Текст книги "Сезон пурги и пепла"

Лес преобразился. Нет, он всё ещё оставался голым, уродливым и больным; на ветвях всё так же висели чьи-то локоны, привязанные разноцветными лентами; здесь по-прежнему стояла могильная тишина, которую даже не нарушали, а скорее дополняли скрип снега под ногами и заунывное пение весьцев. Но теперь на деревья кто-то развешал гирлянды из разноцветных лоскутков и деревянные колокольчики. Последние медленно покачивались на ветру и издавали нестройный глухой звон, от которого кровь стыла в жилах.

Дорога к жертвеннику была усеяна перьями и головами птиц. В основном это были вороны, хотя глаз мог заметить и глухарей, тетеревов, голубей и даже воробьёв.

Капище заботливо расчистили и расстелили вокруг жертвенника красные ковровые дорожки. К двум обелискам, что стояли здесь на каждую сторону света, были привязаны козёл и баран. Оба схваченные ремешками на мордах, наверное чтобы не орали на весь лес да не накликали кого. Раньше времени.

Философов привязали к двум другим обелискам лицом к жертвеннику.

– Скажи хоть, в чём мы провинились? – закричал Азарь, обращаясь к старосте.

Вуда в это время нервно и очень тихо толковал с какой-то сухой и противной на лицо бабой. Услышав пленника, он обернулся и поковылял к нему.

– Мне рассказали о том, что было ночью.

– И что, это повод казнить нас без суда? Даже не спросив, что мы с Пазеем думаем на этот счёт?

Староста вздохнул и заткнул большие пальцы за кушак. Тоскливо посмотрел в сторону.

– Твоего друга ведь зовут не Пазеем, верно? Он Лугин.

Азарь не ответил. Он свирепо смотрел на старосту, и тот сдался.

– Ладно, дело и впрямь не в том, что было ночью. Я таких морозов сроду не помню. Пятнадцать лет назад по весне ударили, побило всходы, начался голод. Смерти. Дети ходили тощие, как стебли. В тот год мы знатно прогневали Позвида. Но даже тогда мороз не был таким сильным. А он, собака, – прости меня, Позвиде! – с каждым днём только крепче. Мы пытались его задобрить, парень, честно пытались, но Вседержатель зол, как рой диких пчёл.

– Ясно, – заключил Азарь. – Вы решили, что это мы ему так не по нраву.

– А иначе не получается! – виновато развёл руками староста. – Всё началось, как только явились вы. Хоть перед смертью скажи, кто вы такие на самом деле?

– Мы посланники Позвида! – выпалил Азарь. – Он отправил нас к вам, чтобы нашими глазами увидеть, что к чему. И он крайне разгневан тем, как нас тут приняли!

Староста вздохнул, а два громилы рядом с ним громко расхохотались.

– Ну-ну… – покивал Вуда. – Что ж, посмотрим, так ли браво ты будешь встречать собственную смерть.

Староста собрался уйти, но Азарь его остановил:

– Постой! Если всё из-за нас, почему просто не вывести за околицу да не отправить, откуда пришли? Зачем так жёстко-то?

Вуда вздохнул и закрыл глаза. Вымолвил:

– Потому что, возможно, это всё-таки не из-за вас.

Азарь окрысился. Староста не обратил на это внимания. Он опустил голову и побрёл к жертвеннику, как будто гора легла на плечи.

– Луги, думаешь, ему и правда стыдно или притворяется?

– Я думаю о том, когда же ты наконец приведёшь в действие свой гениальный план, как нас отсюда вызволить?

– Луги, неужели тебе не интересно, что будет дальше?

Старый философ закатил глаза.

– Я умру в компании козла, барана и осла.

– Луги, ты рано тронулся умом, окстись! Где ты тут осла увидел?

– Да вот же он! Рядом стоит. Азарем кличут.

Весьцы свирепо на них покосились.

– Ну, коли шутишь, стало быть, ещё поживём, – сказал Азарь.

Местные разбились на три группы. Первая по-прежнему тянула свой напев. Вторая занималась тем, что готовила жертвенник и окуривала его разными травами. Третья группа куда-то исчезла.

