Текст книги "Философская интерпретация человека"

Феодальные сословия тоже неоднородны. Страты внутри них имеют собственные права и обязанности. Эти различия закрепляются законом. В Европе числилось два сословия – аристократия и духовенство. При этом духовенство располагало более низким статусом. Так называемое «третье сословие» включало в себя слуг, свободных крестьян, торговцев и художников. В касте всякого рода «смешанные» браки исключались. Межсословные брачные союзы признавались. Таким образом, социальная мобильность предполагалась, что не характерно для каст. Поэтому европейское общество в целом избежало стагнации. Расслоение являлось по сути дела локомотивом истории.

«Этюды о нравах», созданные Бальзаком, разворачивают картину Франции, рисуют жизнь всех сословий, все общественные состояния, все социальные институции. Ключ к этой истории – деньги. Ее основное содержание – победа финансовой буржуазии над земельной и родовой аристократией, стремление всей нации стать на службу буржуазии, породниться с ней. Жажда денег – главная страсть, высшая мечта. Власть денег – единственная несокрушимая сила: ей покорны любовь, талант, родовая честь, семейный очаг, родительское чувство. Нужны ли аллюзии?

Надо также признать, что сами сословия в отличие от каст преображались. Это, конечно, не относилось к традиционной аристократии. Она определялась знатностью происхождения. Средневековые сословия в Европе разнились некоторыми особенностями. Они строились не по национальному, а по локальному признаку. А вот традиционные, централизованные империи, такие, как Япония и Китай, базировались на более отчетливой национальной основе.

Надо, вероятно, отметить все-таки стабильность сословного общества. Русские князья разглядели в монгольском укладе культ одного вождя, наличие которого предполагало власть насилия. Самодержавная власть в России не менялась столетиями. (У кого власть, у того и собственность). Были, конечно, попытки ограничения власти монарха со стороны таких, в частности, структур, как Боярская Дума, Государственная Дума (при Николае II). Однако они не влияли существенно на его прерогативы. Выходит, далеко не всегда социальное расслоение – признак нестабильности общества.

Социальная стратификация по Гидденсу предполагает еще и классовое социальное расслоение. Это уже особый вид неравенства и иерархии, отличный от рабства, каст и сословий. Классы не конституируются правовыми и религиозными нормами. Они не базируются также на наследственных привилегиях или обычаях. Классовые системы отличались большей поворотливостью. Надо сказать также, что и рубежи между классами были достаточно силуэтными.

Самоотождествление индивида

Индивид обретал классовую идентичность либо по тайне рождения, но мог и сам пробиться в высшие эшелоны власти. Социальная мобильность в классовом обществе проявляется более определенно, причем не только в сторону возвышения, но в результате утраты статуса.

Идея сословий иная: принадлежность к высшим сословиям – аристократии – может быть получена за счет индивидуальных заслуг. Высший иерарх (царь или жрец) данного общества через определенный обряд, постановление или иную форму волеизъявления может возвести человека низшего сословия в высшее за определенные заслуги. Это называется «аноблированием». Аноблирование (франц. «anoblir», «облагородить», от «noble» – «благородный») – облагораживание, усовершенствование. В русском языке слово «благородный» этимологически подразумевает «происхождение», «рождение», поэтому выражение «облагородить», строго говоря, бессмысленно, так как «благородным» может считаться только тот, кто принадлежит к определенному знатному семейству по рождению.

Для нашей экспертизы, я полагаю, крайне важно обратить внимание на тот факт, что с появлением сословий начинает меняться статус привилегированности избранных. Любая иерархия начинает отныне терять божественное происхождение, утрачивать свое онтологическое значение. В традиционном сознании отмеченным, социально достойным может быть лишь тот, на кого указывает Бог. По его воле конкретный человек становится «избранным». Обычный индивид не смеет посягать на этот порядок, идущий от Бога. Теперь природное превосходство людей постепенно замещается представлением об их земных заслугах. Элиты начинают утрачивать сакральную ценность.

