Текст книги "Подлинная история Анны Карениной"

Мария Александровна тоже не верила в виновность мужа. Она писала своей родственнице: “Я была с самого начала процесса убеждена в невиновности в тех ужасах, в которых обвиняли моего мужа. Я прожила с ним 17 лет и знала все его недостатки; у него их было много, но он всегда был безупречной честности и с добрейшим сердцем. Умирая, он простил своих врагов, но я, я им не прощаю”.

Об этом судебном процессе, несомненно, знал и Толстой, который был знаком с Гартунгом. Историю самоубийства во время суда он перенес в свою пьесу “Живой труп”, где Федор Протасов кончает с собой таким же образом.

Дальнейшее расследование доказало полную невиновность Гартунга. Но жизнь Марии Александровны была уже сломана. Она осталась без средств к существованию и обратилась к Александру II с просьбой о помощи. Лишь спустя несколько лет ей назначили пенсию в 200 рублей в год и только в 1899 году, к 100-летию Пушкина, размер пособия увеличили до 300 рублей.

Мария Александровна была вынуждена вести скитальческий образ жизни. Некоторое время она продолжала жить в их с мужем квартире на Поварской, 25, где сейчас находится Институт мировой литературы им. А. М. Горького. Затем уехала в имение Гартунга, потом вернулась в Москву и ютилась в скромных съемных квартирах на Кисловке, на Арбате… Некоторое время проживала у своего овдовевшего брата Александра Александровича, помогая ему воспитывать его детей.

Тем не менее до конца своих дней Мария Александровна сохраняла в себе аристократическую стать и была, как вспоминали о ней близкие, “всегда подтянутой, веселой, неунывающей”.

Старшая из детей Пушкина, она пережила всех своих братьев и сестер и единственная застала революцию 1917 года.

В годы Гражданской войны она, как и многие, голодала. В 1918 году наркому просвещения А. В. Луначарскому удалось пробить ей пенсию в 2000 рублей, но первые деньги пришли, когда ее уже не стало, и они были потрачены на похороны. Она ушла из жизни 7 марта 1919 года и была похоронена на Донском кладбище.

В последние годы жизни Марию Александровну часто видели возле памятника Пушкину в Москве на Тверском бульваре. В 1880 году она присутствовала на его открытии. Теперь она часами просиживала возле него, размышляя о чем-то своем. Прохожим, глядевшим на эту старушку со старомодной вуалью на лице, и в голову не приходило, что перед ними не только дочь Пушкина, но и прототип главной героини величайшего мирового романа о любви.

И это тоже подлинная история Анны Карениной.

Машенька

В романе есть один парадоксальный момент. Анна Каренина безумно любит своего сына, рожденного от нелюбимого Каренина, и не любит свою дочь, рожденную от любимого Вронского.

Восьмилетний Сережа – главная причина, по которой Анна колеблется с решением уйти от Каренина. Потеря сына для нее как нож в сердце. Два чувства соперничают в ее душе – любовь к Вронскому и привязанность к сыну. Она признается Алексею Вронскому, что одинаково любит обоих, его и Сережу, и это все, что ей нужно для полного счастья. Оказавшись с Вронским за границей, в Италии, Анна первое время чувствует себя счастливой, но потом начинает страдать из-за разлуки с сыном и, вернувшись в Петербург, только и думает о свидании с ним.

Но что же новорожденная девочка? Ведь она осталась с Анной. Она находится с ней за границей, потом в Петербурге, потом в имении Вронского, потом в Москве, и так до последнего дня ее жизни. Девочка подрастает. Но ее как будто нет.

В ранних экранизациях “Анны Карениной”, где роль Анны исполняли Грета Гарбо и Вивьен Ли, никакой девочки нет и в помине. Она не нужна, она лишняя.

Беременная Анна как будто совсем не думает о будущем ребенке, но при этом со слезами умоляет Каренина, который наконец решается на развод, оставить ей сына.

– Вам нужен Сережа, чтобы сделать мне больно, – проговорила она, исподлобья глядя на него. – Вы не любите его… Оставьте Сережу!

– Да, я потерял даже любовь к сыну, потому что с ним связано мое отвращение к вам. Но я все-таки возьму его. Прощайте!