Впрочем, вернулись они быстро, как и пришли сюда, – с песнопениями да под звон деревянных колокольцев. В центре толпы шла Макланега. Девчонка была белее снега. Её лицо опухло, а глаза покраснели от слёз.

Дочку старосты подвели к жертвеннику и принялись раздевать в девять пар рук.

– Вуда, какого дедера?! – выпалил Азарь.

Старик посмотрел на него с невыразимой печалью и ничего не ответил.

– Позвид может гневаться оттого, что ему одиноко, – печально произнесла какая-то баба, что мгновение назад окуривала жертвенник, а теперь стояла у обелиска Азаря. – В таких случаях ему дарят внучку. Это должна быть невинная дева, которая ещё ни разу не кровоточила.

– Идиотизм! – простонал молодой философ. – Эй, староста! Это же твоя дочь, мать твою! Твоя дочь!

Вуда послал ему ненавидящий взгляд, но при этом по-прежнему молчал.

– Как вы вообще можете это вытворять? – увещевал Лугин Заозёрный. – Что ж вы за люди-то такие? Это же дитя! Это ваш ребёнок! Как так можно?

– Она – порченое семя, – сказала, как плюнула, всё та же баба, что стояла рядом с Азарем. – Родилась от блаженной потаскухи и сама такая же. Всё в облаках где-то летала, бестолочь. Кем ещё жизнь веси выкупать, как не такими вот?

– Мрази… – прохрипел Азарь.

Баба пожала плечами и отвернулась от него.

К тому времени Маклу успели раздеть догола, а вещи бросили в сторону. На морозе тело девочки быстро пошло красными пятнами, а скоро и покраснело полностью.

Лугин заплакал и отвернулся. Это оказалось последней каплей для Вуды. Староста закрыл глаза и ушёл.

Внезапно показалась растрёпанная зарёванная женщина – мать. Она, сама будучи почти голой, с топором бросилась разгонять тех, кто столпился вокруг дочери.

– Кто выпустил её из избы? – гаркнул здоровенный детина, что вечно хвостом таскался за старостой. – Да уберите же её!

И сам бросился к обезумевшей женщине. Впятером её разоружили и куда-то уволокли.

– Если вы приносите в жертву собственных детей, чтобы выжить, то этой жизни вы не достойны, – прорычал Азарь.

Детинушка, что взялся тут распоряжаться в отсутствие Вуды, медленно повернулся на голос молодого философа, точно не веря в то, что он посмел заговорить.

– А что, пришлый? Хочешь её спасти?

– Это возможно? – насторожился Азарь.

– Конечно. Мы можем вместо неё отдать на потеху Позвиду твоего друга. Как бишь его? Лугин, Пазей – а не всё ли равно? Один хрен ему не жить. Но ты можешь обменять его жизнь на жизнь этой девчонки. Думай, пришлый, только быстро. А то она скоро окоченеет и без нас с тобой.

Азарь стиснул зубы и посмотрел на Лугина.

Спасти Лугина – стр. 237

Спасти Макланегу – стр. 247

Отказаться от выбора – стр. 238

Азарь никогда не был трусом. Не был он и дураком. И как умный человек молодой философ прекрасно понимал, что у него мало шансов выстоять в рукопашной против целой троицы разумных медведей. С обычным-то бурым топтыгиным поди сладь в одиночку, а выходить против кома – вообще самоубийство.

Что перед ним те самые три медведя, которые держали у себя в служанках Младу, никаких сомнений не было. Об этом говорило решительно всё – от строгих взглядов, которыми на неё смотрела эта троица, до понурого вида провинившегося хулигана, с которым стояла девушка.

Азарь развернулся и стремглав бросился за помощью.

В незнакомой местности он едва не заблудился, и путь до памятной корчмы, где они с Лугином нашли провожатого, растянулся до пяти дней. Оставалось надеяться, что старый философ что-нибудь придумает, чтобы протянуть это время.

Когда Азарь вышел к людям, то уже изрядно оброс и пообносился. За столами в корчме пьянствовали всё те же мужики, они не сразу признали в этом оборванце того холёного красавчика, что явился к ним чуть больше седмицы назад. А как узнали, все дружно охнули от ужаса.

