Текст книги "Поцелуй тигрицы. О дикой природе, таежных странствиях, жестоких испытаниях судьбы и спасении легендарных хищников"

На мониторе компьютера нарисовался кластер – средоточие точек в одном месте, говоривших о том, что животное находится на небольшой площади продолжительное время. Скорее всего, хищник добыл еду и вот уже три дня никуда не двигается. Для ученых это важный знак – значит, с тигром все хорошо и он может самостоятельно охотиться, но все же они решили выехать в тайгу через неделю и проверить, когда зверь уйдет дальше. Надо было разобраться, кого завалил Упорный.

А в это время тигр, набив до отказа желудок мясом белогрудки, лежал на берегу озера, время от времени вставая, чтобы напиться. Он съел почти всего медведя. Пока он отдыхал, на туше пировали многочисленные нахлебники: вороны, пара сорок, синички, сойки. Прилетал даже старый поседевший беркут, но, увидев в кустарнике хозяина добычи, не рискнул подсесть, зная его крутой нрав. Ночью на мясо прибежала пара колонков и с визгом делила лакомые кусочки, источая по округе специфический хорьковый запах. Но Упорный никому не мешал – он был сыт. Через пять дней, ранним утром, когда облака тумана, как лохматой шубой, накрыли пойму Амура, он двинулся дальше на северо-восток, вдоль гудящей и днем и ночью автотрассы, куда вел его неведомый инстинкт.

Тигр шел по мари, держа в поле зрения синие хребты отрогов Сихотэ-Алиня. Ближе к Анюю, большой реке, впадающей в Амур, растительность изменилась – стало больше кедровников и дубняков, вся долина заросла хвощами, начали встречаться следы кабанов и изюбрей. Здесь, в долине Анюя, он провел все лето и часть осени. Два раза он встречался с соплеменниками, вернее, соплеменницами. Старая тигрица делила этот участок со своей внучкой. Периодически в гости к ним приходил молодой самец, но Упорный его не боялся – они были равными соперниками.

Со снегом кабаны двинулись по одним им известным маршрутам и тропам дальше на север. В долину Анюя пришла голодная малокормная зима без кедровых орешков, желудей, воловского ореха, как называли маньчжурские орехи местные жители. Такие зимы частенько случаются в дальневосточной тайге, и если к бескормице добавляется глубокоснежье – быть беде.

Часть кабанов, предпочитающих питаться снулой[8]8
  Снулая – мертвая.


[Закрыть] отнерестившейся рыбой, осталась зимовать в пойме, и почти до весны они поедали погибшую после нереста кету, прибрежную растительность и зимующий хвощ – их основное подспорье в голодную пору. Другие же дикие свиньи, ведомые своим поразительным чутьем, ушли на дальний кордон, где в небольшом количестве уродились кедровые орехи. Такой столовой в этом году для них стала пойма еще одного большого притока Амура – реки Гур, где росли одни из самых северных дальневосточных кедровников. Дальше за ними тянулась на сотни километров до самого Татарского пролива великая марь с редкими лиственничниками и пойменными ельниками.

Приехав на озеро, охотоведы по навигатору нашли место, где задержался тигр, о чем свидетельствовали отпечатки его лап на илистой почве. Для верности замерили ширину пятки передней лапы – она составила одиннадцать сантиметров. Это Упорный. Неподалеку обнаружили и место пиршества – остатки шкуры небольшого белогрудого медведя, кости и часть черепа. После ухода тигра мишку доклевали беркуты, а мелкие косточки растащили еноты и лисы – в тайге ничего не пропадает зря.

Наступила зима, но снега в декабре было еще мало. Упорный дошел до поймы реки Гур и ненадолго там задержался. Поступавшие с ошейника сигналы свидетельствовали о том, что тигр нашел в тех местах добычу, но потом двинулся дальше на север, перейдя реку по льду. Почему он не остался в пойме Гура, лучшем в этих северных краях месте и для кабанов, и для тигра?

