Текст книги "Посылка для капитана"

Все персонажи и события, за исключением факта Великой

Отечественной войны, вымышлены. Имена и фамилии

отдельных героев повествования не имеют никакого

отношения к действительно жившим когда-то людям…

Автор.

Вместо

пролога

« All science is either physics or stamp collection

– Вся наука – или физика,

или коллекционирование марок»

(Из речи Эрнста Резерфорда

на вручении Нобелевской премии)

– Ты хорошо всё обдумал, Марк? Твое путешествие будет крайне опасным, и если тебе интересно мое мнение, я более чем уверен, тебе не стоит отправляться в Россию таким способом, ты просто погибнешь в дороге.

– Россия – моя родина, сэр, и ей сейчас будет очень кстати моя помощь.

– Сколько раз я говорил тебе, не обращайся ко мне так официально. Да, я твой учитель, но прежде всего мы друзья.

– Хорошо, учитель.

Марк поднялся из-за стола, прошел в дальний угол лаборатории, нащупал в тайнике за электрошкафом узкий почтовый конверт.

– Если случится так, что мне, действительно, не удастся добраться до России, прошу вас передать это письмо любому из моих соотечественников, которому посчастливится работать у вас. В моей стране ведь есть талантливые физики, правда?

– Истинно так, Марк, и то, что ты создал – лучшее тому подтверждение. Но не поторопился ли ты со своим решением помочь России, война ведь на переломе, и Сталин скоро войдет в Берлин? Ты не боишься, что твое изобретение будет использовано не по назначению?

– Как знать, учитель, как знать. Тем же грубым и тяжелым топором можно построить шедевр деревянного зодчества без единого гвоздя, а можно раскроить одинокой старушке череп за несколько мелких монет.

– Какие интересные у тебя образы, и почему именно старушка?

– У Достоевского старушка была.

В повисшей тишине лаборатории было слышно, как в раму ударила муха, летевшая в тепло. Ученый с мировым именем подошел к окну, посмотрел на залитый лондонским дождем асфальт.

– Я слышал про Достоевского, но, признаться, не читал, времени не было.

Скрипнула форточка, в лабораторию потек сырой, прохладный воздух.

– Как твой старший товарищ, как отец, прошу тебя, Марк, подумай еще раз, взвесь все за и против, а потом реши, стоит ли сегодня давать в руки человечеству то, что ты придумал, пусть даже ради победы над Гитлером? Завтра я возвращаюсь в Кембридж. Ты знаешь, над чем мы там колдуем, и, честно тебе признаюсь, этот проект тоже вызывает у меня большие опасения. Так ли необходимо человечеству всё то, что мы ему дадим?

Или всё дело в том, что мы не боимся показаться глупыми перед молодежью?

Часть первая (Где-то на севере России, наши дни)

Ближе к полуночи разыгрался шторм, обычный для сентября здешних мест. Ветер метался по улицам спящего города, толкался в тесных дворах, завывал в печных трубах и взлохмаченным вылетал на простор – единственный в этом стылом городе проспект, раскинувшийся от морского порта до железнодорожного вокзала.

Под утро в небе что-то сверкнуло, и сразу сделалось тихо. Тусклый рассвет принес гудки сухогрузов, да постукивание движка старого буксира, начинавшего свою ежедневную работу в акватории.

Глава 1

Анастасия Замятина вышла на работу на следующий день после похорон мужа, рассчитывая, что ворох дел поможет ей забыться.

Холодный дождь полоскал город четвертые сутки, предупреждая о наползающей с дальних сопок зиме.

На улицах было тихо. И днем и ночью. Город словно затаился, приготовился к отражению атаки. Хотя, всё было буднично и неумолимо, как в пустой жестянке из-под чая с маленьким ключиком сбоку. Чуть крутани, и зазвенит знакомая с детства мелодия, но только тусклая, неживая какая-то.

Из-под тяжелой, набухшей сыростью двери почтового отделения дохнуло теплом и запахом сургуча. Анастасия сложила озябшими пальцами холодный, скользкий зонт и осторожно, чтобы не наступить в лужу на продавленном линолеуме, переступила порог.

