Текст книги "Ахматова без глянца"
Автор книги: Павел Фокин
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Анна Анаксагорова:
В течение 1954–1961 годов мы прожили с семьей А.А.А.Я называла нашу квартиру «Дом открытых дверей». Все пять комнат выходили в коридор; двери не закрывались.
Сильва Соломоновна Гитович:
А. А. переехала на ул. Красной Конницы, 4, где когда-то, в незапамятные времена, по ее словам, помещался постоялый двор, а весь второй этаж занимал ямщицкий трактир. Тогда двор дома был застроен конюшнями, где отдыхали извозчичьи тройки, пока их хозяева грелись с морозца. Сейчас ничто не напоминало о былых временах. Квартира как квартира, из пяти комнат. В двух комнатах жили Пунины, проходная – столовая – была общей. Из нее вела дверь в комнату А.А., вдвое меньшую, чем ее комната в Фонтанном Доме, а в угловой жила чужая старушка, которая, как тень, в мягких шлепанцах мелькала в коридоре. Здесь как-то заметнее стало, что вся мебель в квартире ломаная. Диван вместо ножки подпирался гигантской катушкой, такой, на которую наматывают пряжу на ниточной фабрике. В комоде рассохшиеся ящики плотно не задвигались, а кровать давно потемнела и облупилась. Но, как всегда, в углу висели иконки и над изголовьем знаменитый рисунок Модильяни. У окна стоял низкий резной ларь, «сундук флорентийской невесты», как его называла А.А., где лежали папки и рукописи.
1960-е. Ленинград. Ул. Ленина, 34Анатолий Генрихович Найман:
В трехкомнатной квартире на улице Ленина, дом 34 жили, кроме Ахматовой, Ирина Николаевна Пунина с мужем и ее дочь Анна Каминская с мужем. <…>
Ее комната, длинная, с окном на улицу, была рядом с кухней. Над кроватью висел рисунок Модильяни, у противоположной стены стоял сундук-креденца с бумагами, который она отчетливо называла «краденца», отчего он, и столик с поворачивающейся столешницей, под которой тоже лежали письма и бумаги, и гобеленного вида картинка с оленем, стоявшая на столике и оказавшаяся бюваром, также хранившим письма, и овальное зеркало, и надбитый флакон, и цветочные вазы, и все прочие старинные вещи, выглядевшие в этой комнате одновременно ахматовскими и случайными, соединились в моем сознании с описанием спальни Ольги Судейкиной, «героини» Поэмы, кончающимся строчкой «Полукрадено это добро».
Михаил Владимирович Латманизов (1905–1980), доцент Политехнического института, библиограф-коллекционер, биограф Ахматовой и Гумилёва:
Комната, в которой меня принимала А.А.Ахматова, по-видимому, служит ей одновременно и спальней и рабочей комнатой. Комната небольшая – примерно 20 кв. м, с одним окном, выходящим на ул. Ленина. Ближе к окну стоит кровать, наполовину закрытая ширмой, а в глубине комнаты, у двери, – небольшой рабочий стол, слева у стены – полка с книгами, у самой задней стены – низкий столик, покрытый покрывалом, тоже с книгами. От окна справа – горка красного дерева, за стеклом разные сувениры. Направо – тумбочка красного дерева, с ящиками и с круглым зеркалом наверху (по-видимому, служащая вместо туалета). Дальше – большая кровать красного дерева, с колонками в четырех углах, увенчанных чашами-светильниками. На правой колонке в изголовье повешены четки деревянные. Над изголовьем – рисунок Модильяни – портрет А.А.Дальше стоит ширма, отгораживающая кровать от второй половины комнаты. Дальше справа – шкаф красного дерева, с глухими дверцами, старинный. Слева напротив – полка-стеллаж с книгами. За ней – рабочий столик, за которым и протекали все наши разговоры. Спиной к окну, в широком кресле, обитом красным бархатом, сидит А.А.В левом заднем углу – небольшая горка. Вдоль задней стены – дубовый резной ларь, на котором разложены папки с бумагами и книги. В правом углу – дверь. Сверху комната освещается небольшим фонарем.
1950 – 60-е. Москва. В доме Ардовых на ОрдынкеНаталия Иосифовна Ильина:
И вот я в квартире Ардовых. Передняя образует угол, внутри угла – шестиметровая комната, в которой обычно жила Ахматова. Сколько раз мне предстояло бывать в этом крошечном, с высоким потолком, похожем на шкаф помещении! Прямо из передней – дверь в общую проходную комнату: там большой стол и у стены диван с высокой прямой спинкой.