Таким образом, любая иерархия может быть отвергнута? Она уже не служит мерой стабильности, а нередко, напротив, революционизирует общество. По каким критериям оценивать заслуги людей? Меняется власть, положение при дворе, утрачиваются традиции или ценностные ориентации, и добрый поступок, вклад в общее дело подвергаются сомнению. Так, на смену онтократии (онтос – бытие) приходит меритократия. Какое-то время заслуги по-прежнему измеряются жрецами, толкующими социальный статус сообразно божественному предопределению. Но эти критерии размываются социальной практикой. В классовом обществе критерии сословного различения стягиваются к одной метке – кто имеет богатство, кому принадлежат средства производства. Влияние буржуа почти целиком определяется материальными аспектами жизни. Качественный смысл заслуг подменяется количественным.

Применительно к политической сфере общества принципы меритократии обосновал Дэниэл Белл. Он счел социологическим бредом такое общество, которое не ставит на руководящие посты лучших людей. Но, увы, этот бред стал расхожим. В теории власть принадлежит достойным, лучшим, на практике к ключевым позициям пробиваются отнюдь не представители меритократии. Величайший социальный парадокс: свидетельством избранности оказывается формальное свидетельство. Меритократы предлагают устранить любые политические и социальные иерархии, связанные с аристократической, кастовой, семейной и клановой принадлежностью. Однако в силу парадоксальной логики вместо прежних кланов возникают новые, абсолютно не связанные с качествами или способностями людей. На руководящие посты выдвигаются люди по принципу клановой верности. Они руководят экономикой, здравоохранением или образованием, не имея элементарных теоретических представлений об отданной им на откуп сфере общественной жизни.

Критика бюрократии, намеченная в работах А. де Токвиля или Дж. Милля, сводилась в основном к тому, что бюрократия уступает парламентской демократии, что ее труд рутинный, некреативный. Однако в какой мере, допустим, характеристика Макса Вебера, относящаяся к бюрократии, сохраняет свою актуальность сегодня? Что можно сказать сегодня об идеальном, чистом и рациональном типе бюрократии? Мы видим, что в наши дни бюрократ или чиновник располагает властью, которая значительно превышает даже полномочия политиков. Выполняя общие принципы управления, современная бюрократическая элита стала преследовать свои собственные корыстные интересы, не совпадающие с целями тех, кто их уполномочил. Современная политическая власть становится заложницей бюрократии. Политики зачастую лишь озвучивают технократические программы.

Для Вебера бюрократия означала не форму правления, а систему администрации, осуществляемой на постоянной основе специально подготовленными профессионалами в соответствии с предписанными правилами. Карл Маркс был прав, характеризуя бюрократию как паразитический организм, принципиально неспособный быть ни носителем разума, ни выразителем всеобщих интересов. Иногда в голове возникает крамольная мысль: как замечательно развивалось бы образование, не будь специального ведомства, которое как раз и является неэффективным. Современный политик или чиновник вообще не обязан думать об интересах народа. Они размышляют лишь о том, как переложить бюджетные тяготы на народ, который, как выясняется, жирует.

Говоря о социальном расслоении, невозможно обойти тему олигархов. Так социальные мыслители называют группу лиц, которые сосредоточили в своих руках огромные состояния и теперь хотят управлять не только своим бизнесом, но и государством, всем обществом. Можно ли сказать, сколько у нас капиталистов, олигархов? Неужели только те, что числятся в списках журнала «Форбс»? Само появление данной социальной страты можно считать ненормальностью. Ведь пришествие этой небольшой группы долларовых миллиардеров на фоне экономического спада и роста нищеты стало социальным парадоксом.

Современные теории классового расслоения во многом академичны. Они имеют дело с классической схемой стратификации. В них отсутствует анализ элитарного строения общества, особенностей технократического и информационного общества. Действительно ли общество расслаивается благодаря экономическим факторам? Вероятно, нет, поскольку феодализм возник в истории человечества не в силу особых общественных отношений, коренящихся в феодальной собственности, а в результате воинственных и захватнических действий элитных групп, феодалов. Общество, судя по всему, конституируется не экономикой, а политикой.