Заведующая отделением, без пяти минут пенсионерка, Мария Кондратьевна Соломатина ловко скидывала с объемистой бобины кольца сурового шпагата, сматывая его в клубок, а крепкие узловатые пальцы сжимали его с такой силой, словно он готов был дать дёру, подобно сказочному колобку. Сожженная химией седая прядь волос лезла в глаза, и мешала следить за двумя звонкими подружками, принятыми недавно на работу.

Молодые Лида и Рая со смехом перебрасывали друг другу через обитый железом стол пакеты с пришедшей накануне корреспонденцией. Тесно запахнутые в черные халаты арбузные груди девах, опасно колыхались при каждом броске, норовя порвать пуговицы казенной одежонки.

Лида ростом под метр восемьдесят, еще год назад капитан школьной команды по баскетболу, ей все завидовали, говорили, что любой институт такую с руками оторвет даже без вступительных экзаменов, но что-то с высшим образованием у отличницы по физкультуре не связалось.

Рая была пониже, покруглей. Простовата, чуть лупоглаза. С такими обычно ребята любят потусоваться, но только не слишком далеко от дома, чтобы всегда можно было свалить, когда девчонка начнет доставать своей трескотней, или просто станет скучно.

Любителей потискать таких девчонок тоже бывает, как правило, немного, хотя Рая со своим номером бюста из этого списка выпадала.

Как-то уж очень быстро пролетели эти школьные годы чудесные, ну, да ладно, жизнь только начинается, еще всё впереди, а ну, давай, лови бандероль, раззява!

Посетителей еще не было, до открытия почты оставалось полчаса.

Анастасия не очень ловко перехватила холодный, скользкий зонт в другую руку, случайно нажала на кнопку, мокрая ткань громко хлопнула.

– Настюш, ну, как ты?

Мария Кондратьевна, аккуратно подоткнув кончик шпагата, положила уже довольно увесистый клубок на стул, шагнула навстречу, выразительно сделав глазами веселым молодухам, чтобы визжали потише.

Девки смолкли. Соломатина оправила вязаную кофту ярко желтого цвета – зять привез из дальнего рейса, хочешь, не хочешь, а надо носить, да и цвет уж больно заманчивый, такой шерстяной нити ни у кого в городе нет, а среди почтовых отделений и подавно.

Анастасия опустила голову.

– Нормально. Спасибо.

А что еще тут сказать?

Она справилась с зонтом и подошла к старому платяному шкафу с болтающейся на одном гвозде инвентарной биркой.

– Давай-ка чайку горячего с дороги, вымокла, поди, вся.

Соломатина затолкала клубок в висевшую на стуле хозяйственную сумку, нашарив заодно пачку земляничного печенья, прикрикнула молодухам: – Девки, живо, скоро открываемся!

Анастасия не хотела садиться за стол. Она понимала, что за чаем будут расспросы, как всё прошло вчера, сколько народу пришло на кладбище, сколько осталось потом на поминки, и где они проходили, неужели в этой занюханной «Тишине», что на привокзальной площади?

Народу на похороны пришло, действительно, немного. Давние сослуживцы Владимира – седые, сморщенные, словно врастающие в землю, мужики, бывшие подводники, плававшие с ним на одной лодке.

Были из береговых служб, с кем пришлось когда-то пересечься, да так, что обычное знакомство перешло пусть не в крепкую дружбу, но доброе приятельство на года.

Моряки взяли на себя все расходы по организации похорон, а после кладбища сели в старенький, отслуживший свое гарнизонный автобус, и поехали поминать Володьку в офицерскую столовую, где по прикидкам, сделанным бывшим штабным начфином – говорливым хохлом с блестящей, как бильярдный шар, лысиной, организовать вполне приличные поминки вышло даже дешевле, чем в ресторане «Тишина» на привокзальной площади.

Анастасия повесила в шкаф сырое пальто, прошла к своему рабочему месту. Привычно выдвинула верхний ящик письменного стола, достала небольшое круглое зеркальце.