Алексей Владимирович Баталов:
…Наша квартира помещалась в первом этаже, у самой земли, так что летом я отправлялся во двор не иначе как через окно; комнатки были маленькие, и потому диван, стоявший в главной комнате и занимавший большую ее часть, являлся в то же время и самым парадным местом. Здесь усаживали особо почетных гостей, а в дни детских праздников даже устраивали сцену.
По-хозяйски, один на всем диване я имел право царствовать только в дни болезни, да и то при условии очень высокой температуры. Но каждый раз, когда из Ленинграда приезжала эта непохожая на московских маминых подруг дама, которую все называли по имени и отчеству, она сразу получала диван. Она забиралась с ногами и так возлежала на нем когда хотела и сколько хотела. Опершись на подушку, она могла и пить кофе, и читать, и принимать гостей.
Семен Израилевич Липкин (1911–2003), поэт, прозаик, переводчик, мемуарист:
Эту комнату в квартире Ардовых на «легендарной Ордынке» воспоминатели называют нежно: «уютная». Комната в большой квартире дореволюционного дома когда-то, видимо, предназначалась для прислуги. Очень маленькая, с окошком почти под самым потолком. Ахматова к старости стала туга на ухо, но разговаривать громко я затруднялся, потому что все было слышно за стеной, в главной комнате, где собиралась семья, сидели гости – шумные, веселые, пожилые и молодежь, писатели и актеры. Среди писателей, часто посещавших хозяина дома, был один, пользовавшийся дурной славой. Ахматова предупреждала меня об этом, между тем она охотно, по крайней мере со мной, беседовала на жгучие политические темы, мне приходилось повышать голос, опасный гость мог услышать. Так вправду ли была уютной эта легендарная комната?
Я встречался с Анной Андреевной у Марии Петровых на Беговой, и у Ники Глен на Садово-Каретной, и у Большинцовой-Стенич на улице Короленко в Сокольниках, на пятом этаже без лифта, и у Нины Леонтьевны Манухиной, вдовы поэта Георгия Шенгели, на Первой Мещанской (теперь проспект Мира). Во всех этих временных ее пристанищах к ней относились любовно, я бы сказал, восторженно-почтительно. И все же она всегда рвалась на Ордынку, даже из огромной квартиры Манухиной-Шенгели, где три женщины – мать, дочь и домработница – обхаживали Анну Андреевну, где в ее распоряжении была большая светлая комната и замечательная библиотека покойного Шенгели, книги на разных языках. Почему же Анна Андреевна тянулась на Ордынку, к маленькой комнате с окошком под самым потолком?
Я думаю, что ее влекла не только доброта и самоотверженная отзывчивость Нины Антоновны Ольшевской, жены Ардова, актрисы и режиссера. Анне Андреевне была по душе вся атмосфера в шумной актерской семье Ардовых, милые мальчики Миша и Боря, молодежь, их посещавшая, ужин и разговоры после полуночи за широким без скатерти столом. Чем-то – так я предполагаю – это напоминало «Бродячую собаку», но там, признавалась она в стихах, всем было невесело, а здесь, на Ордынке, в ее скудную и трагически трудную жизнь врывались новые голоса, новые словечки новой улицы, уже не совсем безъязыкой. Здесь происходили наши самые долгие беседы под многоголосицу за стеной.
1950 – 60-е. Комарово. Дача Литфонда (Будка)Анатолий Генрихович Найман:
Литфонд выделил ей дачу в Комарове, дощатый домик, который она скорее добродушно, чем осуждающе, называла Будкой, как хатку под Одессой, где она родилась. Его и сейчас можно видеть, один из четырех на мысочке между улицами Осипенко и Озерной. Как-то раз она сказала, что нужно быть незаурядным архитектором, чтобы в таком доме устроить только одну жилую комнату. В самом деле: кухонька, комната средних размеров, притом довольно темная, а все остальное – коридоры, веранда, второе крыльцо. Один угол топчана, на котором она спала, был без ножки, туда подкладывались кирпичи.
Лидия Корнеевна Чуковская:
Что же здесь, в Будке?.. Жар от круглой черной железной печи. <…>
Поперек комнаты – письменный стол. Чем-то он не похож на другие письменные столы, но чем – не пойму. На столе высокие старинные подсвечники, в подсвечниках высокие свечи. Между свечами чернильница, тоже старинная, думаю – века XVIII-гo. Поверх чернильницы какой-то странный предмет: камень не камень, деревяшка не деревяшка. Форма? Змея не змея, птица не птица.
