Текст книги "Посылка для капитана"

Голос бывалого урки стал мягче, добрее, в глазах сверкнула слеза.

– Ну, ты сам посуди, что ты с этой штукой делать будешь, на что она тебе? Да и лет сколько уже с войны прошло, а морская вода она, знаешь, какая едкая, что хошь разъест. Пустые хлопоты, фраерок.

Мужик курил медленно, со вкусом, смакуя каждую затяжку, после которой задерживал выдох на две-три секунды.

– Ты нам только местечко покажешь, а дальше мы уж сами, фраерок… – Женьке понял, что урка медленно, но уверенно, по хоженой годами дорожке, впадал в наркотический транс, или попросту засыпал.

Резко стукнула входная дверь.

Быстро вошел парень в джинсах и кожаном жилете, одетом на голое тело, разукрашенном татуировками, но их было поменьше, чем у сиплого.

– Слышь, Бугор, баба сказала, что у деда тележка была, на которой он говно всякое на огород возил. Я всё обшарил и в доме, и в сарае – тележки нет!

Тот, которого парень в жилете назвал Бугром, затушил папироску в кулаке и опять повернулся к Женьке.

– Ну, а теперь что скажешь фраерок?

Глаза урки стали сухими и холодными, словно в них застыло олово.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – тихо отозвался Женька. – Помнится, у деда была тележка, но я давно её не видел, даже не помню, какая она из себя.

Старый урка тяжело поднялся со стула и медленно направился на выход.

– Только не до смерти, – обронил он на ходу джинсовому.

Парень подошел к Женьке совсем близко, дыхнул чем-то прокисшим, скривился в щербатой ухмылке гнилыми зубами.

– Ну, как? До трех считать или сразу скажешь?

– А что вы хотите услышать?

Первый удар пришелся в солнечное сплетение.

Женька согнулся от боли, дыхание куда-то пропало, надо было сжаться посильней, но удар снизу коленкой прямо в лицо опрокинул его на пол.

Захлебываясь кровью, бегущей из разбитого всмятку носа, Женька катался по грязному полу, пытаясь увернуться от ударов, который наносил ногами парень в кожаном жилете на голое тело.

Увернуться не получалось, носком ботинка попадало и по почкам, и по ребрам, и опять по лицу. Женька устал сопротивляться и замер, но и парень, похоже, не был готов к таким физическим упражнениям, он сильно дышал, часто сплевывая на пол тягучей коричневатой слюной, похоже, у него кровоточили десны.

– Хрен с тобой, сука, жить захочешь – скажешь, иначе совсем убью.

Тяжело отдуваясь, парень присел на стул.

Крови натекло много, и Женька лежал лицом в теплой, липкой луже. В глазах было темно, все тело горело острой болью, и уже ничего не хотелось, только, чтобы оставили в покое.

Стукнула входная дверь, но ему показалось, что она где-то очень далеко отсюда, звук доходил, как через вату.

Сквозь чуть приоткрытые щелки заплывших глаз он увидел Бугра, который что-то втолковывал молодому. Женька не мог разобрать слов, хоть пара и рядом стояла. Потом острая боль снова пронзила все тело, когда его взяли за руки, за ноги и бросили на тюфяк. Сухая, острая солома колола избитое тела, но изменить положение не было сил. Очень хотелось пить. Просто невыносимо хотелось пить.

Женька не понимал, какое сейчас время суток, который час, и вообще, жив ли он? Судя по боли, которая лишь слегка утихла, получалось, что живой. Пока живой. И лишь одна мысль в воспаленном мозгу: кто такие эти двое, откуда узнали про деда и его тайну?

Когда Женька в очередной раз чуть приоткрыл глаза, не понимая, зачем он это делает, не все ли равно ему теперь, в комнате никого не было.

Неужели ушли? Что говорил старый сиплый урка парню в кожаном жилете?

А если они нашли лаз, а в нем тележку с железным ящиком?

А если не нашли и, вряд ли, найдут?

Про тайник никто кроме деда не знал, а если и знал один человек, то его расстреляли в сорок пятом. Всех расстреляли, кого на этой хате повязали. Всех изменников, дезертиров, предателей.

