Текст книги "Любовь не ищет своего (сборник)"

протоиерей Павел Карташев
Любовь не ищет своего (сборник)

© Издательский дом «Никея», 2016

© Карташев Павел, прот., 2016

* * *

От издательства

«Сейчас простой правды хочется. Не слащавого утешения, не дешёвой иллюзии, и не очередного, как пощёчина, шока от того, что на земле творится. Не оскала адского кошмара. Нет. Настоящей правды, здоровой», – пишет автор этого сборника в одном из своих новых очерков.

Не уйти в любую крайность в нашей теперешней жизни действительно сложно.

Состоящая из сгустка скорости и информации, она не оставляет времени на проникновение в детали, пропитывание «между строк». И потому так щедра она на полярные, непримиримые точки зрения.

Отцу Павлу Карташеву каким-то непостижимым образом удается найти золотую середину – эту здоровую правду. И не потому, например, что он сторонится горячих тем или, касаясь их, сглаживает острые углы. Напротив, он откликается именно на сегодняшнюю боль, порой резко выступая против проявлений оголтелого безбожия. Он и не может по-другому, ведь прежде писателя, он православный священник, и кому, как не ему каждый день приходится сталкиваться и разбираться с бездной человеческих заблуждений, страстей, падений. О правде, по его словам, «мы должны говорить ясно и внятно: между тем, что припорошено пеплом и прахом земным, и Тем, Что невидимо пребывает над нами и заботится о нас из вечности – пролегает силовая линия жизни». Эту «заботу из вечности» священник и писатель отец Павел Карташев ощущает неизменно, поэтому он вооружен самым главным, надежным и сокрушительным оружием, врученным ему Спасителем. Он вооружен Любовью.

И все рассказы и очерки, вошедшие в новый сборник «Любовь не ищет своего», – о Любви и пронизаны ею. О любви к родине, своей истории, старикам, взрослого к ребенку. И, конечно, о любви-верности. Лиричные, печальные или наоборот хлестко-ироничные, они полны сочувствия к человеку. В этом их сила и та самая настоящая правда. В каждом из своих героев – будь то старый колхозник Константин Ильич из рассказа «Сторож», сумевший в самые страшные годы теплить жизнь в храме, обреченном на поругание, или шумная зажигательная повариха Любовь Алексанна из рассказа «Путь к сердцу», или суперобразованная молодая еврейская девушка из очерка «Крестил девушку из Израиля», – автор видит то отблески, то ровный устойчивый поток того Света, делиться которым с другими и есть наша прямая обязанность. Он пишет: «…Человек создан для самого благородного счастья. Он существует, чтобы отдавать себя, как отдаёт себя источник света. И пока он живёт, пока не погас, тихого голоса своего не утратил, его можно позвать, пепел сдуть. Если это негрубо сделать, он, глядишь, отзовётся. Расправится. Зернышко проклюнется, превратится в дерево, принесёт плоды».

Как же я умру, когда меня мама любит!

Встретил Небо, встретил Небо… Очень знакомое что-то, откуда это? Каждый год читаю, торжественно, лицом к Церкви, ко всем стоящим в ней людям, на Пасху. Они тоже пришли на встречу с Небом, с воскресшим Богом. Эти слова из Слова огласительного в день преславного Христа Бога нашего Воскресения святителя Иоанна Златоуста. Святитель описывает, нет, возглашает красиво и вдохновенно, как огорчился ад, встретив Христа не мертвого, а угасившего смерть своею смертью. Ад низвергся, умер. Потому что пленил его Сошедший в него. Ад принял тело (бездыханное тело снятого с Креста Иисуса) – и коснулся Бога, принял землю и встретил Небо. Встретил Небо.

Встретить Небо можно – и чаще всего так и бывает, наверное, – совсем неожиданно. Как вообще люди в Древней Церкви обращались в христианство? Я этот вопрос задаю среди прочих на беседах с родителями и крестными перед Крещением. Как? Да и в наше время тоже. На глубине, в таинственном механизме обращения, все главное совпадает. В древности и в наше время. Услышали что-то, запало в душу… Прочитали книгу или отрывок из статьи в журнале. А еще важнее, метче: поступка самоотверженного, мужества христианского стали свидетелями (как сейчас в Сирии, в этом, например, маленьком городке, где монастырь святой равноапостольной Феклы). А в те далекие века публичные казни мучеников – то есть дословно «свидетелей» – обращали ко Христу многих зрителей, пришедших «на позор сей».