Первым делом пришельца накормили. Азарь ел двумя руками, запихивая в рот всё подряд, и глотал, почти не пережёвывая. Всё время пути он старался делать как можно меньше остановок и, как следствие, меньше ел. Почти не ел.

Так – за едой – он пересказал местным свою историю и долго просил тех отправиться вместе с ним за Лугином Заозёрным. Мужики мрачно вертели головами и твёрдо стояли на своём: ни к каким комам они не пойдут. И вообще, приличному человеку не престало ввязываться в такие дела.

Тогда Азарь поблагодарил за угощение и выкатился на улицу. Он пробовал обращаться к местным, но и среди них не нашлось героя, захотевшего бы пойти в стан человекоподобных медведей, чтобы освободить старика и женщину. Азарь даже обещал Младу в жёны всякому, кому удастся отбить её у комов, но никто так и не польстился на россказни молодого философа о ней.

Что ж, таким образом получалось, что Азарь только зря потратил время и силы. Отдохнув немного на завалинке у корчмовского овина, философ пустился в обратный путь.

Ступая в третий раз по этому же пути, он очень быстро добрался до комов. И уже на самых подступах к селению Азарь увидел из земли два сучковатых колышка, поставленных по обе стороны от тропы навроде ворот.

На одном колу была голова Млады, а на другом Лугина.

Несколько мгновений Азарь стоял в тупом оцепенении и таращился на эту картину. Потом философ вцепился себе в волосы и завыл от горя. Ноги подогнулись, и Азарь упал на колени. Так он и пополз к учителю, будто в запоздалом раскаянии.

– Нут, нет, нет, Луги! Какой же я кретин! Какой кретин…

На голос сбежались комы. И хотя они проламывались через кусты и валежник так, что и глухой бы расслышал, Азарь не обратил на них никакого внимания. Всецело поглощённый своим горем, он стоял на коленях перед шестом, как перед алтарём, и всё твердил о том, каким же был дураком и что не следовало оставлять здесь старого философа одного.

Не мудрствуя лукаво, комы пронзили Азаря тремя кольями, похожими на те, что держали головы двух других людей. Однако Азарь к ним не присоединился. Его голову отдали Тресу, который долго варил её в кипятке, пока не остался один голый череп. Тогда ком поставил его на полку, где уже стояли ещё три здоровых – явно медвежьих – черепа.

Там и осталась голова Азаря в назидание всякому, кто явится в землянку Треса, что этот ком не потерпит ни обмана, ни того, чтобы с его мнением не считались.

И черепа трёх медведей, бывших вожаков племени комов, были тому порукой.

КОНЕЦ

Азарь пришёл в себя самым последним. После падения он ударился головой о каменный обломок алтаря и на какое-то время потерял сознание. Старый философ угодил прямо на него, поэтому отделался лёгкими синяками и ссадинами.

Комы упали первыми и их хорошенько привалило камнями. Однако медведи оказались на диво крепкими и живучими. Настолько, что к моменту, когда Азарь пришёл в себя, они выбрались из завала без посторонней помощи.

Все четверо оказались в подземелье, которое было в разы больше всех помещений храма, в коих они до этого побывали. Сверху сквозь клубы поднятой вековой пыли столбами пробивался свет. Он выхватывал из мрака исполинские ряды каменных шкафов и полок, сплошь заставленных книгами. Тут стояли ни много ни мало толстенные фолианты. Их кожаные переплёты были обработаны неким таинственным составом или магией, а скорее всего и тем и другим – поскольку несмотря на дух разрухи и запустения, книги сохранились в исключительном состоянии. В личной библиотеке Азаря не было более крепких и новых томов, хотя молодой философ собирал их по всему миру, иной раз прямо из-под печатного станка.

– Поставь! – хором взревели комы, когда Азарь с интересом достал одну из книг с полки.

Лугин Заозёрный, который тоже было потянулся за томом, вздрогнул и воровато втянул голову в плечи, как мальчишка, пойманный за какой-нибудь шалостью.

– Почему? – не понял Азарь. – Я аккуратно, да и они вроде неплохо сохранились.

Мунда угрожающе медленно пошёл к нему.