И он хотел уйти, но теперь она задержала его.

– Алексей Александрович, оставьте Сережу! – прошептала она еще раз. – Я более ничего не имею сказать. Оставьте до моих… Я скоро рожу, оставьте его!

Анна уверена, что во время родов она умрет. Тогда зачем она умоляет оставить ей Сережу? Да потому, что не может ни на один день расстаться с ним. После родов Анна в полубреду лишь на мгновение вспоминает про дочь, зато проявляет большую заботу о сыне.

– Ах, какой вздор! – продолжала Анна, не видя мужа. – Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие, и я их видеть не могу от этого. Давали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перенести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.

Какая трогательная забота о сыне! О его питании, о его сне. Но почему ее так мало заботит девочка? Предположим, это связано с тем, что она бредит. Но и выздоровев, Анна не заботится о девочке, и это вызывает досаду даже у Каренина.

Ему досадно было на жену за то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось идти к ней…

Узнав об измене Анны, Каренин охладевает к сыну. Больше того, он жестоко манипулирует им, якобы из чувства ответственности отца, а на самом деле, чтобы отомстить Анне, сделать ей так же больно, как она сделала ему. Но к новорожденной он почему-то чувствует нежность.

К новорожденной маленькой девочке он испытывал какое-то особенное чувство не только жалости, но и нежности. Сначала он из одного чувства сострадания занялся тою новорожденною слабенькою девочкой, которая не была его дочь и которая была заброшена во время болезни матери и, наверное, умерла бы, если б он о ней не позаботился, – и сам не заметил, как он полюбил ее. Он по нескольку раз в день ходил в детскую и подолгу сиживал там, так что кормилица и няня, сперва робевшие пред ним, привыкли к нему. Он иногда по получасу молча глядел на спящее шафранно-красное, пушистое и сморщенное личико ребенка и наблюдал за движениями хмурящегося лба и за пухлыми ручонками с подвернутыми пальцами, которые задом ладоней терли глазенки и переносицу.

Какое изумительное описание новорожденного младенца! Сколько в нем любви, сколько внимания к каждой детали! Так должна бы смотреть на своего ребенка мать, а не Каренин.

Когда Долли приезжает в имение Вронского, чтобы навестить Анну, ее удивляет, что Анна не может ответить, сколько зубов у ее девочки. Она ошиблась, не зная о двух последних зубах. Но появление новых зубов сопровождается капризами ребенка, порой повышением температуры, и мать, если она следит за ним, не может не заметить этого. Каренина не только не занимается своей дочерью, она ее почти не видит. Она бросила ее на итальянку (бывшую кормилицу) и няню-англичанку, но сама в детскую редко заходит. Когда Анна в присутствии Долли хотела дать девочке игрушку, она “не могла найти ее”, и эта деталь не ускользнула от внимания опытной матери Долли.

В чем же дело?

После родов Анна подурнела. Это ее пугает. Она боится, что Вронский ее разлюбит? Она боится, что ребенок станет не связующим звеном, а препятствием для их любви, и она окажется в положении Долли? Вронский перестанет испытывать влечение к ней, как ее брат Стива перестал испытывать влечение к Долли после рождения детей.

Но скорее всего, причина более сложная, как сложен и сам характер Анны. Она не любила Каренина, но при этом в ней таилась огромная жажда любви. Эту любовь она перенесла на сына. В любви Анны к Сереже есть что-то страстное, неуправляемое, как и в ее любви к Вронскому. Она и в своем отношении к сыну проявляет неуемный женский характер. Когда в ее жизни появляется Вронский, Анна пытается как-то соединить эти две страсти – любовь к сыну и любовь к Вронскому. А девочка… Девочка – третья лишняя.

Еще одно возможное объяснение. Родами девочки Анна едва не умерла. Но она и желала умереть, чтобы развязать тот узел проблем, который завязался между ней и двумя Алексеями, Карениным и Вронским. Однако она не умерла, а узел этот стал еще запутаннее из-за дочери. Она хотя и рождена от Вронского, но стать его законным ребенком не может. Это мучает Вронского, а значит, мучает и Анну. Откуда же взяться любви к дочери? Каренина не хочет даже говорить на эту тему.