Помню человека, не крещенного до двадцати пяти лет, которого поразила, пленила чистота девушки православной. И он потянулся к тому, что было для нее дорогим. Достал Евангелие, прочитал. Говорит, что, перевернув последнюю страницу Евангелия от Иоанна, надел ботинки и поехал в Елоховский собор (другой церкви не знал), подошел к человеку в подряснике (выяснилось позже – к пономарю) и сказал ему громко и решительно, чем немного напугал его: «Я креститься приехал, верю в Бога. Что мне сейчас нужно, куда идти?» Его крестили, конечно, но не в этот день и (заботясь о нем, о том, чтобы он с хорошей работы не вылетел) не в соборе, а в деревянной церкви в Удельной, под Москвой, и скромно крестили, без записи.

Вот встретился обыкновенный человек с таким же человеком, во всем подобным ему, только один в глазах другого увидел что-то неповседневное, какое-то небесное отражение. И задумался. Или фильм посмотрел, музыку услышал. В храме на службе оказался. Как та девушка в Нью-Йорке – про нее мне недавно рассказали – перешагнула случайно (не случайно?) порог Никольской церкви и увидела Христа распятого. Приблизилась к Нему, с ужасом всмотрелась и замерла. Стала приходить, а языка не понимает, ни церковнославянского, ни русского, но идет служба, поют, кадят ладаном, горят свечи. И люди вокруг, она это чувствует, тоже потрясены тем же, чем и она: страдает кто-то на Кресте, Кто не должен страдать. Но поверх этого чувствуется, что все вместе они что-то знают, нечто невидимое им открыто, и это делает их собранность не безотрадной, не безнадежной, внутренне светлой.

А что здесь царит, что их соединяет? Она тоже потянулась, не отдавая себе отчета в своем порыве, к выяснению. Что здесь пребывает такое невидимое, сильное, ни с чем не сравнимое? «Я тоже, – она потом улыбалась счастливо, – хотела знать, желала в этом главном быть, как они». Человек смутно ищет лучшего, хочет быть счастливым.

У Бунина есть сонет «Вечер». Конечно, он не по этому поводу, но почти, но близко и красиво. Удовольствие просто переписать его. Получает же удовольствие играющий на фортепьяно: смотрит в ноты и осторожно играет, и удивляется, какая чудесная музыка возникает под руками.

 
О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно –
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
 
 
В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано…
 

Да, встречи. И есть главная встреча, которая без труб и огласки. Господь Бог пришел в мир незаметно. О встрече как таковой хочется неторопливо подумать, под этим углом зрения взглянуть на все вещи.

Человек ли нащупывает, ища… сам порой не знает чего, но о чем томится, тоскует душа. Света ищет, чистоты, высокого и обновляющего все его существо дыхания настоящей жизни, весны, любви. Может быть, это все сосредоточено в Боге, от Него исходит, Им даруется? Или за очередным поворотом судьбы, нежданно-негаданно для нашей беспечности Бог нас через кого-то окликает, касается ума, сердца? Так или иначе, встреча происходит. А что все-таки чаще бывает вначале? Скорее всего, ни то и не другое, но и то, и другое, и все одновременно. Только вне времени. В тайне. Время загудит потом: этапы, ступени.

Прежде чем человеку откроется окружающий мир как неслучайный узор, продуманный кем-то с любовью и мыслью вычерченный и расцвеченный; и прежде чем он научится прислушиваться к голосу своей души, всматриваться в себя, рассуждать и в чем-то важном убеждаться, он встретит другого человека, знающего и любящего.

О! Как неоценимо ответственна эта встреча. Мать и отец – вселенная для ребенка. Один молодой мужчина, очень серьезный, до тридцати лет прошедший всякие суровые испытания, и горькие падения, и страшные опасности, осознанно и радостно собирался в монастырь. Я его спросил, давно ли он верует и что его побудило выбрать такой путь к Богу?