Стоп! Парень сказал, что разговаривал по поводу тележки с какой-то теткой, и, как раз, пришел только что откуда то.

Значит, это поселок! Значит, я где-то рядом с домом деда, и эти бандюки постоянно отлучаются, чтобы найти то, что они хотят найти.

Женьке показалось, что он спит, и рассуждает сам с собою во сне, или говорит с кем-то, поэтому не удивился, когда почувствовал, как чья-то маленькая, прохладная ладонь легла ему на лоб.

Женька понял, что это уже не сон, это наяву, и окончательно проснулся, или, правильнее сказать, пришел в себя, и опять с трудом, но с любопытством приоткрыл заплывшие глаза.

Он увидел, как кто-то чуть слышно развернулся и быстро вышел в дверь.

Замок не щелкнул, ключи не звякнули, и дверь осталась открытой, в этом Женька был уверен, как и в том ночном сквозняке, который сразу просочился в комнату откуда-то с улицы.

Забыв про боль, Женька поднялся с тюфяка и вышел через слегка прикрытую дверь в длинный темный коридор.

Глава 11

Было уже за полночь, когда Анастасия, Валя и Роман Кречет вышли из больницы.

Жизнь мальчика уже была вне опасности. Роман поговорил с хирургом, делавшим операцию – молодым, улыбчивым парнем в зеленом халате, бахилах, и с какой-то легкомысленной шапочкой на голове, испещренной мелкими узорами, присмотревшись в замысловатый рисунок которых можно было углядеть череп с костями.

– Это мой талисман, – смутился веснушчатый эскулап. – Головной убор пирата! Не беспокойтесь, её постоянно стерилизуют, но все операции я делаю только в ней.

Валя хотела поинтересоваться, что же произошло когда-то, что наделило эту шапочку магической силой, но увидев, как глаза доктора на какое-то мгновение заволокло влажной пеленой, постеснялась задавать вопросы.

Хирург сказал, что мальчик вел себя молодцом, мужественно, совсем не боялся крови и склонившихся над ним серьезных людей в белых масках в пол-лица.

Вале хотелось расспрашивать врача еще и еще о том, как шла операция, какую работу выполняли при этом медсестры, и самое главное – пришлось ли делать мальчику переливание крови?

– А как же? Кровопотеря у парня была большой, поэтому, если бы не ваши умелые действия, – он устало посмотрел на Валю, – результат не был бы таким хорошим.

Хирург, действительно, устал. Ведь дело уже шло к ночи, и вполне возможно, что за сегодняшний день ему пришлось делать не одну операцию.

– Товарищи, часы приема больных уже давно закончены, – донесся тихий, но достаточно выразительный шепот, которого наша троица просто не могла не услышать. А ведь действительно, было уже очень поздно, и в палатах давным-давно спали.

По коридору, подслеповато щурясь сквозь толстые линзы очков в тяжелой черной оправе, шел заведующий отделением.

– А-а-а, вы родители того мальчика?

Строгие складки на лице разгладились, придав ему выражение домашней успокоенности, но, в то же время, в сочетании с настороженностью.

– Всё будет хорошо. Идите домой, в реанимацию я вас, все равно не пущу. Идите с богом, а завтра утром придете, и вас пропустят, я распоряжусь.

– Спасибо, Марк Борисович! И за Димку моего, и за меня еще раз спасибо вам огромное.

Заведующий отделением задрал подбородок, приблизил очки почти к носу Романа и пристально вгляделся.

– Батюшки мои, товарищ Роман Кречет! Вот это встреча! Рад видеть вас в добром здравии, молодцом выглядите, молодцом. Вы теперь в каком звании? – Марк Борисович, весело тараторя, ощупывал Романа со всех сторон, уделяя больше всего внимания поясничному отделу позвоночника своего, как оказалось, бывшего пациента.

– Остался в том же звании, в каком к вам поступил при ранения. Комиссовали.

– Понимаю, батенька, понимаю. С одной почкой, наверное, тяжело служить.