– Потому что это наследие комов. Это всё, что осталось от наших великих предков.

– Мы не претендуем, – примирительно поднял руки старый философ, – просто хотели посмотреть. Это же просто невероятно!

– Тем более что этот, – молодой указал на Треса, – уверял нас, что вы издревле селились в берлогах и ни архитектуры, ни письменности не знали. Может, это совсем не ваше наследие.

– Да? – прогрохотал вождь. – Разуй глаза, Безлеп!

Удивлению Азаря и Лугина не было предела. Как люди, больше всего ценившие в этой жизни знания, при виде гигантских книжных полок, всё внимание философов сосредоточилось на них. Оба полжизни бы отдали, только чтобы заполучить такую библиотеку в собственное владение. И оба мужчины совершенно упустили из виду, что здесь также стоят медвежьи статуи. Они изображали великих комовских воителей в героических позах и, видимо, прекрасных представительниц медвежьей расы. Эти застыли в полуобороте, полудвижении, словно в каком-то диковинном танце.

Там, где потолок ещё своею частью сохранился, свисали побледневшие от времени штандарты. Большинство выцвело и расползлось от сырости так, что на них ничего не осталось. Но на некоторых при должном усилии получилось разглядеть оскаленную медвежью морду.

Свет доходил не до каждой стены. А на тех, кои всё же получалось разглядеть, тоже висели прапоры буроватого цвета. Кое-где встречались остатки выцветших гобеленов.

Статуи, барельефы, штандарты и даже размеры мебели и самого помещения – всё это ясно говорило о том, что древние развалины действительно скорее принадлежали комам, нежели людям или другим разумным существам.

– Это наше сокровище, поэтому ни один безлеп не посмеет даже прикоснуться к нему.

Азарь не стал обижаться на безлепа. Философ начал понимать, что, кажется, «безлеп» и «млава» – это не собственные имена, а скорее расовая принадлежность в понимании комов. Вот только почему мужчин они причисляли к одному виду, а женщин к другому, оставалось непонятно.

– Хорошо, Мунда, очевидно, что это действительно принадлежит вашему народу, и вы в праве поступать с нашей находкой как только захотите.

– Спасибо за понимание. Ты хороший безлеп, Азарь, – произнёс вождь, подтверждая догадки парня.

Философ кивнул.

Вождь комов медленно двинул меж рядов с книгами, в почти суеверном восторге рассматривая находку.

– Жаль, что мы не сможем прочесть…

– Ещё как сможем! – хищно прорычал Трес. Он стоял неподалёку от философов и листал здоровенный фолиант размером с половину Лугина Заозёрного. И, судя по морде косматого, понимал там каждое слово. – Мунда, я думаю, нам пока не стоит говорить всем об этом месте.

– Ты прав, Трес! Сначала мы должны во всём разобраться.

– А как же «Это наследие комов»? – ехидно передразнил Азарь. – То есть комов, да не всех?

Мунда остановился и посмотрел на человека.

– Я просто спросил, – сверкнул улыбкой тот.

Комы решили не испытывать больше любопытство людей и отвели философов обратно в терем. Толком ничего не объясняя, Трес и Мунда забрали с собой Кудера с Зоком и снова были таковы. Напоследок они запретили людям высовываться из терема под угрозой смерти. А после того, что видели в подземельях Азарь и Лугин, не оставалось никаких сомнений, что комам по силам отыскать их где угодно.

Поэтому все трое – Лугин, Азарь и Млада – коротали день за разговором и кружкой кваса. Периодически перебивая друг друга, философы пересказали девушке свои недавние приключения. Конечно, не забыв предупредить, чтобы держала язык за зубами.

– Божечки мои! – неожиданно заголосила девица. – Неужели мне теперь до конца дней своих прислуживать косолапым? Господи, за что ты меня оставил?

– Что случилось-то? – выпалил сбитый с толку Азарь.

– Вы что, правда не понимаете?

Философы догадывались, но всегда лучше спросить, чем строить предположения и громоздить одну нелепицу на другую. Поэтому сказали, что нет, ничего не понимают.

