Текст книги "Воскресение – Первый день"

В начале было Слово, и Слово было у Бога,

и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога.

Все чрез Него начало быть, и без Него ничто

не начало быть, что начало быть. В Нем была

жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет

во тьме светит, и тьма не объяла его.

ЕвАнгелие от Иоанна

Пусть не говорит грешник, что он не согрешил, потому что горящие угли возгорятся на голове того, кто говорит: «Я не согрешил перед Господом Богом и славою Его». Господь знает все дела людей, и начинания их, и помышления их, и сердца их.

Он сказал: «Да будет земля» – и земля явилась, «да будет небо» – и было. Словом Его сотворены звезды, и Он знает число звезд. Он созерцает бездны и сокровенное в них. Измерил море и что в нем. Словом своим он заключил море среди вод и землю повесил на водах. Он развернул небо как шатер и закрепил его. Он разместил источники вод и озера на вершинах гор для низведения рек с высот, чтобы напоить землю. Он сотворил человека и вложил в тело его дух, жизнь и разум, и дыхание Всевышнего.

Всевышний знает намерения и помышления человека, что он хранит в сердце своем. Он видит, когда вы грешите и хотите скрыть грехи ваши! Потому Господь совершенно точно и ясно, как день и как солнце, видит все дела ваши, и неминуемо обличит всех грешников, и будут они посрамлены, когда грехи их откроются перед сынами человечества и беззаконники предстанут и осудятся обвинителями в тот день воскресения.

* * *

2744 год до Рождества Христова

Земля пребывала в ночи во всем своем великолепии лунного очарования. Она почивала, как юная дева, отдыхая от дневных забот своих, укрывшись одеялом небесным, и одеяло то было украшено россыпью звезд, которые игриво создавали узоры созвездий и как будто разговаривали шепотом между собой, боясь нарушить сон этой колыбели жизни. И казалось, что никто и ничто не может помешать этому дивному великолепию, которое было создано с такой нежностью, неповторимостью и божественной мудростью. И все это волшебство было подчинено в действии и движении своем точному исполнению законов вселенной как отдельно в каждом из ее проявлений, так и в их организованном шествии.

В тусклом свете не было видно жизни, как будто все замерло в ночи, повинуясь ее естественному ритму, когда спят все животные, рыбы, птицы и прочие гады, беспрекословно преклоняясь перед властью тьмы. И даже филин, спрятав свое тело в зарослях высокого дерева, не решался лишний раз заявить о своей природе ночного охотника, чтобы не быть замеченным во мраке, не доверяя ему полностью. И только около логова волков с определенной частотой доносились то одинокие, то многоголосые завывания, восхваляющие ночное светило. И луна не противилась этому, она ценила своих поклонников, стараясь светить еще ярче, разбивая грандиозные планы тьмы.

На поверхности земли в отражении звезд могущественно пребывала гора, верхушка которой касалась облаков и пронзала эту синеву, оставляя следы своего возмущения на лоске голубого бархата. И только свет звезд, падая на склоны и непреступные скалы, разбиваясь о их крепость, изобличал стальную кольчугу ее одеяния. Но не стояла гора на месте, а двигалась поступью барса, медленно и бесшумно скользя по поверхности земли. И вот луна осветила холодным лучом истинную сущность горы – это был Сатана в обличии дракона.

Всем своим видом дракон сообщал о неприступности. Одетый в платиновые доспехи, он источал силу и великую власть над землей. И хвалясь могуществом и неуязвимостью, он силою своей обольщал живущих на земле. И был о семи головах, и каждая из оных не была похожа на другие. И хранили в себе грехи человечества, которые искрились в глазах дракона, переполняясь ужасами и страхами людей. Каждая голова имела по одной тысяче глаз, и общее количество было семь тысяч, отражающих пороки человеческие. Так, в первой голове селились ложь и лжесвидетельство, во второй – злые помыслы и ненависть, в третьей – обольщение, любодеяния и прелюбодеяния, в четвертой – коварство и лесть, в пятой – безумство и убийство, в шестой – воровство и обман, в седьмой – гордость и богохульство.