Старый врач вздохнул и мягко положил ладонь на то место, где когда-то была здоровая почка майора милиции Романа Кречета, пораженная пулей, выпущенной ему в спину каким-то отморозком.

– Отчего же тяжело, Марк Борисович? Служить можно, только весь вопрос, где служить? Бумажки в канцелярии перебирать – это не по мне, вот я и ушел.

– Но вы, все-таки, выберите время и зайдите ко мне, я вас погляжу. За здоровьем надо следить, душа моя!

Заведующий отделением протянул Роману сухую крепкую ладонь, давая понять, что его еще ждут дела, хоть и ночь на дворе.

– Но утром приходите, вас пропустят, – еще раз напомнил врач. – К вашему приходу, скорее всего, мальчика уже в палату переведут.

Троица прошла через больничный двор мимо давно увядшей клумбы и вышла на пустынную улицу.

– Сейчас я машину поймаю. Вы где живете? – Роман встал у края тротуара, вдали показался зеленый огонек такси.

– А, может быть, немного пройдемся, вечер такой тихий, и дождя нет. Вы не очень торопитесь? – робко предложила Анастасия.

– Когда мне сегодня ребята из отделения позвонили и сказали, что Димка под машину попал, я думал, не выживу, – первым начал разговор Роман, когда все трое вышли из больничных ворот в ночь.

– Подумал, что судьба. Его мать ведь тоже под колеса попала, когда Димке четыре годика было всего. Пьяный урод на грузовике влетел на полном ходу в автобусную остановку. А она с работы ехала, учительницей была. Поэтому сегодня, как только мне позвонили…

Роман сделал над собой усилие, сдержал слезы, только голос подвел, дрогнул.

– Вы даже представить себе не можете, как я вам обязан за сына. Простите меня, ради бога, за всё, что я вам причинил.

– Да ничего вы не причинили, успокойтесь, – сказала Валя. – Вы ведь были на службе, исполняли свой долг.

Казалось, девушке хотелось высказать всё, что она думает по поводу происшедшего с ней в последние дни, но что-то её сдерживало, скорее всего, ситуация, в которой они все трое сегодня оказались.

Анастасия решила разрядить обстановку, и, к тому же, у нее в голове родилась хорошая мысль.

– Послушайте, Роман, не знаю, как вас по отчеству.

– Вообще-то я Игнатьевич, но зовите меня просто Романом.

Кречет широко, по-доброму улыбнулся, и Анастасия поняла, что обстановка в разрядке не нуждается, всё произошло как-то само собой.

У Валентины тоже родилась мысль, и достаточно смелая.

– Роман Игнатьевич, у вас же связи в милиции остались, помогите мне найти моего отца, в гости к которому я приехала, но, как оказалось, приехала не туда, и не к тем.

Кречет удивленно посмотрел на нее, словно прося дополнительной информации о деле, за которое он обязательно возьмется.

Валентине пришлось достаточно подробно рассказать историю своего появления в городе.

Девушка, конечно же, умолчала о Женьке Булгакове и его истории с американским буксиром, не поделилась своими опасениями за собственную жизнь. В данном случае её интересовал лишь один вопрос: сможет ли она найти своего настоящего отца. Быть или не быть? Всё остальное было оставлено на потом.

– А имя и фамилию офицера, который стоял на том снимке слева, и который ваш настоящий отец, вы не запомнили?

– В том то и дело, что эта овца Люська всё перепутала, – вспыхнула Валя. – То слева, то справа…

Роман облегченно вздохнул.

– Валюш, так это же совсем просто. Тут неподалеку переговорный пункт. Телефон подруги знаешь? Думаю, она еще не спит.

Кречет посмотрел на светящийся циферблат командирских часов.

Переговорный пункт, действительно, оказался в двух шагах, народу было немного, и заказ на разговор с Новороссийском прошел достаточно быстро.

Дежурная оператор пригласила Валентину в восьмую кабину.

– Бедная девочка, такой путь проделала, и всё понапрасну.

Анастасия понимала, что надо вести какой-то диалог, коль они остались вдвоем с Романом в пустом, гулком зале ночного переговорного пункта, но кроме какого-то старушечьего сожаления у нее ничего не выходило.