– Трес сам признался Мунде, что это он вас нанял, чтобы убить меня. Вся наша легенда, что меня срочно нужно отсюда спасать, держалась на том, что комы не знают, кто мне угрожает, а вы рассказать боитесь. Теперь им незачем отправлять меня в безопасное место, они просто разберутся с Тресом по-свойски, и заживём как раньше!

– Да, – согласился Азарь, – это его не вовремя на честность потянуло.

За окном мело. Пурга в такой чащобе, где обосновались комы – вещь весьма редкая, но сейчас на это никто не обратил особого внимания. Было над чем подумать и без неё.

Млада плакала, Лугин неловко и неумело утешал. Азарь сидел, погружённый в свои мысли, и барабанил пальцами по столешнице. В какой-то момент молодому философу это наскучило, и он потянулся к хлебу. Размяв мякиш, Азарь принялся лепить из него человечков.

– Странно, – буркнул Лугин.

– Что именно? – спросил Азарь и откусил хлебному человечку голову.

– Как ты верно заметил ещё в подземельях, Трес уверял, будто комы столетиями жили в своих землянках и не знали никакой иной архитектуры. И потому всех так баламутит этот терем. А тут целый древний храм с библиотекой, статуями и барельефами… И всё сделано с таким искусством, которое достигается только поколениями передачи знаний от мастера к ученику. Странно. Такое ощущение, что Трес об этом ничего не знал.

– Или врёт, – сквозь слёзы хмыкнула Млада.

Философы переглянулись.

– Или врёт, – согласился Лугин Заозёрный.

Азарь встал. Заложив обе руки за спину, он прошёлся из угла в угол. Потом он обвёл взглядом присутствующих и заключил:

– Знаете, ребята, а вы правы. Это очень хороший вопрос: такая ли это неожиданность для наших комов этот храм или они знали обо всём и молчали? И почему вдруг решили пока не посвящать никого в тайну своей находки?

– Я понял, куда ты клонишь, Азарь, – вздохнул старый философ, – но ты же слышал, что нам сказали местные заправилы: не высовываться. Если они узнают, то нам всем не поздоровится. Всем.

Попытаться всё выяснить – стр. 170

Не рисковать и дождаться комов – стр. 274

Чтобы спасти веселье, Азарь попросил у Глухаря гусли. На диво, инструмент таки нашёлся. Не такой, конечно, хороший, как у старосты, но играть можно. И Азарь заиграл.

Под бравурный мотив полилась песня собственного Азаря сочинения:

 
– Как-то леса на опушке
Целовал твои веснушки.
Ты смотрела на меня
И шептала те слова.
 
 
Те слова, что вновь и вновь
Будоражат мою кровь.
Ах, зачем на лета пике
Мы пошли за земляникой?
 
 
Туда-сюда бельчонок прыгал,
Так и сяк он носом шмыгал.
Он за шишкою нагнулся,
А потом в дупло вернулся!
 

Домочадцы оживились. Глухарь притопывал в такт. Малышня отстукивала деревянными ложками незамысловатый ритм и временами посматривала на деда. Дочки отчаянно краснели и хихикали. Их мужья довольно скалились и толкали друг друга локтями в бок.

 
– Как-то летом у избушки
Принесла ты мне галушки.
Я их кушал с огурцом,
Заедая холодцом.
 
 
Ах, зачем, зачем тогда
Ты красива так была-а-а?..
 

Песня Азаря так понравилась всем, что про рассказ Лугина все забыли. Даже он сам. Окончательно вымотанный и оттого быстро захмелевший философ уснул прямо за столом.

Утром оба странника проснулись с жесточайшей головной болью. Придерживая виски, они выкатились из-за печки и сразу попали за стол.

Время было обеденное, и Глухарь с Куропаткой рассаживались по своим местам. Собственно, что и разбудило философов. Но сетовать им было грех, поскольку перед обоими тотчас появилось по миске ароматной каши с салом и шкварками да по кружке ядрёного хлебного кваса.

За столом глухарёвцы – или как там их семейство звалось на самом деле? – придерживались правила: когда я ем, я глух и нем. Вчера, видимо, исключение было сделано в честь гостей.

Азарь и Лугин, по совести сказать, были весьма рады такому раскладу, поскольку сейчас любой звук или неосторожно брошенное слово могли причинить им невыразимые страдания.