Снова начались бесконечные лиственничные мари. По замерзшим протокам и болотам тигр без труда преодолевал большие расстояния. Он опять вышел к дороге и через десять километров оказался на высоком обрывистом берегу Амура. Слева Упорный увидел длинный мост, за рекой в вечерней мгле сияли огни большого города – Комсомольска-на-Амуре. Ветерок с севера принес запах человеческого жилья и дыма. Амур уже встал и топорщился торосами, на другом берегу виднелись вмерзшие в лед корабли. Словно первопроходец, Упорный стоял на краю тигриной земли, и холодный ветер трепал его по загривку. Он достиг северного предела для тропического хищника. Может, он и ставил себе такую задачу – посмотреть за край тигриной земли, убедиться, что дальше идти некуда. Упорный пометил корявую, скрученную узлом ветрами и морозом древнюю лиственницу на обрыве, рванул когтями мох и повернул назад. Сигналы радиоошейника исправно передавали ученым-охотоведам информацию о жизни тигра.

Упорный вернулся на Гур. Однажды на одном из протоков реки на своем маршруте он увидел след другого тигра. От неожиданности Упорный остановился и начал пристально изучать отпечаток. Пятка небольшая, сантиметров восемь, шаг ровный, уверенный, маршрут совпадает, но самое главное – запах. Запах говорил, что это она, возможно, та, ради которой он прошел через тайгу, мари и болота долгие четыреста километров. Самка? Самка! По запаху он понял, что она готова к спариванию. Трехдневная давность следа тигрицы не смущала его – он точно знал, что встретит ее и что обязательно ей понравится.

И встреча произошла, произошла неожиданно. Она задавила небольшую косулю и трапезничала на берегу незамерзающего ключика. Упорный вышел из густого подлеска на поляну и от неожиданности шлепнулся в снег прямо на брюхо. При виде конкурента тигрица грозно рыкнула, сморщилась и зашипела, защищая добычу. Но еда Упорного не интересовала. Его интересовала она. Ее запах! И он терпеливо ждал, когда тигрица насытится. Поев, тигрица встала и пошла; самец, даже не взглянув на остатки косули, двинулся за ней. Сначала на почтительном отдалении, потом догнал и пошел рядом. Она не возражала.

Вместе они провели четыре долгих и счастливых дня, а потом она ушла. Ушла тихо, не прощаясь, чтобы через сто с небольшим дней в одном из глухих отрогов хребта под вывороченным тополем дать жизнь двум крошечным котятам, самым северным амурским тиграм на планете.

Ближе к Новому году снегопады засыпали тайгу метровым слоем снега. Передвигаться стало трудно и тиграм, и копытным животным. Хорошо себя чувствовали только лоси с их длиннющими ногами и широколапые рыси, зайцы, соболя. Тропическому же тигру было тяжко.

Спасали кабаны. В такое сложное время Упорный выбрал удобный способ охоты. Он находил стадо кабанов, становился в их след – борозду в глубоком снегу – и не спеша, без особых усилий догонял дичь. Подкравшись достаточно близко, он прыгал и хватал последнего кабанчика. Убивал только одного – не то что волки, его злейшие враги и конкуренты, которые вырезали все стадо, выедали лакомые куски, а остальное бросали.

В феврале стало еще труднее – к глубокому снегу добавился наст. Жесткая корка, образовавшаяся после ранней оттепели, еще больше ограничила передвижение животных. Они стали голодать, некоторые умирали. Косули еще в начале снегопадов откочевали в низовья реки, где снег не был таким глубоким. Впрочем, Упорного это сейчас не очень беспокоило. Он жил на ограниченном участке поймы большой реки, где скопилось много кабанов, питавшихся хвощом. Сюда же через сугробы пробивались изюбри.

В начале марта в тайге наметился перелом. Упорный это почувствовал, нежась на солнцепеке на южном кедровом склоне. Солнце уже светило дольше и жарче, синички, бесстрашно снующие под его могучими лапами, стали петь свои песни по-другому, пойменные кусты чозении покраснели и начали выбрасывать белые пушистые почки. Упорный ощущал весну – то время, когда почти год назад он стремительно выскочил из душной тесной клетки и отправился искать свой путь, свою судьбу.