Она ожидала, что сейчас оттуда посмотрит резко состарившаяся сорокапятилетняя женщина, на которую беззастенчиво пялят глаза жизнерадостные Лида и Рая, но Анастасия увидела в зеркале себя прежнюю, почти не изменившуюся, ну, разве что, глаза промокли от слез и немного утратили свою голубизну, да морщин под ними чуть прибавилось.

Она махнула пару раз деревянной расческой по копне светлых волос, привычным движением собрала их в тугой пучок, одернула рукава темно-коричневого шерстяного костюма.

Нет, надо, пожалуй, налить чашку чая покрепче, Анастасия вспомнила, что сегодня не завтракала.

– Девушки, сюда подойдет кто-нибудь?

Через слегка приоткрытое окошко, ведущее в зал посетителей, пролезла сухая, шершавая ладонь с распухшими от ревматизма пальцами, сжимавшими почтовое извещение.

– Ну, что вам? – Соломатина резко откинула фанерную створку, и сразу потянуло холодом, похоже, первый посетитель забыл прикрыть за собой входную дверь.

– Между прочим, уже пять минут, как рабочий день начался, – недовольно произнес мужчина. Он по-птичьи, боком просунул в оконце голову, открылись лохматые, кустистые брови, и длинный синюшный нос.

Анастасия достала из стола пластмассовую линейку со стершимися от времени делениями, посмотрев на затупленное острие карандаша, стала искать по ящикам точилку.

– Настюш, посмотри эту бандероль.

Соломатина протянула подмокший бланк почтового извещения с размытым штампом.

Анастасия отложила в сторону точилку, сняла с полки толстую, проклеенную скотчем, амбарную книгу, замерла, о чем-то задумавшись.

– Ладно уж, занимайся своим делом, сама посмотрю, – начальница с легкой досадой забрала у неё гроссбух.

Рая с Лидой молча раскладывали почтовые конверты по ячейкам, бросая на Анастасию короткие взгляды.

Ладно, когда-нибудь и это пройдет, подумала она, заметив, как вчерашние школьницы таращат густо намазанные черной тушью глаза и щиплют друга дружку за упитанные бока, призывая к серьезности.

Смерть Владимира еще не дала осознать себя в полной мере, и не дала прочувствовать одиночества, к которому она с годами успела привыкнуть, провожая мужа в дальние походы. Сейчас она понимала, что теперь пришло совсем другое одиночество. Безвозвратное одиночество навсегда.

Уходя сегодня на работу, она представила, как вернется вечером в пустую и темную квартиру, но ей, почему-то, совсем не захотелось плакать.

Анастасия шла утром по шатким мосткам, перекинутым через тронутые первым заморозком рвы городской окраины, думая по привычке о том, что надо будет купить после работы, и что приготовить мужу, которому день ото дня становилось всё трудней принимать пищу. Последнее время он ничего не ел, и лишь теплый компот, перекатывался с громким бульканьем из красивой голубой чашки в перехваченное жаждой горло, не принося облегчения организму, уставшему бороться с болезнью.

Последние полгода Анастасия жила, словно в тяжелом, изматывающем сне, когда кажется, что вот еще совсем немного, когда станет уже очень страшно, то ты проснешься, откроешь глаза и увидишь знакомую комнату, бордовую скатерть с ярким узором, и подкрашенные скупым северным солнцем любимые занавески на окнах…

Но пробуждение не приходило, а муж слабел на глазах.

– Держитесь, – шепнула медсестра поликлиники, пришедшая делать очередной обезболивающий укол.

Девять лет супружеской жизни с Владимиром пролетели как миг.

Казалось, совсем недавно Анастасия встретилась с молодым лейтенантом, прибывшим в их неласковый город из теплых южных краев.

Познакомились здесь же на почте, когда моряк пришел получать бандероль, проделавшую долгий путь из далекого теплого города.

Расписавшись в книге, офицер отошел к столу у окна, разорвал бечевку, стянувшую плотную оберточную бумагу и тут на свежевыкрашенный с неделю назад пол что-то дробно посыпалось.