– Но как же вы устроились?.. – начала было Долли вопрос о том, какое имя будет носить девочка; но, заметив вдруг нахмурившееся лицо Анны, она переменила смысл вопроса. – Как же вы устроили? отняли ее уже?

Но Анна поняла.

– Ты не то хотела спросить? Ты хотела спросить про ее имя? Правда? Это мучает Алексея. У нее нет имени. То есть она Каренина, – сказала Анна, сощурив глаза так, что только видны были сошедшиеся ресницы.

Позже состоится разговор между Вронским и Долли. И опять больной темой будет имя девочки.

– …Мы соединены самыми святыми для нас узами любви. У нас есть ребенок, у нас могут быть еще дети. Но закон и все условия нашего положения таковы, что являются тысячи компликаций, которых она теперь, отдыхая душой после всех страданий и испытаний, не видит и не хочет видеть. Моя дочь по закону – не моя дочь, а Каренина. Я не хочу этого обмана!

Проблема второго ребенка Анны в том, что девочка есть, но по закону ее как бы нет. Или она – Каренина. Еще одна Анна Каренина, ведь девочку тоже назвали Анной. Это даже не ребенок, рожденный вне брака, то есть незаконнорожденный. Это девочка, рожденная в браке, но не с тем человеком, с которым живет ее мать и который является настоящим отцом ребенка.

На это можно возразить: при чем здесь закон? А как же естественная любовь матери к своему ребенку? Неужели Анна Каренина – такое бесчувственное создание, что не любит свою дочь только потому, что она не Вронская, а Каренина? Но ведь Сережа – тоже Каренин!

Однако, прежде чем осудить героиню, посмотрим на историю другой Анны Карениной, которая тоже ушла от своего мужа и, продолжая находиться в формальном браке с ним, родила дочь. Это была родная сестра писателя Мария Николаевна Толстая.

В 1876 году, когда в “Русском вестнике” с продолжением печаталась “Анна Каренина”, Толстой получил из Гейдельберга письмо от своей сестры Маши. Не зная еще, чем закончится роман брата, она писала: “Мысль о самоубийстве начала меня преследовать, да, положительно преследовать так неотступно, что это сделалось вроде болезни или помешательства… Боже, если бы знали все Анны Каренины, что их ожидает, как бы они бежали от минутных наслаждений, потому что все то, что незаконно, никогда не может быть счастием…”

Маша и Левочка были самыми младшими детьми в семье Толстых. Лев был старше сестры всего на полтора года. Поэтому они особенно тянулись друг к другу с раннего детства. Их переписка захватывает полвека, и по ней можно судить о том, насколько нежными были отношения брата и сестры. Сестра принимала живое участие в его делах – как сердечных, так и творческих. Он был крестным отцом ее дочери Варвары, своей племянницы, которой подарил в качестве приданого десятитысячный билет из гонорара за “Войну и мир”. После неудачного романа Льва с Валерией Арсеньевой Мария Николаевна пыталась выступить в роли свахи и женить брата на княжне Дондуковой-Корсаковой. Она мечтала о его семейном счастье еще и потому, что все братья Толстые, Николай, Дмитрий и Сергей, не смогли создать полноценные семьи.

Как и она сама…

“Нет в жизни случайных событий, все промыслительно”. Эти слова преподобного Варсонофия Оптинского исполнились в жизни Марии Николаевны Толстой. Она начинала свой путь в аристократической дворянской семье, а завершила схимонахиней женского монастыря в Шамордине Калужской епархии.

Она родилась 2 марта 1830 года в Ясной Поляне. Имея четырех сыновей, Николай Ильич и Мария Николаевна Толстые мечтали о дочери. Усадьба находилась рядом с Киевским шоссе, по которому непрерывным потоком шли паломники в Киево-Печерскую лавру. В доме Толстых всегда находили приют странствующие монахи, юродивые, странницы… Одна из странниц узнала о желании барыни иметь дочь и посоветовала ей дать обет. Если родится девочка, взять в крестные первую встретившуюся на улице женщину.