Ни у кого уже не вызывает удивления поражающее по своим масштабам слияние околоолигархической элиты и высшего чиновничества. Бизнесмены и политики, олигархи и властители дум, чиновники и депутаты – при разном социальном статусе – объединены общими финансовыми интересами. По сути дела небольшая горстка олигархов, получивших неожиданное богатство в результате приватизации, пытается сегодня выстроить мораль, быт, политику, образ жизни по собственным лекалам. Она демонстрирует роскошь и дразнит народ стандартами «золотого миллиарда».

Но мы не должны упускать из виду и средний класс нашего общества. По сути дела все аналитики сходятся в убеждении, что на политическую сцену России выходит новое поколение активных граждан. В обществе любого типа велика роль интеллигенции. Для современного российского общества это также актуально. На крутом повороте нашей жизни она где-то потерялась и переместилась на ее периферию. Под тяжестью жизненных невзгод часть интеллигенции пошла в служанки «новых хозяев жизни» ради удовлетворения собственного желания потреблять не меньше других, благодаря чему утратила моральное право оставаться нравственным примером для подрастающих поколений, мощным генератором идей и действий так называемого гражданского общества достойных людей, мыслью, светочем для движения в целом общества в будущее. Вот почему гений, талант и просто образованный человек в современном российском обществе приобрели статус некой традиции, «феномена» для любования или посаженным гостем на праздниках, устраиваемых властью в свою честь.

Маргинальность

Маргинальность обозначает пограничный, переходный, структурно неопределенный социальный статус человека. Обычно теорию маргинальности связывают с одним из основателей Чикагской социологической школы Р.Э. Парком. Однако многие важные аспекты этой теории восходят еще к трудам К. Маркса, который анализировал проблемы социального деклассирования и его последствий. В работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» Маркс показал, какую роль в революционных событиях имеют классовые иллюзии, установки, эмоции. Апелляция к деклассированным элементам совпала с царистскими устремлениями миллионов.

В русле нашей темы мне кажется важным вспомнить серьезную догадку М. Вебера о том, что общество приходит в движение именно тогда, когда маргинальные слои объединяются в некую социальную силу. Сегодня мы связываем протестные движения со средним классом. Но нарастание общественных противоречий ведет к тому, что как раз выпадение из социальной структуры «невостребованных» сегодня граждан несет в себе серьезную угрозу обществу. Ведь именно маргиналы дают импульс революциям или реформам.

В самом деле, отчего столь прочные и стабильные режимы, как правление Мубарака в Египте и Бен Али в Тунисе потерпели крах? Если следовать логике классовой экспертизы, можно подумать, что причина в желании установить демократии в этих странах. Но ведь это не так. Решающую роль сыграло возмущение казалось бы люмпенизированных слоев населения, которые не захотели дальше терпеть всеохватную коррупцию верхов. Вспомним, с чего начался бунт в Тунисе. В столице страны полицейские без причин лишили лицензии на торговлю молодого продавца фруктов, отца семерых детей. Он долго обивал пороги, но ему отказывали везде. Не выдержав, он вышел на площадь, облил себя бензином и поднес к себе спичку.

Мне кажется, что даже нынешнюю социальную ситуацию в стране можно назвать маргинальной. Ведь нынешнее положение российского общества связано с тем, что оно трансформировалось в новый социум в результате разрушения прежней системы. Преображению подверглась вся социальная структура, все общество в целом. Драматизм этого процесса усугублялся тем, что новая система не казалась четкой «сквозь магический кристалл». В этой ситуации проблематичной оказывается сама попытка провести различение между маргинальными и немаргинальными структурами общества. Опыт инвентаризации социальных структур показывает, что в таком строгом обособлении нет смысла.

Если следовать классической социологической мысли, то к маргиналам можно отнести аутсайдеров, люмпенов, нищих, людей, вышедших из заключения, иностранных рабочих, безнадзорных детей, людей с малым достатком. Но во время финансового кризиса в России прошла волна самоубийств, унесшая с собой разорившихся бизнесменов. А что можно сказать о деятелях культуры, которые впали в нищету, сохраняя однако собственную популярность и эпизодическую востребованность? Не случайно французские исследователи понимают маргинальность как результат конфликта с общепринятыми нормами, как особую форму социального протеста. Немецкие и английские социологи рассматривают данное явление как следствие социально-экономического деклассирования.