– Это грецкие орехи…

Сначала в окошке отдела доставки показался черный околыш военно-морской фуражки, а следом вынырнуло покрасневшее от смущения, но очень милое в своей растерянности лицо.

– Недозрелые, им бы еще с неделю повисеть, а лучше две. Дочка подарок ко дню рождения прислала, принцесса моя. Угощайтесь, пожалуйста.

В окошко просунулись две загорелые сильные ладони, заполненные приветом с далекого юга.

Анастасии стало неловко, словно она ненароком узнала чью-то тайну.

"Ну, и ладно, – отогнала она мысль, – Должна же быть у человека семья, не мальчик ведь уже".

Свою, давнюю, случившуюся еще в юности, связь с начальником местного отделения милиции Анастасия вспоминать не любила, каждый раз отсекала напрочь хоть что-то, проступающее из памяти.

Майор милиции был женат, воспитывал двух дочек близняшек. В тот злополучный вечер мать Насти дежурила на метеостанции, а отца, с которым дружил майор, срочно вызвали к больному в отдаленный район. Вот тут милиционер возьми, да и приди, то ли к отцу за какой надобностью, то ли еще зачем.

– Ну, что, Настюха? – майор весело и крепко облапил девушку заросшими рыжим волосом ручищами, выпуклая пуговица на мундире больно уперлась в щеку девушки.

А потом еще раз "Ну, что, Настюха?", но только уже не игривым, а сдавленным, глухим, словно упавшим на дно погреба, голосом.

Цепкие пальцы ухватили подбородок, подтянули лицо девушки к дохнувшему перегаром рту.

Настя целовалась первый раз в жизни в седьмом классе, когда их оставили вдвоем с Андреем Чиграковым убираться после уроков. Только что закончилась вторая четверть, впереди были радостные зимние каникулы. Отец Андрея работал механиком в единственном на всю округу кинотеатре, и сын постоянно ощущал на себе внимание девчонок, рассчитывающих на дармовой просмотр новых фильмов.

Настя нравилась Андрею, опять же, он считал, что именно так должен поступать каждый мужчина, когда остается один на один с девушкой в пустом помещении.

Он просунул в дверную ручку учительский стул, быстро подошел к Насте, неловко, порывисто обнял, прижался к её пухлым губам своими обветренными и колючими.

Настя не испугалась, только в голове приятно закружилось, а в груди возник огонек пламени, начавший медленно сползать в низ живота, заполняя всё сладким дымом, делая дыхание прерывистым и громким.

Ладони Андрея, лежавшие на ее лопатках, стали сползать к округлым ягодицам, на которых вскоре оказалась лишь одна ладонь, в то время как другая стала оглаживать Настин живот, спускаясь всё ниже и ниже под резинку тонких трусиков…

– Анастасия Владимировна, а разве улица Володарского у нас есть?

Рая и Лида склонились над бандеролью, вчитываясь в нацарапанный синим фломастером адрес.

– Теперь это улица Полевая, пора бы запомнить!

Соломатина вышла из подсобки с зажатой в пухлой руке пачкой почтовых квитанций.

– Настена, помоги им, а то сейчас опять накрутят, что сам черт ногу сломит, а мне потом отдувайся.

Анастасия отложила в сторону журнал приема заказных писем и встала. Но стоило ей лишь приблизиться к стеллажу с увесистыми посылками и бандеролями, как словно того и ждавшие девахи моментально испарились, тут же возникнув у стола с готовым второй раз закипеть чайником. Тихо звякнули чашки.

Тогда девять лет назад тоже шел дождь, и тоже был тот же стеллаж, только посылок и бандеролей было больше. Может быть, люди в те годы были добрее и хотели сделать кому-то приятное.

Сегодня и посылок и писем стало меньше.

Интересно, что в этой бандероли, обрадуется ли ей человек, живущий на улице Полевой, бывшей Володарского?

Анастасия подтянула к себе тугой сверток, развернула его другой стороной, чтобы прочитать адрес.

Бандероль была адресована её похороненному вчера мужу.

Глава 2

Рабочий день прошел как обычно.

Не переставая шел дождь, в такую погоду народу на почте бывает мало, а, может быть, подошло время, когда людям просто стало нечего получать, и нечего отправлять.