За спиной у Анны Андреевны стул, на стуле чемодан – открытый, с аккуратно сложенными папками. В углу напротив (слева, если глядеть от нее) – углом висят некрашеные книжные полки. Вдоль стены направо – постель: матрас, опертый о кирпичи и прикрытый темной накидкой. У двери – печь.
Сильва Соломоновна Гитович:
И вот Анна Андреевна плотно поселилась у себя на даче. Постепенно стали засаживать участок неприхотливыми растениями. Притащили из лесу березку и рябинку и посадили у крыльца. Взяли у нас отростки даурской гречихи, которая легко разрастается повсюду. Посадили у веранды чахлые бледно-сиреневые лесные фиалочки, красивый стрельчатый мох и лиловый иван-чай.
В доме и на участке появилось засилье коряг и корней. Причудливые корни стояли на шаткой этажерке и висели прибитые к стенкам. А большие коряги жили разбросанные по участку.
Перед окнами веранды лежала главная большая коряга, «мой деревянный бог», как говорила Анна Андреевна.
Все годы, что А. А. прожила в Будке (так называла она свою дачу), коряга-бог лежала на этом самом месте. Перед ней неоднократно вечерами жгли костры. Тогда обычно выносили большое кресло с высокой спинкой, и А. А. подолгу сидела, глядя, как жарко горят сучья, вспыхивая на ветру.
Когда после заката поливали цветы, она садилась на грубо сколоченную узенькую скамеечку под окнами веранды, и прямо перед ней торчала все та же бесформенная, рогатая коряга.
Дом тоже постепенно обставлялся. Ира откуда-то привезла груду рухляди, расставила ее на даче, и таким образом появились в комнате А.А. кривоногие старинные стулья с порванной обивкой, очень низкий стол, сколоченный из чердачной двери, и матрац на восьми кирпичах.
Впоследствии А.А. говорила: «Я совершенно освоилась со своими кирпичами, я к ним привыкла. Ну что ж, у Пушкина кровать стояла на березовых поленьях, а у меня на кирпичах».
Анатолий Генрихович Найман:
Стоявший в ее комнате у окна ломберный столик служил и письменным столом, и обеденным.
Сильва Соломоновна Гитович:
Анна Андреевна работала за длинным, очень узким столом, каким-то странным гибридом высокой скамьи с узеньким комодом, на котором стояли чудесные голубые фарфоровые подсвечники с чуть отбитой подставочкой и старинная, расписанная незабудками фарфоровая чернильница с бронзовой крышечкой.
Дверь в маленькую комнату (она еще называлась серой комнатой) завесили темно-лиловыми половичками, сшитыми вместе, а у другой стены поставили грубо сколоченный топчан. На столике у кровати был приемник с проигрывателем, взятые напрокат, а у самых дверей примостился выкрашенный в черную краску высокий, очень узкий шкаф, как говорила А.А. – «гроб, поставленный на попа».
Но везде – в вазах, кувшинах и банках, стояло много цветов. И всем нравилась комната Анны Андреевны.
В последние годы на стене появился яркий плакат с нарисованным петухом и четкой надписью: «Гости, если даже А.А. не хочет, все равно идите с ней гулять!»
Анатолий Генрихович Найман:
В ее комнате против деревянной полки с самыми разными книгами, от подаренной, только что вышедшей, которую она, как правило, спешила кому-то передарить, до французского томика Парни или латинского Горация, стоял старый ламповый радиоприемник «Рекорд», с двумя диапазонами: средних и длинных волн. Она говорила, что у него внешность, предполагающая на стене над ним обязательный портрет товарища Сталина: в журналах 40-х годов печатались фотографии уютных комнат, с улыбающимся семейством, с изобилием на столе, с фикусом, со Сталиным в красном углу, а под ним – «Рекорд». <…> У изголовья топчана на низеньком столе стоял электрический проигрыватель: либо я брал его в местном пункте проката, либо кто-то привозил из города.
Лев Адольфович Озеров:
Несколько раз Анна Андреевна приглашала нас на дачу, которую называла Будкой. Все было здесь скромно, даже бедно. Но эта бедность не ощущалась. Анна Андреевна, казалось, сидела за клавесином, а это был всего лишь простой стол – узкий и длинный. Присутствие Ахматовой придавало комнате и обстановке значительность и смысл.