– Ничего не зря, – уверенно ответил Кречет. – Найдем ей отца.

Они еще немного посидели молча, а вскоре Валя вышла из кабины, за стеклянной дверью которой сразу погас свет. Глаза девушки гордо сияли, и вся она светилась какой-то понятной ей одной радостью.

– Владимир Иванович Середа, – громко, чуть не на весь переговорный пункт произнесла она. – Вот кто мой папка!

И хоть наступивший наутро день обещал быть пасмурным, как и предыдущие, настроение у Анастасии с Валей с самого утра было отличным.

Во-первых, позвонил Роман, он, оказывается, уже побывал в больнице – сына перевели в общую палату, и он с аппетитом уписал чуть ли не полбатона копченой колбасы, что привез отец.

Во-вторых, Роман уже созвонился с другом из местного управления внутренних дел, и тот обещал помочь с розыском Владимира Ивановича Середы.

В-третьих…

И в-третьих, и в-четвертых, и в-пятых всё было хорошо. На кухне тепло, холодильник урчит, на плите закипает чайник и вкусно пахнет жареной картошкой, поданной с маринованными огурчиками.

– А как вы думаете, много времени займет розыск моего отца?

Валя намазала толстый ломоть белого хлеба сливочным маслом, подцепила вилкой маленький, весь в пупырышках огурец из запотевшей стеклянной банки.

– Не думаю, что долго, – Анастасия подвинула ей большую чашку свежезаваренного чая, да еще и с лимоном. – Он же у тебя не преступник какой, не в бегах, а государственный человек, на военной службе опять же. Весь на виду, как говорится. И адрес и прописка имеются. Найдут.

Сделали по глотку горячего чая, посмотрели с улыбкой в глаза друг другу.

– Да, но у меня даже нет даты его рождения, и место, где отец родился, я не указала, – огорченно сказала Валя. – А мало ли у нас в стране Владимиров Ивановичей, пусть даже с редкой украинской фамилией Середа?

– Не скажи, не такая уж и редкая. У мужа в экипаже был вначале один Середа, а через пару лет другого такого же прислали. И такого же охламона, – хохотнула Анастасия.

Когда-то она любила слушать, когда муж, сидя за ужином, рассказывал ей о служебных делах. Не о всех, конечно, но о чем можно было говорить, он говорил.

Анастасия достала еще огурец, положила его на тарелку, а здоровую трехлитровую банку, чтобы не маячила на столе, решила поставить на подоконник.

– Ты, Валюша, не забывай, что искать твоего отца будет не тетка паспортистка из жилищной конторы, а милиция, а у них, знаешь, свои каналы, тем более, отец твой военный, так, что с министерством обороны уж, как-нибудь, договорятся, я думаю. Тем более, случай то не рядовой, а девочка ищет отца. Прям, как в кино.

Она улыбнулась, вспомнив фильм своего детства с таким названием, который ей очень нравился, и она просила маму сводить её в кино еще, но та отказала. Став взрослее, Настя поняла, что маме были неприятны воспоминания о войне, которая застала её, совсем еще кроху, в Белоруссии, там же, где происходили события фильма.

Анастасия посмотрела в окно.

Ей вдруг показалось, что сидевший на лавочке незнакомый парень, лет тридцати, резко отвел лицо в сторону, лишь только она посмотрела на него.

Голубые джинсы, светлая, тонкая, почти летняя куртка.

Одет явно не по сезону, да и не по нашенски. Местные ребята цену погоде, и своему здоровью знают, на севере выросли, как-никак.

А парень, похоже, замерз. Резко поднялся, бросил недокуренную сигарету и уже открыто, даже с каким-то вызовом посмотрел в окно Анастасии, затем повернулся и быстро пошел за угол соседнего дома.

«Вор-домушник? Смотрит в окна, разглядывает, кто как живет? – мелькнула первая пришедшая в голову мысль. – Не похоже. Как-то уж очень открыто действует, неосторожно».