Этой женщиной оказалась монахиня Успенского женского монастыря Мария. Все звали ее Марией Герасимовной и считали юродивой. Вероятно, она и присутствовала при крещении новорожденной, совершенном 11 марта в Николо-Кочаковском храме священником отцом Василием Можайским. Часто бывая в доме Толстых, Мария Герасимовна рассказывала, как она странствовала, одевшись в мужской подрясник, под видом юродивого Иванушки. Любила петь: “Святым Духом восхищаться, в скорбях мира нам спастись…”

Не прошло и пяти месяцев после рождения дочери, как умерла ее мать Мария Николаевна, а через семь лет – Николай Ильич. Маша и четверо братьев остались сиротами на попечении матери отца, бабушки Пелагеи Николаевны. Но и бабушка скончалась через год после смерти сына. У детей Толстых были две тетушки по отцу, не имевшие своих детей: Пелагея Ильинична Юшкова и Александра Ильинична Остен-Сакен.

Официальной опекуншей детей сначала была назначена Александра Ильинична. Ее замужество было несчастливым. Душевнобольной муж бешено ревновал ее и покушался на ее жизнь. Расставшись с ним, она часто ездила в Оптину пустынь, где скончалась в 1841 году и была похоронена за алтарем Введенского храма. Ее племянников тоже привозили в Оптину. Здесь Маша Толстая подошла под благословение к старцу Леониду и услышала слова: “Маша, будешь наша”.

Затем братья Толстые с сестрой переехали в Казань ко второй тетушке – Пелагее Ильиничне. Братья учились в Казанском университете, а Маша закончила Родионовский женский институт. В апреле 1847 года в Казани братья Толстые приступили к наследственному разделу имущества. Они определили сестре равную с ними долю, а не /¹⁴, как полагалось по закону того времени. В том же году 17-летней девочкой ее выдали за троюродного брата, графа Валериана Петровича Толстого.

“Я никакого понятия не имела тогда о жизни, мне смешно вспомнить о моих воззрениях на брак. Мне и в голову не приходило думать о том, какой человек был мой будущий муж, и какая жизнь ожидала меня с ним? Я так привыкла доверять тетушкам, что слепо верила тому, что я должна выйти замуж за Валериана Петровича, и я вышла за него прямо со школьной скамьи”.

Муж был старше ее на семнадцать лет, ему было 34 года. После свадьбы они поселились в имении Покровское Чернского уезда Тульской губернии, в восьмидесяти верстах от Ясной Поляны.

В 1849 году Мария родила первенца Петра, умершего в детстве. Затем родились Варвара, Николай и Елизавета.

В имении Валериана и Марии Толстых часто бывали Афанасий Фет и Иван Тургенев. Мария Николаевна не отличалась женской красотой, но была обаятельной собеседницей. Она прекрасно играла на скрипке и фортепиано. С Тургеневым они познакомилась в 1854 году. Считалось, что он был влюблен в Марию Николаевну. Во всяком случае, он ценил ее “тонкий ум и художественное чутье”. Тургенев писал П. В. Анненкову о сестре Толстого: “…сестра его одно из привлекательнейших существ, какие мне только удавалось встретить! Мила, умна, проста, – глаз бы не отвел… На старости лет я едва ли не влюбился. Давно не встречал столько грации, такого трогательного обаяния…” Сохранилось шестнадцать писем Ивана Тургенева к Марии Николаевне и ее мужу, с которым его связывало увлечение охотой.

Мария любила своего мужа, но, как и все Толстые, обладала гордым характером. Она была оскорблена, узнав о многочисленных любовных похождениях Валериана. В этом ее судьба предваряла образ другой героини еще не написанного романа – Долли Облонской. Только в реальности все было гораздо хуже, чем в романе.