В прежние годы в их город потоком шли посылки со всех концов необъятной, многонациональной страны.

В отделе доставки остро пахло калужской антоновкой, ростовским чабрецом, абхазскими мандаринами, грузинской чурчхелой.

В обратную сторону шла копченая рыба – остромордая, зубастая, с колючими плавниками, порезанная на сочные куски, закрученные в вощеную бумагу, но чаще всего ароматная зверюга отправлялась на большую землю целиком, упершись подвернутым хвостом в боковую стенку фанерного ящика с дырками.

С годами картина изменилась.

Яблоки всевозможных сортов теперь щедро лежали на прилавках городских магазинов, да и цитрусовыми мало кого можно было удивить.

Спрос далеких родственников на копченую рыбу северных морей вряд ли упал, но, судя по отсутствию на почте специфического запаха, в прибрежных водах она более не обитала.

Стемнело.

Анастасия вышла на улицу. Дождь ненадолго стих.

Она несла в руке так и не успевший просохнуть за день зонт.

Надо было бы зайти в магазин, но если еще неделю назад она знала, что сегодня ей необходимо купить, то теперь этот поход был, скорее, по привычке.

Владимир никогда не заводил с нею разговора о детях, не спрашивал, хочет ли Анастасия ребенка.

Она со страхом ждала этого вопроса, и кляла себя за то, что с самого начала их знакомства не сказала Владимиру, что не может иметь детей.

История была скверная.

Майор Щетинин клялся, что разведется с женой, что счастливее Насти не будет никого на всем белом свете, и Настя верила.

По молодости и отсутствию опыта в делах интимных она имела мало представления о способах предохранения от беременности, доверив это вопрос Николаю Ивановичу, как человеку взрослому, и достаточно опытному, женатому, в конце концов, и майор её не до поры до времени подводил.

Залёт случился под новый год, когда изрядно подпивший Щетинин потерял над собой контроль.

Они встречались в квартире, которую майор называл конспиративной.

На последнем этаже выщербленной северными ветрами пятиэтажки отчаянно дуло из неприкрытой чердачной двери за решеткой из грубо сваренных арматурных прутьев.

В квартире на пятом этаже тоже было холодно.

Майор включал шумный воздушный обогреватель, который доставал из пустого шкафа и ставил на грязном полу.

У стены с выцветшими обоями стоял разложенный диван, в котором лежало постельное белье, не новое, но чистое.

Всякий раз Настя спрашивала, не забрать ли ей простыни в стирку, хотя слабо представляла себе, как объяснит матери эту хозяйственную заботу, но майор сказал, чтобы не беспокоилась почем зря, и не задавала глупых вопросов.

Но вопросов у Насти стало больше, и главный – кто же тогда эти простыни стирает?

В конце года показатели в отделении милиции резко упали.

Город, хоть и небольшой, но суровый. И квартирные кражи имели место быть, и мордобой. Случалось, что и до поножовщины доходило.

Раскрываемость за последнее время резко снизилась, а тут еще и конец квартала, совпавший, как назло, с концом отчетного года.

Майора вызвали в управление. Вернулся мрачнее тучи, закрылся на ключ в кабинете.

Подчиненные ждали, как обычно в кино, звука выстрела из-за обитой коричневым дерматином двери, но через час начальник вышел живой и здоровый, только в крепком подпитии, втиснулся за руль милицейского уазика и порулил в сторону конспиративного дома, где уже с полчаса притоптывала ногами в старых сапожках на ледяном ветру Настя, вызванная майорским звонком.

Щетинин снимал стресс яро, как никогда.

Диван скрипел, деревянный подлокотник отчаянно лупил в соседскую стену, то увеличивая, то замедляя частоту ударов – майор никак не мог кончить.

Настя отвернулась в сторону, чтобы не столько закрыться от сивушного перегара, сколько не прикасаться к слюнявым майорским губам, продолжавшим шептать пьяные признания в любви, которыми порядком подуставший Щетинин тщетно старался вызвать оргазм.