От нехороших мыслей Анастасию оторвал телефон. Звонил Роман. Сказал, что едет на дежурство, но если девочки собрались в больницу, то он с радостью их туда подбросит, а заодно бананы для сына передаст.

С приездом Кречета на столе, накрытом симпатичной голубой клеенкой, словно из воздуха возникли вафельный торт, банка дорогого растворимого кофе, и еще много разных вкусных вещей, которые он спешно выкладывал, ссылаясь на то, что уже надо ехать, иначе опоздает на работу.

Валя скоро оделась, Анастасия быстро собрала сумку с едой для мальчишки.

Когда выезжали со двора, она кинула взгляд в боковое зеркало и увидела человека, стоявшего, словно спрятавшись, за крыльцом соседнего подъезда.

Это был тот самый парень в светлой куртке.

Часть вторая

( город Новороссийск, год 1944-й)

Древний русский город Новороссийск был занят германскими войсками в августе 1942 года.

Пять линий траншей и семь рядов колючей проволоки на подступах к городу, противотанковые и противопехотные минные поля, система дотов и дзотов, свыше пятисот оборонительных сооружений в самом Новороссийске, береговая артиллерия перекрывающая подходы с моря…

Немецкое командование набирало перебежчиков, завербованных советских военнопленных. В декабре сорок второго после месяца обучения в станице Верхне-Баканской около двухсот русских пригнали для охраны береговой линии в районе Рыбзавода от десанта Красной Армии. На четырех перебежчиков придавался один немецкий солдат для наблюдения и руководства. К пулемету первым номером шел немец, все остальные – русские.

Помимо добровольцев немецкое командование набирало в армию лиц призывного возраста с оккупированных территорий. В январе 1943 года по Новороссийску и пригородам было расклеено воззвание к мужскому населению в возрасте от 17 до 50 лет с призывом вступить добровольно в германскую армию. Обещались льготы.

После провала затеи расклеили приказ об обязательной явке на сборные пункты, по домам были направлены повестки.

Теперь уже отправляли на Нижне-Баканскую. Много русских солдат служило в немецких обозах, на подноске пищи и боеприпасов на передовую использовали новороссийских мальчиков 13-14 лет…

Глава 1

– Яша, ты спать сегодня думаешь?

Любовь Апполинарьевна тихо подошла сзади, тронула мужа за плечо, нежно провела теплой ладонью по вихрастому затылку.

– Ты ложись, Любаша, не жди, мне надо еще немного посидеть, подумать.

Майор Булгаков вспомнил, что, как всегда, забыл снять китель, а жена, хоть ей и нравилось, когда муж в военной форме, все-таки, считала, что дома надо отдыхать.

Красивый домашний халат её покойного отца, известного в определенных кругах врача-гомеопата Апполинария Крыштановского, совсем новый халат, почти ненадеванный, уже несколько лет пылился в шкафу, переезжал с квартиры на квартиру, но так ни разу не оказался на плечах зятя – майора контрразведки Якова Булгакова, предпочитавшего, а скорее, просто забывавшего, придя домой, снять военную форму и остаться хотя бы в майке, что, впрочем, вряд ли было бы возможно при Любови Апполинарьевне.

Она мягко провела по мужниным погонам, словно пытаясь снять с них усталость дня, и тихо удалилась в соседнюю комнату. Чуть слышно скрипнула тяжелая железная кровать с шишечками, щелкнул выключатель ночника.

Майор остался один.

Сегодня ровно месяц со дня последнего сеанса радиосвязи. Сегодня он будет работать только на прием. Месяц назад всё могло кончиться очень плохо, его увидел старый конюх, которого, черт знает, зачем понесло в полночь на пепелище сгоревшей от удара молнии конюшни. По лошадкам тосковал? Так вроде всех успели вывести, ни одна не сгорела, Булгаков читал сводку ночных происшествий по району. А что, если конюх заначку от жены в деннике прятал, да после такого пожара разве найдешь?

Уже утром, придя, как обычно, в управление, узнал, что радистам удалось запеленговать в полночь работу неизвестного передатчика в районе поселка. Понял, что опергруппа, прибыв на место, начнет опрашивать всех поселковых, кто что видел, кто что слышал, и обязательно выйдет на пьяницу конюха, который, скорее всего, сам к ним прибежит, как только сообразит, что к чему.