Социальная мысль действительно не проявляет интереса к проблемам деклассирования. Мы не имеем относительно ясного представления о том, как маргинальность соотносится с социальной структурой общества, как протекает процесс перегруппировки, перекомпоновки общественных структур в условиях общественного расслоения. Выпадение больших массивов людей из жизненного потока трактуется в социологии в привычных терминах вертикальной или горизонтальной мобильности. В результате возрастает число людей, которые оказываются в полюсе дискриминируемых социальных групп. Разрушение привычных социальных, экономических, политических, культурных связей усиливает процессы дезорганизации, разрушения, атомизации общества.

Формирование новой сословности – очевидный социальный факт, несущий в себе значительные угрозы. Хроническая бедность превращает людей в холопов. Она парализует волю к жизни, подрывает нравственные устои. Со времен Гамлета мало изменились сословные привилегии, связанные с ними страдания людей:

 
А то кто снёс бы униженья века,
Неправду угнетателя, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным.
 

Нас по-прежнему унижают в неправедных судах, при таможенном и пограничном контроле, бездорожьем, произволом чиновников, заносчивостью временщиков. Напряженность в обществе возрастает в связи с бесконтрольным расходованием миллиардов рублей.

Социальное расслоение в наши дни происходит стремительными темпами. Американский социолог Элвин Тоффлер, отметивший этот неслыханный динамизм, полагал, что в основе распыления общества будет лежать знание. Социум разделится на людей компетентных и некомпетентных, образованных и необразованных. Было бы смешно отрицать данный критерий стратификации. Однажды в истории уже была подмечена сходная ситуация.

О ней, мне кажется, писал Эдмунд Гуссерль, когда характеризовал появление философов в Древней Греции. Так, по его мнению, «…возникает и распространяется особенное человечество, которое, живя в конечном, стремится к полюсу бесконечности… Так возникает… особое человечество и особое жизненное призвание. Философское познание мира дает не только эти своеобразные результаты… Возникает новое, внутреннее сообщество… – сообщество людей, живущих философией, соединенных преданностью идеям… Неизбежно вырабатывается и особого рода продукт… – чистая и безусловная истина как общее достояние… Каковы же последствия этого движения…? Конечно, оно не просто ведет к равномерному преобразованию нормальной… национальной и государственной жизни, но с вероятностью порождает крупные внутренние расколы, в результате чего жизнь эта и национальная культура в целом оказываются на переломе»[66]66
  Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия // Вопросы философии. 1986. № 3. С. 104, 109, 110.


[Закрыть]. Иными словами, происходит роковой внутренний раскол единой нации на образованных и необразованных.

Действительно, одна из границ, которая определяет сегодня социальную стратификацию, пролегает теперь между теми, кто располагает техническими возможностями и необходимым образовательным уровнем для пользования Интернетом, и теми, кто из-за отсутствия средств на приобретение компьютеров и низкой квалификации в области информационных технологий не имеет выхода в глобальную Сеть. Но действительно ли классовое деление уступает сегодня профессиональному? Есть ли основания говорить о появлении некоего когниториата претендующих на власть в условиях ее метаморфозы?

В наши дни золотой миллиард призван определять судьбы огромных массивов людей. Каждая страна с огромным напряжением пытается реализовать свой исторический шанс, сохранить темпы экономического роста, избежать негативных последствий финансового кризиса. Миром правят финансовые воротилы. Это новая планетная аристократия, которая соединяет в себе не самые лучшие стороны кастового мышления.

То, что Н.А. Бердяев в книге «Философия неравенства»[67]67
  Бердяев Н.А. Философия неравенства. М., 2012.


[Закрыть] приписывает сторонникам эгалитаризма, сегодня можно адресовать новой земной аристократии. Разве не приверженцы новой сословности стали сегодня гасителями человеческого духа? Ведь именно нынешние представители верхов истребляют гениальность и святость. Дух порока тащит одного к скандальному соитию с горничной гостиницы. Шлейф украденных богатств тянется за недавними премьерами и президентами. Аристократия наших дней не духовна по определению, ибо она – порождение потребительского общества. Цинизм власти растлевает человека. Экономическая конкуренция обретает единственный вектор – удушение соперников. Физическое устранение оппозиционеров нередко становится государственным промыслом.