Глаза дракона видели пути всякого, кто алчил чужого добра, чьи пути вели в засады для убийств, где поджидаются непорочные без вины, чтобы завладеть имуществом их, и ноги их бежали ко злу и спешили на кровопролитие. И рыскали и покушались, и погрязли во лжи, расставили сети на праведных и вели их в суды продажные, и пытали под общее ликование.

Дыхание дракона смердело, смешиваясь со смехом коварных и хохотом нечестивых грешников на фоне тысячи криков людских и молений о спасении.

И поднялся ветер с востока, и листья с деревьев отлетали, как осенью, как будто убегая и скрываясь от погони, и ложились и прятались в зарослях стеблей созревшего хлеба. И пригнал этот ветер облака тучные, налитые тяжестью, и становилось их все больше и больше, как войска несметного, подступающего к городу осаженному. И покрывало бархатное с узорами было свернуто и убрано, и лунный свет не проступал сквозь завесу.

В свете сверкающем молний пронзающих был виден силуэт дракона, который с негодованием поднял головы свои к небу, а туловище прижал к земле. Он изменился в образе своем, и недовольство его перерастало в гнев и настороженность. И, как будто огрызаясь, языки пламени вырывались из пастей как предупреждение о готовности вступить в битву.

Но ветер стал утихать, и земля восставала порослью своей, и небо успокоилось, так что уже только изредка были слышны громовые раскаты. Небо вдруг обелилось ослепляющим светом и залило пространство земное, как будто миллионы брильянтов, рубинов и изумрудов осыпались на поверхность ее. И даже дракон в свете этом украсился блеском камней драгоценных и сменил свой гнев на покорность.

С небес раздался голос. И голос был настолько величественным и повелевающим, что никто и ничто не могло сопротивляться ему.

– Сатана! – прозвучало с небес призывающе. Отчего дракон еще больше прижался к земле и преклонил головы свои, но две из них делали это нехотя, слегка оскалившись.

И отвечал Сатана:

– Да, Господи Боже, что тебе до меня?

– Откуда ты идешь и куда следуешь?!

– Я ходил по земле и обошел ее, и вот я здесь!

– Скажи мне, – продолжал Господь, – видел ли ты в землях Сирийских раба моего по имени Финеес, обращал ли ты свой взор на него?

– Зачем тебе, Господи? Какое тебе дело до этого смертного?

– Забота моя заключается в том, что нет на земле человека, равного Финеесу в вере его к Господу во всех делах праведных.

Услышав слова эти, дракон наполнился грудью и издал смех – коварный и двусмысленный, и лукавство проступило на нем.

– Что в этом смешного, или ты знаешь более меня?! – рассердился Господь.

– Что же в этом необычного, Господи? – отвечал Сатана. – Не благодаря ли твоей заботе раб твой Финеес был огражден со всех сторон от бед и печалей? Не оттого ли, что любовью твоей и благостью окружен, дом его и дела под защитою? Не оттого ли, что ты наставил его идти путем праведным и удаляться от зла, он так богобоязнен?

– Но протяни к нему руку твою, – продолжал Сатана, – и прикоснись ко всему, что дорого ему, будет ли он благодарить тебя и сохранит ли преданность вере своей?

Тогда говорит Господь Бог Сатане:

– Знаю я тебя более чем кто во вселенной. Ядом смертельным пропитаны слова твои, хоть ты и хитер, умеешь сеять зерна сомнения в душах невинных, отворачивая лица праведных в сторону погибели, но так тому и быть. Вот все, что есть у Финееса, и сам он я отдаю в руки твои для испытания.