Мы порой идеализируем образ жизни дворянства того времени. Во многом это происходит благодаря Толстому с его “Войной и миром” и “Анной Карениной”, еще и в отфильтрованном кинематографическом исполнении. Поместный дворянин представляется нам в образе замечательного Константина Левина, а городской развратник – в виде милейшего Стивы Облонского. Но Толстой знал и другие образы, описать которые не поднималась его рука. Он знал о жизни мужа своей родной сестры Валериана Толстого. Вместе с ним он нередко охотился, а когда молодой Толстой поехал служить на Кавказ, Валериан стал временным управляющим Ясной Поляны. Но его распущенный образ жизни в Покровском не был секретом. Т. А. Кузминская в 1924 году писала литературоведу М. А. Цявловскому, готовившему к изданию ее мемуары: “Муж Марии Николаевны был невозможен. Он изменял ей даже с домашними кормилицами, горничными и пр. На чердаке в Покровском найдены были скелетца, один-два новорожденных”.

В 1857 году Мария Толстая оставила своего мужа. “Я не хочу быть старшей султаншей в вашем гареме”, – заявила она. Брат Лев в это время находился в Баден-Бадене. Играл в рулетку, проигрываясь в прах и занимая деньги у Тургенева. Известие об уходе сестры, по его словам из дневника, “задушило” его. Он очень любил сестру и отлично понимал, каково это молодой женщине уйти от мужа, да еще и с тремя детьми.

Вспомним, как уговаривала Анна Каренина возмущенную изменами Стивы Долли не разводиться с ним.

Добровольно оставившая своего мужа молодая женщина становилась изгоем в светском обществе. Она выпадала из своего круга общения, и ее некому было поддержать, кроме родных. Толстой помчался в Россию спасать сестру. Он снял в Москве дом, где поселился вместе с Марией и ее детьми.

Но на этом ее злоключения не закончились. С детьми она уехала на юг Франции, в курортный город Гиер, где лечился другой ее брат, Николай Толстой, смертельно больной туберкулезом. Здесь в сентябре 1860 года он и умер. После его смерти она еще острее почувствовала одиночество, но нашла утешение в помощи таким же одиноким больным людям, приехавшим на лечение, как и ее брат. Слабая, болезненная, сама имеющая склонность к туберкулезу, она посещала их, стараясь помочь им.

Затем, оставив детей с горничной, она сама была вынуждена поехать на лечение водами в Экс-ле-Бен. Здесь она познакомилась со шведом Гектором де Кленом, моряком, простудившимся в плавании, заболевшим ревматизмом и приехавшим лечиться. Он был красивым, но болезненным – всегда ходил в теплых башмаках и с палкой. Вскоре их дружба перешла в страстную любовь. Три зимы они провели в Алжире. Восьмого сентября 1863 года в Женеве у Марии Николаевны родилась дочь Елена. Она написала об этом братьям, которые были потрясены случившимся. Лев Николаевич начал вести переговоры о ее разводе с мужем, который дал свое согласие. Но сама Мария Николаевна не дала разводу дальнейшего хода, мало надеясь на счастье с де Кленом, его родственники были против их брака. В письме к своей тетушке Татьяне Александровне Ергольской от 28 января 1864 года она пишет: “Надо предаться воле Божией”.

Старший брат Сергей Николаевич в апреле 1864 года увез ее с двумя дочерями в Россию. Сына Николая она оставила в Женевском пансионе. Маленькую Елену, крестным отцом которой стал Сергей Николаевич, дав ей свое отчество, поручила кормилице. Мария Николаевна поселилась в Пирогове, где жил Сергей Николаевич, но часто бывала у Льва Николаевича в Ясной Поляне со старшими дочерями. Дядя Лев Николаевич шутливо называл их “зефиротами”. Та самая монахиня Мария Герасимовна перед их приездом из-за границы видела сон: “Из чужих краев прилетели необыкновенные птицы, которых зовут «зефиротами»”.

Рождество 1865 года Мария Николаевна проводила в Ясной Поляне. Здесь с ней произошел случай, о котором пишет Кузминская: “Мы были заняты приготовлением костюмов, чтобы вечером явиться ряжеными. Как сейчас помню, Мария Николаевна стояла в комнате Татьяны Александровны. Опершись ногой на стул, что-то наскоро зашивала, когда вдруг она обернулась ко мне и к дочерям своим, которые находились позади ее, и громким, сердитым голосом спросила: «Кто ударил меня по плечу?» Мы с удивлением отвечали, что никто даже и не подходил к ней. Мария Николаевна не поверила нам. «Какие глупые шутки!» – сказала она”.