А ближе к обеду Булгаков, из телефонограммы, принятой адъютантом начальника управления, узнал, что Матвей Захарович Кандыбин, сорока девяти лет от роду, ранее несудимый, невоеннообязанный по причине сильного плоскостопия, он же конюх колхоза имени семнадцатого партсъезда был найден мертвым в овраге недалеко от поселка, с ножевым ранением в области левой лопатки.

Вечером Булгаков, как бы невзначай, спросил у эксперта, выезжавшего на место происшествия: не пьяная ли драка конюха с собутыльниками имела место быть ночью на окраине поселка.

– Вряд ли, – виновато щурясь через запыленные полуденным зноем очки произнес щуплый капитан медицинской службы, пришедший в управление совсем недавно взамен матерого волчары судмедэкспертизы майора Матвея Недбайло, переведенного поближе к Москве.

– Удар профессиональный, сильный, рана глубокая. Да и само орудие убийства не сапожный нож, и даже не уркаганская финка заточка, а клинок с хорошей сталью, граненый и широкий, как кинжал. Рана – одно загляденье, – капитан чуть не причмокнул от удовольствия.

– Ну, и хорошо, – задумчиво ответил майор Булгаков, щелкнув портсигаром.

Служебная собака, как выяснилось позже, след не взяла, как ни бегала по периметру сгоревшей конюшни. То ли мешал запах гари, продолжавший стоять над пепелищем, то ли не давала приступить к работе хитрая смесь черного с красным перца, которую предусмотрительный Булгаков оставил в том месте, откуда вел передачу.

Но, все равно, сегодня работаю только прием. Только прием. А потом будет видно.

Майор выкурил еще одну папиросу, прислушался к ровному дыханию жены из спальни. Спит.

Он тихо поднялся из-за стола и вышел на крыльцо.

Ночь была теплая, но беззвездная, наверное, с утра будет дождь.

Майор прошел к дровяному сараю, крепко обхватил железную ручку, слегка приподнял дверь, чтобы не скрипнула, и только оказавшись внутри, достал из кармана маленький трофейный фонарик с зеленым светофильтром на стекле.

Рация тоже была трофейная – пехотная УКВ рюкзачного типа.

Конечно, великовата для ночных прогулок, но на то она и ночь, что укроет любого.

Аппаратура оказалась у Булгакова с полгода назад, после того, как накрыли отряд Веньки Колючего, не успевшего уйти к немцам. Вожак банды дезертиров, вперемешку с уголовниками всех мастей, бежал налегке, лишь с небольшим запасом оружия и патронов, чтобы только отстреляться в случае чего.

Не удалось. Булгаков со своими бойцами покрошил всех в горном ущелье, а позже, лишь только жар боя чуть остыл, сообразил, что надо искать схрон, наверняка там что-то осталось.

Майор пошел назад, откуда пришел Колючий, пошел с одним из бойцов, но тот молодой, хоть и меткий стрелок, но следопыт неважный – зацепил растяжку, а когда обернулся на звук, словно выстрелившей из-под камня чеки гранаты, то было уже поздно.

Майор Булгаков увидел схрон сразу, лишь только дым от взрыва гранаты рассеялся. С десяток пустых банок от мясных консервов, которыми беглецы подкрепились на дорожку, вспоротые спальные мешки, окурки, труха и рация, мирно стоявшая под скалой, словно выставленная на продажу.

Майор аккуратно склонился, внимательно рассмотрел аппарат.

Вроде бы всё чисто, без подарка, без хитро спрятанной в листве гранаты с взведенной чекой. Медленно повертел туда-сюда, приподнял за лямки. Щелкнул тумблером включения, покрутил черную эбонитовую ручку настройки, прислушался к треску из наушников. Надо же, работает!

Майор успел достаточно хорошо изучить здешние места, поэтому возвращался на базу совсем не той дорогой, по которой они шли с невнимательным бойцом, и который теперь лежал возле вскрытого схрона, прикрытый плащ-палаткой.