В пойме длинной строчкой растянулось небольшое стадо диких свиней. Их загривки торчали над снегом, хотя самих животных не было видно. К этому времени кабаны протоптали многочисленные тропы, по которым перемещались от места ночевки к местам кормежки в пойме ручья. Упорный давно это понял и теперь ждал момента, чтобы выхватить из стада очередного прошлогодка. Он съел почти половину уже отощавшего небольшого поросенка, когда затылком ощутил опасность. Сначала он услышал запах, тот самый, от которого год назад ушел на самый север кедровой тайги; тот запах, который оставил на одинокой пограничной лиственнице самец – хозяин этих мест. Почти год Упорный об этом не вспоминал, и вот теперь он опять почувствовал острый вкус опасности и подпрыгнул вверх, но противник воспользовался его увлеченностью трапезой и выгодным ветром и уже был на дистанции броска. Тигр-пришелец оказался огромным. Белые жесткие усы топорщились на страшной морде, испещренной шрамами. Один желтый клык был обломан, по груди вниз к правой лопатке уходил старый шрам. Шерсть на загривке торчала, а зеленые яростные глаза, казалось, уже выбрали точку для атаки на шкуре Упорного. Было видно, что тигр готов к любому исходу.

Он давно не был в этих краях, почти год. Огромный самец с пяткой шириной тринадцать сантиметров перешел дорогу на Ванино в середине февраля. Трудно сказать, что заставило хозяина отправиться на самый север своего участка в это время. Идти оказалось трудно, но он был сильным. Тигр особо не голодал – беспомощные копытные, застрявшие в глубоком снегу, становились легкой добычей. Охотоведы отслеживали этого исполина достаточно давно, и зимой, во время ежегодного мониторинга тигров, они засекли его след, который вел во владения Упорного. «Ничего хорошего это не предвещает», – рассуждали они, изучая маршруты своего подопечного. У Упорного не было опыта сражений с сородичами. Все животные, которых он добывал, не оказывали серьезного сопротивления. Он без труда убил бурого медведя, которого встретил поздней осенью на тропе. Но тут все иначе. Противник был старше, больше и наверняка сильнее. Шрамы на морде и теле говорили о его боевом опыте.

Почему-то Упорный вспомнил ее. Недавно в долине небольшого ключа он встретил полосатое семейство. Маленькие тигрята, его дети, неуклюже поднимая лапки, семенили за мамой. Судя по их толстым животикам, они хорошо поели. Мать уже стала выводить их к месту добычи. Недовольно морща нос, она показала, что не потерпит ни малейшего насилия над потомством, но Упорный об этом не помышлял. Он смотрел на неуклюжих малышей, которые родились не в самом лучшем месте для жизни – в суровой северной дальневосточной тайге.

Противник налетел как вихрь, молча прыгнув и целясь в шею своему сопернику. Упорный успел увернуться, но острые бритвы когтей оцарапали ему морду. После первого неожиданного броска звери начали тактический хоровод, выбирая лучший момент для атаки. Глубокий снег мешал обоим. Конечно, Упорный в любой момент мог бросить свою добычу и ретироваться, но он упорно бился с соперником, пытаясь отстоять то, что теперь считал своим. На очередном витке смертельного танца двух могучих зверей Упорный сделал бросок, пытаясь вцепиться клыками в самое уязвимое место противника – в шею, – но опытный враг успел увернуться и толкнуть тигра корпусом. Из-за предательски торчавшей из-под снега ветки Упорный не устоял и подставил врагу правый бок, а этого нельзя было делать, нельзя подставлять шею противнику. Семисантиметровые клыки пришельца сомкнулись на шее Упорного. Сначала он подумал, что сможет вырваться, но двухсоткилограммовая туша буквально вдавила его в снег. Сжимались челюсти, дробя его позвонки и рвя кровеносные сосуды. Жизнь медленно покидала его.

