно. Сейчас читает книгу.

– В читалке?

– Нет, бумажную. Бирн, называется… мм… «Многие миры Хью Эверетта Третьего».

– Что?! – Лаура чуть не выронила телефон. – Но… У меня нет такой книги!

Впрочем, она сразу засомневалась. Библиотека популярных книг по физике была у нее большой, но довольно бессистемной, а когда Лаура полностью перешла на цифровые тексты, бумажную библиотеку перестала пополнять, разве что кто-нибудь из интервьюируемых дарил что-то свое. Она могла купить и книгу Бирна, даже вспомнила это издание года, кажется, две тысячи двенадцатого. Наверно, покупала, но задвинула во второй ряд, потому что не видела эту книгу в последние годы.

– Ну… – растерянно сказала Агнесс. – Название я прочитала…

– Я вспомнила, – перебила Лаура. – Просто удивилась, что Вита читает именно эту книгу. Совсем не для ее возраста и не для ее… – Она не сумела заставить себя закончить фразу.

– Я думаю, – сообщила Агнесс с едва заметным осуждением в голосе, – Вита читает эту книгу не в первый раз. Раньше я, правда, не замечала, но, может, вы?

– Не в первый раз? Что вы хотите этим сказать?

– Она подошла к шкафу, не тому, откуда обычно берет книги для чтения, а к другому, около двери вашей комнаты, уверенно открыла и сразу вытащила две толстые книги, стоявшие в первом ряду. Вита знала, что хотела найти. За этими книгами стояла книга Бирна. Вита ее достала, вернула на место два тома, что-то по астрофизике, по-моему. Ушла к себе и принялась читать. И сейчас читает. Очень увлеченно. Позвать ее?

– Не надо. – Отрывать дочь от занятия, если занятие ее интересует, означало создать на пустом месте стрессовую ситуацию. Конечно, Лаура спросит. Потом, когда вернется домой.

– Спасибо, дорогая. – Лаура поспешила закончить разговор, увидев на экране сообщение о пришедшем электронном письме. – Звоните сразу, если что…

– Конечно. – Так заканчивались все их разговоры, обе привыкли, можно было и не напоминать.

Вита читает про Эверетта, о котором не имела ни малейшего представления. И знала, где стоит книга, – это вообще из области невероятного.

Текст письма Тезье был очень коротким: «Позвоните. Номер…»

Она разговаривала с Тезье однажды, года два назад, брала короткое интервью по поводу его статьи в Nature… о чем? Что-то об использовании релятивистских квантовых жидкостей в экспериментах по… Нет, этого она уже не помнила.

Набрала номер, и очень низкий мужской голос почти сразу ответил:

– Я думал, вы раньше позвоните, мадам Шерман, – осуждающе произнес физик, не поздоровавшись, будто они недавно разговаривали и на минуту отключились.

Лаура немного растерялась, но быстро перестроилась и тоже не стала тратить время на приветствие.

– Если вы ждали, профессор, то цель моего звонка представляете, верно?

– Надеюсь. Сейчас половина квантовых физиков на планете пытается сообразить, что хотел сказать Эверетт формулами, не имеющими смысла.

– Действительно не имеющими?

– Никакого, – заверил Тезье, но в голосе его Лаура не услышала уверенности, и у нее возникло – и тут же исчезло – ощущение, будто что-то профессор в формулах углядел, но не хочет делиться соображениями, тем более – с журналисткой. Зачем тогда Тезье попросил ее позвонить?

– Зачем тогда вы хотели со мной поговорить? – озвучила Лаура свой вопрос.

– Я? – удивился Тезье с ощутимым напряжением в голосе. – Вы мне написали письмо, а не я вам.

– Но вы сообщили номер своего телефона с просьбой позвонить!

– Верно. Квиты. Я хотел предупредить появление в прессе не соответствующих истине сообщений. Это легче сделать в разговоре, чем долго и нудно доказывать в письмах.

– Я слушаю.

Тезье помолчал, собираясь с мыслями.

– Эверетт поступил неосмотрительно, слив информацию в прессу. Ему следовало передать тексты на экспертизу. Он вызвал совершенно ненужный ажиотаж.

– Не вижу никакого ажиотажа, – возразила Лаура.

– Значит, вы не смотрите новостные каналы. Все – ну, почти все, за исключением маргинальных – показали в новостях эту страницу. Даже в России и Китае, где наука на последнем месте в новостных программах. Как же! Сенсация. Неизвестная ученым рукопись великого физика. Открытие в области эвереттики. И все в таком духе. Я даже слышал, что Эверетт собирается продать текст на аукционе.

– У вас есть время смотреть все мировые новости? – подколола физика Лаура.

– У меня есть программа, которые новости просматривает.

– «Сканер»?

– «Перцептор».

– Ну и что? По-моему, чем больше людей будут знать, тем быстрее физики займутся серьезной интерпретацией, а то я все утро слышу, что формулы не имеют смысла – как вы сказали, – или что это давно пройденный этап, и говорить не о чем.

– Вы успели переговорить с многими физиками? – в свою очередь подколол Лауру Тезье.

– С двумя, – призналась она, – но с самыми известными.