О том, что она беременна, Настя узнала от подруги, оказавшейся более подкованной в амурных делах.

Подождала еще какое-то время, чтобы убедиться окончательно.

Убедилась.

Всё, что говорила подруга, совпало.

Словно в омут с головой, с размаху открылась матери, которая только и молвила: "Доигрался. А ведь я предупреждала его, черта рыжего".

Оказалось, майорская жена давно рассказала матери о связи своего благоверного с девчонкой.

Какую карту она хотела тем самым разыграть – осталось тайной.

Скорее всего, сама, будучи слабой на передок, и погуливая на сторону, рассчитывала, что комбинация сложится в её пользу, и постылый, давно переставший интересоваться ею супруг, отправится по этапу за связь с несовершеннолетней далеко и надолго.

Смущало только, что здесь на севере не может быть далеко.

Ну, тогда надолго, за малолетку мало не дадут, не посмотрят, что мент, успокаивала себя супруга.

А вот почему мать, прослышав обо всем, не поставила вовремя точку в отношениях дочери со взрослым мужиком, и, к тому же, семейным, Настя так и не узнала.

Понимая, что вести школьницу в больницу – позору не оберешься, городок-то маленький, договорилась со знакомой врачихой, служившей рядовым терапевтом в поликлинике, и имевшей опыт частных операций по прерыванию беременности, за что, собственно, и поплатилась когда-то, слетев с должности главврача краевой больницы.

Наработанная прежней высокой должностью привычка к хорошему алкоголю требовала денег, и врачиха скоренько назначила день и час.

Операцию проводила в ванной комнате своей плохо прибранной квартиры, усадив Настю на деревянную решетку, брошенную поперек холодной ванны с засохшей грязью по краям, и велев поставить согнутые в коленях ноги на крышку стиральной машины напротив.

Дрожащими с похмелья руками, врачиха развернула завернутые в марлю инструменты…

– Пусть поспит. Устала сегодня в школе, и голова сильно болит… – мать решительно отвела от двери дочкиной комнаты вернувшегося с работы отца, подтолкнув его в сторону кухни.

В школе, однако, прознали – подружка разболтала, а кто-то еще и от себя приврал, слушок крепко загулял по этажам старших классов, и мать вызвали к директрисе.

Майорская жена тоже в долгу не осталась.

Уразумев, что раз нет тела, то нет и дела, решила зайти с другого конца, доверившись старому, испытанному армией несчастных жен способу – подать заявление на мужа его начальству.

Сработало, как ни странно, хотя ничего странного в этом не было, за последний год на бедного майора накатали столько телег за подписью и без, что челобитная от дорогой, и на все времена единственной явилась той самой каплей, которая.

Впаяли наотмашь всё: и пьянку и аморалку, пусть не уличенную, но, наверняка, имевшую место быть, жена ведь врать не будет, не чужая чай.

В итоге с погонами майору пришлось расстаться, да и с работой тоже.

А Настя ушла из школы.

Мать поплакалась отцу, что учиться стало невыносимо, уровень преподавательского состава оставляет желать лучшего, в вот в вечерней школе при судоремонтном заводе дочке будет полезней, тем более что пора думать о будущей профессии, а должность бракера отдела технического контроля не хлопотная, можно будет в служебное время к экзаменам в институт готовиться, а там видно будет.

На том и порешили, отец обычно не протестовал.

– Здравствуй, Настена! – окликнул девушку хриплый голос, когда она шла в сумерках едва начавшегося рабочего дня через склад в заводскую лабораторию.

Вчерашний начальник отделения милиции, облаченный в камуфляжную куртку заводского охранника, стоял у сложенных в высокий штабель металлических поддонов.

Настя слышала, что Щетинин ушел из дома, но где он теперь, и кто он теперь, была не в курсе.

Мать старалась не будить в дочке воспоминаний, ну было, и прошло, что уж теперь, назад не отмотаешь, сама виновата, но основную ношу вины за всё происшедшее мать, все-таки, брала на себя.

– Как живешь то, Настюха? – бывший майор шагнул вперед, но его бросило на ржавый металл, и Настя поняла, что он пьян.