После третьей кружки кваса дело мало-помалу пошло на лад.

В дверь постучали.

Шлёпая босыми ногами по деревянному полу, Куропатка скрылась в сенях. Раздались приглушённые голоса, и скоро в светёлке появилась голенастая пигалица. Её философы уже видели: дочка старосты – как бишь её? – Мышка. По крайней мере, так Вуда называл девчонку при чужаках.

Мышке выделили место за столом. Она не сводила глаз со «сказочников».

После обеда все разошлись по своим делам, и философы на какое-то время оказались предоставлены сами себе. Первым делом они решили пройти по проклятой веси и осмотреться.

Селение вмещало семнадцать дворов, четыре из которых пустовали. Наделы были нарезаны квадратами и тянулись по три в ряд, образуя небольшие улочки. Дворы стояли забор в забор, либо с узким проходом между ними, либо совсем без оного.

На каждом повороте за пришельцами наблюдало не меньше двух дюжин глаз. Любопытных, заинтересованных, но чаще всего насторожëнных. Чужие взгляды холодком скользили вдоль позвоночника. Временами у Лугина возникало ощущение, что ему вот-вот вонзят нож в спину.

Это мешало сосредоточиться.

А ещё такое бешеное внимание автоматически сосредотачивало весьцев на чужаках, из-за чего никак не получалось ничего толком подслушать.

Что удалось выяснить при беглом осмотре.

Здесь не существовало каких-либо религиозных ритуалов, которые необходимо выполнять в течение дня. По крайней мере, тех, кои можно было исполнить при чужаках. И с этой поправкой приходилось считаться.

В самой веси также не было ни церкви, ни какого иного святилища. Кроме того, в избе Глухаря философы не видели ничего похожего на красный угол или других предметов религиозного культа. Нигде не курилась лампадка, как у северных народов, не стояли деревянные фигурки чуров, что было характерно для не-ревов, ни каких-нибудь мисочек для приношения ежедневных треб, как у Шонь-Рю, – ничего.

И это настораживало. Возникало ощущение, что либо эти люди вообще ни во что не верят (а такого Лугин Заозёрный ещё не встречал), либо они скрывают свою религию настолько тщательно, что даже у Азаря, который имел за плечами несколько лет в службе лазутчиков Родова, не получалось ничего обнаружить. И тогда возникал логичный вопрос: почему? Чего такого они боятся показать? И как научились скрывать всё так хорошо, если тут давно уже не видели чужаков? А если чужаки бывали, то зачем существовал магический заслон, не позволявший проникнуть в весь постороннему?

Вопросы множились.

– Может, заслон вовсе не затем, чтобы никто не мог войти, – предположил Азарь, когда они оба оказались на порядочном удалении как от людей, так и от мест, где они могли бы спрятаться, – а затем, чтобы никто не смог сбежать? А трудности входа – это так, побочный эффект.

– Отличная идея! – похвалил учитель. – Только ты забыл про ребят, которые нас сюда привели. Они запросто выбрались за околицу.

– Ну, допустим, Луги, запросто или нет – этого мы с тобой знать не можем. Но что быстро, это да – факт. Ладно, гипотеза хорошая, но требует доработки. Ох и нудный же ты, старая перечница! Всё-то ему не нравится…

Ближе к вечеру философы вернулись к своей легенде о странствующих сказочниках и до ночи рассказывали истории и пели былины.

Они, как и практически вся весь за исключением древних старцев и совсем уж несмышлёной малышни, собрались в просторной горнице старосты. Вуда, как это и положено хозяину, восседал на почётном месте – у очага. Вокруг него устроились домочадцы. Остальные разбрелись по горенке и заняли места кто где. Философы сидели вдвоём на сундуке у окна. Азарь, как и обещал, с гуслями. Лугин вооружился ложками.

Старый философ больше не пил, а значит, и на откровенность его не тянуло. Будучи человеком бывалым и образованным, он рассказывал много всего интересного, отчего глаза всех без исключения весьцев лезли на лоб.

Многим из этих диковин он был свидетелем лично.