* * *

Финеесу в то время исполнилось пятьдесят шесть лет. Был он высок ростом, крупные руки были полны сил, карие глаза светились от веры его, и волосы на голове и бороде были густые и черные, как смола. Он носил длинный хлопковый халат, украшенный росписью вышитых нитей, который аккуратно был заправлен в алый шелковый пояс.

Имел он к возрасту своему восемь детей – пятерых сыновей и трех дочерей, и все они жили в мире семьями своими и любили друг друга, и почитали отца и мать. И хозяйство его было обширным, рабов более ста, и пасли они скот его, которого было двенадцать тысяч голов.

Верою и мудростью Финеес был уважаем в землях Сирийских, и многие приходили к нему за советом, и всем он старался помочь и никому не отказывал. И нищих и убогих принимал у себя, кормил голодных и давал кров страннику.

Любил Финеес сидеть у ворот дома своего и размышлять о Господе и делах великих и благости его, и любил он Господа более всего.

Сатана тем временем, скрывшись от лица Господа, послал беды и несчастья на Финееса для испытания веры, и погнал войско народа Хананейского в земли Финееса и детей его.

Народ Хананейский славился жестокостью ко всем иноплеменникам. И не было числа их бесчинствам, они брали силою все, что им не принадлежало, проливая кровь праведников безмерно. Они были прокляты Господом Богом, и Господь закрыл на них глаза свои. Народ безумный поклонялся идолам и истуканам, вырезанным из дерева и окрашенным кровью человеческою. Не гнушались они приносить в жертву истуканам своим жизни сестер и братьев. А лица свои звериные прятали под масками и думали, что не узнает их Господь и не накажет за убийства подобных себе.

И набежали они под покровом ночи, и разорили землю Финеесову, подожгли дома детей его, убили сыновей и увели дочерей за собой. Убили рабов и забрали стада. И только Финеес и жена его и несколько рабов остались в живых. Но и этого было мало Сатане. Он поразил тело Финееса язвами глубокими от ног до головы, и мучили они его непрерывно.

И упал тогда на колени Финеес, и взмолился к Господу Богу, и кричал к небесам нечеловеческим голосом, так что даже любящие его люди были напуганы. Подняв свои ослабшие руки, он призвал к Господу:

– Господь, отец мой небесный! Я принимал дары твои и благословлял тебя за это. Я купался в милости твоей и восхвалял щедрость твою. Я молил о снисхождении твоем ко всем начинаниям моим, и ты щадил меня. Я приносил тебе жертвы, и ты прощал грехи детей моих. Неужто я отвергну и не приму гнев твой, что ты уготовил мне? И не сочту за должное нести долю мою?!

* * *

Прошло четыре недели со дня, темного для Финееса, и друзья его давние, услышав о бедствии друга своего, прибыли в город к нему. Звали друзей Нафан и Елисуа, и были они не менее набожными и святили Господа Бога в молитвах своих. Нашли они друга своего на окраине города и ужаснулись от вида его. Уже месяц не вставал с колен и не сходил с места того. Руки уже не поднимались к небу, и пальцы стерлись от песка до крови. Некогда нарядный халат обвис на исхудавшем теле ветошью, и лохмотья разорванные колыхались на ветру. И волос поредел и обелился. Все тело, покрытое язвами, источало запах гнили, и лицо его – окаменевшее, в морщинах – уже не могло сопротивляться палящему солнцу. И только глаза его еще могли двигаться, но не было уже в них видно той веры и жизненной силы.

Друзья, подойдя к нему ближе, упали рядом на колени и вскинули руки к небу, искренне заплакали и взмолились:

– Господь наш, где милость твоя?!

Так сидели они до вечера и молились о спасении души его.

Солнце, приближаясь к земле, окрасилось в багрянец, отражалось лучами в неровностях песчаного настила так, что цвет песка менялся с бледно-желтого на коричнево-красный, и тень от пробегающего в неизвестном направлении скорпиона становилась четкой и устрашающе великой. Вокруг все успокаивалось и утихало, как будто немного загрустив об уходящем дне.