– Ты это, погоди…

Щетинин тяжело присел на поддон, дрожащей рукой вынул из кармана надорванную пачку дешевых сигарет, несколько штук выпало на землю

– Ну, зачем вы так, Николай Иванович? – Настя присела на корточки, стала собирать упавшие сигареты. – Вам же нельзя пить!

Неожиданно две сильные ручищи обхватили её за голову, притянули к себе.

– Прости меня, девочка моя.

Щетинин что-то быстро говорил, голос его захлебывался, слова невозможно было разобрать. Жесткие, корявые как сучья сухого дерева, грязные пальцы стали рвать пуговицы на черном халате, в котором Настя выскочила налегке, длинные, давно не стриженные ногти царапнули коленку, поползли вверх по ноге.

Насте удалось вырваться из рук бывшего майора и отбежать за штабеля.

– Никогда! Слышите? Никогда больше не подходите ко мне!

– Сука ты! – Щетинин, тяжело дыша, поднес изломанную сигарету ко рту, чиркнул зажигалкой.

Больше они не встречались.

Час еще не поздний, но народу в супермаркете мало.

Охранник, крепкий широкоплечий мужчина лет пятидесяти, переговаривается с кассиршей.

В торговом зале бабулька с брезентовой тележкой на скрипучих колесиках придирчиво отбирает буханку черного хлеба, пытаясь без очков прочитать на полиэтиленовой упаковке дату выпечки.

Молодая девушка в обтягивающих ладную фигурку джинсах, приценивается у винной полки к дорогому коньяку, наверняка в подарок.

Сотрудница магазина, усталая пожилая женщина выкладывает в бакалейном отделе пакеты с крупой.

Чуть пахнет хлоркой только что протертого уборщицей пола.

Анастасия медленно шла вдоль полок с продуктами, не зная, что выбрать. Завернула в молочный отдел, взяла маленькую банку сметаны и пошла туда, где лежал хлеб.

Неожиданно у касс послышались возня, чей-то громкий бас, тонкий девичий крик в ответ, и резкий хлопок разбившейся о каменный полбутылки.

Анастасия обернулась.

Девушка, только что выбиравшая коньяк, лежала на мокром полу, похоже, она поскользнулась, а дюжий охранник цепко держал её за ногу, подтягивая к себе, в то время как задержанная отчаянно пыталась нанести свободной ногой удар в голову своему противнику.

Еще минуту назад скучающая кассирша – толстая дама с пучком туго стянутых на затылке крашеных волос, бегала вокруг борющихся, пытаясь атаковать хулиганку свежевыструганным черенком лопаты, с десяток которых был выложен на продажу возле кассы.

Девчонка улучила момент и, вырвав оружие из рук нерасторопной кассирши, со всего маху огрела охранника по коротко стриженной голове.

Мужчина охнул и обмяк на пол. Девчонка бросилась к дверям.

Анастасия наблюдала за происшедшим, стоя между стеллажами напротив кассы. Словно раздумав покупать хлеб, она поставила на пол металлическую корзину, на дне которой одиноко стоял пластиковый стаканчик сметаны, и пошла к выходу из магазина.

Охранник отряхивал свою намоченную дорогим коньяком куртку и морщился от головной боли. Кассирша втыкала боевой черенок в общую связку к собратьям. Уборщица азиатка тщательно заметала в совок осколки разбитой бутылки.

Анастасия только на улице заметила, что идет с пустой сумкой, но возвращаться в магазин, почему-то, не хотелось.

К ночи дождь пошел еще сильней, стало совсем темно.

Женщина подошла к своему дому, взялась за холодную дверную ручку.

Запыленная лампочка в шестьдесят ватт давала мало света, но зато в подъезде было сухо и тепло.

Анастасия ступила на лестницу, как вдруг откуда-то снизу, где, несмотря на запреты коммунальщиков, жильцы хранили всякий хлам, раздался тихий стон.

Женщина отступила назад и осторожно заглянула в нишу под лестничным маршем.

– Кто здесь? Вам плохо?