Азарь, как обладатель более приземлённых взглядов на человеческую душу, рассказывал всё чаще небылицы, но такие, что ему верили даже охотнее. Истории Азаря, с одной стороны, были жёстче и мрачнее, а с другой – глупее и проще, а значит, куда понятнее высоких материй Лугина, куда иногда нет-нет да заносило старого философа.

Снаружи творилось что-то невероятное. С сумерками разбушевалось ненастье, и по крыше зарядил крупными каплями дождь. Через пару отгоревших лучин он затих и обернулся густым снегопадом. Вьюга завывала в печной трубе лютыми потусторонними голосами.

Под эти звуки рассказы Азаря стали ещё более мрачными и производили великолепно-ужасающее впечатление.

Когда пришло время расходиться, весьцы покидали избу старосты тем неохотнее, чем страшнее им было выкатываться на улицу ночью, да ещё и в пургу.

Небо было затянуто чёрными снежными тучами. Ветер порывами рвал, как безумный. Темень стояла такая, что хоть глаз коли.

В итоге разошлись те, на кого хватило загодя припасённых рачительным старостой болотных гнилушек. Они светились тусклым бело-зелёным светом и толку от них было как с козла молока. Однако на безрыбье и рак рыба, поэтому весьцы вооружались гнилушками и опасливо высовывались наружу.

Азарь вышагивал так, будто родился или прожил свой век в кромешной тьме. Чтобы не отстать и не потеряться, Лугин держался за его пояс одной рукой, а второй слепо шарил перед собой, чтобы ненароком на что-нибудь не наткнуться.

Азарь и Лугин добрались к порогу Глухаря быстрее самого хозяина. Благо двери в этой непуганой глуши никогда не запирались, и философы свободно вошли. Усталые до крайности, они оба валились с ног и уж было собрались ложиться спать, даже почти разделись, но деликатное покашливание заставило мужчин остановиться.

За столом сидела Мышка. Дочка старосты закуталась в шарф так, что наружу торчали одни только глаза – большие, чернющие, ни с какими другими философы бы их ни за что не спутали бы.

Девчонка водила указательным пальцем по рассыпанной по столу муке.

– Тебе чего, красна девица? – шутливо спросил Азарь.

Девчонка метнула на дверь опасливый взгляд и, убедившись, что глухарёвцев ещё нет, прошептала:

– Кто вы такие на самом деле?

Пришельцы переглянулись.

– Эм, в каком смысле, дитя? – на всякий случай уточнил Лугин Заозёрный.

– Никакие вы не сказочники. Это ежу понятно. Те только сказки свои сказывают да дрыхнут потом весь день. А вы здесь что-то ищете. А ещё ты не Пазей, – она пристально посмотрела на Лугина. – Твой сын – или кто он там на самом деле? – всё время хочет назвать тебя как-то иначе, но в последний момент поправляется. А ты, – она посмотрела на Азаря, – спокойно дошёл сюда в кромешной ночи без светца и ни разу не ошибся. Вряд ли простые сказочники так умеют.

Философы переглянулись.

Азарь, не сводя с девчонки пристального взора, подобрался поближе и сел. Лугин остался стоять перед занавеской, за которой были их полати.

– Хорошо, – усмехнулся Азарь, – допустим, мы не сказочники. Кто же мы по-твоему? Разбойники?

– Вы слишком умные для разбойников. Сначала я решила, что вы ривы и явились сюда охотиться на чудовищ, но потом я поняла, что это не так. Вы слишком умны и для ривов тоже.

– Тогда кто же мы, дитя?

– Я не знаю, кто вы. Но сейчас вы быстро расскажете мне, зачем вы здесь. И если ваша цель мне понравится, то я вам помогу.

– А если нет?

– Мой отец узнает об этом.

Азарь подсел к ней ближе. Девочка осталась на месте.

– Скажи, а если мы всё-таки разбойники, ты не боишься, что нам проще тебя убить, чем рассказывать? – с добродушной улыбкой спросил Азарь. Кого другого, даже взрослого, от этой улыбки хорошенько бы пробрало. Девица же сидела как каменная.

– Скоро здесь будет Глухарь. Вы не успеете скрыть следы. А если и успеете, то это всё равно заметят. У нас никогда не пропадают люди. Как думаете, на кого сразу подумают?