Известный лишь одному Булгакову тайник у трех черных камней, в котором он когда-то просидел чуть более суток в интересах операции главного управления, надежно принял в себя добротное изделие немецких радиотехников, оставалось лишь выбрать верное время, чтобы перенести его домой. Без радиостанции Булгаков теперь был, как без рук. А Марк ждал.

Майор накинул на дверь толстый крючок, который сделал специально, чтобы никто ненароком не мог войти в дровяной сарай, когда он там, зашел за поленницу дров, и тихо, чтобы не стукнулись друг о друга, снял сверху с десяток поленьев, после чего сунул руки в образовавшийся проем, нащупал прочные брезентовые лямки переносной рации.

Светящиеся фосфором стрелки наручных часов показывали, что до сеанса радиосвязи еще есть семь минут. Майор поставил рацию на землю, лег на живот, накрылся сверху плащ палаткой, которая всегда висела для этой цели на гвозде.

Тихо щелкнул тумблер, шкала настройки тепло засветилась. Раскрытый блокнот и остро отточенный огрызок карандаша были наготове.

Сначала он ничего не слышал, кроме треска на их с Марком волне, но, плавно поиграв черной эбонитовой ручкой, удалось добиться его смягчения.

А потом…

А потом он услышал их позывной – это был марш из оперы Верди "Аида". Красивый, торжественный, который они так любили исполнять с Марком на аккордеонах, когда ходили в музыкальный кружок Дома пионеров на Стопани в той, еще довоенной Москве, в городе их детства. Господи, как же давно это было.

Музыка играла, а это означало, что Марк его ждал. Как хотелось Якову переключиться с приема на передачу, и чуть ли не закричать в микрофон: "Я здесь, Марк! Я здесь!!!"

Марш подходил к финальному аккорду, Булгаков еще раз посмотрел на часы. Все точно. Ровно 24.00. Полночь. Трубы затихли, и через секунду такой знакомый и родной голос, перекрывая страны и моря начал произносить числа.

Где-то там, на другом конце земли Марк читал свои цифровые колонки внятно и не торопясь, хотя поторапливаться не помешало бы. Страна, в которой он сейчас жил, в войне участия не принимала, но местные контрразведчики не дремали и слушали эфир в постоянной готовности запеленговать и придавить гитлеровскую агентуру, если вдруг таковая там появится.

Снова заиграл марш из "Аиды", а это означало, что сеанс подошел к концу.

"Что-то быстро сегодня", – подумалось Булгакову, но короткий эфир мог означать лишь одно: информация чрезвычайно важная и требует срочной обработки.

Майор выключил рацию, откинул плащ-палатку, прислушался.

Было тихо, лишь где-то вдали залаяла собака, потом ей отозвалась другая, и через минуту уже целый хор начал в ночи перебрехиваться друг с другом.

Он повесил плащ-палатку на прежнее место и принялся прятать рацию обратно в поленницу. Через пять минут сунул в карман блокнот с огрызком карандаша, потушил фонарик и тихо толкнул дверь на улицу.

Люба спала, отвернувшись к стене. Одеяло немного съехало на пол, Булгаков поправил его, слегка подоткнув край под теплую спину жены.

Маленькое оконце кухни упиралось прямо в стену только что покинутого им дровяного сарая, но майор, все равно, плотнее задернул занавески, после чего вернулся в комнату, снял с этажерки томик сонетов Шекспира, положил его на кухонный стол. Рядом лежали потрепанный блокнот и остро отточенный огрызок карандаша.

Номер сонета должен был соответствовать текущему году.

«Когда бы мыслью стала эта плоть, о, как легко, наперекор судьбе я мог бы расстоянье побороть, и в тот же миг перенестись к тебе…»

Сонет номер 44, служил ключом к шифру, придуманному когда-то Яковом Булгаковым, и переданным Марку.

Расшифровка заняла не более десяти минут, и вскоре в помятой консервной банке, служившей пепельницей, тихо догорала мало кому понятная фраза: "Будем месте половине номера нашего дома".

Но Марк был уверен, что далекий друг его поймет, и он не ошибся.