В темноте что-то шевельнулось, стукнули старые детские санки, а потом на свет божий выглянуло маленькое, испуганное лицо. Это была только что убежавшая из магазина воровка.

Глава 3

– Постой-ка тут, пока я дверь открою. Держись за перила, чтобы не упасть.

Анастасия помогла девушке встать поближе к квартире, поправила сбившийся на затылок платок, достала из кармана ключи.

– Зачем вы мне помогаете? Кто вас просил? Вначале домой заведете, а потом дверь на замок, и в ментовку звонить?

Девушка говорила зло, отрывисто, голос был усталый.

Вначале Анастасия подумала, что у беглянки сломана нога, но, похоже, она просто поскользнулась, когда убегала из магазина, или раньше, когда отбивалась от охранника, и в результате получила вывих, а может растяжение связок, хорошо, если не разрыв. Но боль, наверное, была страшная, если у неё только и хватило сил заползти в первый попавшийся подъезд и забиться под грязную лестницу. Наверное, все-таки, перелом…

– Нужна ты мне сдавать тебя.

Анастасия зашла в квартиру, включила свет в прихожей и вернулась на лестничную площадку.

– Давай. За шею держись крепче.

Кое-как втиснулись в дверь. Девчонка ковыляла, стиснув зубы, лицо от боли стало серо-зеленым. Анастасия довела её до кушетки в маленькой комнате, помогла лечь, подметила, что колготки на правой, поврежденной ноге, порваны.

– Тебя как звать то?

– Валя, – голос девушки стал совсем слабым. – Можно воды?

Анастасия прошла на кухню, взяла большую керамическую кружку, из которой так любил пить чай Владимир, но передумала и сняла с полки хрустальный стакан, наполнила его холодной кипяченой водой из чайника.

Валя жадно выпила, поблагодарила. Бледность не прошла, на лбу выступили крупные капли пота.

– Тебя не тошнит?

– Немного. Холодно очень, знобит…

Анастасия сняла с вешалки в прихожей кожаный реглан Владимира, подбитый мехом, укрыла им девушку.

Вернулась в прихожую, сняла телефонную трубку.

– Ты только не бойся, это я хорошему человеку звоню, не в милицию.

Валя настороженно смотрела на свою спасительницу из-под широкого воротника реглана, накрывшего её с головы до пят.

– Алло, Леонид Шмулевич, я вас не разбудила? Простите, пожалуйста, но мне очень нужна ваша помощь.

Через минуту в дверь позвонили.

С порога послышались старческие, шаркающие мягкими тапками шаги.

– Настенька, я всегда приду вам на помощь, и незачем извиняться. Я очень уважал вашего супруга, вечная ему память, – голос вошедшего был тих и вкрадчив.

Старый еврей в мятых пижамных брюках и длиннополой кофте крупной вязки подошел к топчану, приблизил толстые линзы очков с дужками, обмотанными изолентой, к самому лицу девушки.

– Ну, что у нас стряслось?

– Неудачно упала, – тихо ответила за гостью Анастасия. – Поскользнулась.

– Упала, потеряла сознание, очнулась – гипс, – грустно пошутил старик, осторожно откидывая в сторону реглан, без которого, согревшуюся было Валентину, вновь стало знобить.

Старик закатал рукава своей кофты, обнажив еще довольно мускулистые руки.

Сначала травмированная нога девушки была вытянута вдоль топчана и прижата плотно к матрасу, а затем резким движением бывшего хирурга Второго Украинского фронта под коленную чашечку резко согнута в колене.

Валя громко вскрикнула.

– Ничего, ничего… – прошептал старик. – Только через боль, только через боль. Другого пути отечественная медицина еще не изобрела, поэтому будем терпеть, будем терпеть.

Из кармана кофты возник плотный моток эластичного бинта.

– Сегодня полежите, пусть нога успокоится, а утром я занесу хорошую мазь. Ничего страшного, отделались вывихом, голубушка, но впредь будьте осторожней.

Словно загипнотизированная тихим голосом старого доктора, Валя повернулась на левый бок и закрыла глаза, правая рука легла на плотные стяжки бинта, стянувшего ногу от щиколотки до колена.