Азарь расхохотался.

– Чёрт возьми, Луги, эта девица мне нравится! Так восхитительно меня ещё никто не шантажировал!

– Скажи, дитя, сколько тебе лет?

Чёрные глазищи вперились в переносицу старого философа.

– Девять. И вам лучше поторопиться.

Действительно, снаружи уже раздавались приглушённые голоса. Наверняка это Глухарь с женой таки добрели.

Согласиться на сделку с Мышкой – стр. 23

Отправить пигалицу восвояси – стр. 172

Лугин вздохнул и повертел в руках плошку с уже остывшим отваром.

– Я думаю, что даже если мы что-то и сделаем с этой женщиной, главную проблему это не решит. Лично мне – человеку, безусловно, стороннему – представляется, что беда не в том, околдовала она ваших нарочитых мужей или нет, а в том, что у них есть безусловное право распоряжаться вами, как вещью, по своему усмотрению, а у вас такого права нет. Вы не властны ни в их жизни, ни даже в своей. Поэтому, пока вы сами не возьмёте свою жизнь в… гм… собственные лапы, ничего не изменится. Устранение этой девушки принесёт лишь временное облегчение. Тем более что нет никакой гарантии, что после этого ваши вожди не сойдут с ума от горя. Оно вам надо?

Медведь нахмурился и сел.

– Ясно.

Азарь подошёл к нему и сел на корточки напротив кома.

– Знаешь, Трес, – заговорил ученик философа, – я думаю, что нанимать двух чужаков, чтобы они разобрались с вашими внутренними проблемами – это плохая идея. Ну, то есть ты, конечно, молодец, хитро придумал, что пришлые убили зазнобу ваших старшин, а вы как бы и не при делах вовсе. Если захотят кого-то затряхнуть, так и не жалко. Но Луги прав, пока вы сами не научитесь стоять за себя и друг за друга, подобные ситуации будут повторяться из раза в раз. Не будет этой девицы, вас доконает сумасбродство кого-то из тех троих. Если не это, так что-нибудь ещё. Всегда найдётся тот, кто с удовольствием вытрет о тебя ноги. И есть только один по-настоящему верный способ этого избежать – периодически отбивать охоту у таких умников. Но для этого нужны яйца, Трес. У тебя есть яйца?

Медведь зарычал.

– Вот! – воскликнул Азарь. – Вот таким должен быть сын благородного племени комов. А не каким-то грёбаным слюнтяем, который просит защиты у незнакомых проходимцев!

Медведь насупился. К нему подсел старый философ и обнял. Ком сидел почти по-человечески и обеими лапами прижимал к груди сосуд с медовухой, как человеческие дети часто прижимают к себе любимую игрушку. Лугин казался ребёнком на фоне бурого здоровяка.

– Трес, я знаю, это непросто принять, но, пока ты сам не возьмёшься за дело, никто не решит твои проблемы.

Медведь смотрел в пол, как обиженный ребёнок. Он сидел так абсолютно без движения, лишь скруглённые уши на макушке временами смешно подрагивали.

Азарь встал и размял затёкшие ноги. Хромая от застоявшейся крови, он доковылял до стола и налил себе в миску уже окончательно остывшего отвара.

Костёр мало-помалу изглодал весь хворост, и берлога сначала погрузилась в густой полумрак, а затем начала постепенно остывать.

Медведь резко опрокинул весь бочонок себе в пасть и отбросил в сторону. Бочонок с грохотом отскочил от берестяного короба.

– Тогда научите меня, что нужно делать, – прорычал ком.

Азарь хищно улыбнулся:

– Вот это по-нашему!

Весь остальной день до позднего вечера Азарь и Лугин наперебой объясняли медведю основы философии и политологии. Молодец делился опытом о том, как ему случалось вести за собой целые толпы народа, сподвигнув их на решительные действия. Старый философ рассуждал о тех процессах, которые, по его мнению, проходят в любой более или менее сообщающейся группе людей. Или в данном случае комов. Лугин допускал, что поведенческие реакции у людей и медведей могут различаться, но в случае вождей и Млавы видел всё же больше человеческого.