– Мне мамаша, – ответил он, – года три мне было, показала крестик и сказала: «Это Господь». Я с тех пор не сомневаюсь. Вот так врезалось в ум, и я и не забывал никогда, даже когда водку пил и людей обижал. А чтобы не мучиться, пил. А потом перестал, решил – буду с Богом.

Как же остро и нежно должны были быть сказаны эти слова, чтобы они, живым зернышком упав в самую теплую глубину сердца, смогли там отлежаться, окрепнуть, возрасти и расправиться, и вдруг оттереть всю муть с души…

Над ребенком склоняется мама, как над человеком зрелым, думающим склоняется небо. Маленький человек еще неба не понимает – что оно такое; еще звезд не видит, не различает их путей и сочетаний. Но в его маленьком небе горят свои солнца: лица родителей и других самых близких людей. И вот мама говорит малышу, что у него и у нее есть еще Кто-то, Кого она тоже очень любит, и не меньше, чем свое дитя, и Кто над всеми людьми. И это же малышу говорит не кто-нибудь, а сама жизнь, то есть мама.

У Андрея Платонова, русского писателя, есть рассказ «Еще мама». Он – о расширяющейся любви и заботе взрослых о детях. Учительница обняла и начала успокаивать мальчика, который испугался черного быка с кровавыми глазами, подступившего к окну школы. Артем, так звали мальчишку, от страха закричал: «Мама!» Учительница схватила его и прижала к своей груди: «Не бойся!.. Сейчас я тебе мама!»

Стадо племенных быков погнали дальше, Артем успокоился и спросил у Аполлинарии Николаевны:

– А еще у меня есть еще мамы?

– Есть, – ответила учительница. – Их много у тебя.

– А зачем много?

– А затем, чтоб тебя бык не забодал. Вся наша Родина – еще мама тебе.

Был у меня такой период в моей священнической жизни, когда я года два подряд, а то и три (честное слово, точно не помню), ходил по пятницам к четырем часам (перед разбором детей по домам) в детский сад. Собирали детишек в зале, группы две или три, от подготовишек и ниже, и я рассказывал им сказки. Да, в основном это были сказки, причем трех родов: во-первых, прочитанные накануне или давно и сейчас пересказываемые с выражением и всякой иллюстративной мимикой и жестикуляцией; во-вторых, придуманные мною дома, за письменным столом; и, наконец, сочиняющиеся прямо на месте. В голове, как правило, несколько образов и назидательная идея, и я начинаю плести из них сюжет.

Но чаще я пересказывал классику и хороших современников. Еще немного рисовал с ними и просто рассказывало природе, о мире взрослых людей. А однажды попытался даже адаптировать Книгу пророка Ионы. Слушали с раскрытыми ротиками; особенно запомнились мне их глазки, когда я описывал волну разбушевавшегося моря высотой «вон с тот пятиэтажный дом за окном», темно-зеленую, пенную, готовую проглотить кораблик и всех пассажиров вместе со спящим пророком Ионой.

Ну конечно, с пророком и с большим городом Ниневией, в котором было много детей, а также осликов и овечек, все кончилось хорошо. Чтобы плохо – недопустимо. Дети должны жить во свете и радости. И вот, помимо сказок, историй и всяких рукоделий, для закрепления нравоучения, которое содержалось в сказке, я с ними иногда беседовал. О чем? О самых главных вещах. Разумеется, с мыслью о душевной пользе. Например, о любви к родителям, воспитателям, друзьям, собачкам и кошкам, цветам и травкам, ко всему миру. Задавал вопросы, подсказывал ответы. Как-то речь коснулась будущего: вот мы вырастем, станем большими. Девочка одна, с огненно-рыжими кудрями, очень сообразительная и быстрая, вдруг сообщила:

– А у нас в подъезде бабушка умерла!

Я сочувственно закивал головой. И слышу сбоку:

– А что эта бабушка умерла?