Финеес поднял свой взгляд в сторону солнца и начал говорить:

– Господи Боже, за что наказываешь меня? Зачем позволил родиться на земле грешной? Мать моя рожавшая несла муки и мучения при родах моих и далее. Когда я был мал, болезни и хвори не покидали меня, и не было числа страданиям родителям моим. Детство мое проходило впроголодь, родители, находясь в рабстве у князей неправедных, растратили здоровье и жизнь свою и оставили меня в юном возрасте. И далее, когда я пас стада господина моего, напал на стадо лев, и я не побоялся вступиться за имущество не свое, и лев не убил меня, но потрепал так, что сбежавшиеся пастухи не верили, что выживу, так как кости виднелись в ранах моих. И в течение трех месяцев люди сердобольные заботились о жизни моей, и не умер я. И когда мне исполнилось двадцать лет, князю нужна была армия, чтобы выступить на защиту земель. Я участвовал в битвах и сражениях по воле своей, и получил многочисленные раны и увечья, и тогда ты, Боже, не дал погибнуть. А когда я получил свободу и землю в награду от князя за храбрость и преданность свою, то не скрывался от опасности за спинами рабов моих и не единожды отражал с народом набеги язычников и идолопоклонников, прогоняя из земель своих, и получил в обороне рану опасную, и пять месяцев супруга моя и дети ухаживали и перевязывали меня, и тогда, Господи, ты не дал мне сгинуть.

– И теперь, пройдя через все эти испытания и дожив до сего дня, я умоляю тебя, Господи Боже! Забери жизнь мою, пускай земля станет домом моим, для чего мне жить более, нет сил терпеть эти язвы непреходящие. Жена моя уже не подходит ко мне, и слуги пугаются зова моего. Я стал посмешищем для людей, говорят: «Проклял его Господь». Дети на улице дразнят меня и кидают камни, и те, кто когда-то нуждался во мне, проходят мимо дома моего. Душа моя раздирается, Господи! Услышь молитвы мои, избавь мое тело и душу от мучений бесконечных, обрати свой взор, пускай закончатся дни жизни моей!

Слушали это друзья его, и сердца их рыдали от жалости к Финеесу, и видели, как вера оставляет его. И стал отвечать ему Нафан:

– Видим, Финеес, мы горе твое, видим мы несчастья твои, но просим не впускать отчаянье в сердце разбитое! Кому как не тебе знать, что отчаиваться не от Господа идет, а от Сатаны, оно приводит к смерти неминуемо. Ты и сам сотни раз словом укреплял расслабленных, ты искренне помогал многим найти веру в Господа, убеждениями своими показывал дорогу праведную заблудшим. В терпении и кротости испытывается вера наша. И то, что тебе кажется долгим и невыносимым, и мучения твои не имеют срока, то этим ты пытаешься жалеть себя и думаешь отсрочить испытание свое. Нет у Господа наказания временем – то, что для нас сотни лет, то для Господа как один день, и один день нашей жизни может в повелении его казаться тысячелетием. Когда жизнь твоя полна добра и счастья, умиляйся и благослови Господа за милосердие. Но если наступили дни мрачные и горькие, молись Господу о том, чтоб не оставил тебя, раз ты еще жив, размышляй и думай о жизни своей. Ибо все сделал Господь так, чтобы не смог человек против него ничего сказать. Обратись к Господу с молитвою о спасении души твоей, и Господь не отвернет лица своего, он облегчит мучения твои, он перевяжет раны и успокоит душу и сердце. И как прежде ты вдохнешь полною грудью, жизнь твоя начнет радовать, и дом твой снова будет полон, и ты станешь славить Господа за милосердие его!