Иосиф Александрович Бродский. Из бесед с Соломоном Волковым:
Анна Андреевна была, говоря коротко, бездомна и – воспользуюсь ее собственным выражением – беспастушна…
Здоровье
Наталия Александровна Роскина:
Отец Анны Андреевны рано умер – от первого приступа грудной жабы. Когда она расспрашивала врача о причине его смерти, врач сказал: «Вам эта болезнь не грозит. Во-первых, она не передается по наследству, а во-вторых, она почти никогда не бывает у женщин. Это болезнь служебных неприятностей». Судьба, однако, рассудила иначе, у Анны Андреевны была стенокардия.
Эмма Григорьевна Герштейн:
Вспоминаю 1951 год. Анна Андреевна уже несколько месяцев живет в Москве у Ардовых. Утром в последних числах мая мне неожиданно звонит по телефону Виктор Ефимович Ардов. «Так вот, – говорит он, как водится, без всякой паники, – Анну Андреевну в больницу кладут. У нее предынфарктное состояние. Так вы приезжайте». Минут через 20–25 я уже на Ордынке.
Во дворе стоит машина «неотложной помощи». Весь персонал на месте, чего-то ждет. А наверху Анна Андреевна отказывается двинуться с места, пока не дождется меня. Я спешу к ней подойти. Она протягивает мне толстую папку со своими рукописями и рабочий экземпляр сборника «Из шести книг» с авторской правкой. «Храните у себя», – говорит она мне.
Алексей Владимирович Баталов:
…Вернувшись домой, уже с порога спросил, где Анна Андреевна.
– В больнице, – был ответ. Я опешил.
– Врач со «скорой» предполагает разрыв сердца.
– Когда это случилось?
– Утром во время завтрака.
– Как же, когда я сам завтракал с ней?!
К вечеру все подтвердилось. Это был обширнейший инфаркт. Жизнь Ахматовой повисла на волоске… Даже говорить с ней было запрещено, и врач допытывался у домашних, как это произошло: не упала ли больная и не ударилась ли как-то при этом, долгой или внезапно короткой была боль, теряла ли она сознание – и все тому подобное. Но ничего «тому подобного», типичного для такого сердечного удара, не было.
Мы сидели за столом и завтракали. <…> В то утро все шло обычным порядком, только я выпадал первым и, поскольку нужно было уходить, старался по-настоящему съесть бутерброд и успеть выпить чаю. Дождавшись окончания очередной новости, которую принес кто-то из сидящих за столом, Анна Андреевна не спеша поднялась.
– Я на минуту вас покину, – сказала она. Взяла, как обычно, лежащую на диване сумочку, с которой никогда не расставалась, и направилась к двери.
– Анна Андреевна, я уже должен сейчас уходить, вы просили… – начал было я.
Ахматова повернулась, опираясь на полуоткрытую дверь.
– Бога ради, не думайте об этом, Алеша. Мы все решим вечером, – сказала она примирительно и, не торопясь, спокойно вышла из комнаты.
Я ушел. Через некоторое время, заварив очередную порцию свежего чая, мама заглянула в каморку Анны Андреевны. Ахматова лежала неподвижно, сумка была аккуратно поставлена на стул, туда, где стояла обычно, и только смертельная бледность лица заставила маму войти в комнату.
Врач не верил этому рассказу.
Эмма Григорьевна Герштейн:
В самых последних числах мая 1951 года машина «неотложной помощи» доставила Ахматову в 5-ю Советскую больницу с диагнозом «предынфарктное состояние». В приемном покое она была еще на ногах – я с ней разговаривала. На следующий день, в воскресенье, я застала ее в изоляторе. Анна Андреевна лежала на спине, вытянувшись, молчаливая, с ужасной болью в груди. Меня она почти не узнавала. Взволнованная медсестра что-то принесла и быстро побежала за дежурным врачом… Потом мы узнали, что именно в тот час произошел инфаркт миокарда – тяжелый, двусторонний.
Наталия Иосифовна Ильина:
В декабре… 1955 года Ахматову увезли во Вторую городскую больницу. Приступ аппендицита – еще и это! Оперировать тогда не решились, операцию сделали несколькими годами позже. Ахматова лежала в палате, где было еще четверо больных. Одна из них ночами стонала, бредила, кричала – была не в себе. Уже выписавшись, Анна Андреевна рассказывала, что женщина эта каждое утро, указывая на койку Ахматовой, громко спрашивала: «А та бабка еще не померла?» Рассказывала с юмором, посмеиваясь. А пока была в больнице, куда ее друзья ежедневно по очереди к ней ходили, ни звуком не обмолвилась ни о ночных стонах, ни об утренних вопросах и вообще не проронила ни слова жалобы.