– Как что? – отвечаю я машинально. – Наверное, время пришло, стала старенькая.

– А что умерла?

Я снова о том же. Но через минуту мне стало совершенно ясно (впрочем, я всегда об этом догадывался), что дети смерть воспринимают не так, как мы, то есть неискаженно. В принципе они о ней не думают. В их душах царит настроение расцвета, пробуждения. Но если разговор все же зайдет о том, что для нас кончина, то дети обнаруживают подлинное, не испорченное взрослыми чувство жизни.

Та самая, что все спрашивала, что да как умерла, вдруг поворачивается к рыженькой и говорит:

– А ты тоже умрешь?

Пауза длилась совсем недолго, но мы все притихли в ожидании ответа: заведующая, две воспитательницы и я. А рыженькая умница, которую переполняли чувства так, что она не могла их сразу и высказать, даже ручками всплеснула:

– Как же я умру, когда меня мама любит!

Мама для нее – любящая вселенная; мудрый, всемогущий и нежный мир. Вечный, так как времени впереди – не охватить взором и умом! Если она меня любит, то она меня не отпустит – бояться нечего!

Когда поймет мыслящая душа (а ей понять – значит увидеть сердцем, поверить), что ее действительно знает и любит Бог, тогда даже онемеет на миг от счастья. Потому что вечный Бог ее никогда не забудет, не бросит, не отпустит. Как же я умру, когда меня Бог любит!

Четыре маленькие истории, которые вытекают одна из другой

Не плюй в колодец

«– Можно с вами не знакомиться? Вы не ослышались. Я не буду с вами знакомиться, понятно?

– ?

– Прошу вас, не ищите моего внимания. Это некрасиво. Вы от самого вокзала интересно вздыхаете, посматриваете в мою книгу, роняете всякие вещи. Я еду сдавать экзамены, и мне надо отключиться от всего, что этому мешает.

– Мне кажется, у вас мания…

– Самообожания, да? Несбывшегося желания? Пожалуйста, да что угодно! Смотрите в окно, там перспективы. Спасибо.

Я лег на незастеленную скамью и повернулся к ней, мягко говоря, спиной».

Весь этот разговор мне передал Леонид К.: так он познакомился со своей будущей женой. Он ехал в Москву из родного Симферополя в 1975 году поступать в университет. В четырехместном отсеке плацкартного вагона вместе оказались бабушка с внучкой – которые во время этой тирады раздраженного абитуриента находились где-то у бака с кипятком, – Леня и хрупкая городская девушка. Она тоже ехала в Москву, возвращалась домой после короткого отдыха в Крыму, и тоже сдавать вступительные.

В приемной комиссии Леня посмотрел краем глаза на особу, подошедшую к столику с заполненными, как и у него, бумагами, и… замер. Первым его желанием было стать невесомым и прозрачным. Он начал тихонечко отступать. Но оказалось поздно: их взгляды встретились.

– Так густо, – признается он, – я не краснел в жизни ни до, ни после. Стою пунцовый и про себя возмущаюсь самим собой: а что, собственно, произошло-то? Ну чего я так разволновался? И ей, я вижу, тоже неловко. Но, еще раз взглянув на меня, она улыбнулась сочувственно. Как будто извиняясь, что все время попадается мне под ноги и сбивает с пути.

И эта улыбка ее во мне что-то произвела раньше, чем я осознал происшедшее, чем успел внутри себя эту ситуацию проговорить. А произнес что-то пошлое:

– Это судьба?

Она подняла брови, сказала взглядом: «Не знаю». Но промолчала. Подала свои бумаги и документы, ее о чем-то спрашивали, она отвечала. Я все это время стоял в стороне. Потом они раскланялись с преподавателем, она щелкнула своей сумкой и пошла, не обернувшись. Я догнал ее, забежал вперед, даже не представляя, чего хочу, и говорю антикварными словами:

– А вы меня более не удостоите взглядом?

Она в первое мгновение как будто прислушалась к моему вопросу, потом смех начал переполнять ее, но она изо всех сил сдерживалась. Теперь у меня, как у нее когда-то в вагоне, нарисовался на лице вопрос. И тут она приветливо, не как я неделю назад, ответила:

– Вы не поверите, как интересно: мне дедушка часто повторяет, что жизнь – стечение совпадений. А я как раз вчера читала про картинки к «Евгению Онегину» из «Невского альманаха». Вы не читали? Поищите.

Я что-то смутно припоминал. А она кивнула мне и пошла к выходу. Я сдал документы и пулей побежал за ней. Догнал в метро: вбежал в вагон, и за мной захлопнулись двери. И вот так всю жизнь ее догоняю. И в учебе, и диссертацию она раньше защитила, и в Церковь раньше меня пришла. А я дышу ей в затылок.

– А что там у Пушкина про картинки? – спросил теперь я у Лени, пытаясь вспомнить.

– Ой! Да там прямо не в бровь, а в глаз: стоит Пушкин с Евгением Онегиным на описываемой поэтом картинке из «Альманаха» на набережной Екатерининского канала, и оба они, герой и автор, оперлись о гранитный парапет. И хотя Петропавловская крепость от того места далеко, никогда нельзя забывать, где она вообще находится. По крайней мере, демонстративно пренебрегать грозной крепостью, поворачиваясь к ней спиной, в любой части Петербурга (пусть она и не видна сейчас, пусть за домами, или шпиль ее в тумане) не следует. И вот они, Александр Сергеич с Евгением, – отчего и засмеялась Аня – стоят и беседуют, «не удостоивая взглядом твердыню власти роковой»[1]1
  Пушкин А. С. Эпиграмма «На картинки к „Евгению Онегину“ в „Невском альманахе“».


[Закрыть]. И вот Пушкин «к крепости стал гордо задом» и сам себя предупреждает: «Не плюй в колодец, милый мой»[2]2
  Там же.


[Закрыть].

Фотография святого

Написал о знакомстве в Крыму. О счастливой супружеской жизни, начавшейся странно, с неприятия, но продолжившейся так хорошо, так хорошо. Эти замечательные люди, умные, красивые и… не найдешь никаких иных слов, кроме избитых: созданные друг для друга – Леонид К. А. и Ольга Н. – ныне здравствуют, у них внуки, они известные преподаватели, ученые.

Одно воспоминание тянет за собой подобное. Хотя бы одна деталь в том, о чем думаешь, перекликнулась с похожей в совсем другой ситуации, но первая властно привлечет новую. Чудесный полуостров Крым, поезда, море, рождение семьи. Обыкновенная и всегда новая история. Та, что сейчас развернулась в памяти, меня всегда волновала и удивляла. Но в ней – никаких приключений. А только что-то внутреннее, радостное и важное. Впрочем, как взглянуть: чудесное в ней есть, есть. Тем более эта история лично для меня важна и волнительна, что я эту еще одну счастливую московскую семью, овеянную Крымом и Москвой моего детства, знаю много лет. И дом Алексея Андреевича и Ольги Григорьевны. А уникальная фотография, сделанная молоденькой Олей в 1958 году, у меня всегда перед глазами. Фото уникальное в первую очередь своей историей, но и фигурой, конечно, запечатленной на пленке.

Теперь по порядку. Алексей Андреевич после учебы в институте поступил инженером на работу в Метрогипротранс. В комнате, где располагалось его рабочее место, спустя какое-то время появилась новая сотрудница, самая юная в коллективе. Молодые люди, Алексей и Ольга, обратили друг на друга внимание. Алексей Андреевич внимательно и целомудренно стал ухаживать за Олей. Они дружили, встречались, были женихом и невестой три года, при этом отношения между ними, как и положено было среди правильно воспитанных людей, всегда оставались сдержанными, чистыми.

Работая в метростроевской организации, Оля и Алексей пользовались бесплатными билетами на поезд (на одну-две, наверное, поездки в год). Олина мама очень любила море и уговорила дочь поехать в Крым. Им посоветовали Алушту, местечко тихое. Туда, в Крым, в июле 1958 года к Оле с мамой, уже отдыхавшими в Алуште несколько дней, приехал жених. Выезжая из Москвы, выслал телеграмму.