Оба прекрасно помнили игру далекого детства, когда прибавляя, или убавляя какое-то число к номеру их обожаемого Дома пионеров, можно было втайне от родителей договориться о времени выхода на улицу или какой-нибудь шалости.

Сегодняшнее сообщение могло означать лишь одно: "Подойдем к порту 15 числа". Можно было бы добавить, если всё будет благополучно, и ничто не помешает претворению в жизнь нашего плана, но Марк очень спешил.

Пятнадцатого июля…

А сегодня только второе. Много это или мало? Наверное, мало, если считать, что еще ничего не готово к приему буксира, который идет без документов и опознавательных знаков. Да и дойдет ли он вообще?

Должен дойти. Марк сказал, что уверен в успехе задуманного дела, и в капитане, которого знает не первый год.

Тринадцать дней, наверное, Булгакову будет достаточно, чтобы доделать то, что он еще не успел.

Завтра с утра надо будет еще раз обсудить всё самым тщательным образом с Юркой.

Без помощника в таком деле никак нельзя, а если этот помощник еще и работает в одной с тобой системе, но это вообще большое дело.

А еще завтра надо будет… Впрочем, почему завтра? Уже сегодня. Стрелки часов показывали половину второго. Надо спать.

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда майор проходил возле него, опираясь в темноте на стену. Ладонь крепко придавила, словно придушила (не разбудить бы жену) трубку, а потом оторвала её от аппарата.

– Не спишь? Молодец! – нарочито бодрый голос Юрки – майора Лужняка, начальника их группы, пророкотал в мембране. – Срочно дуй в управление. Пять минут на сборы, машина к тебе уже вышла.

Глава 2

Умел же сержант Паршуков подъезжать бесшумно, причем в любое время суток, и вот сейчас ночью, когда слышно, как мышь шуршит, его эмка подкатила к дому плавно, словно ворон на землю слетел – с выключенными фарами, и заранее заглушенным двигателем.

Булгаков успел разбудить жену и сказать, чтобы закрылась изнутри.

– Что-то серьезное? – спросила Люба, резко повернувшись от стены, словно и не спала

– Пока не знаю.

Майор сунул руку в самую глубину книжной полки и потянул из-за стоявших плотными рядами книг вороненый "Вальтер". Иметь при себе в серьезном деле еще и запасной надежный ствол, помимо штатного ТТ, Булгаков считал хорошей привычкой.

На улице было хоть глаз коли.

– Доброй ночи, товарищ майор.

Водитель Паршуков сидел, нахохлившись, как сова, похоже, его снова начинала одолевать малярия, но парнем он был крепким, держался, что называется, до последнего.

– Здорово, Коля.

Булгаков не стал опускать стекло, чтобы водителю не дуло, значит, придется обойтись в дороге без папирос, а курить, ой, как хотелось, и он понимал, что как только Паршуков домчит его к управлению, курить, тем более, не будет времени.

Его друг и начальник майор Лужняк нетерпеливо переминался, стоя у входа в здание управления, но лишь только Булгаков выскочил из машины и спешно подошел, уперся ему крепким кулаком прямо в пряжку ремня.

– Не торопись. Покури.

– А что, разве? – опешил Булгаков, показав глазами на два светящихся окна комнаты дежурного по управлению.

– Да никого там нет, успокойся. Ты да я. Сейчас, правда, еще один подъедет, машина за ним уже пошла.

Когда машина Паршукова успела бесшумно испариться, так и осталось загадкой, но то, что она уже летела ночной птицей за кем-то третьим, в этом можно было не сомневаться.

Булгаков достал из кармана портсигар, некурящему Лужняку папиросу предлагать не стал.

– Что случилось, Юра, почему такая секретность, и почему нас только трое?

– Секретность в нашем деле никогда не бывает излишней, друг мой Яков, – усмехнулся Лужняк, увлекая Булгакова в предутреннюю тень раскидистого куста сирени подальше от здания, на небе и впрямь уже начинала заниматься заря, или это были вспышки дальних зарниц.

– Стукачок у нас завелся, Яша, а вернее сказать – крот.