Ида Моисеевна Наппельбаум (1900–1992), поэт, старшая дочь фотографа-портретиста М. С. Наппельбаума:
Ахматова немного рассказывала о больнице, о том, как к ней внимательно относились. Я рассказала, что два дня назад была там, но уже не застала ее. Она удивилась, пошутила. Потом:
– Жаль, что напрасно ездили. Знаете, тогда запишу вас в число меня посетивших… Можно? Хорошо? Я записывала всех моих гостей. Москвичи шли ко мне просто валом, предъявляя московские паспорта. Запишу вас – вы будете пятьдесят девятая!
Женщина
Галина Лонгиновна Козловская:
Анна Андреевна была полным выражением двух стихий – поэзии и женственности.
Надежда Яковлевна Мандельштам:
Она призналась мне, что в Петербурге, когда она приехала туда с Гумилёвым, ее поразил не успех ее первых книг, а женский успех. К литературному успеху она сначала отнеслась равнодушно и верила Гумилёву, что их ожидает судьба Браунингов – при жизни известностью пользовалась жена, а после смерти она сошла на нет, а прославился муж. А женский успех вскружил ей голову, и здесь кроется тайна, почему ей захотелось казаться приятной дамой. Первые свои уроки, как должна себя вести женщина, А.А. получила от Недоброво. Какая у него была жена, спрашивала я; оказалось, что его жена очень выдержанная дама из лучшего общества. Сам Недоброво тоже был из «лучшего общества», и его влияние здорово сказалось на некоторых жизненных установках Анны Андреевны. А сам Недоброво, влияя и сглаживая неистовый нрав своей подруги, вероятно, все же ценил ее необузданность и дикость. «Аничка всем хороша, – говорил он, – только вот этот жест», и А.А. показала мне этот жест: она ударила рукой по колену, а затем, изогнув кисть, молниеносно подняла руку ладонью вверх и сунула ее мне почти в нос. Жест приморской девчонки, хулиганки и озорницы. Под легким покровом дамы, иногда естественно любезной, а чаще немного смешноватой, жила вот эта самая безобразница, под ногами которой действительно горела земля.
Лидия Корнеевна Чуковская:
8 июня 1940. …Внезапно Анна Андреевна обратила внимание на мою новую шляпу, широкополую, белую, лежавшую на стуле. И примерила ее перед зеркалом. Ей пора было переодеваться, идти к Рыбаковым обедать, и я предложила, что подожду ее внизу во дворе.
– Нет, нет, не уходите никуда, я раскрываю дверцу шкафа – одеваюсь внутри, и тогда меня не видно.
Пока она переодевалась, я, по ее просьбе, читала ей вслух стихи (Шефнера и Лифшица из последнего номера «Литературного современника»). Ей не понравилось.
В новом шелковом платье она вышла из-за дверцы шкафа и начала перед зеркалом втирать в щеки крем, потом надела белое ожерелье, потом ярко накрасила губы. Сейчас она была уже совсем не такая, как час назад, а нарядная, величественная – даже отсутствие некоторых передних зубов сделалось как-то незаметно.
Она снова надела мою шляпу и пошла о ней с кем-то посоветоваться, кажется, с Анной Евгеньевной (Аренс, первая жена Н. Н. Пунина. – Сост.).
– Решено, я покупаю такую же. Это единственная шляпа, которая мне понравилась: мне ведь никакие шляпы не идут… А не знаете ли вы, где можно купить перчатки?
Я не знала.
Мы отправились. Во дворе я заметила, что на ней новое пальто и новые изящные туфли. Я порадовалась: деньги в действии.
Вошли в троллейбус. Анна Андреевна прошла вперед, а я застряла платить. И вдруг, на весь вагон, даже не поворачивая ко мне головы, она спросила свободным, звонким голосом:
– А сколько стоит эта шляпа?
Наталия Иосифовна Ильина:
Тут уместно добавить, что Ахматова хотя и называла себя с усмешкой Серафимом Саровским (мирские дела не для нее!), однако украшения любила: ожерелья, броши, перстни, – вопрос «идет или не идет» не был для нее безразличен. Этому, впрочем, важности не придавала. Есть новое платье – хорошо, нет – и так обойдемся. Годами ходила в старой, с потрепанным воротником шубе, что очень беспокоило Нину Антоновну, взвалившую на себя все бытовые заботы Ахматовой. Но эта старая женщина с величавой осанкой украшала все, что бы на себя ни надевала, включая и шубу с потрепанным воротником…
И сплетничать с ней можно было, и новой блузкой хвастаться, и погоду обсуждать – банальнейшие темы! Но ничто не звучало банально в устах Ахматовой…
Маргарита Иосифовна Алигер:
Однажды мы с дочкой куда-то уходили, и дочка задерживала меня, долго собираясь.