И отвечал Финеес друзьям своим:

– Зачем вы меня успокаиваете, зачем еще более вводите в смятение помыслы мои? Говорите мне о том, что я и сам знаю не менее других. Что вы можете видеть и знать о горе моем? Кто из вас терял всех отпрысков своих, в которых души не чаял и растил в заботе и нежности? Кто мне вернет сию утрату – Господь? Но где он?! Я взываю к нему, и он не отвечает мне. Я более жизни любил детей своих, я вскармливал их свежим хлебом и утренним молоком и воспитывал их в законе Господнем, чтобы чтили Господа Бога нашего. Но что я имею теперь, когда душа моя раздавлена и жизнь падает в бездну?! Хозяйство мое разорено, и дети не постучат в дверь дома отца своего. К чему пустые речи о справедливости Господа? Я жизнь свою не отвращал от путей и заповедей Господа, и наставлений родителей своих о Боге могущественном и милосердном не забывал. Но что я видел под солнцем вокруг себя – людей безбожных, не чтящих заповедей святых, что утверждают в словах своих, что нет Господа, и ведут свою жизнь праздно, и унижают рабов своих, и не слушают старцев, и богатеют более, и дети их розовощекие получают удовольствие от жизни беззаботной. И нет на них Господа, и не наказывает он их за отречение и грехи бесчисленные. Когда покарает их Господь?! Чем подтвердит справедливость суда своего? Когда поразит души надменные и затворит их тела тленные в тюрьмы на погибель? Пускай ответит мне Господь на слова мои, если я ошибаюсь в рассуждениях моих!

Когда умолк Финеес, стал отвечать ему Елисуа:

– Прошу тебя, Финеес, друг мой любимый! Как брата прошу и умоляю, оставь рассуждения греховные, что льются от гордыни. Горе пеленой закрыло глаза твои, и не понимаешь, что говоришь против Господа нашего. Речью бессмысленной ты только разгневаешь Всевышнего. Зачем ты призываешь к ответу его? Не будет он отвечать на пустословие твое, что сравнится с безумством идолопоклонников, не знающих Господа и путей истинных. Кому как не тебе известно об участи живущих в беззаконии. Видит Бог их поступки нечистые, как унижают слабых и оскорбляют добрых, и как пиры их превращаются в сатанинские возлежания, полные срама. Видит Господь, как не подают они нищим и радуются богатству своему, видит, как убивают невинных и лгут в судах и откупаются золотом своим проклятым. Господь не оставит их без наказания, не уйдут от расплаты, и будет она жалящая, как укус змеи, только во сто крат, и пылающей, как угли, только во сто крат. И будут прокляты дети их, и родятся они, чтобы быть рабами кому, и войнами на смерть. Хоть они и постятся перед Господом и показывают окружающим праведность свою, не нужны Господу их доказательства лукавые и посты притворные. Вот пост, что Господь определил им: пусть снимут оковы с рабов праведных, вернут суды по правде осуждающие, а не по положению, и делают доброе и Богу угодное. Иначе сорвет Господь их накидку тонкую и обнажит их черноту внутреннюю, где черви плодятся и трупом смердит. И развеется как прах тело прогнившее, и рассеются по земле как пауки напуганные. И тогда увидят праведники суд истинный и возрадуются и будут петь Господу.

А не приближается расплата скорая, потому что милостив и терпелив Господь, и любит он все свои создания без лицемерия одинаково, и ждет он их как детей своих, что, быть может, одумаются и обратятся в дом Господа.

Финеес поднял голову и протянул из последних сил руки к небу и сказал с надеждой:

– Господи, зачем все мучают меня, чем я прогневал око твое?! Не нарушал я заповедей твоих, не обманывал, не воровал, не грабил, не создавал идолов мертвых. Всю жизнь нес наследие – как угодное мне, так и посланное в испытание веры. И не убегал от опасности, и не искал путей кривых и лукавых. В собраниях и в народе славил имя твое и поучал нечестивцев, сердцами подгнившими поносящих Господа. Мудрецов, что прикрывались в безумиях мудростью своей, я обличал перед народом. Не мог смотреть на наказания несправедливые и всячески препятствовал их исполнению. Господь мой, преклони ухо свое к слову моему! Если бы все было как раньше, когда я был полон сил и имел уважение в народе, и приглашали в советы премудрых, и держал там речи разумные, и не перечили мне, а слушали. И люд простой и повыше не оставлял дома моего и желал наставлений, родные мои и прислуга любили меня за справедливость и заботу во всем. Но не вернешь уже почестей былого и заслуг минувших, и не вернешь ласки близких и родных. И надежда – друг самый верный, весь век прошагала со мною, и та не выносит упадка моего. Что надежда моя, если видишь, что будет и чем закончится, то и не на что надеяться, но если не знаешь, что ждет, и веришь в справедливое воздаяние и милость Всевышнего, то и надежда твоя велика. Но как вера уже слаба в растерзанном теле моем, то и надежда рассеивается, как туман утренний.

Руки Финееса упали на песок, и голова следом склонилась пуще прежнего.

* * *

Солнце, убегающее за горизонт, остановило свой естественный ход, оно замерло на месте, как будто пытаясь зацепиться лучами за край земли, чтобы не сорваться в бездну. Но оно точно знало, что не может отправиться далее.

Облако огромное, словно корабль небесный, повисло над Финеесом, Нафаном и Елисуа, и свет божественный из облака осыпался камнями драгоценными, и голос Господа встревожил землю:

– Кто этот смертный раб, что бросается словами неразумными и тешит свое самолюбие?! Готов я ответить на речи твои обезумевшие и тяжбу бессмысленную, но если ты мне ответишь сперва! Можешь ты мне ответить, каковы размеры вселенной и по каким законам она пребывает? Можешь знать, как я ее создавал? Почему солнце светит днем, а луна ночью? Как я разделил землю, море и небо? Сколько дождя и снега должно выпадать в периоды из хранилищ моих? Сколько песка рассыпано по берегам морским? Как устроить реки и озера, чтобы они напоили всю землю? Что таит земля в глубинах своих?

– Ты не знаешь ничего об этом?! – продолжал Господь вопрошая. – Может, ты сосчитаешь количество деревьев на земле? Или расскажешь, почему одни из них приносят плоды сладкие, а другие смертельные? Ответить, почему каждое живое существо, рожденное на земле, знает свое назначение, а человек, которого я поставил правителем мира, приходя на землю, ничего не разумеет?! Как пчелы в ульях имеют каждая работу свою, и ничто не нарушает порядка в том? Почему волк загоняет добычу стаями, а ягуар в одиночку? Или ты знаешь, как я создавал павлина и раскрасил перья его? Может, ты знаешь, почему я создал слона самым сильным на земле и он подчинился человеку, а улитку – самой слабой, но она не покорится ему? Как ты тогда можешь знать, что есть Бог и помыслы его и что значит справедливость Господа?!

И отвечал Финеес Господу и обратился:

– Господи Боже, знаю я лишь то, что все тебе возможно, и никто не может тебе помешать в делах и намерениях. Кто такой человек, что ты общаешься с ним? Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу от трудов своих. Господи! Прости мою душу грешную, говорил я о том, что сам не понимал, и не задумывался о чудных творениях твоих. Раскаиваюсь я перед тобой, и впредь я буду спрашивать и ждать ответов твоих. Раньше я только слышал о тебе, теперь же мои глаза видят тебя. Господь да пребудет во мне на веке!

* * *

Наше время (Европа)

Район Ридмоунда расположился у границ города Карнест и считался пригородом этого молодого и развивающегося центра. Молодого, потому что лет ему исполнилось сто пятьдесят три, и по меркам старой Европы он только что преодолел младенчество. К гордости своей, город смог снискать популярность научными институтами, передовыми производствами, а также Карнестским университетом истории и искусств. Город был похож на сити-центр с развитой и отлаженной инфраструктурой, с офисными невысокими зданиями, лабораториями, производственными площадками, который приходил в движение в рабочие часы и затихал по окончанию. Дома тружеников этого чудного города – менеджеров, научных сотрудников и прочих работников – располагались вдали от шума и суеты, например, в Ридмоунде, где проживало около семи тысяч человек.