В тот год в середине июля погода в Крыму стояла нежаркая, небо часто заволакивало облаками, дул ветер с моря. Но для прогулок все равно хорошо. Если стоять лицом к морю, то от Алушты направо идет дорога к Черновским камням, несколько километров вдоль побережья. По ней часто гуляли наши москвичи. Ольга Григорьевна носила с собой фотоаппарат «Смена-2».

И вот однажды случилось нечто загадочное, не понятое сразу, но оставившее след на всю жизнь: навстречу молодым людям шел величественный старик в льняном белом одеянии, в белой шапочке, с седой бородой и в черных очках. Он опирался на руку худенькой невысокой женщины. У Оли сразу сработал инстинкт фотографа.

– Давай снимем, – сказала она, взявшись за аппарат.

– Что ты! Нельзя, не надо. Вот так в лицо нехорошо, – отговорил ее Алексей Андреевич.

Человек прошел мимо притихшей пары. «Я, – вспоминает Ольга Григорьевна, – была тогда еще некрещеная. Но семья моя пострадала от сталинского режима. И глубокое уважение, даже благоговение, к вере у нас хранилось. Тогда, в конце 50-х годов, нечасто можно было увидеть священнослужителей в рясах. И мы даже подумали, что это какой-то иностранец. Когда он проходил… я не могу передать, что я почувствовала: у меня мурашки пробежали по коже. Что-то невыразимо могучее и духовное исходило от его стати, от всего его облика. А шел человек пожилой, в темных очках. Позже-то мы узнали, что он почти совсем ослеп к тому времени. Он поравнялся с нами, и вот уже уходит, а впереди его ждет автомобиль. Там на снимке видно: стоит и ждет его „Победа“. А я все-таки не удержалась, быстро настроила аппарат и щелкнула. И самое удивительное дальше: получился отчетливый снимок. А ведь это был последний кадр на пленке. Последние обычно выходили или черными, или совсем пустыми. А этот не засветился. Пленку потом мы свернули рулончиком и не выбросили, а положили в мешочек и забыли о ней лет на тридцать пять».

Алексей Андреевич и Ольга Григорьевна поженились в 1960 году, в апреле, на Красную горку.

Пришли девяностые годы. Алексей Андреевич, поступивший когда-то на работу простым инженером, стал генеральным директором своей организации. И Ольга Григорьевна отдала Мосметрогипротрансу всю свою рабочую жизнь. А когда наступила свобода для души, когда начала возрождаться Церковь, вся семья сочувственно откликнулась на эти перемены в обществе. Появились книги, можно было заняться своим духовным образованием. И Ольга Григорьевна прочитала про архиепископа Симферопольского и Крымского Луку (Войно-Ясенецкого). И фотографии в книге внимательно рассмотрела. И дочери своей, с замиранием сердца, уверенно говорит:

– Катя, я видела этого человека.

Когда же в книге дочитала до того места, где сказано, что любимой дорогой для прогулок святителя был путь от Алушты к Черновским камням, сомнений не могло и остаться. Порылись в шкафу, нашли мешочек с пленкой и проявили… Священноисповедник Лука уходит на ней величественно, мощно, тихо, согнувшись от праведных трудов, вдаль.

В 2010 году супруги отметили золотую свадьбу. Там где-то, в начале их пути, как таинственное благословение, светит им и становится с годами все теплее и дороже встреча со святым человеком.

Архиепископ Лука причислен к лику святых. Подумать, сколько тысяч жизней спасли его руки, руки выдающегося и универсального хирурга, умевшего делать операции в самых невероятных условиях. А сколько десятков тысяч жизней спасли его труды ученого-медика, автора «Очерков гнойной хирургии», за которые он получил высшую премию в СССР. Он, прошедший через сталинские тюрьмы и пытки конвейером (следователи сменяются – подсудимому не дают спать и есть), и ссылки, и травлю. А сколько сотен тысяч жизней спасала и спасает его проповедь Слова Божьего, его молитва, вся его цельная, могучая, святая жизнь! Такой только мимо пройдет, и человека встречного проберет до сердца. А что? Пойди объясни слепому душой.