Бердяев писал о «передовых» людях века, которые выпали из божественного миропорядка. Обманчивый социальный покров бытия подменил у них само бытие. Продолжая размышления русского философа, можно говорить о нынешних аристократах, которые захотели общественно устроиться на земле, отвернувшись от божественного миропорядка. Разве они боятся божьего суда, совершая преступления, чтобы упрочить и сохранить собственную власть, дающую все земные наслаждения? Бердяев называл безумным и нечестивым желание создать блаженную социальность в мире, который лежит во зле.

Иерархичность как антропологическая проблема

Н.А. Бердяев писал о том, что космическая жизнь иерархична. Да, иерархична и жизнь общества, поскольку есть в ней космический лад и не разорвана связь с космосом. Но русский философ как раз и предупреждал о том, что иерархическое начало может вырождаться. Оно может порождать самые ужасные злоупотребления. Люди успеха сегодня – это дельцы. Не имеет значения, идет ли речь о политике, спортсмене или телевизионной диве. В сфере их деятельности царят другие законы, иные правила игры.

Для человеческого общества на всех этапах его развития было характерно социальное расслоение. По словам Бердяева, неравенство есть основа всякого космического строя и лада, есть оправдание самого существования человеческой личности и источник всякого творческого движения в мире. Социальное расслоение на протяжении всей разумной истории человечества служило импульсом для смены общественного устроения. Оно закреплялось в кастах, рабстве, сословиях и классах. Но таких темпов социальной динамики, которые характерны для нашего времени, история не знала. В общественной практике наших дней ожили и видоизменились все виды социальной стратификации. Воскресло утонченное рабство, принудительная кастовость, непритязательная сословность, диктат классовых различий, вульгарная клановость. Это и подметил в недавнем куплете Игорь Губерман:

 
Бурлит не хаотически тусовка:
незримая случайным попрошайкам,
активно протекает расфасовка
по гильдиям, сословиям и шайкам.
 

Преобразились в наши дни и критерии неравенства. Они многолики. В традиционных обществах они поддерживались силой, ловкостью, трудолюбием. Разделение людей формировалось также политикой, кастовостью. Наша социальная теория продолжает видеть истоки неравенства в экономических факторах, в тех исторически конкретных формах отношения к собственности, которые обеспечивают социальную динамику. Между тем социальная дифференциация не сводится к этим предпосылкам. Макс Вебер расширил перечень критериев, которые определяют социальное расслоение. Он включил в него отношение к власти и социальный престиж. Под «статусной ситуацией» Вебер понимал любой типичный компонент жизненной судьбы людей, который детерминирован специфическим, позитивным или негативным социальным оцениванием почести. Питирим Сорокин узаконил в социологии также политическую и профессиональную дифференциацию. Американский социолог Толкотт Парсонс подчеркивал, что социальная иерархичность обусловлена господствующими в обществе культурными стандартами и ценностями. На самом деле социальное распыление является результатом сложной сети переплетающихся факторов. Социологи выделяют разные измерения стратификации: по признаку пола, возраста, расы, имущественного положения, образования. Неравенство отражает политическую, экономическую, культурно-нормативную структуру общества. Ни один социум в прошлом не порождал маргинальность в таких масштабах, как сегодня. Именно эти слои населения, так называемые жертвы прогресса, оказываются в наши дни носителями идеи справедливости. Они в свою очередь выражают угрозу для стабильности общества.

Хаос атомизированного общества

Существует известная притча: три английских ткача, обращаясь к британскому королю, начали свое послание словами: «мы, английский народ…». Разумеется, три простых человека не могут представлять нацию. Но кроме этой наивности, есть здесь и нечто иное – чувство поразительной общности, которая рождена образом жизни, совместным ощущением единения, слитностью народа. С этим можно сравнить, пожалуй, только реплику персонажа из Андрея Платонова: «без меня народ неполный…».