– Вы ведь небось смолоду не красили ресницы? – воззвала я к Анне Андреевне.
– Я всю жизнь делала с собой все, что было модно, – с некоторым вызовом призналась Анна Андреевна. – И всю жизнь умела выглядеть как хотела – красавицей или уродкой…
Надежда Яковлевна Мандельштам:
Что еще вспомнить про мою подругу? Как она вдруг сосредоточенно посмотрит на меня и вдруг скажет что-нибудь, и я раскрою от удивления глаза: она поймала мою мысль и ответила на нее. Или как я говорю: «Ануш, там идут к нам», а она спросит: «Что, уже пора хорошеть?» И тут же – по заказу – хорошеет. Или как она прочла в каких-то зарубежных мемуарах – женских, конечно, – что она была некрасивой – писала, очевидно, одноклеточная женщина – и Гумилёв ее не любил. «Надя, объясните мне, почему я должна быть красивой? А Вальтер Скотт был красивым? Или Достоевский? Кому это в голову придет спрашивать?» Я уже думала, что обойдется и она забудет про эти мемуары, но не тут-то было. С этого дня началось собирание фотографий. Все знакомые несли ей фотографии: помните, Анна Андреевна, мы у вас вот эту выпросили… Нужна она?.. Анна Андреевна собирала фотографии, там, где она красивая, разумеется, и выклеивала их в альбом. Их собралось столько, что и счесть нельзя: груды, груды, груды… А записать стихи не успела – времени не хватило. Масса стихов осталась незаписанная.
Сильва Соломоновна Гитович:
Она очень ревниво относилась к своим изображениям и забракованные ею фотографии безжалостно рвала, а негативы требовала уничтожить.
Вячеслав Всеволодович Иванов:
Ахматова не любила сплетен, но могла давать женщинам безошибочные характеристики, иногда язвительные, но всегда точные. Впрочем, на женщин она склонна была возлагать вину и за то, что ей не нравилось в их мужьях и возлюбленных.
Ахматова не раз повторяла, что жены все и всегда ужасны (одно время делала исключение только для Надежды Яковлевны). Об одной подруге одаренного поэта говорила: «С виду божественное видение, а ведет себя как сатана».
Но иногда доставалось и мужчинам, особенно за нарушение правил приличия. О нашем общем знакомом, переставшем здороваться со своей бывшей возлюбленной: «Ну это уже – выйти из графика!»
Ахматова в состоянии была пылко ненавидеть и женщину, жившую полтораста лет назад.
Эмма Григорьевна Герштейн:
Я часто замечала, что перед женщинами Анна Андреевна рисовалась, делала неприступную физиономию, произносила отточенные фразы и подавляла важным молчанием. А когда я заставала ее в обществе мужчин, особенно если это были выдающиеся люди, меня всегда заново поражало простое, умное и грустное выражение ее лица. В мужском обществе она шутила весело и по-товарищески.
Наталия Александровна Роскина:
Однажды какой-то мой рассказ она перебила словами: «Деточка, о мужчинах я знаю все».
Приведу еще два высказывания на женские темы. «Залог семейного счастья – в полной пассивности женщины». «Климакс – это вопрос интеллекта…»
Анатолий Генрихович Найман:
В больницах, узнав, кто она, к ней подходили советоваться – соседки, нянечки; начало у всех было одно и то же: «Ну, с мужем я не живу уже три месяца», – разница была в сроках. Как правило, одинаковый был и конец: «Скажите, будет когда-то ей, разлучнице, так же худо, как мне сейчас?» И Ахматова отвечала: «Это я вам обещаю, тут можете не сомневаться».
Владимир Григорьевич Адмони:
Как у многих женщин, но несравненно сильнее и неотступнее, в душе Ахматовой жила стихия боязней, испугов и страхов, постоянное ожидание беды – ожидание, обостренное до предела. «Со мной только так и бывает», – говорила Ахматова, когда с ней случалось что-нибудь плохое. Говорила, впрочем, совершенно спокойно, невозмутимо. Притупились боязни, испуги, страхи лишь в последние годы жизни Ахматовой.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?