Впоследствии оказалось, что это был день и час смерти Валериана Петровича. После его смерти Мария Николаевна переехала жить в Покровское, серьезно занялась хозяйством. Дети подрастали. В 1871 году ее дочь Елизавета Валериановна вышла замуж за князя Леонида Дмитриевича Оболенского. Спустя четверть века их сын, Николай Леонидович Оболенский, станет мужем любимой дочери Льва Толстого – Марии Львовны. Таким образом зятем Толстого станет его внучатый племянник. Так причудливо переплетались родственные связи дворянских семей.

После замужества обеих законных дочерей Мария Николаевна часто ездила за границу. В 1873 году умер де Клен. За несколько месяцев до его смерти они случайно встретились. Какой была эта встреча, неизвестно, но Мария Николаевна потом говорила, что узнала от де Клена, что он писал ей, но она этих писем не получала. Она тяжело переживала смерть любимого человека и всерьез начала думать о самоубийстве. Тогда-то и появилось ее письмо к брату Льву, навеянное смертью де Клена и чтением “Анны Карениной”: “Я в таком отвратительном моральном состоянии, одиночество так ужасно на меня действует, с постоянной заботой, которая, как меч, лежит на мне и о которой я день и ночь думаю, что мне иногда страшно становится. Мысль о самоубийстве начала меня преследовать, да, положительно преследовать так неотступно, что это сделалось вроде болезни или помешательства. Не думай, чтоб что-нибудь необыкновенное случилось, а просто ничего не клеится, ничего не выходит с ней (незаконной дочерью. – П. Б.), только что думаю – устроила, опять все снова, все не то, все не ладно, а что нужно – я не знаю, положительно не знаю… Пробовала взять ее к себе – не могу, я тогда делаюсь уж совсем дика, от всех прячусь, за дочь выдавать ее не могу, за чужую – тоже, лгу, запинаюсь – чувствую, что без поддержки трудно быть бесстыдной… Я до сих пор еще не видела факта, чтоб женщина нашего круга, если она не с медным лбом, взяла к себе незаконного ребенка и одна, без поддержки, имела храбрость всем говорить: «Вот, полюбуйтесь, это моя незаконная дочь». Я не могу, и другого выхода, как смерть кого-нибудь из нас, я не вижу”.

Прежде чем осудить Анну Каренину, задумаемся: а была ли бесчувственной матерью сестра Толстого, если из ситуации, которая сложилась в свете вокруг нее и ее незаконного ребенка, она видела только два выхода: самоубийство или смерть дочери?

Вернувшись в Россию с Еленой, уже взрослой девочкой, воспитанной по-европейски и плохо говорившей по-русски, Мария Николаевна боялась при людях признавать ее своей дочерью и выдавала за воспитанницу. Братья Сергей и Лев этого не понимали, они открыто называли ее своей племянницей. В результате отношения дочери и матери не сложились. Елена рано ушла от матери, жила самостоятельно и вышла замуж за судебного чиновника в Новочеркасске Ивана Васильевича Денисенко. Именно к ним направлялся Толстой, когда бежал из Ясной Поляны в октябре 1910 года.

После личных драм с Валерианом и де Кленом Мария Николаевна встала на монастырский путь. Она стала духовной дочерью преподобного Амвросия, старца Оптиной пустыни. Он благословил ее на жительство в женском монастыре в Шамордине, который он незадолго до этого основал. Отец Амвросий сам выбрал ей место для кельи и нарисовал план будущего дома. Однако родные надеялись, что Мария Николаевна все же изменит свое решение.

Для женщины с ее воспитанием и образованием стать монахиней было очень смелым поступком. Ничуть не менее эксцентрическим, чем поведение ее брата Льва, который после “духовного переворота” стал носить крестьянскую одежду и пахать землю. В целом при всей разности их религиозных взглядов между братом и сестрой было много общего. Их “смирение” было продолжением их слишком гордых и независимых натур.