Разжав челюсти, пришелец долго и тяжело дышал над распростертым молодым тигром. Он подошел к недоеденному кабану, брезгливо перевернул его лапой и, не притронувшись к мясу, медленно пошел по следам Упорного к вершине незамерзающего ключа, где был большой тополиный выворотень с маленькой пещерой среди корней.

Сигнал на ошейнике показал падение температуры тела Упорного. Может, прибор отстегнулся или по какой-то причине не проходит сигнал? Место, откуда пришел сигнал, было далеко от дорог и человеческого жилья. Да и начало марта – мертвый сезон для охотников, все уже давно вышли из тайги. Может, браконьеры? Специалистов мучил вопрос: что могло случиться с тигром? Выждав еще неделю, решили отправиться в тайгу, чтобы найти радиоошейник, а может, и погибшего тигра.

Выдвинулись рано утром – путь неблизкий, снега по пояс. Сначала двое били тройную лыжню, потом по ней, надрывно урча и дымя вариаторным ремнем, пополз снегоход. Дойдя до ключа, решили оставить машину и обследовать местность. Последний снегопад засыпал все следы. Место трагедии удалось отыскать по воронам, с гамом кружившим над трупами тигра и кабана. Черные падальщицы успели выклевать глаз тигра, а длинноклювые орланы добрались до живота и, разорвав брюшную полость, вырвали часть внутренностей. Тигр лежал, неловко подвернув правую лапу, а левая покоилась на недоеденном кабане. Морда хищника была изрезана острыми, как бритва, когтями соперника. Стало понятно, что Упорный погиб в схватке со своим сородичем, вероятнее всего, самцом с шириной пятки в роковые тринадцать сантиметров, следы которого они заметили во время учетов. Могучий инстинкт продолжения тигриного рода толкал этого исполина на поиск своей самки, невзирая ни на расстояния, ни на глубокий снег, ни на опасности.

Так погиб один из самых известных тигров, первопроходец северных широт. Он оставил людям бесценную научную информацию о жизни в дикой природе, поразив всех своим упорством, волей к жизни и свободе. Ему на смену в долину реки Гур придут два тигренка, мальчик и девочка, так похожие на своего отца. Им предстоит жить в самых трудных и суровых условиях, быть самыми северными тиграми в мире. А мы будем все время рядом, мы им поможем.

Промах

Иногда на нашу жизнь влияют чужие поступки. это как круги по воде. События волнами расходятся по пространству-времени нашей судьбы, вовлекая в свою орбиту вещи и обстоятельства жизни других людей и существ. возникает сеть замысловато пересекающихся рисунков, игра удивительных случайностей и закономерностей. И вот он, промах – непостижимое предопределение творца.

Сезон охоты давно закончился, а долги остались. Долг вертолетчикам, которые забросили попутным бортом бочку авиационного керосина на базовый барак; долг метеостанции, доставившей мою поклажу с Большой земли в таежное захолустье – поселок с романтичным названием Улунга. Я мог бы расплатиться деньгами за проданных в промхоз соболей, но денег за долги тут не брали. Зачем? Магазинов нет, и тратить негде. Долги отдавались натурой – мясом, рыбой или какой-нибудь полезностью – нужной железкой или приспособой.

Считается, что поселок в верхнем течении Бикина основали староверы, которые пытались сохранить свой уклад жизни. Подняв восстание, они были жестоко наказаны советской властью – «расстрелом через повешенье», как говорили последние потомки некогда большой староверческой общины. Больше сотни душ тут и полегло, а оставшиеся разбрелись по свету в поисках своего Беловодья, ища его то в Парагвае, то в Бразилии. Сейчас Улунга, некогда процветающая деревня, стала, по сути, охотничьей факторией с несколькими слепленными из местного осинника потемневшими от времени избушками, где жили занесенные с Урала охотоведы-романтики, тремя домами метеостанции с постоянной ротацией персонала да двумя избами потомков этих самых староверов со звучными фамилиями – Могильниковы и Черепановы. Была еще «рота», где мог остановиться любой бродяга без рода и племени.