Писатель Анатолий Приставкин несколько лет руководил комиссией по помилованию преступников. Потом комиссию ликвидировали. Понятно, вор должен сидеть в тюрьме, а убийцу следует заточить или расстрелять. Андрей Дементьев написал жгучие строчки: «нелюдь не имеет права жить на земле». И все правильно, потому что подсказано злобой дня. Только Приставкин, оставшись не у дел, задается вопросом: отчего исчезло у нас то самое сострадание, которое всегда отличало русскую культуру? Среднестатистический англичанин, чьи, казалось бы недавние, предки казнили голодных детей за украденные булки, вряд ли мог понять, почему сердобольные русские крестьяне потчевали чем Бог послал по арестантским трактам закоренелых преступников. Каторжникам несли еду, а за убийц молились. Не понять европейцу, отчего на Руси издревле почитались юродивые.

Почему же теперь наше общество в целом стало более жестоким? Как случилось, что в нынешней безжалостной и технологичной среде каждый усвоил простой урок: «курицу есть одному веселее»? Вот и приспели стихотворные строчки: «Какое злобное лицо у прежде доброго народа!» (Николай Зиновьев). Где бескорыстная дружба, предпринимательская взаимопомощь, «милость к падшим», социальная солидарность, корпоративный этос?

Куда делось в нашей стране поразительное переживание общей судьбы? Отчего народ атомизирован? Почему распались элементарные социальные связи, разрушились общественные скрепы? Как случилось, что отныне каждый выживает в одиночку, изолированно, не рассчитывая на других, утратив чувство локтя? Может быть, это и есть торжество принципов свободы и индивидуализма? В этом случае мы пожинаем плоды многовековой либеральной тенденции. Тогда что сулит в перспективе этот социологический факт?

Давно известно, что общество – это не скопище людей. Вероятно, английскому писателю Даниэлю Дефо представлялось, что возможна некая сумма людей, из которой вырастает сообщество. Но знаменитая «Робинзонада» подверглась критике уже во времена К. Маркса. Герой романа Дефо изолирован. Но он не утратил социальных уз. Хотя «другие» в его окружении отсутствуют, но они в этом качестве все-таки бытийствуют. Робинзон вовсе не одиночка, а человек, имеющий огромный социальный опыт. Он просто реализует его в диких условиях. Если пользоваться понятиями современного философского модернизма, то «другие» сохраняют свой «след» (последним термином часто пользуются сегодня постмодернисты). «Другие» присутствуют, даже если они отсутствуют, ибо символизируют, согласно французскому философу Ж. Деррида, социальные отношения. Тех, кого уже нет, мы храним в нашем социальном контексте. Это и есть их наличие. Так вот что происходит, если «другие», мертвые и живые, покидают социальное окружение, и мы перестаем чувствовать их и считаться с их наличием.

Питирим Сорокин в научный оборот ввел понятие «социального пространства», которое быстро получило хождение. Покупатель и продавец, поставщик и получатель, работодатель и наемник, властитель и подданный. Отечественный философ В.А. Кутырев отмечает, что в условиях, когда властвуют социальные разломы, не грех вспомнить кое-что из марксизма. Конкретный труд хлебопашца, станочника, учителя, программиста требует разных способностей, навыков и товаров, создает неодинаковые продукты, отличные друг от друга потребительные стоимости. Но на рынке труда и товаров, они как-то сравниваются, получают абстрактную количественную меру[68]68
  См.: Кутырев В.А. Философский образ нашего времени (безжизненные миры постчеловечества). Смоленск, 2006. С. 41.


[Закрыть]. (Разумеется, не только экономические отношения обеспечивают фундамент общества. Не менее важны культурные, духовные связи).

Классическая «социальная физика» не ошибалась, когда зафиксировала феномен атомизации общества. Но она оказалась несостоятельной в другом, утверждая, что атомизация – «естественное состояние общества», как полагал, к примеру, Т. Гоббс. Но это не так. Социетальность – сущностное определение человека. Что же касается атомизации, то это скорее исторический эпизод, вынужденный ответ на ущербность сообщества, захваченного социальным хаосом, феноменом тотального отпадения жизненно важных скреп общества. Социальный хаос – особый способ организации сверхсложных систем, которые находятся в далеких от равновесия состояниях. Порой общество действительно рассыпается, дезинтегрируется. Но это вовсе не закон социальной истории. Есть и социальная сполченность, и чувство оправданного единения, и рождение новых социальных смыслов, воссоздающих целостность общества.

Известно, что Ж.-Ж. Руссо пытался понять, как существование множества личных воль может составить общую волю? Он полагал, что расслоение на богатых и бедных – это первая ступень неравенства. Вместе с тем он думал над тем, сохраняется ли индивидуальная воля в «общей воле» или она исчезает в социальном растворе? Логичным завершением поступательного развития неравенства Руссо считал превращение государственной власти в деспотизм, чреватый общественным напряжением и хаосом. В современной социальной философии не случайно возникло разделение понятий «общества» и «социума».

Нередко они кажутся синонимами. Но теперь часто говорят о терминологическом различии общества и социума. Обычно под обществом разумеется идеальное социальное устроение. Социум как социологическое понятие выражает, как правило, нестабильные общественные отношения, переходные состояния, неполные связи. Высшая форма социума – общество как целостная социальная система. Понятие социума служит обозначением неупорядоченной, неорганизованной и неиерархизированной совокупности социальных структур. Социум – не целостность, а некий конгломерат, диффузное образование, интересное именно своими социальными руинами (или «осадками», как их называет Б. Вальденфельд). Превращаясь в социум, общество утрачивает центрацию и обретает мозаичность.

Известный польский фантаст Станислав Лем заметил в своей «Кибериаде», что существование – состояние, как правило, банальное. Оно поэтому и лишено интереса. Если мы хотим изучить и понять тот или иной феномен, лучше всего наблюдать его именно в ситуации, когда он по сути дела не существует или находится в кризисном состоянии. В той же мере сокровенная тайна человека открывается в тот миг, когда он приближается к антропологической границе, живет на пределе своих возможностей и ресурсов. Социальная философия законно проявляет интерес к общественной патологии, чтобы выстроить идеал общества. Утраченные свойства общества – крайне интересный феномен исторической мысли именно благодаря отсутствию названных качеств в реальности.

Но существовать можно по-разному. Общество, в котором утрачиваются его существенные черты, продолжает функционировать, обнажая сокровенное социальное ядро. То, что не является сущим, вдруг оказывается весьма значимым, неотъемлемым, невосполнимым. Такова истинность парадокса, подмеченного С. Лемом. Мы характеризуем общество как феномен, рожденный многообразием социальных связей. Это положение кажется единственно точным для диагностики общества. Но что если эти связи торчат, словно прутья в арматуре? Как быть, если они начинают изолироваться друг от друга?

Разумеется, у общества как социального феномена есть надежный критерий – многообразие и эффективность общественных связей. Все мы, обитающие в этом мире, связаны между собой определенными узами. Мать лелеет свое дитя. Если она откажет ему в опеке, оно просто погибнет. Но мать и не собирается бросить на произвол судьбы родное чадо. Между ней и ребенком – кровнородственные отношения. Не будь таких уз, человечество перестанет существовать. Что станет, если бросить маленьких детей в условиях, где нет ни любви, ни заботы, ни взаимного общения, ни воспитания? Не случайно З. Фрейд, размышлявший над тайной появления феномена, которого нет в природе, то есть общества, увидел возможную разгадку в простом социологическом факте: в первобытном стаде объявились экземпляры, готовые взять на себя ответственность за тех, с кем они и не связаны никаким родством. Это бескорыстие и рождает социальные отношения.

Но что происходит с обществом, в котором бескорыстие оказывается бесполезным рудиментом? Чем чревато стягивание многочисленных социальных нитей к извлечению пользы из дальнего и ближнего? Каковы социальные последствия этого одиночества в толпе или экземплярности в процессе рвущихся общественных связей? Что случится, если пренебречь кантовским предостережением о недопустимости видеть в человеке средство, а не цель? Во что может мутировать общество, в котором наличествует сложная социальная структура, усложняется стратификация, но утрачивается единение, коммуникативность, реальный полифонизм.