Ридмоунд был любим своими жителями за компактность, чистоту, четкость линий устроенных улиц и домов, близость к природе и общую атмосферу доброжелательности и уважения. Поселение Ридмоунд в своем обустройстве повторяло многие похожие на него, но все же имело одну особую достопримечательность – церковь, которая являлась завершающим украшением этого стройного ансамбля.

Наступило субботнее утро, и, как прочие до него, для жителей Ридмоунда оно не могло изменить их привычного течения дел, когда они просыпались на полчаса раньше, чем в обычные дни, наряжались в чистые выходные костюмы и платья, которые были заботливо приготовлены еще с вечера, завтракали черным кофе с молоком и круассанами с вишневым джемом. И полными семьями покидали свои уютные дома и шли в сторону церкви.

В это утро дул легкий ветерок, который принес пьянящий запах свежескошенной травы. Под его напором нехотя колыхался и поскрипывал флюгер, но выше его на вершине купола расположился крест медного блеска. Это была вершина Ридмоунда, с которой можно было обозревать весь городок и даже заглянуть за его границы.

Церковь стояла в центре Ридмоунда, ее свежевыкрашенный фасад в утренние часы отливал светло-голубой сиренью, что не оставляло никого без изумления. По периметру стен были встроены высокие, почти до крыши, окна, по четыре с каждой стороны, оканчивающиеся полукругом. Входные двери, выполненные из тяжелых пород дерева, украшенные вырезанными крестами, словно верные стражники, наблюдали за входящими прихожанами. Внутреннее убранство не позволяло быть чему-то лишнему, все было строго и с определенной значимостью. Посередине был проход, по обеим сторонам которого расставлены ровными рядами массивные деревянные лавки со спинками. Далее находился невысокий подиум, в центре которого возвышался символ веры – распятие Иисуса Христа, выполненное также из дерева, высотой более двенадцати футов. Фигура Христа, прикованная к кресту, точно отражала боль и страдания давно минувших событий.

Задняя стена церкви была выполнена в виде огромного витража, составленного из тысяч цветных стекол, мозаика которых создавала масштабную картину битвы Ангела и дракона. Именно через него солнечный свет врывался в церковь и разрезал остатки мрака, оттеняя члены объемного тела Христа, оживляя его.

Жители Ридмоунда, приветствуя и уважительно пропуская друг друга, рассаживались на привычные места. Происходило все это шатание с такой точностью и слаженностью, закрепленными не одним десятком лет, что хватало менее десяти минут, чтобы зал заполнился и двери прикрыли. Прихожане вполголоса делились между собой впечатлениями о прошедшей неделе, и только редкие крики детей нарушали всеобщую идиллию.

Во втором ряду слева, как и всегда, устроилась семья Стаунов – профессор Эдвард и его супруга Лиз. Они были немолоды, обоим лет немногим за пятьдесят. Профессор Эдвард Стаун имел серьезный вид, но не отталкивающий, скорее располагающий. Его четкая осанка и сдержанность в движениях претендовали как минимум на звание лорда в Английском собрании. Строгий в широкую клетку шерстяной костюм выходного дня, замшевый под цвет его галстук и накрахмаленные манжеты с желтыми запонками требовали доставить для их хозяина неотъемлемый аксессуар – золоченую трость из черного камня. В целом лицо профессора сохраняло уверенность. Глаза серо-голубого оттенка подчеркивали светлоту его мыслей. Волосы были уложены с пробором на бок, и густая борода с небольшой сединой выглядела ухоженной. Черные отполированные до блеска туфли говорили о многом. Он являлся действующим преподавателем Карнестского университета истории и искусств. Своими научными трудами и работами он заведовал кафедрой истории религии и был известен далеко за пределами родной страны.