Толстой отрицал Церковь, что приводило к спорам между братом и сестрой. Но эти споры никогда не кончались разрывом отношений. Обычно они заканчивались шуткой. Оба ценили остроумие. Однажды, посетив сестру в Шамордине, Толстой пошутил: “Вас тут семьсот дур монахинь, ничего не делающих”. Это была нехорошая шутка. Шамординский монастырь был действительно переполнен девицами и женщинами из самых бедных, неразвитых слоев, так как устроитель монастыря Амвросий перед кончиной приказал принимать в него всех желающих. В ответ на эту злую шутку Мария Николаевна прислала в Ясную Поляну собственноручно вышитую подушечку с надписью: “Одна из семисот Ш-х дур”. Толстой не только оценил этот ответ, но и устыдился своей сгоряча сказанной фразы.

Эта подушечка и сегодня лежит на кресле в спальне Льва Толстого в музее-усадьбе “Ясная Поляна”.

Но и Мария Николаевна не уступала брату в острых шутках. Каждое лето бывая у него в гостях в Ясной Поляне, она, например, могла ответить на вопрос какого-нибудь из рвущихся к Толстому поклонников “Где найти Льва Толстого?”: “Львов сегодня не показывают. Одних мартышек”.

Мария Николаевна была не вполне обычной монахиней. Она сильно выделялась на общем фоне. Перед смертью, уже приняв схиму, она бредила по-французски. Ей, привыкшей жить по своей воле, было трудно смиряться, всегда спрашивать разрешение духовника или игуменьи. Она скучала по общению с близкими по образованию людьми, читала газеты и современные книги.

“У нее в келье, – вспоминала ее дочь Е. В. Оболенская, – в каждой комнате перед образами и в спальне перед киотом горели лампадки, она это очень любила; но в церкви она не ставила свечей, как это делали другие, не прикладывалась к образам, не служила молебнов, а молилась просто и тихо на своем месте, где у нее стоял стул и был постелен коврик”.

“Я как-то раз приехала к матери с моей дочерью Наташей, которая страдала малярией. Мать приставила к ней молодую, очень милую монашенку, которая ходила с ней всюду гулять; но когда та хотела повести ее на святой колодезь, уверяя, что стоит ей облиться водой, как лихорадка сейчас пройдет, мать сказала:

– Ну, Наташа, вода хоть и святая, а все лучше не обливаться…

Монашенка была страшно скандализирована этими словами”.

Мария Николаевна страдала от того, что ее духовник запретил ей молиться о брате после его смерти. Ведь Толстой был отлучен от Церкви. Но никакие отлучения не могли поколебать ее любовь к нему. За год до ухода Толстого из Ясной Поляны она писала брату: “…я тебя очень, очень люблю, молюсь за тебя, чувствую, какой ты хороший человек, так ты лучше всех твоих Фетов, Страховых и других. Но все-таки как жаль, что ты не православный, что ты не хочешь ощутительно соединиться с Христом… Если бы ты захотел только соединиться с Ним… Какое бы ты почувствовал просветление и мир в душе твоей, и как многое, что тебе теперь непонятно, стало бы тебе ясно, как день!”

Она пережила брата ровно на полтора года, то есть ровно настолько, насколько она была младше его. Она скончалась в апреле 1912 года, перед смертью приняв схиму, что считается последней ступенью монашеского подвига. По монашеским правилам схимница должна лежать в гробу с закрытым лицом, но приходившие проститься с ней монахини Шамордина просили открывать ее лицо, которое было необычайно умиротворенным и спокойным.

Похоронена монахиня Мария на монастырском кладбище.

Судьба Марии Николаевны не похожа на жизнь героини Толстого. Но в их судьбах есть общее. В XIX веке женщине уйти от мужа означало обречь себя на изгнание из того мира, в котором она жила прежде. И не важно, по какой причине произошел бы этот уход. Виноватой в любом случае оказывалась она. Прежде чем осуждать Анну, надо понимать, на какой отчаянный поступок она решилась, если даже сестра Толстого, уйдя от мужа-развратника, была вынуждена бежать за границу, а родив незаконную дочь, стыдиться ее и называть своей воспитанницей. В этой ситуации у обеих женщин не было пути ни назад, ни вперед.

Анна Каренина нашла свой выход под поездом.

Мария Толстая – в монастыре.