В роте жил и охотник с непререкаемым авторитетом, «хозяин» промыслового участка размером с пол-Франции. Все называли этого могущественного человека Обером.

В жилах Обера, настоящего охотника и охотоведа, текла кровь чеченца и украинки. В эти края он попал случайно, но романтика промысла, таежного быта заставила его остаться здесь навсегда. Душа проросла вместе с вековыми кедрами в землю. В поселок он выбирался редко – только пображничать да пообщаться с такими же, как он, бродягами-охотниками. Говорят, в свое время Обер подавал большие надежды как ученый, достиг больших результатов в спорте, а в Чечне был «коронованным князем».

Сейчас же Обер лежал на нарах в роте. Его пес Гарри, или, когда у хозяина было плохое настроение, Горилла, привычно стоял за теплой печкой и грел осмоленный бок. В собачьей стае Обера Гарри занимал привилегированное положение и единственный из пяти собак допускался в помещение. Остальные псы лежали во дворе, свернувшись калачиком и уткнув мокрые носы в пушистые хвосты.

Я пришел уже под вечер. Лайки, недовольно поворчав и тявкнув пару раз, разобрались, где свой, где чужой, и улеглись на недавно освободившуюся от весеннего снега поляну. «Пить будешь?» – прозвучало вместо приветствия. Здесь это было нормально, а чего рассусоливать-то? Я согласился. И Обер, кряхтя, зачерпнул пол-литровую кружку браги уже почти со дна и подал мне. Незатейливый хмельной напиток, сдобренный для резкости рисом и табаком-самосадом, ударил в голову уже на седьмой минуте. Ого! Вот это вещь! Обер усмехнулся золотозубым ртом и зачерпнул еще кружку. Теперь и поговорить можно.

– Нужен ствол, Обер. Задолжал я вертолетчикам да метео. Мясо бы убить, а ружье, как на грех, сломалось. Хочу на солонец сбегать, на покосы. Дашь?

Обер прищурил слегка осоловевшие от спиртного глаза и молча указал в угол барака, где на гвоздике висел его карабин «Лось». Так решился вопрос с оружием.

Припозднившись за разговорами о лесном житье-бытье, я остался ночевать – не тащиться ведь в темноте на другой конец поселка по расхлябанной весенней дороге! Да и чего греха таить, хмельная брага крепко привязала меня к свободным нарам возле печки.

Утром мы дошвыркали бражную гущу на опохмелку, и я расстался с охотником, прихватив карабин да пяток патронов, – больше и не надо, на солонце все решает обычно один выстрел. Хмель слегка дурманил, но утренняя прохлада и напоенный ароматами весенней тайги воздух быстро привели меня в норму. Лесная свежесть вливалась в легкие как эликсир жизни. Все было прекрасно.

Моя лодка стояла возле домика другого примечательного обитателя Улунги – Лехи по кличке Писатель. Два года назад в конторе госпромхоза «Пожарский», куда я пришел устраиваться на работу промысловым рабочим, я увидел список всех охотников-промысловиков, где напротив фамилии Алексея Гришкова химическим карандашом было помечено «писатель». Свою кличку Леха – такой же, как и я, охотник – получил за тягу к конспирологии («теории заговора»). В таежное безвременье, между сезонами охоты, Леха любил сочинять письма, сетуя на несправедливость социалистического строя. Их он передавал заезжим путешественникам и просил отправлять из разных концов страны. Так он вводил в замешательство многочисленную армию кагэбэшников, которые, по его разумению, за ним охотились. Писатель был человек хороший и безобидный, к тому же мастеровитый и изобретательный. Вот и теперь, пока я разыскивал подходящий для охоты ствол, Леха подшаманил видавший виды «Вихрь» на моей деревянной лодке. Попив чаю в его вертикальной избушке, чудом слепленной из крупных осиновых плах (шедевр местного зодчества), я отправился вверх по левому притоку Бикина, речке с одноименным поселку названием.

Талая вода поднялась почти на метр выше среднего для этого сезона уровня, и река, обычно непроходимая для моторки, свободно пустила лодку в свои потаенные верховья. А там…

Притопленные паводком, медвяно-желтыми почками цвели ивняки. Шумно и с кряканьем, недовольно подергивая в полете крючковатыми хвостиками, поднимались из зарослей зеленоголовые крякши. Мандаринки, раскрашенные, как жар-птицы, настороженно пропускали лодку, прячась в тихих заводях. С переката тяжело взлетела стайка чешуйчатых крохалей с охряными шеями и клювами, как у древних птеродактилей-рыбоедов; царапая крыльями воду, они медленно набрали высоту и скрылись за поворотом.

До места было недалеко: километров десять-двенадцать по воде да пару километров пёхом. Лодка, пролетев очередную речную излучину, мягко ткнулась в прибрежное моховище в устье ключика с тематическим названием Вешний. По Вешнему лет с десяток назад залетные геологи-предприниматели решили помыть золотишка. Пригнали бульдозер. Говорят, гнали его два месяца через бескрайнюю тайгу. Однако вышла незадача. Предпринимательская прыть столкнулась с непредвиденной трудностью – машина сломалась, а причиной была маленькая, калибра 7,62 мм, дырочка в двигателе. Человек, который испортил трактор таким оригинальным способом, так и не нашелся, но он явно не был любителем зарабатывать длинные рубли на искалеченной дикой природе. Трактор так и остался стоять в устье Вешнего ржавым памятником неудавшемуся бизнесу.

Для надежности я привязал лодку к толстой ольхе, вскинул рюкзачок с фонариками и карабином и по заметной тропке отправился на известный мне солонец. Весной копытным необходимо восполнять запасы минеральных веществ, и охотники пользовались этой зависимостью и делали для них искусственные подкормки из обычной соли.

Я же пришел за куском мяса, чтобы расплатиться с долгами и с чистой совестью выбраться на Большую землю до следующего сезона. Тропинка, по которой улунгинские охотники забирались в тайгу, вилась через почти заросшие староверские покосы, выжженные старообрядцами еще в двадцатые годы после революции. Обгоревшие остовы вековых лиственниц до сих пор напоминали об этом «освоении» Бикина. Тайга для большинства славянских племен никогда не была родным и привычным домом, их тянуло к бескрайним степям, и поэтому крестоносцы старой веры, решившие обустроиться в верховьях реки, использовали тактику выжженной земли. Некоторые местные аборигены-удэгейцы этого варварского отношения понять и принять не смогли и в лихие тридцатые помогали Советам выбивать староверов со своей земли. Конфликт интересов, как сейчас говорят.

Солнце почти коснулось горизонта на заросших лиственничником сопках, когда я подошел к солонцу. Тонкий запах изюбря у солонцовой поляны вселял надежду, но след медведя на тропе насторожил. Я приготовил снаряжение и заполз в невысокий лабазик, устроенный между двумя толстенными пойменными елками. Загнездившись на засидке, аккуратно разложил по местам все необходимое, чтобы в подходящий момент бесшумно поднять карабин в нужную точку, зажечь примотанный изолентой к стволу фонарь, осветить животное и выстрелить. Вроде все просто и понятно: сиди, жди, мечтай, размышляй… но в то же время все сложно. К ночи похолодало. Пришлось скрипеть и возиться, доставая теплую суконную куртку. Ноги в неудобной позе затекли и покалывали иголочками, заставляя меня потихоньку шевелиться. Первый назойливый комарик с жалобным писком крутился вокруг, как спутник вокруг Сатурна, но не мог испортить эту прекрасную весеннюю ночь. Весна, как могучий гуменник (птица семейства утиных), накрыла своими крыльями обетованную землю Бикина, и первые звездочки подснежниками распустились на матовом небе.

Где-то высоко-высоко с небес печально гоготнули гуси-гуменники, первыми прокладывающие небесную дорогу в далекую магаданскую тундру. Длинноклювый бекас в любовном экстазе издал звук игрушечного бомбардировщика, срываясь в вертикальное пике. Хоры маленьких и очень маленьких птиц распевали на все лады и смолкли лишь глубокой ночью, чтобы уже через час, с появлением на небе какого-то тайного знака, на втором дыхании снова выводить трели, которые унесутся к мигающему в черноте бездонного неба Млечному Пути.

А изюбрь так и не пришел. Терпение – главное оружие охотника – в этот раз было бессильно. Настороживший еще при подходе к солонцу запах медведя снова резанул по ноздрям, а треск сухих веток под тяжелым косолапьем подтвердил мою догадку – медведь где-то рядом, а это плохой знак. После миши чуткие и осторожные изюбри еще долго не появятся на солонце. Сам косолапый, облезлый и худой в это время, меня не интересовал. Эх, не повезло, охота сорвалась! Ну да ладно, в другой раз.

Осторожно разминая затекшие ноги, спустился на землю и, исполнив для восстановления кровоснабжения несколько не очень сложных па, отправился обратно к лодке. Большой фонарик для экономии батареек пришлось убрать в рюкзак – идти по тропе можно и с маленьким, налобным. Мурлыча под нос, я почти бежал по холодку по затвердевшей от морозца тропинке. Звонкий морозный воздух хотелось пить, глотая его с запахами первых трав и талой земли. Волны теплого багульникового тумана поднимались с заболоченных покосов и тенями-привидениями повисали на ветвях огромных лиственниц, не сломленных староверскими кострищами.

Весенняя ночь в разгаре, и она прекрасна. Тусклый свет мириада звезд освещал резные сопки. Неяркий лучик фонарика высвечивал ближние деревья, не в силах пробить своими люменами густую темноту ночи. Вдруг, – и это мне не показалось, – на самом краю луча появились две яркие точки, как две звезды, оторвавшиеся от своих небесных спутниц. Не может быть! Испарина покрыла позвоночник. Сердце забубнило, выбрасывая в кровь адреналин. Конечно, глаза! Зверь! Изюбрь! Кто здесь еще может быть на покосах?! Дрожащими руками пытаюсь снять ремень карабина, который, как обычно в ходовом режиме, надет «через четыре плеча». Глаза-огоньки на месте, не перемещаются и не моргают. Дистанция всего-то метров тридцать пять – сорок, дальше налобник и не светит. Силуэт животного не виден, а достать большой фонарь из рюкзака невозможно – спугну. Стрелять надо по глазам, вернее, между глаз. Наконец-то дрожащими руками снимаю карабин, предохранитель предательски щелкает, но зверь стоит! Странно для пугливого оленя…

Мысль возникла и сразу была отброшена предвкушением близкой добычи со всеми вытекающими последствиями. Мушка. Вижу плохо, но вижу. Тихонько пытаюсь повернуть резинку фонаря и сдвинуть его луч по оси карабина. Удалось! Пот в три ручья течет по лопаткам, глаза слезятся. Вот он, миг удачи! Плавно подвожу мушку точно между двух светящихся в ночи огоньков. Обер, старый стрелок, подгонял карабин под себя и очень чутко отрегулировал спуск, почти как на спортивной винтовке со шнеллером[9]9
  Шнеллер – устройство, позволяющее значительно уменьшить усилие, требуемое для спуска курка при нажатии на спусковой крючок.


[Закрыть]. Поэтому сразу после первого осторожного касания спускового крючка гремит выстрел. Девятимиллиметровый карабин – самый мощный в линейке советского нарезного оружия тех времен – одновременно с пятиметровым снопом искр и дыма выплюнул из нарезного ствола пятнадцатиграммовую пулю-галушку, способную свалить даже буйвола, не то что оленя. Ба-ба-ба-а-ах! Запоздалое эхо мощно катится по долине Улунги, затекая волнами в таежные глухие распадки и будя прикорнувших птах. Глаза на месте! Промах? Не может быть! Судорожно лязгаю затвором карабина. Его скрежет – как удары колокола! Сейчас уйдет! Быстро вскидываю оружие снова. А почему до сих пор зверь не двигается? Снова коварная мысль застревает в голове, и снова ее отбрасывает плавный потяг спускового крючка карабина, у которого прицел подкорректирован на несколько сантиметров ниже цели.

Обычно Обер выбирался с участка перед ледоходом, загрузив на снегоход и в нарты все свое снаряжение. Вот и сейчас, свистнув собак, он ехал вниз по коварной мартовской реке, от берега до берега залитой наледями, в нагромождениях торосов и смертельных пустоледий. Он знал здесь все, каждую излучину, каждый плес и перекат, помнил каждый капкан и ловушку-кулемку на соболя, приносившего охотникам какой-никакой доход, чтобы продержаться до следующего сезона. Собаки после первых двадцати километров отстали от снегохода, зарюхавшись в глубокую наледь, а выбравшись, поползли по сопке в обход. Обер особо не переживал – псы все равно его догонят, пятьдесят километров для промысловой зверовой собаки всего лишь разминка. Ниже река начинала растекаться по широкой долине несколькими рукавами. Охотник сориентировался по старому бураннику, уже едва заметному на талом снегу.

Снегоход бойко катил, весело разбрызгивая весеннюю кашицу катками лыж. Собаки догнали его через час, когда Обер подрулил к обрывистому галечному берегу, чтобы попить чайку, и рухнули в снег, вывалив длинные красные языки. Они оскалились в улыбке, глядя на хозяина, который доставал из нарт мороженую рыбу на легкий перекус. Небольшой костерок подымил минут пятнадцать и приготовил охотнику крепкий чай. Сухари, кабанье сало и пара леденцов прибавили сил для дальнейшего пути. Псы, отдохнув, устроили веселую возню, покусывая друг друга, и только старый матерый Гарри хищным взглядом осматривал заснеженные проплешины на каньонистых склонах Бикина и протяжно втягивал воздух черным влажным носом. Обер подошел к снегоходу, чтобы поправить карабин. Обычно ружье висело на руле, но ремень оторвался, и оно упало на вариатор, с которого был снят чехол. «Вот черт!» – ругнулся охотник, увидев, что мушка карабина при падении сточилась вращающейся железкой.

Прошло два месяца. В послепромысловой суете охотник забыл про неполадку, а вспомнил только сейчас.

– Вот ты и мазанул, – заключил Обер, разглядывая мушку своего карабина, который я принес ему в роту после неудачной охоты. – А ну пойдем.

Мы вышли из избушки, Обер загнал патрон в патронник, быстро, по-спортивному, как на стенде, вскинулся и выстрелил в висящую на заборе банку. Пуля влепилась аккурат выше цели.

– Баллистика, блин! Мушка ниже – летит выше! А может, оно и к лучшему? – Обер с хитрым прищуром глянул на меня. – Завтра возьмем собак, сходим посмотрим, в кого стрелял-то.

Утро выдалось туманным и теплым. Собаки выскочили из лодки, деловито пометили все примечательные места, включая памятник-трактор, и унеслись вперед по тропе. Мы с Обером тихонько пошли за ними, внимательно разглядывая следы.

– Вот! – И Обер носком сапога указал на чью-то пятку, невнятно отпечатанную на подтаявшей после вчерашнего ночного заморозка почве. – Я, честно говоря, после твоего рассказа о бесшумном невидимке, в которого ты стрелял из моего карабина, так и подумал, но не стал тебя расстраивать.

Я присмотрелся. Вот еще след, еще один, еще, уже четче, с отпечатавшимися четырьмя пальцами и десятисантиметровой пяткой. И это не медведь! Мы подошли к месту ночной стрельбы. Одна гильза лежала прямо на тропинке, слегка окислившись от соприкосновения с землей, вторая – рядом с кустиком проклюнувшейся черемши. Собаки вернулись и виновато и опасливо косились на ближайшую сопку. Вот здесь был зверь. На начавшей пробиваться траве четких следов не отпечаталось, но вмятины широких лап были хорошо заметны. Стало понятно, что после второго выстрела зверь бросился в сторону. Ни крови, ни шерсти, как будто ничего и не было. А было ли?