Супруга профессора Лиз старалась ни в чем не уступать своему любимому мужу – ни ростом, ни осанкой, ни сдержанностью мыслей. Когда они с мужем были моложе, чужие люди часто принимали их за брата и сестру, на что они только хихикали и улыбались. Лиз одевалась в длинные до пят платья в стиле минимализма и туфли-лодочки. Единственным ее украшением была заколка в виде стрекозы, расшитая цветным бисером, при помощи которой она собирала в хвост длинные светлые волосы. На лице отсутствовал макияж, либо его было совсем мало, так что лицо казалось слегка бледным и на фоне него выделялись голубые как небо глаза и умело подведенные брови.

Вот на главном подиуме этой божественной сцены появился священник и, заняв место за церковной кафедрой, прокашлялся и обратился к залу:

– Братья и сестры, в этот субботний день я очень рад приветствовать всех вас в церкви, чтобы нашей многочисленной общиной мы смогли помолиться Господу отцу и Господу сыну Иисусу Христу!

Он сделал паузу, как будто ожидая ответного приветствия, но, не дождавшись, продолжил:

– И попросить о прощении грехов и о спасении души нашей и о милости Господа. Поэтому прошу вас, братья и сестры, очистить свои помыслы, отвергнув ненависть и ложь, и говорить только правду, и отбросить лукавое. Всякое раздражение, злоба, ярость, гнев да искоренятся у вас. Будьте добры и сострадательны, прощайте друг друга, как и Господь Бог простил грехи ваши плотские, не пожалев сына своего, пострадавшего за нас.

Священник остановил речь, сделал несколько глотков воды. Пробегая глазами по залу, он встретился взглядом с профессором и расплылся в улыбке, но, опомнившись, сдвинул брови и стал читать:

– «Отбросив всякую нечистоту, как новорожденные младенцы возлюбите это чистое словесное молоко, чтобы от него получить спасение Господа. Ибо вы познали его благость. То угодно Господу, если верующие, думая о Господе, переносят скорби и страдания. Вы к тому призваны, потому что Христос страдал, оставив нам пример, чтобы мы шли по следам его…»

Служба продолжалась около часа, и логическим ее завершением стала молитва во славу Господа. Прихожане встали и так же слаженно стали покидать церковь. Профессор Стаун с супругой продвигались к выходу, когда их остановил голос священника:

– Профессор, прошу вас, не спешите уходить, у меня к вам разговор!

Священника звали Алексис. Когда он спустился с подиума, то величие его вместе с ростом снизилось примерно на двадцать сантиметров. Приближаясь быстрой, по-утиному неуклюжей походкой, он путался в своем одеянии, запинаясь о сутану, а его круглый силуэт и отсутствие волос на макушке напоминали персонаж рассказа о защитнике бедных Робине Гуде – его друга священника Тука.

– Профессор, хорошо, что я догнал вас, мы не виделись уже три недели! – немного с отдышкой говорил он.

– Алексис! Друг мой, вы же знаете, что я не ушел бы, не повидав вас, – профессор улыбнулся и приобнял Алексиса.

Немного придя в себя, Алексис обратился в сторону Лиз:

– Дорогая Лиз, рад вас видеть, вы все хорошеете и цветете, как ландыш ранней весной!

На лице приветственно кивающей Лиз проступил розовый румянец от стеснения, она уважала Алексиса как священника, но за все годы не могла привыкнуть к его комплиментам.

– Лиз, может, ты пойдешь домой, а мы с Алексисом немного побеседуем? – спросил профессор и, видя, как она удаляется, вернул свой взгляд к Алексису.

– Профессор, вы помните наш последний разговор о том, что не могли бы вы выступить со своими научными трудами перед прихожанами?

– Да, Алексис, я помню, что обещал подумать о вашей просьбе, – профессор сделал паузу, рассматривая, как становится светлее в улыбке Алексис, – но как это не печально, вынужден отказаться.

Алексис, привычно сдвинув брови, увеличил натиск: